ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Наталья Гринберг. КОММУНА ГАЙДНА

Наталья Гринберг. КОММУНА ГАЙДНА

Редактор: Наталья Якушина


(драмеди)



XIX и XXI век сосуществуют в Большом зале особняка коммуны Онайда. Коммунары XIX века, жившие групповым браком, создали самую процветающую американскую коммуну, но ничто не вечно под луной. Брожение в умах нового поколения привело коммуну на грань краха. Пока коммунары пытаются выяснить личность предателя, их потомки в XXI веке экспериментируют со свободной любовью, то отвергая, то перенимая опыт своих предков.  

Пьеса навеяна историей коммуны Онайда в штате Нью-Йорк.

Действующие лица:

НАШЕ ВРЕМЯ

Работники музея Онайды:
ЛАРК – Г. Ларк Инсли, альтист, статный красавец, 25 лет.
ФЛОРА – Флора Нойз, виолончелистка, очаровательная молодая женщина с длинными волосами.
ХЕЛЕН – Хелен Холли, скрипачка, молоденькая милашка.
ОТЕЦ – старый отец Ларка. Ходит с палочкой. Его может играть актёр, играющий Нойза.
ДЕСТИН и ДЖИ – белые мужчина и женщина, выглядящие, как особы непонятного пола в чёрных очках, одетые в чёрную одежду в стиле унисекс, с чёрными банданами под подбородками. Их могут играть актёры, играющие молодых коммунаров девятнадцатого века.

Массовка музыкантов обеих полов, среди них МУЖЧИНА-МУЗЫКАНТ и ЖЕНЩИНА-МУЗЫКАНТ.

ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ ВЕК

НОЙЗ – рыжий мужчина лет шестидесяти, лидер и основатель коммуны Онайда.
ТИРЗА – его племянница, 30 лет.
ЭДВАРД – её возлюбленный, 30 лет.
МЭРИ – молодая коммунарка. Eё может играть актриса, играющая Дестин.
ВИКТОР – её возлюбленный. Его может играть актёр, играющий Джи.
ТАУНЕР – коммунар лет пятидесяти. Внушительных размеров и приятной внешности мужчина с чёрной повязкой на месте глаза, потерянного на войне Севера и Юга.

Мужчины девятнадцатого века одеты в костюмы представителей высшего среднего класса. Женщины девятнадцатого века коротко подстрижены, одеты в сшитые из одинаковой ткани платья чуть ниже колен и широкие панталоны. 

Действие происходит в Большом зале особняка коммуны Онайда в штате Нью-Йорк, существовавшей с 1848 по 1881 год. В настоящее время в особняке действует музей, концертный зал, и гостиница. Часть комнат до сих пор являются квартирами потомков коммунаров. 

На сцене на колёсиках стоят индивидуальные портреты коммунаров в полный рост. Над каждым портретом изображено имя коммунара и годы жизни. Щиты с портретами служат дверьми, скрывающими актёров. Альтернативно, эти портреты могут быть нарисованы на занавесе. Двери или портреты на занавесе должны свободно открываться и позволять актёрам выходить на сцену. Оформление пространства за каждым портретом, как и внешность актёров, должны соответствовать изображению на портрете. 

По бокам висят картины, изображающие продукцию Онайды: разные типы капканов, столовые приборы, швейные нитки, банки с вареньем, а также изображение музицирующих коммунаров. 

На портретах изображены Джон Хамфри Нойз (1811-1886), читающий газету, Тирза Миллер (1846-1902), делающая запись в дневнике, Мэри Джоунс (1941–1905), вышивающая детский чепчик, Виктор Холли (1843–1893), насаживающий бабочку в коллекционный ящик, Джеймс Таунер (1823–1913), обложенный юридическими книгами, изучающий контракт, Эдвард Инсли (1845–1929), играющий на скрипке.

По возможности, в музыкальном оформлении спектакля использовать квартет Гайдна «Жаворонок», а также третью часть концерта Гайдна для трубы с оркестром (ми-бемоль мажор).


АКТ 1

СЦЕНА 1

Наше время. В Большой Зал музея входят опытный экскурсовод Флора с указкой и стажёр Ларк с блокнотом и ручкой. Её длинные волосы затянуты в пучок на затылке, а строгий деловой костюм с юбкой-карандашом больше похож на фиговый лист, прикрывающий её брызжущую сексуальность. Ларк одет в брюки-хаки и рубашку с галстуком. При других обстоятельствах, с его харизмой, яркой внешностью, ростом и размахом плеч, он бы доминировал, но сейчас он пытается вести себя скромно и даже немного горбится, наклоняясь к Флоре. 

ФЛОРА. Экскурсантов ставьте здесь. Отсюда все портреты одинаково хорошо видны.
ЛАРК (записывает в блокнот). Одинаково хорошо видны.
ФЛОРА. На всех коммунистов времени не хватит, но всегда кто-нибудь спрашивает, сколько их было.
ЛАРК (заглядывает в блокнот). Триста?
ФЛОРА. Народ въедливый, а ответ зависит от года. Лучше говорить: «В год краха коммуны в ней жило, работало и училось примерно двести взрослых и сто детей». Примерно.
ЛАРК. Понятно. Это примерно сто жён и сто мужей?
ФЛОРА. Примерно, но не надо заострять внимание на сальных моментах.
ЛАРК. А я думал, туристы именно за этим и едут в музей коммуны Онайда? Старых особняков в итальянском стиле с тюльпановыми деревьями во дворе сотни на восточном побережье, а тянутся именно сюда.
ФЛОРА. Возможно, но покидать музей коммуны Онайда они должны с чувством восхищения, как будто прикоснулись к одному из высочайших достижений человеческого духа и интеллекта.
ЛАРК (скрывая недоверие, записывает). Достиженийчеловеческого духа и интеллекта.
ФЛОРА. Начинать надо с Нойза. (Показывает указкой на портрет Нойза.) В коммуне его называли Папа Нойз.
ЛАРК (ищет нужную страницу в блокноте, читает). Основатель и лидер коммуны Джон Хамфри Нойз родился в 1811 году в Вермонте. Во время учебы в Йельской семинарии обратился в перфекционизм… Перфекционизм… Перфекционизм?.. И в 1848 с группой последователей основал в Онайде коммуну, члены которой жили групповым браком.
ФЛОРА. Прошу вас, Ларк, не надо сразу о групповом браке. Ведь не это было главным. «Основал коммунистическую общину, где все были равны, и всё было общим».
ЛАРК (записывает). Где все было общим: и недвижимость, и вещи, и средства производства, и супруги, и дети.
ФЛОРА. Об общих супругах и детях можно поговорить в середине экскурсии, так, между прочим.
ЛАРК (записывает). Конечно, миссис Нойз.
ФЛОРА. Не миссис, а мисс. Я не замужем. Дальше сказать два-три предложения о Нойзе, два-три о перфекционизме, одно-два – об его издательской деятельности и переходить к Тирзе Миллер.
ЛАРК (читает блокнот). «Тирза Миллер, племянница Нойза, была его возлюбленной».
ФЛОРА. Боже, где вы этого нахватались?
ЛАРК. Что успел за час. Мне только утром позвонили, что приняли в стажёры. Надеюсь, придусь ко двору и попаду в штат.
ФЛОРА. Обещать не могу, время знаете сейчас какое. Локдаун отменили, но всё стращают новыми штаммами. Вы постарайтесь влиться в коллектив, тогда шансы увеличатся. И во время экскурсий больше концентрируйтесь на социальных инновациях коммуны, а не на сенсациях и сплетнях.
ЛАРК. Так не упоминать о том, что Тирза была возлюбленной Нойза?
ФЛОРА. Джон Нойз любил всех женщин коммуны. И вообще, здесь все любили всех. Тирзу мы представляем так: «Любимая племянница Нойза Тирза Миллер».
ЛАРК. Но ведь в коммуне нельзя было иметь любимчиков.
ФЛОРА. Теория и практика. В нотах написано piano, а на репетиции почему-то нечаянно вылезает forte.
ЛАРК. Главное, чтобы не на выступлении. А как попасть в ансамбль работников музея? Наслышан о нём. Я только закончил Кёртисовский институт музыки по классу струнных у Стайнхартда. Он и посоветовал мне податься к вам.
ФЛОРА. Сам Стайнхардт, который в квартете Гварнери играл? Вау! Ну, вы прямо птенец из золотого гнезда.
ЛАРК. А как устроить прослушивание?
ФЛОРА (усмехается). Раскрою большой секрет. Вы, наверное, думали, вас взяли стажером за глубокие познания в истории Онайды, да? На эту вакансию чуть ли не каждый третий соискатель был музыкантом. Оркестры впали в пандемическую спячку, зато у нас был богатый улов. На пятьдесят заявлений – и это не где-то в Чикаго или Лос-Анжелесе – два виолончелиста, три тромбониста, десять скрипачей и только один опытный альтист – вы, а у нас как раз альтист уволился. Концерт в нашем Большом зале объявлен через месяц, первый после снятия ограничительных мер.
ЛАРК. Так когда вы хотите меня прослушать?
ФЛОРА. А ютуб на что? Вы там хорошо засветились, особенно на конкурсе Примроуз. Я бы тоже вам присудила первый приз. Кстати, какой он?
ЛАРК. Пятнадцать тысяч. Сразу купил шикарный альт Фабьена Гоше. Звук льётся, как мёд.
ФЛОРА. Вы его с собой привезли? (Ларк кивает.) Для аутентичности будем играть квартет Гайдна «Жаворонок» из репертуара коммунаров, кстати, он в оригинале называется «Ларк».
ЛАРК. Опус 64, номер 5? Классный! (Напевает несколько начальных тактов.) Готов репетировать хоть сегодня.
ФЛОРА. И завтра, и послезавтра, и послепослезавтра. Практически каждый вечер в пять после работы. Сможете?
ЛАРК. Музыка… музыка для меня всё… ну… и история, конечно.
ФЛОРА (подходит к книжной полке, вынимает книгу и вручает Ларку). Репетиции репетициями, но материал вы должны освоить быстро. Недельку похОдите на мои экскурсии, а потом будете вести самостоятельно. Для начала просто вызубрите текст от корки до корки и, пока не освоитесь, никаких отступлений.
ЛАРК. Слушаюсь, мисс Нойз. Всё хотел спросить, а вы не потомок Папы Нойза?
ФЛОРА. И его тоже. Надеюсь, мистер Г. Ларк Инсли… Хм… Интересно, что вы пользуетесь средним именем Ларк. Что там скрывается за первым инициалом «Г»?..
ЛАРК. «Г» – это Гайдн, но Гайдн у всех вызывал удивление, мол, юноша из семьи с претензиями.
ФЛОРА. Гайдн… Гайдн Инсли… Хм… Гайдн? Инсли! Какое совпадение!
ЛАРК. Какое?
ФЛОРА. В коммуне Онайда был Гайдн Инсли. Невероятно! Не ваш ли предок?
ЛАРК. Первый раз слышу. Мой отец просто любит музыку Гайдна. К тому же, его отца тоже звали Гайдн.
ФЛОРА. Ну что ж… Зубрите материал. И сегодня в пять жду вас в большом зале. Скажете охране, что на репетицию. Электронный брелок получите в офисе завтра.
ЛАРК. Йес, мисс Нойз!
ФЛОРА. Памятку работника музея вам выдали? Прочтите внимательно. Хочу, чтобы вы понимали: мы здесь, в первую очередь, обслуживающий персонал особняка-музея. Девять комнат сдаётся по типу «постель и завтрак», а мы эти постели застилаем и завтрак сервируем, а также убираем большой зал, библиотеку и другие помещения. Во вторую очередь, мы гиды, и только уже в третью – музыканты. Точно, как коммунисты Онайды. Все делали всё. Не было ни слуг, ни хозяев. Как же я им завидую. Вот это была жизнь, рай на земле!
ЛАРК. Спасибо, мисс Нойз! Вы не пожалеете, что взяли меня на стажировку. Вот увидите! (В зал.) Теперь уж точно придётся научиться застилать постель. Ну и времена. Карьеру гастролирующего музыканта начинаю с отметки минус ноль.

