ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Обзор новинок переводной литературы от 05.03.17

Обзор новинок переводной литературы от 05.03.17


Анна Аликевич

в е д у щ а я    к о л о н к и


Поэт, прозаик, филолог. Окончила Литературный институт им. А. М., преподаёт русскую грамматику и литературу, редактирует и рецензирует книги. Живёт в Подмосковье. Автор сборника «Изваяние в комнате белой» (Москва, 2014 г., совместно с Александрой Ангеловой (Кристиной Богдановой).
(О книге: Рейнальдо Аренас. Чарующий мир: Приключенческий роман / Пер. с исп. и коммент. Д. Синицыной; Послесл. Д. Пуньялес-Альписар. – СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2016)


Самый известный роман испаноязычного автора Рейнальдо Аренаса был создан ещё в эпоху «оттепели», но впервые вышел на русском языке только сейчас (а на родине его автора, Кубе, не изданный по политическим и этическим причинам: в романе присутствует завуалированная критика режима и упоминания однополых отношений, запрещённых в республике). «Чарующий мир» представляет собой образец интеллектуального чтения. Того самого специфического стиля изложения и многоярусного содержания, которые не рекомендуются писателям, желающим быть понятными и понятыми современниками в мире, где доступность и ясность текста – залог его популярности. Впрочем, потенциальный классик не обязан быть ни актуальным, ни понятным, ни простым.

Даже заинтригованный «возвращенной прозой» читатель (роман выходил в 70-е на французском языке, затем вышел на испанском в Мексике, но о переводе на русский в то время не могло быть и речи) рискует не преодолеть первых 15-ти страниц сюрреалистических образов и малопонятных метафор, пытаясь дойти до сути содержания книги, хотя шокировать окружающих у романа не больше шансов, чем у «Сатирикона» или «Декамерона». Да, перед нами гибрид возрожденческого романа и жития духовного лица, стилизация, поделка, если угодно, но в то же время и опус магнум своего создателя. Запутанный и чрезвычайно богатый тропами текст сводится к весьма простой и легко поддающейся пересказу истории жизни и творчества монаха Сервандо, жившего в Испании в XVIII веке. Мотив дороги (путешествия), один из самых популярных в мировой литературе, ложится в основу нехитрой сюжетной канвы книги. Закономерен вопрос, не изощрённый ли авторский пересказ перед нами, не очередная ли переделка чужой книги-автобиографии, уже давно существовавшей и всего лишь перетолкованной и осовременной автором? В мире постмодернизма, конечно, этот вопрос звучит некорректно. Даже если в основе произведения и лежат воспоминания неизвестного (или известного) испаноязычного проповедника XVIII века, что за дело нам до этого: сюжеты Божии, а история имеет столько же вариантов, сколько и очевидцев, в том числе и условных.

Роман, открытый перед нами, сочетает реальные злоключения и мучения монаха Доминиканского ордена, хрестоматийно проповедовавшего о добродетели, свободе человеческой личности и справедливости в Вавилоне разврата, стяжательства, нищеты, лжи, лицемерия и невежества, и автобиографию самого Рейнальдо Аренаса, таинственным образом отчасти отождествляющего себя с главным героем повествования. Кто-то спросит: почему в мире, в котором мы толком не знаем жития Блаженного Августина и пути Данте, мы должны продираться сквозь метафорические дебри испаноязычного диссидента, дабы познакомиться с никому не известным монахом, проповедовавшим банальные равенство, всепрощение, милосердие, любовь к ближнему и прочие общеизвестные христианские ценности, причём проповедовавшим, понятное дело, безуспешно и страдавшим незаслуженно, как и всегда бывает в подобных случаях? Ради пикантных подробностей жизни мадридского двора XVIII века? Ради наслаждения неудобоваримыми эпитетами и гиперболическим абсурдизмом странного писателя? Непонятный стих может быть прекрасен своей мелодией, непонятная проза же... Простите, в прозе должно быть не только «как», но и «что», а иначе это эксперимент, игры в слова, не более. Всё это закономерные и справедливые вопросы.

