(О книге: Леонардо Шаша. Дальняя дорога и другие истории / Вступ. Статья Евгения Солоновича; перевод с итал. Елены Дмитриевой, Юлии Добровольской, Нины Кулиш, Евгения Солоновича и Екатерины Степанцовой]. – М.: Центр книги Рудомино, 2017)
Это лето богато на итальянскую переводную прозу. К нашему читателю пришла чувственная и сумеречная
Элена Ферранте, которую можно взять с собой в отпуск. Вернулся под новой обложкой глубокий и философский, но тяжеловатый Леонардо Шаша, известный у нас как «автор романов о сицилийской мафии». А «больше не знают о нём ничего». Да, как ни странно, повести этого неоднозначного южного классика, которому покровительствовал Пазолини и по которому снимал фильмы Дамиани, поколению 30-летних почти не знакомы. Здесь мы вступаем на зыбкую почву стереотипов и предубеждений. Шаша? Сейчас будет про политику, про тоталитаризм, про антигуманизм XX века, а ещё и про сицилийский криминал, коррупцию 50-60-х… Социальные мотивы, хорошие и плохие… Многословные жалобы ущемлённого класса на свой уровень жизни, перемежающиеся с циничными для нашего уха описаниями того, что в серьёзной прозе и вовсе описывать не подобает. Не то чтобы мы ханжи или не в состоянии уважать другое представление о мире, тем более о мире, который давно в прошлом, – но мы по горло сыты и собственным так называемым реализмом ушедшей эпохи, чтобы ещё погружаться в чужой. Что может для себя нового открыть в этой прозе человек с историческим опытом вроде нашего? Нет, Шаша не такой. Из одного и того же куска глины можно сделать и размазню, и удивительную вещь, хотя материал будет взят в одном и том же месте.
I.
Обычно книги, которые мы берём в руки, можно условно разделить на досуговое, развлекательное чтение (не обязательно это чтиво) и на те книги, которые мы читаем, «потому что надо» – надо в школе, надо в вузе, по работе, для статьи, просто «это надо знать». Первое чаще легко воспринимается, имеет интригу, воздействует на эмоции и личные переживания читателя, поражает его воображение или заигрывает с ним, стремится быть приятным и занимательным для него. Второе же в первую очередь взывает к уму и сердцу человека: это чтение не всегда утешающее, оно не веселит, не вводит в заблуждение, порой нам приходится понуждать себя читать дальше. Именно к таким текстам относятся произведения Леонардо Шаши.
Его то добродушный, то ироничный реализм мира итальянского бедного человека времён правления Муссолини (крестьянина, шахтёра, солдата-наёмника, мальчишки-папиросника) напоминает современному читателю, что Вселенная прошлого (и будущего?) состоит и из таких фрагментов, как война, голод, несправедливость властей, тяжкий малооплачиваемый труд, философия выживания под любыми знаменами – а ещё из низовых инстинктов и материально-телесного низа Бахтина («Американская тетушка»). И не всякому хочется об этом думать. И тем более не всякий писатель и читатель видит ретроспективу именно так.
«Здесь здорово, если не работаешь».
«В руках карабинеров убийца тоже слабым становится».
«– А что делали фашисты? (итальянские простолюдины – прим. рец.)
– спросил Тони.
– Ничего не делали, – ответил я. – Мой дядя был фашистом и ничего не делал, он никогда ничего не делал, он валялся на кровати по меньшей мере 16 часов в сутки».
«Да я, собственно, ничего и не говорю, я о своих делах думаю. Даже если увижу, что люди вверх ногами ходят, я полслова не пророню, как будто так и надо».
«Отец говорил:
– Я за короля должен голосовать, в принципе-то я скорее республиканец, но при нынешней ситуации я не могу иначе.
Я носил на рубашке приколотый булавкой лист плюща (антифашисты – прим. рец., при этом мальчик любил петь про Дуче) – республиканская партия связывалась в моем представлении с республикой, дядя тоже путал две эти вещи…»
(«Американская тётушка»)
Из той мировой литературы XX века, которая современна творчеству Шаши и наиболее популярна у широкого читателя, близкими ему («Антимоний») представляются военные книги Ремарка («На Западном фронте без перемен», «Возвращение») и антимилитаристские вещи Хэмингуэя («Прощай, Оружие!», ранние рассказы о гражданской войне). Но если романы этих двух любимых у нас авторов давно стали настольными книгами у многих представителей старшего поколения, то повести Шаши, менее беллетризированные и даже менее художественные, лишённые романтики любви и дружбы, приземлённые, с политической инвективой, с сатирическими мазками («Смерть Сталина»), стилистически и идеологически ближе к Стейнбеку. Вы перечитываете Стейнбека?
