Обзор литературной периодики от 15.03.16

Журнал Prosōdia (2016, № 4) опубликовал интервью Владимира Козлова с Михаилом Айзенбергом. Из предисловия: «В мышлении Михаила Айзенберга сочетаются неожиданные ценности. С одной стороны, поэт ценен для него способностью найти язык, адекватный новым «условиям для высказывания», и здесь, кажется, чем оригинальней, тем вернее, но с другой стороны – поэзию он понимает как стихию надындивидуальную, а это значит, что «оригинальность» не поможет, тут скорее нужна обратная операция – смирения себя до состояния, в котором время становится слышно. Несложно обратить внимание и на тот язык, на котором Айзенбергом ведется разговор о поэзии, – это не литературоведение, а попытка говорить об онтологии, в которую встроены мир, человек и слово, то есть – прямое обращение к той сфере, в которой возникает смысл какого-либо высказывания». Михаил Айзенберг о поэзии и времени: «На мой взгляд, стихи – это постоянное выяснение того, что такое стихи. И это процесс перманентный, только его линия не ровная, а, скорее, скачкообразная. Новое приходит взрывами. Вообще время – основной материал искусства. Краски, ноты, слова – это не столько материал, сколько средства, а реальный материал – именно время». О звуке: «В моем понимании звук – это то, с чего начинается стихотворение. Не с темы, не с заявки, а с какого-то схождения внешних и внутренних обстоятельств, с какого-то «Сезам», открывающего невидимую дверцу – новую голосовую возможность. Открытие такой возможности и есть событие стихотворения. Это значит, что обнаружилась лакуна, в которой сознание уже присутствует, а язык еще нет. Вот это и есть начало стихотворения – звучание смысла, еще только мечтающего о словах, ждущего слов». Об идеологии: «Я не вижу испытания идеологией, потому что не вижу собственно идеологии. То, что сейчас подается как идеология, таковой на самом деле не является. Это некая социальная биология, маркирующая себя определенными ритуалами и значками – для того, чтобы выглядеть идеологией».

«Новый мир» (2016, № 3) также вышел со статьей Владимира Козлова «Как попасть на карту современной поэзии», констатирующей институциональный кризис в поэзии и порочность централизации литературной жизни России. «Спасибо наследию, у нас остались «толстые» журналы, но они за редким исключением пребывают в состоянии униженных и оскорбленных – им, увы, еще предстоит определиться со своим статусом в современном мире. У нас есть несколько авторитетных премий. С издательствами, издающими поэзию, уже хуже – сделать стабильным этот некоммерческий вид деятельности, сохраняя качественный уровень, удается единицам. Фестивалей – много, большинство – никакому качественному уровню не соответствует, несмотря на то, что на них заезжают именитые поэты. Университеты от современного литературного процесса оторваны, исключение до недавнего времени было только одно – Литературный институт им. Горького. Возможно, это одна из причин небывалого кризиса в критике. А это в свою очередь означает, что прослойка гидов, коммуницирующих с условно непосвященными, по факту отсутствует. При этом несложно убедиться в том, что большая часть людей, считающих себя посвященными, на самом деле таковыми не является – в виду почти полного непонимания того, что происходит в современной поэзии». Разумеется, статья – повод поговорить о работе Центра изучения современной поэзии в Южном федеральном университете и опыте издания журнала Prosōdia.

Андрей Василевский:

Давай, еще поговори,
Мы в мире не одни,
Они нам не враги.

…Гори, Париж, гори,
Венеция, тони,
А таракан, беги.

Рецензии на книги «Крепость» Петра Алешковского, «Сто поэтов начала столетия» Дмитрия Бака, «Пушкин в русской философской критике. Конец ХIХ – ХХ век».