Затемнение.


СЦЕНА 2

Слышны звуки грозы и ливня. Свет прожектора пролетает через сцену, как шаровая молния, на мгновения освещая открытые портреты, с застывшими в них персонажами. Постепенно сцена освещается. Персонажи оживают и некоторое время занимаются делами, каждый в своём пространстве, потом все двери портретов закрываются, кроме портрета Нойза.

НОЙЗ (выходит из рамы, читает газету). «Супружеская измена и секс с несовершеннолетними…» Чёрт знает что! «Коммунист Нойз будет арестован, и судебное разбирательство…» Кто? Кто вынес сор из избы? Кто донёс? Эдвард Инсли, Мэри Джоунс, Таунер, Виктор? Эдвард Инсли, опять Инсли! Полкоммуны потенциальных предателей. Дожил! Всю жизнь на них потратил – и вот благодарность… Сейчас самое главное выявить потенциального обвинителя. А, может, обвинителей?.. И обезвредить до вмешательства полиции. Тирза поможет. Все вокруг неё вертятся. Она прямо мёдом намазана.
ТИРЗА (выходит из рамы, обращается к Нойзу). Папа Нойз…
НОЙЗ. Да, Тирза?
ТИРЗА. Мне показалось, что вы меня звали.
НОЙЗ. Иди сюда, дитя моё. (Обнимает её). Комбинация наших особенностей должна произвести прекрасного ребёнка, а лучше, двух или трёх. Тебе тридцать…
ТИРЗА. Два. Тридцать два. Как решите, папа Нойз, так и сделаю. Вот только… Я ещё кормлю Гайдна… (Запинается.) Гарри.
НОЙЗ. Да забудь ты уже, наконец, о его старом имени. Это ж надо было придумать – Гайдн!
ТИРЗА. Мы с Эдвардом как раз репетировали квартет Гайдна, когда Гай… Гарри первый раз шевельнулся у меня под сердцем.
НОЙЗ. Ах, вот он что! Ты должна немедленно прекратить музицировать и выкинуть из головы всё, что напоминает тебе об Инсли. Так будет легче. Твоего сына теперь зовут Гарри. Гарри. Гарри! И, вообще, пора перевести его в детское отделение.
ТИРЗА. Я ещё кормлю.
НОЙЗ. Не страшно. Там опытные воспитатели.
ТИРЗА. Но он такой крохотный.
НОЙЗ. Не впадай в чадолюбие. Это идолопоклонство.
ТИРЗА. Но ведь разрешено кормить до пятнадцати месяцев, а ему только шесть.
НОЙЗ. Прилипнешь, потом хуже будет. Липкая любовь – тоже идолопоклонство. А как же остальные мужья? Пора бы отучится прилипать. Итак, Гарри – в детское отделение, а мы с тобой займёмся серьёзным проектом. Мне нужно разузнать кое-что. Будешь моими ушами и глазами, а потом, возможно, нам придётся уехать… на несколько недель.
ТИРЗА. Проектом? Разузнать? Господи, но ведь Гарри…
НОЙЗ. Гарри не принадлежит лично тебе. Люби его, как остальных детей коммуны, но не больше, иначе вся семья затрещит по швам. Каждая мама превратится в наседку и будет волноваться только о своём чаде. Пятьдесят мам совьют гнёзда, и прощай социальная жизнь и приватные интервью.
ТИРЗА (задумывается). Конечно. Конечно, вы правы. Так мне прямо сейчас Гарри отнести в детское отделение?
НОЙЗ. Нет, прямо сейчас мы послужим богу…
ТИРЗА. Секс сейчас?
НОЙЗ. …потом мы обсудим план действий, а потом… (Обнимает её. Возбуждается.) Женщины, как музыкальные инструменты. Одни, как свистки, а ты – концертный рояль. Каждый раз ожидаю от тебя что-то гениальное. К тебе все тянутся. Тебя все хотят. Ты сексуальный мотор коммуны. Ты должна больше циркулировать, а не прилипать к одному, да и ещё к такому негодяю, как Эдвард Инсли.
ТИРЗА. Вы же сами назначили Эдварда отцом будущего Гайдна… (Запинается.) Гарри.
НОЙЗ. Потому что ты тогда прилипла к Хомеру. Клин клином вышибают. У нас же групповой брак. Любить одного мужа, значит отобрать себя у остальных мужей. Это идолопоклонство. Это измена. Ты же умная женщина. Тренировка сердца занимает время, но уже совсем скоро ты почувствуешь в душе облегчение и новые порывы.
ТИРЗА. Да, конечно. Вы правы. Но всё-таки Эдвард – порядочный человек.
НОЙЗ. Порядочные люди не требуют эксклюзивности. Это не по-коммунистически. Вышел из коммуны – скатертью дорога. (Подталкивает её к своему портрету.)
ТИРЗА. Боюсь, что вы не найдёте меня сегодня магнетической.
НОЙЗ. Ничего, ничего, твой магнит я прекрасно чувствую.
ТИРЗА. А я его не чувствую. Он выключился.
НОЙЗ (рассматривает её). Чуть усталой выглядишь, но…
ТИРЗА. Устанешь здесь! Я ведь никому не отказываю в просьбе на приватное интервью, как вы и учите. Даже старому Тому Скинеру. Все заслуживают любви, но, правду говоря, мне трудно в последнее время чувствовать связь с богом во время интима. Мне кажется, что я тюльпановое дерево у нас во дворе, с которого олени постоянно обгладывают кору.
НОЙЗ. Больше не обгладывают. Мы заборчик поставили, и ты тоже научись говорить «нет».
ТИРЗА. Но вы же сами…
НОЙЗ. Гибкость, Тирза, наша сила в гибкости. Никакого легализма. Мы учимся на опыте и исправляем ошибки. То, что сегодня правильно, завтра вредно. Научись говорить «нет». Более того, если не чувствуешь внутренний магнит, ты просто обязана говорить «нет». Я разрешаю.
ТИРЗА. Правда? Папа Нойз, как вы великодушны и мудры. Тогда «нет». (Поворачивается в сторону своего портрета.)
НОЙЗ. Но не прямо же сейчас! «Нет» начнётся завтра. (Обнимает и утягивает её в пространство за своим портретом. Дверь рамы или занавесь ними закрывается.)

Затемнение.


СЦЕНА 3

Появляется Ларк. В одной руке у него футляр с альтом, в другой книга, ранее врученная Флорой. Останавливается возле портрета Нойза.

ЛАРК. Перфекционизм. Вроде бы простая концепция, но чем больше я о ней читаю, тем больше недоумеваю. Статьи, памфлеты, письма, слова, слова, слова, а в сущности два притопа, три прихлопа и гоп – перфекционизм. Главный постулат: если по-настоящему веришь в Христа, то просто по определению не можешь грешить, а если грешишь, значит по-настоящему не веришь. И это всё? Если так, то верующих в мире, может, парочка наскребётся, да и те под вопросом. Что-то здесь не сходится. Но, с другой стороны, что они считали грехом? Это, наверное, как посмотреть. (Играючи.) Мистер Нойз! Вы, вроде, как пророком были у коммунистов. Бог с вами разговаривал?
НОЙЗ (дверь рамы Нойза отворяется, и он кивает на книгу в руке Ларка). Там же всё написано.
ЛАРК (себе). Ничего себе! (Нойзу.) Ещё не дочитал.
НОЙЗ. Ты в бога и сына его Иисуса Христа веруешь?
ЛАРК. Вроде во младенчестве крестили.
НОЙЗ. А сам?
ЛАРК. Сам я больше на альте играю.
НОЙЗ. Я тоже играю. Плохо.
ЛАРК. Надо больше упражняться.
НОЙЗ. Отдаваться одному увлечению – идолопоклонство. У перфекциониста много другой работы.
ЛАРК. Например?
НОЙЗ. Ублажать любимых. Помогать им достигать экстаза. Закатывать варенье, закалять железо, рыть фундамент, укладывать кирпичи, лущить горох.
ЛАРК. А если самое большое удовольствие – музицировать?
НОЙЗ. Если говоришь «самое большое удовольствие», значит это идолопоклонство. (Закрывает дверь рамы.)
ЛАРК. Да куда же вы исчезли? Мистер Нойз! (Ждёт.) Ясненько… Вернее, туман в голове сгустился. (Продолжает, обращаясь к портрету.) А мисс Нойз, Флора – ваш потомок, мне сначала показалась очень строгой. Училка такая с волосами, затянутыми в пучок на затылке, но когда на репетиции сели играть, и она обняла виолончель своими длинными ногами в леггенсах, у меня внутри что-то ёкнуло. Пальцы у неё такие утончённые и гибкие. Струны прижимает уверенно, но, одновременно нежно. Понимаете? Уверенно и нежно. Вибрации её партии пронизали меня. Боже… Я играл, как объяснялся в любви. И она тоже объяснялась, но кому? Первая скрипка, Рассел, больше смотрел на неё, чем в ноты, а вторая скрипка, милашка Хелен, так разволновалась и покраснела, когда Флора представляла меня коллективу, что почти всю репетицию не поднимала на меня глаз, а в финале зыркнула на меня и опять вся вспыхнула. У неё такая кожа… Как белый чайный фарфор. Такой не бывает, а вот, оказывается, бывает. В конце репетиции мисс Нойз, Флора… Какое точное имя. Вы не находите? Цветок. Райский цветок. Она распустила свои рыжие волосы, и они волнами упали ниже плеч. И всё. И я пропал. О, Онайда, в воздух ли здесь что-то примешано? (Делает глубокий вдох.) Флора… Флора… Хелен… Хелен… О, Флора, о, Хелен… Онайда… Флора… Хелен…

Продолжая повторяя эти имена и вздыхая, Стажер уходит со сцены. Затемнение.