То, что теперь называется «мафиозной закваской», берёт свое начало уже в ранних типажах Шаши. Его герои, прошедшие войну, бедность и эксплуатацию, разочаровавшиеся в фашизме, коммунизме, монархии, анархическом движении, подчас покалеченные войной или пострадавшие на руднике от экономии на условиях безопасности труда, преданные всеми и чудом спасшиеся, выковывают собственную философию – философию выживания в любых обстоятельствах.
«–Мне очень жаль, – ответил Вентура, – но, даже если бы это были американцы, которых я ищу, я всё равно бросил бы гранату. Бывают обстоятельства, когда не существует ни Италии, ни Америки, ни фашизма, ни коммунизма. Сегодня обстоятельства были как раз такие: имелся Луиджи Вентура и имелся тип, желающий взять его в плен (пленным сулили свободу, но на деле, вероятно, расстреливали.
– Прим. рец
.)».
Герои Шаши ищут «простую» справедливость, подчас с оружием в руках, но они антимилитаристы и антифашисты.
«Я знаю, почему фашизм еще не умер, и с уверенностью могу сказать, что должно умереть вместе с ним и что должно умереть во мне и во всех людях для того, чтобы фашизм умер навсегда».
Они глубоко верят в Христа, но антиклерикальны и не имеют иллюзий относительно верующих, у которых исповедь порой граничит совсем с другим жанром.
«Моя жена или мать ходят к священнику рассказывать, что делается в доме, про свои грехи, и про мои, и про грехи соседей – именно так исповедуются женщины в наших краях: они больше говорят о чужих грехах, чем о своих собственных».
Они приподнимают политические маски «икон» из окружения Дуче или Франко и, вступая в ряды фашистов или республиканцев, делают это не по идеологическим, а по сугубо утилитарным причинам:
«Потом полковник пришел нас опрашивать один, и Вентура – язык у него был подвешен хорошо – произвёл прекрасное впечатление: он говорил о величии Италии, о дуче, о религии, как проповедник и фашистский заправила, вместе взятые; а ведь это был человек, ненавидевший фашизм и священников. Все мы… делали это ради денег, нас погнала туда безработица или невыносимо тяжелый труд, но воевали мы по-настоящему и умирали на этой войне».
Герои знают, что война – это кровь и смерть, что рудники – это тяжкий труд в опасных условиях, что нужные слова в нужном месте могут спасти тебе жизнь, что излишняя вера врагам и друзьям приводит к фатальным последствиям, и не важно, какой режим на дворе. И у них есть свой неписаный катехизис – смесь хитроватой крестьянской мудрости, выживальческих инстинктов, пришедшей через опыт войны веры, любви к жизни и желания получить от мира то, на что каждый человек имеет право.
Они благодетели человечества, способные отпустить пленных и укрыть пострадавшего противника-крестьянина, но в то же время «высокие идеалы жертвенности», «жизнь на благо родины», «святая вера в церковь и слово епископа» – уже давно не их путь. Как и герои Ремарка, они гуманисты, но их глаза широко открыты, они многое повидали и потому их не переубедить словами. Опыт гражданской войны и смены диктатур, окопная правда и навыки выживания при любой власти изменили их так сильно, что сделали из едва умевших читать – умными, из не бывавших почти нигде – знающими чужие обычаи и нравы. Они утратили веру в гремучие слова «долг», «честь», «Муссолини», «Франко», они верят только в «святой эгоизм», кусок хлеба, в свою интуицию и, как это ни странно, в высшую справедливость. Жизнелюбы и оптимисты, они идут своим путём через политические баррикады и чехарду идеологий, – и в этом их правда.
«Испанская война продолжала жить во мне самом – в моих мыслях, в моей крови; каждому событию моей будущей жизни предстояло нести на себе отпечаток пережитого в Испании; это пережитое отныне питало корни моей жизни, в них происходило неслышное таинственное движение; левая рука у меня была, как засохшая ветвь, но корни моей жизни росли».
II.