И на них есть ответы для тех, у кого хватит мужества преодолеть покров плода и попасть внутрь. Постепенно, как это ни странно, история обретает всё большую ясность, «тьма метафоризма» рассеивается, и мы видим не только нищего и терзаемого врагами внутренними и внешними чернеца, бредущего через тюрьмы, гонения и непонимание к свету истины, но и самого автора, наполняющего исторический сюжет философскими, политическими и эстетическими размышлениями. Автор как бы скрывается в чужой султане, дабы незаметно и не вызывая ажиотажа донести до читателя и свою проповедь, как некогда его герой Сервандо.

К сожалению, для нас Рейнальдо Аренас, как в грустном анекдоте, скорее герой гендерной революции и икона меньшинств, персонаж Хавьера Бардема и образ типичного диссидента-неформала, бежавшего с родной Кубы в чужую Америку и окончившего там свои дни в расцвете лет в нищете и скорбях от бича ХХ века, нежели тот, кто он есть, – то есть весьма сложный, очень одарённый и классический в смысле истоков его творчества писатель-стилист.

Всё же, беря в руки «серьёзную» книгу, а не чтение для развлечения или отвлечения, готовясь вникать и сосредотачиваться, мы вряд ли будем делать это в наше безумно спешащее время для того, чтобы узнать о процветании ереси индейской христианской церкви в бывших колониях Испании, погрузиться в пороки царского двора Мадрида эпохи XVIII века, посочувствовать неграм, обслуживающим галеры Нового Света или прочитать о фантастических перемещениях полоумного монаха на босховской гигантской крысе по ярусам воображаемого города-ада с тестикульными реками и содомизирующими проводниками. Скорее всего, мы хотим получить ответы на какие-то свои вопросы, здесь и сейчас, а не барахтаться во времени и пространстве, будучи не в силах отличить Филиппа VII от Карла V и религиозную распрю испанскую от аналогичной португальской.

И вот эти ответы мы получаем, но не сразу, словно автор играет с читателем в некую игру-многомирье, как бы говоря ему: послушай мой безумный и бессмысленный бред о далёких и не бывших никогда событиях страны-утопии из условного прошлого – и тогда в награду я стану понятным и даже открою тебе пару тайн, которые ты оценишь.

Книга содержит три событийных плана: полубредовая сюрреальность со множеством вариантов развития одних и тех же событий, которую видит герой-альтер-эго автора, как бы смотря глазами монаха; взгляд рассказчика на путь Сервандо, то есть повествование от второго лица, уже более «адекватное», то есть реалистическое; наконец, документальный план – вкрапления «реальных» источников, повествующих о жизни проповедника. Зачем нужна эта замысловатая игра и многократный пересказ одних и тех же событий в вариациях одна другой нелепей? Это можно расценивать как приём, как попытку покрутить Вселенную и героя так и сяк, как намёк на условность происходящего и условность всякого видения мира вообще, недаром же во вступлении Рейнальдо говорит: «Я думаю, что бесконечное не линейно и не очевидно, поскольку взгляд на реальность как на некое шествие или на фотографию представляет нам на самом деле нечто очень далекое от реальности. Поэтому так называемый реализм кажется мне как раз противоположностью реальности. <…> Как пришпилить бесконечность? Но человек не согласен жить перед лицом такого ужаса, отсюда – непрерывное извержение кодексов, дат, календ и так далее. <…> Поэтому я никогда не доверял ничему «историческому»… Ибо что есть, в конце концов, история? Череда папок… Разве история вбирает в себя важнейший миг, когда брат Сервандо встречается с мексиканской агавой?... Если бы мы, подобно историкам, подчинялись голым данным, эти две фигуры (поэт Эредиа и проповедник Сервандо), столь важные для нашего континента, вынуждены были бы немедленно удалиться, немотствуя, и окончательно затеряться… в неведомых закоулках времени».