СЦЕНА 4

На сцену выходит Ларк с планшетом. Останавливается и рассматривает портреты. 

ЛАРК. Как всё обманчиво. На вид пуритане. Вот сейчас оживут и скажут: «У нас в Онайде секса нет», а на самом деле меняли партнёров, как будто свято следовали рекомендации в ношении кожаной обуви: два дня подряд одну пару не надевать. У меня, правда, только одна пара. (Смотрит на свои туфли.) И вообще я на мели. За стажёрство не платят, в штат если возьмут, то только через два месяца. После локдаунов в оркестры новичков не принимают, так что перспектив ноль. Поэтому или Онайда или… Или... Денег осталось на квартиру и на консервы. Впритык. В общем, каданс.

Слышен звук дождя, перерастающий в ливень.

ЛАРК. Так… Каданс крепчает. Зонтик забыл, вернее привычки такой нет. По кэмпусу ходил автобус, а до автобуса – капюшон натянул на голову и вперёд. Зонтик – это что-то взрослое. Придётся купить… но я на мели. Как в русской песне (поёт на мелодию песни «Степь, да степь кругом») «Мель, да мель кругом». В институтской a cappella группе пели. Привязалась. (Печатает на планшете одним пальцем.) Так-с… Дождь ещё часа на два. Мель и полный каданс.

Появляется Флора с зонтиком в руке. 

ФЛОРА. Зонт забыл?

Ларк разводит руками.

ФЛОРА. Давай под моим до твоей машины доведу. Ты за особняком запарковался?
ЛАРК (мнётся). Я совсем недалеко живу, снимаю студию через через несколько улиц.
ФЛОРА. Аа-а, ты пешком?

Ларк кивает.

ФЛОРА. Так я тебя подвезу. А хочешь, пойдём со мной?
ЛАРК. Куда?
ФЛОРА. В «Скрипучую таверну». Это тебе, конечно, не Сиракьюз, и не Манхэттен, но кружку отличного местного лагера и крутой гамбургер там можно получить.
ЛАРК. Я очень хочу… Очень… но не могу.
ФЛОРА. Конечно, конечно, тебе же ещё зубрить материал для экскурсии. Это похвально, но часок с квартетом в баре не помешает. Рассел и Хелен уже там.
ЛАРК. И Хелен там?..
ФЛОРА (распускает волосы.) В бар мы ходим для перемены места. В Онайде других развлечений особо нет. Дома – мы вскладчину снимаем небольшой домик – там каждый занимается своими делами, а в баре мы болтаем о баскетболе и развлекаемся спорами о коммунистах. Тех, старых, девятнадцатого века.
ЛАРК. А о современных?
ФЛОРА. Правило номер один – политику не обсуждать. Я не спрашиваю, за кого ты, ты не спрашиваешь – за кого я. Иначе у нас гражданская война начнётся. И так живем, как на пороховой бочке.
ЛАРК. Иногда хочется закрыть уши и глаза.
ФЛОРА. А мне, наоборот, хочется эту пороховую бочку взорвать! Ой! (Проводит пальцами по губам, как будто застёгивает молнию.) Правило номер один. Ну что, поехали? (Начинает идти.)

Ларк медлит, бросает взгляд на портрет Эдварда Инсли и, как бы советуясь с ним, обрисовывает в воздухе фигуру Флоры, её волосы, закрывает глаза и романтически вздыхает, пожимает плечами, машет рукой «была не была», и, в конце концов, спешит вслед за Флорой. 


СЦЕНА 5

Открывается дверь рамы Тирзы. Сидя за письменным столиком, она делает запись в дневнике. Перед ней лежит лист писчей бумаги. 

ТИРЗА.Папа Нойз уверен, что Эдвард Инсли – доносчик. Распорядился на территорию коммуны его не пускать и при случайной встрече в миру обходить стороной, а мне приказал немедленно написать ему письмо с предупреждением. Хм. Предупреждением… Скорее угрозой. Я никогда не видела Папу Нойза в таком возбуждении, как сегодня. В конце нашего приватного интервью, он внезапно показался мне таким постаревшим. И слышать хуже стал, и опять начал терять голос. Шипит и вращает глазами. Сердце разрывается от жалости и любви к нему. Он мне больше, чем дядя. Больше, чем Первый Муж. Я связана с ним неразрывными узами, и в то же время мои чувства к нему отравлены ядом обид.
Последние десять лет он только и делает, что вмешивается в мои любовные отношения и последовательно их разрушает, приговаривая при этом, что это для моей же пользы. Душа моя вся в дырах от прерванных любовей. Дыра от Фрэнсиса, дыра от Хомера, дыра от Генри и дыра от Эдварда Инсли.
Мы все в коммуне убеждены, что строим рай, но мне иногда кажется, что я живу в аду. Сейчас больше, чем когда-либо. Такой красивый, удобный, тёплый и сытный, но ад. (Откладывает дневник и начинает писать письмо.) Эдварду Инсли… Ньюарк, Нью-Джерси. Это послание только для твоих глаз. Уничтожь по прочтении.

Звучит фрагмент квартета Гайдна. Это может быть фонограмма или звуки репетиции квартета работников музея в наше время. Также, репетиция может быть показана на сцене сбоку.

ТИРЗА (встаёт, читает письмо). Эдвард, душа моя! Коммуна, а значит и я, и Гайдн, на грани катастрофы! Могли ли мы представить, что всё так обернётся? Я думаю о тебе каждую секунду. О тебе и о Гайдне. Плачу каждый день. Вернее, каждую ночь, чтобы никто не видел.
Умоляю, вернись. Помирись с Нойзом. Он ставит единственное условиe: признай его беспрекословным лидером коммуны. Я понимаю, что прошу тебя поджать хвост и покаяться, но это единственный способ воссоединить тебя с нашим сыном. Более того, это необходимо для сохранения всей коммуны. Мы накануне краха. Что ни говори, но ты ведь всегда был верующим коммунистом, и судьба нас всех тебе не может быть безразлична.

Открывается дверь в портрете Эдварда Инсли. Он кладёт скрипку на стол и выходит из рамы.