Повесть «Когда днём прилетает сова» – красивая и безоценочная детективная вещица о сицилийской мафии середины XX века – напоминает американско-итальянский кинематограф, в котором мораль может быть неоднозначной, а справедливость очень своеобразной. Сюжет книги в том, что в маленьком сицилийском городке прямо на ступеньках автобуса неизвестный убивает главу заурядной строительной фирмочки, каких в окрестностях пруд пруди. Следствие ведёт приезжий комиссар Беллоди из Пармы. Он умный и честный человек, который довольно быстро понимает, что причина гибели несчастного – нежелание сотрудничать с криминальным миром городишки. Комиссар легко выходит на человека, который стрелял, и на человека, который заплатил за эту «работу», но он даже не представляет, как далеко и высоко тянутся эти тёмные нити, как многим они управляют и к каким высокопоставленным чиновникам они восходят. Районный, если можно так выразиться, глава мафии оказывается вовсе не отпетым разбойником, увешанным двустволками, а уважаемым старичком с безупречной официальной биографией, «решающим местные проблемы». Постепенно Беллоди, уже успевший полюбить Сицилию, понимает, что есть вещи, изменить которые ему нечего и думать. И хотя формально он собирает все доказательства, чтобы упечь за решетку исполнителя и заказчика этого заурядного преступления – всего лишь пешек, – он уже знает, что римские вышестоящие коррумпированные чиновники по негласному кодексу чести вызволят из затруднительных обстоятельств тех, кто был им полезен. Что и происходит.
«Вот-вот, Мендолиа… Такого наговорил –
просто волосы дыбом встают. Что мафия существует на самом деле, что это мощная организация, что она контролирует всё на свете: и овец, и огороды, и общественные работы, и греческие вазы, обнаруженные при раскопках. Ну просто анекдот! Несерьезный он человек… Вы верите в существование мафии?»
Конечно, эта вещь в смысле проблематики связана с «Антимонием». Кодекс чести коррумпированной Сицилии похож на солдатский неписаный свод правил выживания для наёмника, который мы встречаем в ранних текстах. Здесь ценятся смелость, способность отвечать за свои поступки, сообразительность, некоторая гибкость и, как ни странно, чувство собственного достоинства. Дон Мариано Арена, глава местного «филиала» мафии, человек с рассудительностью, мужеством, богатым прошлым и собственным видением мира, противопоставлен одному из мелких членов группировки, Попику, которого сделали «осведомителем» (заурядная криминальная работа) голод, тёмное прошлое, отсутствие работы и «личная ничтожность», поскольку для «настоящей деятельности» он не годился.
Ужасает и поражает трагический конец несчастного, жалкого Попика, и ещё больше мы потрясены тем фактом, что не что иное, как его собственный панический страх, и погубило эту маленькую «пешку». Будучи полной противоположностью уверенному в себе, философствующему и исполненному достоинства Дону Мариано, истерзанный собственной трусливой природой, угрозами фельдфебеля и перспективой провести остаток дней за решёткой, Попик называет комиссару какое-то незначительное имя одного из гипотетических исполнителей. А выйдя на свободу, он лишается рассудка из-за страха расправы над ним сицилианской диаспоры. Может, и это пустяковое имя затерялось бы в полицейских архивах, и никто никогда бы не узнал, что замученный Попик «проговорился», но его очевидное помешательство стало поводом к тому, чтобы его «убрать».
Не отдавая себе в том отчета, за эти три дня, когда он совершал один за другим ложные шаги, метался, охваченный отчаянным страхом, который был всеми замечен, он сам вырыл себе могилу. Он думал, что его убьют из-за совершенной им подлости (ему казалось, что о ней знают или подозревают все), а совсем не из-за того, что, обезумев от страха, он всем своим видом давал понять окружающим, что он предатель.
«Смерть инквизитора», историческая документальная повесть по материалам Сицилийских архивов XVII века, наверное, самая известная у нас книга Шаши. Её переиздание в качестве визитной карточки итальянского классика оправдано, но, на наш взгляд, её проблематика – критика тоталитарных режимов и принципов полицейского государства – уже не так актуальна для современного читателя. Утомлённые обилием постперестроечной литературы, обличающей авторитарные и левые режимы XX века, сейчас мы с некоторым унынием и даже тяжестью открываем для себе очередную вариацию темы справедливости в мире крайнего обесценивания гуманистических идеалов. Задуманная как страстная и обличающая вещь, живо захватывающая читателя ещё в начале 90-х, ныне история сожжённого инквизицией монаха Диего Ла Матина, весьма прозрачно соотнесённая с судьбами жертв фашистских и коммунистических режимов, кажется неким «общим местом» и разъяснением того, что и так всем давно ясно.
Зато в сборник вошли два чудесных лирических рассказа с неожиданным финалом – «Дальняя дорога» и «Винного цвета море», которые можно порекомендовать всем, кто впервые открывает книгу автора. Истории об обманутых хитрецах и о несостоявшихся романтических надеждах молодой провинциалки затрагивают скорее внутренний мир человека и житейские переживания, нежели заводят в политические чёрно-красные дебри режимов XX века или напоминают о культовом «Крёстном отце».
Также здесь любопытный читатель, желающий углубиться в авторский мир, а не только поверхностно познакомиться с ним, сможет встретиться с пьесой «Депутат», когда-то сказавшейся на политической и общественной репутации Шаши, и с пародийным произведением «Контекст».