Повествование начинается намеренно традиционно, как в романе-воспитании Филдинга или Руссо, – с описания бедного и одинокого детства главного героя, его первых шагов и открытий, и неважно, что мы так и не можем понять, о ком речь – о рассказчике или монахе, не можем уловить, были у него сестры или всё-таки нет, насколько рано скончалась мать героя и действительно ли случилось нелепое происшествие с наставником мальчика: факты, утверждаемые, тут же отрицаются, и мы тонем в абсурде и потоках больного воображения. То мы видим глазами ребёнка, как скорпионы тянут гимн Иисусу, то безумный отец отрубает ему три руки, то малец удирает через замочную скважину. Как справедливо замечает маленький герой, утомлённый буйством своей фантазии, «Лучше бы тебе подумать о другом». Где же ключ к этим абсурдным нагромождениям? А вот и он: «Какое обычное детство посреди этих почти одинаковых домов!»
Отсюда и мул, который почти не говорил, на котором чуть подросший герой отправляется из родного захолустья шаблонно «пробиваться в жизни». Каково это – быть таким необычным, с болезненным воображением, с мечтами и другим ощущением мира ребенком – в этом одинаковом, заурядном, бедном и безнадёжном мире? Поневоле увидишь великана в ветряной мельнице… Правда ведь не в том, что первый встретившийся на пути городок действительно сложен из бутылок, а в том, что «народ здешний только и знает, что пить».

Вовсе необязательно ворошить альбом Босха, прочитав странные факты о человеке в чешуе и городе, ушедшем под воду, где многие превратились в рыб от плохо устроенных шлюзов, и вспоминать то виды гротесков, то Кэрролла при нелепой истории о знатной даме, будто бы преданной аутодафе только за то, что она не желала вырвать себе здоровый зуб, отсутствовавший у королевы, дабы во всем уподобиться правительнице в этой извращённой форме чинопочитания. Проще всего успокоиться на мысли, что перед нами социально-политическая сатира, в том числе и на современность автора, и вместо тысячи художественных слов и аллегорических образов, по сути, было бы достаточно заключения, что «высшая знать мексиканского общества есть не что иное, как свора подобострастных льстецов». Но это не совсем так. Книга-апология не укладывается в определённые жанровые рамки, являясь такой же непредсказуемой, как путь героя.

Постепенно перед нами раскрывается Город Грехов, по-библейски жаждущий сделать пришлеца одним из погибших. Но горечь мешает герою присоединиться к оргии: он видит, как в действительности убоги содомские игрища монахов, думающих, что они совершают нечто исключительное, как жалки воры, мнящие себя лихими хитрецами, но ставшие карманниками из-за нищеты, невозможности найти работу и «среды», как невежественен раздираемый этническими конфликтами народ, не способный даже купить хлеба, но готовый до хрипоты обвинять индейцев или кого другого в проблемах, происходящих сверху. «Это заставило меня осознать, как близко шагают бок о бок нищета и мракобесие…»
«Потому-то ты и бросился наутек, что прекрасно знаешь: зло – не в том мгновении, которым хочется наслаждаться, а в рабстве, сковывающем это мгновение, в его постоянной зависимости».


И вот, в месте, где запрещен «Дон-Кихот» как повествование лживое и мирское, где учёность и образование понимаются как чтение, полное святотатства и безумия, хотя, казалось бы, что уже может быть безумнее происходящего в этом жутком вместилище всех пороков, наш герой Сервандо, наш рассказчик, альтер-эго автора книги, как вам угодно, решает взять на себя роль проповедника – так наивно, так абсурдно или же так сумасбродно.

Читая, как в своей крошечной каморке юный Сервандо день и ночь погружается в античные и священные книги, напитывая себя фолиантами и премудростями, которые никому не нужны и не интересны в этом городе торговцев рыбой, воров, мздоимцев, плутов, развратившихся чиновников и нищих, чтобы создать проповедь, которая также никому не будет нужна и не будет услышана, мы невольно думаем об этой аллегории: не о себе ли, не о художнике ли вообще говорит сейчас автор? В одиночестве, погрузившись в прошлое и обложившись тем, что уже давно никому не интересно, он ищет путей и откровений, надеясь отыскать утраченный ключ, возможно, не нужный никому, кроме него самого, и осознание этого одиночества среди людей может свести с ума.
«Ты канул в колодец без дна, каковой есть словесность, и чувствовал себя все более одиноким и печальным».

Может быть, в действительности это книга о художнике и его времени, любом времени, которому он не нужен и даже мешает, которое пытается впихнуть его в свои условности, приладить, но не может: отовсюду он высовывается, не такой, неудобный, странный. И тогда выбрасывают его вон, как и поступили с Сервандо власти Испании, как поступило с Ареансом правительство Кубы.