ЭДВАРД.Накануне краха? Поджать хвост?
ТИРЗА. О, Эдвард, одно дело – уйти из коммуны и отказаться от ребёнка…
ЭДВАРД. Я? Я отказался от ребёнка? У меня выбор, что ли, был? Я же, мол, подписал контракт, что будущий ребёнок будет принадлежать коммуне, а не мне, значит прав у меня на Гайдна с гулькин нос. Никаких.
ТИРЗА. Папа Нойз заявил, что если ты не вернёшься в коммуну, то Гайдна тебе не видать. Знаешь, кого ему назначили в отцы? Джеймса Таунера. Таунер ему в деды годится. Типичный юрист, придерживающийся буквы закона. И одноглазый солдафон, к тому же. Как в него могли влюбиться и Бюлла, и Анна? Он не проявляет никакого чадолюбия к Гайдну. Никакого сюсюкания, но меня именно это и коробит. Как ни борюсь с собой, мне кажется, что мой ребёнок самый красивый, сладкий, нежный и сообразительный. Он просто чудо!
ЭДВАРД. А Гайдн уже какие-нибудь слова говорит?
ТИРЗА. Что ты, в шесть месяцев? Он пытается петь и прислушивается к репетициям оркестра и квартета. Весь в нас… Эдвард, вернись, покайся. Умоляю тебя.
ЭДВАРД. А я переворачиваю в голове события последнего года, и желчь поднимается в горле. Да, мы прилипли друг к другу, но оказалось, что контролировать влюблённость выше наших сил. Может, у Нойза это и получается, так человек ли он? Ну и что, что прилипли? Главное ведь не чувства, а дела, а мы делали абсолютно всё, чтобы не обделять других супругов. Пили знакомое всем коммунарам лекарство от липкой любви: не заговаривать с любимым, не смотреть ему в глаза…
ТИРЗА. Не вступать в разговор, не музицировать вместе. Боже мой, боже мой… Как упорно мы делали вид, что отлипаем от друга, заставляли себя спать с другими супругами. Скользили улыбками по верхам, но не углублялись в чувства и души. Мы водомеры. От нас требуют, чтобы мы притрагивались, но не проваливались. Нас убеждают, что цель перфекциониста – добраться до другого берега жизни не утонув, не сотворив себе кумира. Но, Эдвард, с кем бы я ни была, я думаю только о тебе. Конечно, коммунизм и эксклюзивность несовместимы, но как же трудно быть коммунистом.
ЭДВАРД. Невозможно.
ТИРЗА. Может, чтобы отлипнуть, нужно больше времени?
ЭДВАРД. И ты готова истратить целую жизнь, чтобы узнать ответ на этот вопрос? Тирза, проснись! Ведь я смог покинуть коммуну, и ты сможешь.
ТИРЗА. Оставить Папу Нойза? Как? Он рупор бога на земле. Кем бы я стала к тридцати-двум годам без коммуны? Домохозяйкой со сморщенным лицом, рожающей, хочу-не хочу, каждый год? К тому же ни Гайдна, ни моего старшего сына Джорджа мне не отдадут. А без детей я не уйду.
ЭДВАРД. Тирза, не мучай меня! Мы ходим кругами. Выбери, наконец! Кто для тебя важнее? Я уже устал от этого подвешенного состояния. Что ты хочешь?
ТИРЗА. Всё! Тебя, детей, Папу Нойза, коммуну. Выбрать, значит разрубить себя на куски. Гораздо проще, если ты вернёшься.
ЭДВАРД. Это всё Нойз. Его происки. Читает бесконечные проповеди о вреде эксклюзивной любви, а сам ревнует всех женщин, тебя особенно. Манипулятор par excellence.
ТИРЗА. Не говори так о моём дяде! Не смей!
ЭДВАРД. Не сметь? Это после того как он меня обвинил в страшном нарушении правил коммуны… Как же! Нянчил собственного сына и хотел спать с его матерью! И ты призываешь меня покаяться и вернуться в коммуну? Для чего? Чтобы Нойз и дальше манипулировал моей жизнью?
ТИРЗА. Но… Эдвард, что же делать?
ЭДВАРД. Выйди из коммуны. Мы поженимся.
ТИРЗА. Дети… Эдвард, это выше моих сил.
ЭДВАРД. Ты думаешь, твой дядюшка заботится о твоём благополучии? Ты думаешь, он святой и безгрешный? Объявил себя перфекционистом, значит, больше не грешит? Он ведь тебя использовал.
ТИРЗА. Как?
ЭДВАРД. Услышал сплетню, что, мол, я собирался выйти из коммуны. А без меня производство капканов дало бы сбой. У меня и мысли такой не было. Наша коммуна для меня была раем на земле. Где ещё в округе люди так счастливо живут? Наш особняк самый красивый, наш парк самый зелёный и роскошный, наша кухня готовит самые вкусные блюда, наша семья самая дружная, репетиции нашего квартета возвышают душу. Вечерние классы, походы, пикники, отдых на пляже, работа четыре-шесть часов в день. Но Нойз поверил сплетням и, чтобы удержать меня, использовал тебя, как приманку. Шутка ли сказать, разрешил зачать ребёнка с племянницей самого Нойза. Что это, как не взятка? Денег у нас же нет, а секс есть.
ТИРЗА. Предположим. Почему же он потом употребил все уловки, что выпихнуть тебя из коммуны?
ЭДВАРД. Может, он не рассчитал, как сильно будет ревновать?
ТИРЗА. Эдвард! Забудь склоки, претензии, и обиды. Сейчас не до этого. Дело идёт о выживании всей коммуны. Триста человек зависят от твоего поступка. Дети, женщины, старики. Что же с нами будет, если Нойза и, возможно, ещё кого-нибудь посадят?
ЭДВАРД. Я же еретик! Что с меня можно требовать?
ТИРЗА. Нойз уверен, что это ты рассказал о нюансах социальной жизни коммуны репортеру из «Сиракьюз стэндарт», что это ты связался с окружным обвинителем, что это ты требуешь судить Нойза.
ЭДВАРД. Я? Он подозревает меня?.. Хм… Допустим. Только допустим. Но если он невинен, чего же он боится? Он же утверждает, что малолетних не совращал. Невинен, безгрешен, совершенен. Девушек вызывает на инициацию только, когда видит, что в них загорелась искра, а не по возрасту. Ну и что, мол, что им может быть десять или одиннадцать. Девушки ведь не против! А? Как устроился!
ТИРЗА. В контексте нашей жизни он абсолютно невинен. Девушки понимают, что социальная жизнь с мудрыми старейшинами коммуны возвышает их самих и делает равноправными членами семьи.
ЭДВАРД. Этот змий может убедить кого угодно и в чём угодно. Например, что перфекционизм требует откусить себе палец. Они откусят и скажут, что и сами были не против.
ТИРЗА. Эдвард, умоляю тебя, забери свои обвинения.
ЭДВАРД. Предположим, что я действительно пожаловался в полицию. Предположим. Что я получу взамен, если отзову жалобу?
ТИРЗА. Ты получишь взамен нас. Папа Нойз разрешит тебе вернуться в коммуну. Признай его духовным лидером. И это всё. Ты сохранишь нашу коммуну и жизнь Нойза. Его в тюрьме ведь убить могут.
ЭДВАРД. Нойз – самозванец и патологический врун. Он и в тюрьме совратит сокамерников в перфекционизм.
ТИРЗА. Тогда не для Нойза. Сделай это для меня, для своих друзей в коммуне. Эдвард, любовь моя, умоляю тебя, не дай нас в обиду!
ЭДВАРД. Обида. Обида разная бывает. Помнишь слова своей последней записки? «О, Эдвард! Если ты думаешь, что я тебя не люблю, как же мало ты меня знаешь! У тебя не может быть боли, которая не задела бы ответную струну в моем сердце, и все же я знаю, что дисциплина, которой нас подвергает коммуна, правильна и что нам нужно расстаться». После этой записки я и решил уйти. Нойз промыл тебе мозги, и я бессилен изменить тебя. Понимаешь? (Заходит в свою раму. Играет пассаж квартета Гайдна на скрипке и закрывает дверь рамы.)
ТИРЗА (возвращается в свою раму, садится за стол и заканчивает писать письмо). Будь милосерден, Эдвард. Растопи обиду в своём сердце. Всегда твоя, любящая тебя Тирза.

Играет квартет Гайдна. Тирза закрывает дверь рамы. 

Затемнение.


СЦЕНА 6

Тирза открывает дверь своего портрета. Выходит. Оглядывается. Заносит руку, чтобы постучаться в раму портрета Таунера.

ТИРЗА.В уме и мудрости Таунер мог бы потягаться с Папой Нойзом, но в последнее время каждое его движение и каждое слово имеют под собой единственную цель: отобрать власть у Нойза и стать лидером. А сам в коммуне без года неделя. Это мои родители с Папой Нойзом жили в лишениях, закладывая фундамент нашего сегодняшнего процветания. Это они. Это Папа Нойз. Да, он теократ, но он благожелательный теократ, а Таунер со своими демократическими идеями разрушает мир и кооперацию в коммуне. Страшно представить, как все разобьются на партии, и начнутся нескончаемые склоки… Но… С другой стороны, все уже разбились на партии. Таунер – волк в овечьей шкуре. Скорее всего, это он и подстраивает арест Папы Нойза. Кто же, как не он? Хотя, возможно, что это, всё-таки, Эдвард… или Виктор Холли… Я их всех люблю, но они себя любят больше. Боже… (Стучится в раму портрета Таунера.) Мистер Таунер!
ТАУНЕР (открывает дверь своего портрета). А-а, Тирза. Всегда рад тебя видеть. За юридической консультацией или, наконец-то, пришла понежничать? (Берёт её руку, гладит и ласково опускает.)
ТИРЗА. А вы прошение на приватное интервью со мной подавали?
ТАУНЕР. Каждый месяц подаю, и ты всегда отказываешь.
ТИРЗА. Первый раз слышу.
ТАУНЕР. Харриет берёт мои прошения и с едкой улыбочкой говорит: «Конечно, передам Тирзе, но она такая востребованная, что советую не возлагать особых надежд на положительный ответ». А тут ты сама пришла. (Пытается её обнять, но Тирза вежливо отстраняется.)
ТИРЗА. Что же вы смиренно принимали отказы? Капитан армии Севера, герой Гражданской Войны, знаменитый юрист и бывший судья… И безропотно несли бремя моих отказов? Мне трудно в это поверить.
ТАУНЕР. Девонька моя, в военных действиях есть стратегия, а есть тактика. Погонишься за сиюминутной битвой, проиграешь войну. Я борюсь за свободу выбора всех Тирз, а не только за свободу выбора Тирзы Миллер.
ТИРЗА. Так у нас война?
ТАУНЕР. В коммуне? Политическая, да.
ТИРЗА. И Нойз ваш противник, как я понимаю?
ТАУНЕР. Нойз, его центральный комитет и остальные нойзиты.
ТИРЗА. Так я ведь тоже приближённая.
ТАУНЕР. И много счастья это тебе принесло? В кулуарах коммуны только и разговоров о последней победе Нойза над твоей липкой любовью к Инсли.
ТИРЗА (заученно, как будто читает устав коммуны). Настоящий коммунист верит в коммунизм любви так же, как и в коммунизм имущества. Это для нашего же благополучия, для мира и любви всех коммунаров.
ТАУНЕР. Конечно, конечно. Моногамный брак и коммунизм не могут сосуществовать, но я ведь не спрашиваю тебя о браке. Я спрашиваю тебя о счастье и твоём разбитом сердце.
ТИРЗА. Я ещё не оправилась от выхода Инсли из коммуны. Это правда, но я пришла по другому поводу.
ТАУНЕР. Хочешь расспросить меня о Гарри? Он славный малыш. В детском отделении его всё любят.
ТИРЗА. Правда? Мне ещё запрещено его видеть, я надеюсь… Но я по другому поводу. Говорят, что вы собираете улики против Нойза, расспрашиваете всех об интимных деталях. Вы собрались судить Папу Нойза?
ТАУНЕР. Только чудо может спасти мистера Нойза от ареста, и только я смогу защитить его в суде. Понимаешь? Других опытных адвокатов в коммуне нет. Вот я и готовлюсь, нащупываю тонкие места.
ТИРЗА. И в чём же могут обвинить Папу Нойза?
ТАУНЕР. Главный редактор «Циркуляра», а разыгрываешь из себя наивную девицу. Все же знают, какие будут обвинения. Вот вызовут тебя свидетелем в суд, и прокурор спросит: «Мисс Тирза Миллер, знаете ли вы дочь Джеймса Таунера Лиллиан?» «Да», – ответишь ты. «Рассказывал ли Вам мистер Нойз о своём изысканном «маленьком романсе», как он говорит, с Лиллиан?» Что ты ответишь?
ТИРЗА. Ну и что? У нас же групповой брак.
ТАУНЕР. «А сколько Лиллиан лет?» «Тринадцать», – ответишь ты.
ТИРЗА. Ну и что? В штате Нью-Йорк возраст согласия десять.
ТАУНЕР. Это возраст согласия, а, предположим, Лиллиан даст показания в суде, что свободного согласия она не давала, что оно было вынужденным. А потом вызовут Викторию Бейли. Как ты думаешь, подтвердит ли она под присягой, что Нойз насильно лишил её невинности в десять лет. А Полли Хаббард подтвердит ли под присягой, что в девять лет?
ТИРЗА. Первый раз слышу о Полли.
ТАУНЕР. Значит, изнасилование Полли вызывает у тебя сомнение, а о Виктории ты уже знала. Правильно ли я тебя понял?
ТИРЗА. Я не называю инициацию в интимную жизнь коммуны изнасилованием.
ТАУНЕР. Но решать, как это назвать, будешь не ты, а присяжные.
ТИРЗА. Так что делать?
ТАУНЕР. В каком смысле?
ТИРЗА. Я даже не говорю о том, как спасти Папу Нойза. Как спасти коммуну? Как спасти всех нас? Если Папу Нойза посадят, коммуне несдобровать, а у нас маленькие дети, женщины и старики. Что будет с ними? Что будет с нами? Джеймс, скажите: вы наш друг или враг?
ТАУНЕР. Я честный коммунист и честный юрист. Передайте Нойзу, что мы требуем…
ТИРЗА. Кто мы?
ТАУНЕР. Блок коммунистов, поддерживающих меня. Мы требуем демократических выборов руководства. Мы требуем прекратить систему инициации девушек Нойзом и его лизоблюдами.
ТИРЗА. Командиров нам не надо, командиром и Первым Мужем будете вы! Так, что ли?
ТАУНЕР. Нет. Пусть родители сами решают, когда и кто будет вводить девушек во взрослую семью.
ТИРЗА. А если Нойз не согласится на эти условия?
ТАУНЕР. Передайте ему, что я настойчиво советую согласиться. Надеюсь, он поймёт… Настойчиво советую. Ты ведь не хочешь, чтобы вся коммуна пострадала из-за мистера Нойза? Ты ведь умница. К тому же, я назначенный отец твоего Гарри. Чем не союзники? У нас с тобой одна цель.
ТИРЗА. Какая?
ТАУНЕР. Коммунизм. Идём ко мне.
ТИРЗА. Вот так просто? Без официального приглашения? Нас раскритикуют на собрании в пух и прах.
ТАУНЕР. Если узнают и если кто-то решится доложить. Да кто же на это решится? Tы ведь сама Тирза. Идём, займёмся богоугодным делом. (Притягивает Тирзу к себе. Она больше не сопротивляется. Они целуются, входят в раму Таунера и закрывают за собой дверь.)