«Октябрь» (2016, № 2) открывает номер романом Игоря Сахновского «Свобода по умолчанию»: «Было время ланча, посетители деловито перекусывали. Он купил сэндвич с тунцом и чашку невкусного кофе и занял место за боковым столиком, в зарослях усталого рододендрона. После первого же глотка Турбанов расслышал прямо у себя за спиной внятный разговор по-русски. Судя по тому, что слышен был голос только одного собеседника, человек говорил по телефону, и этот человек точно был его дворецкий Алекс, причем теперь он изъяснялся без всякого акцента». Рассказ Юрия Буйды «Сторублевый поворот»: «На могиле отца выросла тыква: Дмитрия Ивановича Старикова похоронили в старом пиджаке, карманы которого были набиты его любимыми тыквенными семечками». Повесть Моше Шанина «Правоплоссковские»: «Время зайцем бежит, время цаплей идет – встретил отец мать мою будущую. Все у него в один секунд оборвалось внутри и покатилось прочь. Дело молодое, кипучее, искристое. Так он к ней и эдак, сбоку и напрямки, месяц за ней как на веревочке ходил, молчал как камень и рыба об лед.
Разглядела наконец она его среди прочих вроде как впервые, обернулась и очень серьезно говорит:
– Всем вам одно надо, и тебе одно. А у меня надобность женская.
Взял ее тогда отец за руки, а руки у ней тонкие и шершавые, и говорит, а сам дрожит весь:
– Знаю, Машенька. Женская надобность – она круглая, гладкая. То надо, это надо, и третье, и вместе. За край ее не возьмешь и по кусочку не отхватишь. Гладкая она и трехэтажная, надобность твоя женская. Я готовый».
Рецензии на роман Виктора Пелевина «Смотритель», книгу Дарьи Бобылевой «Забытый человек». Статья Юлии Щербининой «Литература как аптека»: «В самом общем и упрощенном виде лечебное воздействие художественной литературы основано на реверсии и дистанцировании. Реверсия предполагает смену ролей: читатель узнает себя в персонаже, проецирует свою жизненную ситуацию на книжную либо вживается в персонажа, идентифицирует себя с ним в процессе чтения. Следующий этап – дистанцирование: читатель мысленно отстраняется от имеющихся у него проблем и недугов, «переплавляя» их в литературный сюжет, «подставляя» вместо себя персонажа».

«Нева» (2016, № 3). Лилия Газизова:

Из ниоткуда
Появившийся котенок
Сближал.
И от неловкости сближения
Мы на него
Свою заботу устремили.

И мир притихший
Оставил нас наедине.

«Зензивер» (2016, № 1) и эссе Алексея Ахматова «Ахматовская будка»: «Удивительная связь прослеживается между моей семьей и Ахматовой. Моя мать одно время жила в Тучковом переулке, в том самом доме, где и Ахматова с Гумилевым в начале ХХ века».
Рахман Кусимов:

ты говоришь музыка жизнь свет травы и горы
времени ты говоришь нет музыка жизнь свет
я говорю нет времени дайте ближайший билет
в самый далекий город
как это нет

«Новая реальность» (2016, № 75) публикует подборки стихотворений Анны Малигон, Ольги Брагиной и Сергея Жадана в переводе с украинского Станислава Бельского. Анна Малигон:

Я давно хотела спросить: как тебе там, с той стороны войны?
Кажется, там настолько тепло, что снег превращается в молоко,
а мальчик со скрипкой стоит целый год в футболке,
и голуби, подымаясь над ратушей,
зависают между снегом и музыкой,
словно растерянные пули – между душой и телом.

Сергей Жадан:

Кто-то рассказал, что его подстрелили на блокпосту,
рано утром, с оружием в руках, как-то случайно –
никто ничего не успел понять.
Похоронили в общей могиле – их всех так хоронили.
Личные вещи передали родителям.
Статус так никто и не поменял.

Сергей Ивкин:

Здесь на пятом не чувствуешь запаха крыс.
Отложив АКС, я выглядывал вниз –
в перегной, в шевелящийся силос.
Каждый вечер я строю тоннели назад:
запираю засов, закрываю глаза –
тишина, ничего не случилось.

Андрей Тавров: «Нету у соловья имени. У расколдованного камня – какое имя? У смертника-террориста. Разве не говорит это исчезнувшее имя, что мир не нужен. Ни стаканы его фарфоровые, не плечи, ни деньги и дни с утра, ни бары с бабочками. Ни банки и древесина, ни чулки в угол зашвырнутые. Имя исчезнувшее – каменноугольная жуть родная, детский ужас в мокрых пеленках, заговоривший ковер с узорами, бабай-людоед в черном бархате. Нет имени – нет мира».

Рецензия Андрея Пермякова на роман Наталии Черных «Слабые, сильные»: «Фабула романа Наталии Черных разворачивается в четырех разных временах. Хиппушка Алина, умирая от гепатита, а скорее – сознательно убивая себя голодом, пишет свой дневник летом 1989-го, основные персонажи, Макс, Зина, Алекс и Кеша первый раз оказываются вместе двумя годами позже — времени прошло чуть, но мир уже стал другим. Затем они, а также Руслан за кадром успевший побывать «мужем» Зины, встречаются в 95-м году, в еще раз другой стране, а спустя восемнадцать лет записывают музыку и, кажется, видео по все тем же дневникам Алины.
Дабы закончить с фактической частью и перейти к части содержательной, отметим легкость и уместность межвременных переходов, флешбэков, а также прочих приемов, характерных для книг, построенных сходным образом. А еще – манеру характеризовать персонажей косвенно и кратко, но так, что образ складывается вполне объемный».