Но дело не только в том, что «общество не понимает пророка», – вдобавок и сам Сервандо неясно представляет, чему он хотел бы учить и о чём говорить. Он видит некую общую картину упадка, но ведь отрицать и обличать недостатки могут многие, гораздо сложнее предложить альтернативу или донести свет истины до тех, кому все равно или уже все равно. Это придёт к нему потом.

Выступая впервые, он поддается общему настроению власть имущих, вдобавок не имея ничего, кроме невнятного порыва, и в итоге вместо задуманного говорит общие вещи, как и всё в этом общем месте: «всем показалась превосходной моя речь, состоявшая не помню уже в чём».
«И, уйдя оттуда, я устыдился, что сказал совсем не то, о чем думал, видя всю нищету позади усыпанных каменьями и драгоценностями платьев царственных ослиц».

Пожалуй, в этом месте книга поворачивает к жанру жития. Сервандо устремляется на поиски истины, сначала обратившись, то ли в грёзе, то ли в явлении, к некоей мистической гигантской человекообразной жабе Борунде, наводящей на мысли о чудовищах библейского Вавилона и предвестниках конца мира. Сие существо, потрясая фантастическими скрижалями и немыслимыми манускриптами, убеждает Сервандо произнести проповедь О Святой Деве Гваделупской. Крамольное её содержание, и ставшее началом конца и поворотным моментом в судьбе Сервандо, заключалось (сколько понял автор статьи) в идее христианизации колониальных земель ещё до их завоевания. Если предположить, что Св. Фома еще задолго до поработителей освятил индейские земли, то что по факту дали ему конквистадоры, епископат и власти предержащие, принёсшие только рознь, смерть, разврат, нищету и рабство вместо единства, свободы, благоденствия, национальной культуры и чистоты? Само собой, подобной речью, кстати, не услышанной практически никем, не понятой и ничего, в сущности, не изменившей, Сервандо обрёк себя на пожизненные мытарства, в одночасье став из юного послушника героем канонического житийного свитка.

Конечно, невозможно в маленькой статье даже попытаться истолковать все образы, символы, аллегории и параллели «Чарующего мира», рассказать, как страдал герой в водяной тюрьме, как дружил с крабом, как задыхался в трюме инквизиторского корабля, перевозившего его из заточения в заточение, сопровождаемый сочувствием лишь флибустьерской матросни, что «он сидит у самого киля, и всего-то потому, что усомнился в появлении какой-то там девы, которую никто никогда не видел». Также нет смысла перечислять фантастические подвиги Сервандо вроде поедания собственных цепей, обгорания до состояния негра, путешествия на белом ките и общения с гигантским змеем с глазами на хвосте и крысомонахом, потому что, в конце концов, как гласит современная мудрость, если у тебя нет странностей, то ты странный.

Но всё же об ещё одной догадке автора книги я упомяну. Когда в своих исканиях правды и требованиях прекратить несправедливость Сервандо добирается до испанского короля, тот неожиданно спрашивает его: «Зачем ты хочешь изменить то, что тебя определяет? Ведь ты не настолько глуп, чтобы думать, будто существует хоть какой-то способ освободиться. Поиск свободы не есть ли погружение в еще более страшную темницу? Кроме того, даже если ты обретешь свободу, не окажется ли она ужаснее поиска?» В самом деле, если верить, что человека определяет его жизненный путь и формируют невзгоды и повороты судьбы, то только благодаря гонениям Сервандо, альтер-эго автора, стал тем, кем он стал. Только увидев тьму, Сервандо загорелся желанием осветить её светом истины. Часто великие книги и творения рождаются «от противного», как ответ или возражение чему-либо. Эта противоречивая теория об устройстве мира как дополнения добра злом и наоборот явно проглядывает в философии Аренаса. Возможно, не сама истина, а её поиски, не цель, а путь, не моральная или физическая победа, а извилистые дороги огромного мира и являются наибольшей ценностью, постепенно делая человека тем, кто он есть.

Если вы вдруг захотели узнать, что сталось с Сервандо дальше, – ступайте в книжную лавку.
скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
1 641
Опубликовано 06 мар 2017

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