СЦЕНА 7

Слышны звуки квартета Гайдна, шорохи интимной жизни за портретом Таунера, любовные стоны Тирзы. Струнная партия, не разрешившись в тонику, переходит в страстное долгое вибрато. На сцену выходит Ларк с альтом. Оказывается, именно он играет это вибрато. 

ЛАРК (устало опускает инструмент и смычок). Так предохранялись мужчины коммуны. Вибрато в секунде от тоники, так и никогда и не разрешающееся в тонику. Нойз утверждает, что это было непередаваемо сладостно. Пипец! Без тоники. Вибрато без победного конца! Coitus reservatus по-латински. Зато женщинам…

Из-за портрета Таунера слышны нарастающие любовные стоны Тирзы, заканчивающиеся продолжительным «Аа-а».

ЛАРК. И так по два-три раза за «приватное интервью».

Появляется Хелен в униформе горничной со стопкой полотенец в руках. Ларк замирает, прочищает горло, пытается что-то сказать, смущается. Хелен сначала тоже смущена, потом подбегает к нему, быстро целует в губы и убегает. Некоторое время Ларк стоит как вкопанный. 

ЛАРК (спохватившись, вдогонку). Хелен!.. (Обращается к портрету Нойза.) Вот это поворот. Вы знаете, что это было?
НОЙЗ (открывает дверь портрета.) Сейчас самое главное найти, кто доносчик. Ты что-нибудь слышaл?
ЛАРК. О доносчике? В ваше время или моё?
НОЙЗ. В моё, конечно. Что у тебя в книге об Онайде написано? Кто дал показания в суде?
ЛАРК. Я про это только начал читать. В голове все имена спутались. Что-то про священника Мерса было, про какого-то журналиста, про судью Таунера.
НОЙЗ. Таунер… Вот уж пригрел змею на груди. Пять лет он меня обхаживал, чтобы в коммуну приняли. Изображал верующего такого коммуниста, свято соблюдающего все мои наставления. Мерзавец… А как он это сделал?
ЛАРК. Что сделал?
НОЙЗ. Донёс.
ЛАРК. Я только имя запомнил.
НОЙЗ. Ах, как жаль. Что ж, и на этом спасибо. Это теперь ценная зацепка, а не просто моё предположение. Пойду разбираться. (Начинает закрывать дверь рамы.)
ЛАРК. А я? Вы видели, что сделала Хелен? Что это было? Игра, флирт, мимолётный порыв, приглашение? Что?
НОЙЗ. Всё вместе. Молодость. Дыхание влюблённости.
ЛАРК. И что мне теперь делать?
НОЙЗ. Ты же не мальчик.
ЛАРК. Нет, конечно. Я о другом. У вас в коммуне ведь все могли спать со всеми. Так?

Нойз крутит носом.

ЛАРК. Не понимаю.
НОЙЗ. Я могу спать со всеми, потому что на меня снизошла божeственная милость. Я нахожусь под её колпаком, в её юрисдикции, так сказать, а остальные могут иметь социальные интервью, так мы называем секс, только через меня, только по моей милости. Я был поставлен богом во главе коммуны помогать связям, ведущим в рай, и разрывать связи, ведущие к липкой любви и эгоизму.
ЛАРК (в шоке). Пипец!
НОЙЗ. Пипец? Это что?
ЛАРК. Пипец? (Пытается придумать.) Пипец – это событие, произошедшее по божественной милости. Так что насчёт Хелен? Вы же опытный в таких делах.
НОЙЗ. Итак… Милая девушка Хелен тебя поцеловала. Какой твой следующий ход?
ЛАРК. Она мне нравится. Очень.
НОЙЗ. И…
ЛАРК. Флора мне тоже нравится. Очень.
НОЙЗ. И…
ЛАРК. Мне нравятся обе.
НОЙЗ. Поздравляю.
ЛАРК. Не могу же я ухаживать за обеими сразу. Они живут вместе. Станет известно. И потом, сексуальные отношения между работниками в компании запрещены. Это харассмент. За такие вещи увольняют.
НОЙЗ. И хочется, и колется, и мама не велит?
ЛАРК. Время коммуны Онайда прошло.
НОЙЗ. Каким мир представляешь, в таком и живёшь. Представляешь себя в гадюшнике, значит, борешься со змеями, а ты представь себя в хороводе всеобщей любви. Вас четверо. Мы тоже начинали вчетвером. Я с моей женой Харриет и Мария с мужем Джоржем. А вас тоже четверо: Флора, Хелена, ты и Рассел.
ЛАРК. Причём тут Рассел?
НОЙЗ. Вижу, что тебе нужно хорошенько подумать над сложившейся ситуацией. Помни: «Возлюби ближнего своего, как себя». И, ради бога, с девушками успеешь разобраться и позже. Перестань разбрасывать своё внимание! Побыстрее прочитай в своей книге, кто доносчик. Это самое главное! Понимаешь?
ЛАРК. В данный момент для меня самое главное придумать, чем платить за студию в следующем месяце. Этот чёртов поход в бар опустошил мои запасы.
НОЙЗ. Наймись подручным к каменщику или кузнецу.
ЛАРК. Ха! Таких работ больше нет.
НОЙЗ. Носильщиком, продавцом. Расширь перспективу поиска.
ЛАРК. Официантом?
НОЙЗ. Вот видишь! (Закрывает дверь рамы.)
ЛАРК (делает несколько танцевальных прыжков, останавливается). Но причём здесь Рассел? Меня он совсем не интересует в романтическом смысле. С ним можно на рыбалку сходить… но лучше не ходить. Можно поболтать о классическом кроссовере, а можно и не болтать. Он мне по бекару. Играет классно. Это да. Степень магистра в Джульярде получил. На репетиции приходит в дырявых джинсах и майке, но дорогих фирм. Лицо породистое. Тоже, наверное, из потомков коммунистов. Явно влюблён в Флору. Расспросить его, что ли? Не про Флору, конечно, зачем себя выдавать, а про Хелен. А, может… Может, Нойз имел в виду, что Рассел может быть союзником, а не соперником? Как мир себе представишь, в таком и живёшь… Да… Нойз…. Что бы о нём ни говорили, но Нойз – это голова.

Затемнение. 


СЦЕНА 8

Появляется Ларк с планшетом, разговаривая по мобильному телефону. Останавливается у портрета Виктора. 

ЛАРК. Да, мама, поесть не забываю…
ГОЛОС МАМЫ. Как ты там один? Не скучно?
ЛАРК. Всё так неожиданно получилось. Думал перекантоваться на время пандемии, а встретил здесь таких замечательных ребят! Даже переехал к ним. Это и дешевле.
ГОЛОС МАМЫ. А как их их зовут?
ЛАРК. Это из нашего квартета. Помнишь, я рассказывал. Рассел, Флора и Хелен. У каждого своя спальня, а готовим все по очереди, кроме Флоры. У неё с кухней нелады. Первый концерт прошел классно! Готовимся к следующему.
ГОЛОС МАМЫ. Вот и отлично. Приедем, увидим. Заодно отметим твоё двадцатипятилетие. Ещё тебе надо будет подписать какие-то деловые бумаги для папы. У тебя нельзя будет переночевать?
ЛАРК (открывает широко глаза и рот и глотает воздух, как рыба из воды). Это… Это… Мы на втором этаже. Высокая лестница… А знаешь, комнаты в особняке сдают работникам с большой скидкой.
ГОЛОС МАМЫ. Тогда забронируй, пожалуйста. Родители счастливы, когда дети устроены. Ты ведь для нас всё.
ЛАРК. Какая же ты филопрогенитичная. (Смеётся.) Чадолюбивая. Коммунистический сленг. Они были мастера на неологизмы.
ГОЛОС МАМЫ. Скажи ещё что-нибудь.
ЛАРК. Диотрефиазис. Желание быть исключительным и вести себя соответственно.
ГОЛОС МАМЫ. Как оперная дива?
ЛАРК. Именно. Это считалось большим грехом, но сам их лидер Нойз был в перманентном диотрефиазисе.
ГОЛОС МАМЫ. Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку.
ГОЛОС ХЕЛЕН (из кулисы). Ларк, тебя туристы в фойе ждут. Ты идешь?
ЛАРК (Хелен). Сейчас. (В телефон.) Всё, мам. Я должен бежать. Целую… (Сбрасывает звонок.)

Затемнение.


СЦЕНА 9

Появляется Ларк с планшетом. Останавливается на месте для проведения экскурсии, указанное Флорой в первой сцене. 

ЛАРК (заглядывает в планшет, прочищает горло, говорит тоном экскурсовода). Господа, мы находимся с вами в большом зале особняка. Вечерами здесь собирались коммунисты послушать проповедь Папы Нойза. На галерке поудобней усаживались или укладывались старики, но в последние годы раскола, там угнездились приверженцы партии Таунера, встречая свистом и криками недовольства выступления нойзитов. Здесь проходили…

Из-за кулисы выглядывает Флора. Оглядывается и подбегает к Ларку.

ФЛОРА. Готовишься? Не могу дождаться. Так в семь придёшь?

Бросаются друг к другу. Обнимаются и целуются так страстно, что, кажется, ещё секунда, и они начнут заниматься сексом, навалившись на один из портретов. Внезапно Флора останавливается, высвобождается из объятий, оглядывается, поправляет юбку, посылает воздушный поцелуй Ларку и быстро удаляется за кулису. 

ЛАРК (поправляет растрепавшиеся волосы, переходит к портрету Нойза, заглядывает в планшет, прочищает горло, говорит тоном экскурсовода). Итак…Мы находимся с вами в большом зале особняка. Вечерами здесь собирались коммунисты… (Заглядывает в планшет.) Блаблабла… свистом и криками недовольства... Блаблабла… Здесь проходили сессии взаимной критики, чтение романов и статей вслух, концерты симфонического и камерных коллективов коммуны. В период евгенического эксперимента…

Из противоположной кулисы выглядывает Хелен. С разбега прыгает в объятья Ларка, обхватывает его ногами и страстно целует.

ХЕЛЕН. Соскучился? Признайся, соскучился? Да? Я ужасно. Как всё замечательно складывается. Просто супер! Ты был на высоте! Я так рада, так рада. Самое главное, что Расселу ты очень понравился. Он ведь не посторонний в этом деле.
ЛАРК. Хелен, Хелен, Хелен. Всё время хочу повторять твоё имя. Хелен, прекрасная Хелен. Если бы не генеральная репетиция моей первой экскурсии, утянул бы тебя в свободную комнату и…
ХЕЛЕН. На работе нельзя. Выгонят. У нас с этим строго. Ты любишь яблочный или вишнёвый пирог?
ЛАРК (задумывается). Яблочный… И вишнёвый тоже.
ХЕЛЕН. И правда, зачем выбирать? Я испеку оба. (Соскакивает на пол.) Так в семь, как договорились? (Смотрит на часы или на мобильный телефон.) Боже, ещё целых три часа. Ненавижу ждать и опаздывать. А ты что ненавидишь?
ЛАРК. Лучше о том, что люблю. (Проводит пальцем по её шее и залезает под блузку.) Люблю, когда под пальцами вибрирует.
ХЕЛЕН (прижимает его блуждающую руку на своей груди). Вот так?
ЛАРК. Угу. А ещё люблю… (Его рука ныряет под юбку Хелен.) 

Слышен неразборчивый разговор за сценой. Ларк отдёргивает руки и отпрыгивает от Хелен на шаг. 

ЛАРК. Иди, а то я превращусь в вибрирующий столб. О, Хелен…
ХЕЛЕН. Боже, какой ты хорошенький! Ну, прям, облизала бы тебя с ног до головы… с остановками в некоторых местах.
ЛАРК. О, Хелен…

Хелен быстро целует его и убегает со сцены. 

ЛАРК (на несколько секунд закрывает глаза, вздыхает, поправляет растрепавшиеся волосы, заглядывает в планшет, прочищает горло, говорит тоном экскурсовода). Господа, итак… Мы находимся с вами в большом зале особняка. Вечерами здесь собирались коммунисты… (Заглядывает в планшет.) Блаблабла… свистом и криками недовольства… Блаблабла… В период евгенического эксперимента на сцене проводилась церемония взвешивания младенцев. Также здесь пели и танцевали детки постарше, проходили лекции и уроки для взрослых. Что они только не изучали! От стенографии до астрономии. Здесь обсуждали продуктивность и планы многочисленных бизнесов коммуны. (Задумывается.) Блаблабла… производство капканов, шёлковых ниток, дорожных сумок, ложек… Блаблабла… Сессии взаимного критицизма… Блаблабла… Некоторые из вас, наверное, захотят спросить, была ли коммуна культом?
НОЙЗ (распахивает дверь своего портрета, разъярён). Ты что это себе позволяешь, молодой человек.
ЛАРК. Ларк. Меня зовут Гайдн Ларк.
НОЙЗ (закрывает уши ладонями). Как ты умудрился получить это ужасное имя?
ЛАРК. Так вас имя моё не устраивает?
НОЙЗ. Меня не устраивает твоё развратное поведение! Разврат, блуд и грехопадение. Секс без брака – блуд.
ЛАРК. Это устаревший взгляд.
НОЙЗ. Истина не устаревает.
ЛАРК. Кто бы говорил. Вы же сами трахаете всех женщин коммуны.
НОЙЗ. Во-первых, они все мои жёны, а во-вторых, не всех. Свою мать я не…
ЛАРК (кричит и закрывает уши ладонями). Пипец! Не хочу об этом слышать! (Постепенно успокаивается.) И, вообще, я готовлюсь к экскурсии. Слушайте молча или отправляйтесь за дверь.
НОЙЗ. Кто ты такой чтобы мне указывать? Я лидер Онайды! На мне божья благодать.
ЛАРК. Пипец!
НОЙЗ. Я осуждаю так называемую свободную любовь. Свободная любовь без взаимных обязательств – грех. Перфекционист не грешит. Он не делает другому того, чего не желал бы себе. Групповой брак – это вовсе не свободная любовь, а ответственность за всех своих жен и со-мужей.
ЛАРК. Ой, как мы бьём себя в грудь! Как мы говорим высоким слогом! Не делаете другому того, чего не желаете себе? А хотели бы вы поменяться местами, например, с Виктором или Мэри?
НОЙЗ. У каждого своё предназначение. Виктор и Мэри сейчас тренируют свои сердца, отучаются от липкой любви. Не думай, что я тоже не прошёл через такие муки. Ещё как прошёл. Много раз, но, когда утонула в Гудзоне моя особая любовь Мария Крэйген, моё сердце наконец-то закалилось.
ЛАРК. Вы стали бесчувственным и требуете этого от других?
НОЙЗ. Боже, как много ты ещё не понимаешь. Тебя бы в нашу коммуну, со временем стал бы человеком.
ЛАРК. Я уже человек.
НОЙЗ. Ой ли… Блудливый ты кот!
ЛАРК. Кто вам дал право меня обзывать? Если сами не уберётесь обратно, я вас затолкаю за эту дверь. Фанатик, педофил, графоман и болтун. (Пытается затолкнуть Нойза за дверь.)
НОЙЗ. Грубиян! Развратник, грешник! Руку поднять на лидера коммуны! Как ты смеешь в моём собственном доме! Вон отсюда! Вон! Знаешь, что с тобой наши коммунары сделают? Ты ещё увидишь! Ты ещё пожалеешь!

Затемнение. Некоторое время ещё слышны звуки потасовки между Стажером и Нойзом.


АКТ 2

СЦЕНА 1

Звучит фрагмент квартета Гайдна. Тирза открывает дверь своего портрета. Настойчиво стучится в двери портретов Мэри, Виктора и Таунера. Все выходят на сцену, спрашивая: «Что случилось?»

МЭРИ. Папы Нойза нет ни в его комнате, ни в парке. Ищу целое утро. Он пропал. На завтрак не приходил.
ТАУНЕР. А записку оставил?
МЭРИ. У меня в комнате её точно нет.
ТАУНЕР. Надо проверить его комнату. Не возражаете?
ТИРЗА. Неудобно рыться в чужих вещах.
ВИКТОР. А публично читать дневник недавно умершего Чарли на общем собрании было удобно?
МЭРИ. Ты с Папой Нойзом всё время повторяешь, что мы одна семья и что у нас секретов друг от друга быть не может.
ТАУНЕР. Как юрист коммуны заявляю: мы обязаны обследовать его комнату. Его могли похитить…
ТИРЗА. Похитить? Боже, помоги и помилуй!
ТАУНЕР (окидывает всех взглядом). Пошли. Тирза, (указывает ей на дверь Нойза), мы за тобой.

Тирза заходит в дверь портрета Нойза. Таунер, Мэри и Виктор за ней. Слышны звуки передвижения мебели, шелест книг, выдвижения и захлопывания ящиков. Тирза выходит из двери на сцену. За ней все остальные. 

ТИРЗА. Ничего…
ТАУНЕР. Отсутствие чего-то уже не «ничего». В шкафу я не нашёл его зимнего пальто и какой-либо тёплой одежды. А на дворе июнь.
МЭРИ. Может, он их отдал починить?
ТИРЗА. Обычно, он просит меня об этом позаботиться.
МЭРИ. А ты, в свою очередь, ему свою одежду в починку отдаёшь?
ТИРЗА. Вот о чём ты сейчас?
МЭРИ. Всё о том же. О равенстве.
ТИРЗА. А я о любви.
ТАУНЕР. Ясно следующее: Нойз исчез вместе со своими тёплыми вещами.
ТИРЗА. Его похитили! С вещами.
ВИКТОР. Мы должны заявить в полицию…
ТИРЗА. Нет, нет, полиция начнёт копаться в наших комнатах и спрашивать лишние вопросы. Это опасно.
ТАУНЕР. Можно подождать день… Похитители обычно требуют выкуп. Подождём их письма.
ТИРЗА. О, боже… Нельзя же просто сидеть и ждать. А вдруг его связали и бросили в лесу, а там волки и медведи, а он один, без воды и питья. Старый человек с вечно больным горлом. Надо всех собрать в Большом Зале и расспросить, кто что видел или слышал. Проверить все подвалы. Прочесать всю территорию. Может он где-то упал, может с ним случился удар! Почему вы не волнуетесь?
ТАУНЕР. Общего собрания пока делать не будем.
ТИРЗА. Почему?
ТАУНЕР. Не надо поднимать шум. Я сам тихо расспрошу ночного сторожа и кое-кого из коммунаров. Кто друг, кто враг теперь ведь не поймёшь. Надо быть осторожными. Не правда ли, Тирза?
ТИРЗА (смотрит на Таунера оценивающим взглядом). Сидеть и ждать? Его за это время могут убить или покалечить.
ВИКТОР (с Мэри отходят чуть в сторону и разговаривают между собой). Лучше бы его отвезли на другое полушарие и там бросили.
МЭРИ. Он и в Африке будет строчить свои бесконечные статьи о размножении людей научным методом и об отношениях между полами в царстве небесном. Какая же я была наивная дурочка, когда попалась на крючок его словоблудия. Да и не только слово… И вспомнить стыдно.
ВИКТОР (он и Мэри включаются в общий разговор). Я согласен с мистером Таунером. Шум поднимать не стоит. Разберёмся сами.

Тирза переводит долгий взгляд с Виктора на Мэри, потом на Таунера. Закрывает рот ладонью и беззвучно рыдает. Таунер обнимает её за плечи, провожает в её портрет и закрывает дверь снаружи. Виктор отводит Мэри в её портрет. Таунер и Виктор обмениваются взглядами и исчезают в портрете Таунера, закрыв за собой дверь.

Затемнение.


СЦЕНА 2

Появляется Ларк с альтовым футляром. Подходит к портрету Эдварда. 

ЛАРК. А мне сегодня двадцать пять исполнилось. Представляете? Теперь я уже точно взрослый, хотя чем отличается сегодня от вчера? Только тем, что сегодня генеральная репетиция в четыре. Потом приедут родители. Хотят со мной ужинать, а это минное поле. Никогда не знаешь, будут ли рады за меня или начнут крутить носом. (Имитируя мамин голос.) «Ларк, ты сошёл с ума! Мы порядочная семья, а ты катишься вниз по социальной лестнице. Одумайся!»
ЭДВАРД (открывает дверь своего портрета). Мамы! Моя сначала просто смеялась над перфекционизмом, но вскоре впала в гнев. (Имитируя женский голос.) «Не морочь мне голову! Нойз – перфекционист? Только лунатик объявит себя безгрешным потому, что верит в Христа. Он такой же христианин, как петух бегающий по птичьему двору за курами. Все его проповеди – кукареку-кукареку». Какая-же она зашоренная, возмущался я. Почему душа только после смерти, в раю, может стать совершенной. Зачем ждать? Решил не грешить и всё, не буду грешить. Ведь это так просто! Потом ей надоело со мной спорить, но она никак не могла понять, зачем перфекционистам жить в коммуне? Разве нельзя быть безгрешным дома?
СTАЖЕР. А правда, зачем?
ЭДВАРД. Рай на земле легче строить с единомышленниками. Споры с неверующими крадут время и душевные силы. Речь шла о спасении моей души, а мама хотела, чтобы я продолжал держаться за её юбку. Но… Оказалось, что Нойз таки был петухом… Зато набил собственные шишки на своём собственном лбу.
ЛАРК. У меня другая ситуация. Я и сам не могу до конца поверить в свою удачу.
ЭДВАРД. Что там у тебя за удача?
ЛАРК. Я попал в квартет! Практически случайно. Думал, что он полулюбительский, а оказался профессиональным. Пока мы выступаем в Большом зале бесплатно. Играем Моцарта и Гайдна, но это только начало. Потом будет Барток и Шостакович. Уверен, что в будущем будем гастролировать.
ЭДВАРД. А квартет Гайдна «Жаворонок» пробовали? Мой любимый.
ЛАРК. Это наша визитная карточка. (Звучит несколько тактов квартета.) 
ЭДВАРД. Музыка перфекционизма. Прозрачная и безгрешная. Есть в ней что-то юное и наивное, распахнутое для счастья.
ЛАРК. Для счастья… Можно просто раствориться в друг друге. Распахнуться и раствориться. Понимаете, у нас струнно-любовный квартет. Всё в квадрате. Два парня и две девушки.
ЭДВАРД (шокирован). Ты с… с…
ЛАРК (спохватывается.) Нет, нет. Мы все натуралы… Свингеры. Хотя и свингерами нас тоже не назовёшь.
ЭДВАРД. Свингеры? А на чём вы качаетесь?
ЛАРК. Неологизм. Обмен партнёрами, но у нас не совсем так. Обе девушки – мои и они же девушки Рассела. Они любят меня и Рассела. Понимаете? У нас нет пар. Но до коммунистов Онайды нам далеко. Нас ведь только четверо.
ЭДВАРД. А если будут дети? Все вчетвером будете воспитывать?
ЛАРК. Не будут… Мы предохраняемся.
ЭДВАРД. А случайная беременность?
ЛАРК. Что вы так волнуетесь?
ЭДВАРД. А кто на ком женат? Или у вас разрешён брак вчетвером.
ЛАРК. Мы живём просто так.
ЭДВАРД. Свободная любовь, короче. Блуд и разврат.
ЛАРК. И вы туда же! Нахватались от Нойза. Почему, когда люди любят друг друга и доставляют друг другу наслаждение, вы все объявляете это развратом. Мы что, голые по улицам бегаем, хватаем в барах незнакомцев и тащим домой трахаться? Почему нежность и забота на двоих – это порядочно, а на четверых – блуд? Ваши коммунисты ведь сами утверждали, что любить нужно всех, не одного, а в массе. А чем мы хуже?
ЭДВАРД. Любить нужно всех, но трахать только своих жён.
ЛАРК. Но Флора и Хелен мне как жёны.
ЭДВАРД. Ключевое слово «как».
ЛАРК. У нас в квартете общие интересы. Гайдн, Барток, джаз во время «приватных интервью», вернее, у нас они «семи-приватные», хлопья «Чириос» на завтрак, бостонский салат и гамбургер на ужин. Работаем, живём, едим и любим вместе. И что удивительно: Рассел меня вовсе не раздражает. Девчонки утверждают, что мы с ним немного похожи. Одного роста, одинаковая причёска. Он свойский парень, хоть и сноб немного.
ЭДВАРД. Но вы не взяли на себя обязательства брака. А что будет через год, через пять лет, через двадцать пять?
ЛАРК. Мы и не задумываемся так далеко. Зачем? Живём и любим сейчас. Нас это устраивает.
ЭДВАРД. А если ты разлюбишь своих девиц?
ЛАРК. Ну что вы! Я к ним, как говорили в вашей коммуне, приклеился… Даже, когда занимаюсь любовью с одной, думаю, что пихаюсь с обеими.
ЭДВАРД. У тебя просто первая стадия липкой любви. Все страдания ещё впереди. А если одна из них заболеет и умрёт. Что тогда?
ЛАРК. Тьфу на вас. Что вы говорите!
ЭДВАРД. Как хоть зовут тебя, создание будущего?
ЛАРК. Гайдн Ларк Инсли.
ЭДВАРД. Хм… Мой потомок?
ЛАРК. Вроде нет.
ЭДВАРД. Ты, я слышал, на альте играешь? А родители меня не упоминали?
ЛАРК. Они о прошлом не любят говорить. Замирают, переглядываются и переводят разговор на другую тему.
ЭДВАРД. А ты что?
ЛАРК. А я деликатный.
ЭДВАРД. Деликатный блудник. Наверное, в Тирзу.
ЛАРК (удивлённо). В Тирзу?
ЭДВАРД. У нас же с ней сын Гайдн Инсли.
ЛАРК. Его потом звали Гарри Инсли.
ЭДВАРД. Нет – Гайдн Инсли. Мне Нойз не указчик. Мой сын – как хочу, так и называю. А Нойз долго не усидит на своём воображаемом троне. Ещё лет десять назад он всех держал в кулаке вот здесь. (Сжимает кулак над причинным местом.) Женщин коммуны сумел убедить, что каждая из них самая сексуальная коммунистка, самая магнитная, и что, трахаясь с ним, она заправляет божью батарею. Мужчинами Нойз манипулировал, подсовывая им желанных ночных партнёрш. А теперь его власть тает на глазах. Молодые женщины с ним трахаются сейчас «через не хочу». Мужчины нащупали его слабинку и дерутся за власть. Вот-вот скинут. И тогда Тирза и Гайдн будут мои. Вопрос – когда? Когда? Скажи – когда, ты ведь должен знать.
ЛАРК. Должен, но… Не знаю. Вернее, не помню. Забыл.
ЭДВАРД. Боже, с тебя пользы, как с козла молока, хоть ты и, скорее всего, потомок.

Появляется Хелен. Ларк поворачивается к ней, а в это время Эдвард изнутри закрывает дверь своего портрета. 

ХЕЛЕН. С кем это ты так живенько разговаривал?
ЛАРК. Да так, сам с собой.
ХЕЛЕН. У портрета Инсли? Он из портрета выходил?
ЛАРК. Придумаешь ещё.
ХЕЛЕН. Ко мне Мэри выходит и иногда Виктор. Это и понятно. Они мои пра-пра-пра-пра-пра. К Флоре и Расселу выходит Нойз. Они его внуки в каком-то колене, но в разных ветвях. К Расселу ещё Таунер выходит. Мы вычислили, что предки разговаривают только со своими потомками. Они блуждают во времени распада коммуны. Всё пытаются разобраться, кто виноват. С тобой разговаривает Эдвард Инсли – значит, он твой предок.
ЛАРК. Интересно… Со мной и Нойз разговаривает. В последний раз мы даже подрались. Вернее, это я руки распустил. Не выдержал его нравоучений.
ХЕЛЕН. Он противный?
ЛАРК. Вовсе нет. Просто морали любит читать. Достал так, что…
ХЕЛЕН. Никогда бы не подумала, что ты можешь ввязаться в драку.
ЛАРК. Десять лет карате занимался. Черный пояс. Учусь сдержанности, но… Как видишь, перфекфционизма в этой области ещё не достиг.
ХЕЛЕН. Ух ты! С таким защитником в доме нам никто не страшен. Если что, ты им… (Изображает движение карате.) А Тирза к тебе не выходила?
ЛАРК. Нет.
ХЕЛЕН. Выйдет. Самое главное – не раскрывать им их будущее. Это может изменить наше настоящее. Может, не может, но лучше перестраховаться.
ЛАРК. Эффект бабочки. Читал в каком-то рассказе. А что если мы с тобой сейчас забежим домой на «приватное интервью»? Я готов.
ХЕЛЕН. Ты всегда готов, но сейчас нельзя.
ЛАРК (проверяет время на наручных часах или мобильном телефоне). Времени достаточно.
ХЕЛЕН. К Флоре завалилась куча друзей по партийной линии. Лучше им не мешать. Шум, лозунги. Приделали чёрный флаг над крыльцом. Поэтому я к тебе и прибежала предупредить. Пока я не позвоню, домой не приходи.
ЛАРК. А ты где будешь?
ХЕЛЕН. Дома. Я к Флориным революциям уже привыкла.
ЛАРК. А мне куда деваться?
ХЕЛЕН. Не знаю… Можешь в парке погулять, физкультурой позаниматься, в библиотеке посидеть.
ЛАРК. А Рассел?
ХЕЛЕН. У него встреча с руммейтом из Джульярда. (Целует его в щёку.) Я побежала. Та-та. (Бежит к кулисе.)
ЛАРК. А как же генеральная репетиция.
ХЕЛЕН. Да мы и так сыграны. Репетиция отменяется. (Скрывается за кулисой.)
ЛАРК (портрету Эдварда). Как тебе это нравится?
ЭДВАРД (открывает дверь). Не всё коту масленица. (Закрывает дверь.)

Играет квартет Гайдна. Затемнение.


СЦЕНА 3

Нойз открывает дверь своего портрета. Оглядывается.

ЛАРК. Добрый день, мистер Нойз. Мне так стыдно за свою несдержанность!
НОЙЗ. Да тише ты.
ЛАРК. А что случилось?
НОЙЗ. Я исчез.
ЛАРК. В каком смысле? Я же вас вижу.
НОЙЗ. Исчез из Онайды. Сбежал.
ЛАРК. Ах, да. Читал об этом. В Канаду. Испугались ареста?
НОЙЗ. Это в твоих книгах так написали?
ЛАРК. Разве их все перечитаешь? Так что произошло?
ГОЛОС ЗА СЦЕНОЙ. Мистер Инсли, мистер Инсли, ваши родители ждут вас на ресепшн.
ЛАРК. Извините, я должен бежать, но вернусь, как только освобожусь. (Быстро уходит за кулисы.)
НОЙЗ. Да куда же ты!

Затемнение.


СЦЕНА 4

Кладбище коммуны Онайда. На месте портретов коммунистов изображены их индивидуальные памятники. Появляется Ларк.

ЛАРК (машет руками и кричит). Папа, я нашел!
ОТЕЦ (голос за кулисой). Кого?
ЛАРК. Тирзу. И Эдварда. Они рядом лежат.
ОТЕЦ (выходит на сцену и подходит к Ларку, рассматривает надписи на памятниках). М-да. У меня с тобой мужской разговор. Мне не совсем понятно, как и с кем ты живёшь. Девушки и парни в одном доме. Сейчас это модно, конечно, но как это у вас устроено?
ЛАРК. У нас разные ванные.
ОТЕЦ. И что «ни-ни»?
ЛАРК (смущённо). Совсем наоборот.
ОТЕЦ. «На-на», что ли?
ЛАРК. Что ли.
ОТЕЦ. Так у тебя появилась девушка?
ЛАРК (широко улыбается). На самом деле, две.
ОТЕЦ. А парень, как его…
ЛАРК. Рассел.
ОТЕЦ. Рассел. Не у дел, что ли?
ЛАРК. Он тоже.
ОТЕЦ. Тоже что?
ЛАРК. У него эти же две девушки. Квартет.
ОТЕЦ (саркастически). Ой, мама обрадуется. Боже, как волка ни корми, всё равно в лес смотрит.
ЛАРК. Я – волк?
ОТЕЦ. В каком-то роде ты волчонок, а мы с мамой одомашненные волки. Хотели уберечь тебя от разочарований нашей молодости, но ты туда же.
ЛАРК. Куда?
ОТЕЦ. В коммуну.
ЛАРК. Во-первых, у нас не коммуна, а квартет, а во-вторых, почему туда же. Вы, что, были хиппи? И скрывали от меня? Зачем?
ОТЕЦ. Хотели, чтобы у тебя было нормальное детство.
ЛАРК. У меня слов не хватает! Как это…
ОТЕЦ. Я не хотел умирать за свободу вьетнамцев. Убежал в вермонтскую глушь. Если уж за какую свободу бороться, то за свою!
ЛАРК. И сколько ты лет хипповал?
ОТЕЦ. Пятнадцать лет свободной любви, марихуаны и кое-чего покрепче. Пятнадцать лет угара. Хорошо, что не умер.
ЛАРК. Так ты был дитя цветов?
ОТЕЦ. Я был дитя дыр и грязи. В глуши вода из крана не течёт, а вырыть правильно колодец – у нас в коммуне знаний не хватало. Это тебе не рассуждать о Торо, Готорне и Мелвилле. Вырыть и укрепить скважину – этому в школе не учили. Но… Бедность вначале казалась романтической, особенно когда все вокруг тебя дети состоятельных родителей, все строят новый, справедливый мир, не понимая ни черта ни в сельском хозяйстве, ни в планировке домов на зиму, и всё это в моменты просветления между галлюциногенными отключками.
ЛАРК. И мама тоже?
ОТЕЦ. Там мы с ней и познакомились. Она пришла туда в последний год, перед крахом. Молоденькая революционерка.
ЛАРК. Так она что… тоже? Мама?.. Свободная любовь… С другими? И ты знал и видел… Мама? Моя мама?
ОТЕЦ. То есть то, что твой отец был хиппи, тебя не трогает, а вот мама…
ЛАРК. Она у нас такая высокоморальная, такая моногамная!
ОТЕЦ. Моногамная. М-да. Поиграли мы в свободную любовь – и баста. Урок выучили на всю жизнь.
ЛАРК. Какой урок?
ОТЕЦ. У семи поваров суп испорчен. У семи нянек дитя без глазу, Семь любовников, но каждый за себя. А теперь и ты туда же. Не уберегли.
ЛАРК. У нас всё с точностью наоборот. Можешь не волноваться. Мы не утописты, не романтики, а реалисты. Мы не контркультура, мы культура. Мы не курим и не используем наркотики. Едим здоровую еду. Занимаемся спортом, бегаем трусцой. Мы не собираемся создавать суперлюдей, как Онайдские коммунисты. Мы не собираемся перевернуть мир. Мы не строим утопию, а создали для себя крохотный, уютный рай на четверых. Радуйся за меня, чёрт побери! Радуйся за наш квартет имени коммуны Онайда.
ОТЕЦ. А дальше что?
ЛАРК. А дальше мы будем любить, трахаться, а потом умрём, вот как они. (Показывает на надгробные памятники.) 
ОТЕЦ. Я смотрю, ты стал циником. У нас были идеалы. Мы были против войны, против эксплуатации человека человеком…
ЛАРК. А я, что ли, за? Но мне ваши бесконечные протесты и демонстрации надоели. Всё детство простоял с транспарантами. «Свободу Анжеле Дэвис!», «Поможем палестинским беженцам», «Позор американской военщине», за аборты, за открытые границы. Хватит. Сыт по горло. Я хочу жить тихо. Играть в квартете, любить женщин, водить экскурсии и спокойно спать.
ОТЕЦ. Как можно спокойно спать, когда у нас такое творится?
ЛАРК. Всё! Не хочу, не хочу! Не хочу больше об этом слышать! Все ваши выступления, агитация, и протесты свелись… Все! Обсуждение закрыто. Скажи, почему если мне хорошо, вам от этого плохо?
ОТЕЦ. Боже сохрани. Мы хотим, чтобы тебе было хорошо. Не только сейчас, но долго, чтобы тебе не сделали больно… Что ж…
ЛАРК. Давай, я лучше познакомлю тебя со своим квартетом. Сам увидишь. (Заминается.) Я только позвонить должен. Предупредить. (Набирает номер на мобильном телефоне.) 
ФОНОГРАММА ГОЛОСА ХЕЛЕН. Привет, hello, buon giorno, salud! Это Хелен Холли. Оставьте сообщение, и я перезвоню.
ЛАРК. Хелен, я иду домой. С папой. Целую. (Кладёт телефон в карман.) Хелен – лапочка! Она тебе очень понравится. Степень магистра из Manhattan School of Music. Весёлая болтушка. Так и хочется ущипнуть её за щёчки. С ней не соскучишься. Любит читать женские романы. Полная противоположность Флоре.
ОТЕЦ. А Флора, что ли, молчаливая уродка?
ЛАРК. Флора – невероятная красавица. Знает себе цену. Читает Маркса, Троцкого и Бетти Фридан. У неё две степени магистра из Йеля: виолончель и феминистская теория.
ОТЕЦ. О, боже!
ЛАРК. Тебя степени из Йельского университета не устраивает?
ОТЕЦ. Не-е… У меня на подозрении научный феминизм.
ЛАРК. Но мама ведь тоже феминистка!
ОТЕЦ. Мама феминистка, которая варит суп и делает лазанью.
ЛАРК. Может, Флора тоже варит суп и делает лазанью!
ОТЕЦ. Так делает или нет?
ЛАРК. Она руководит партийной организацией Онайды.
ОТЕЦ. Какой партии?
ЛАРК. Наше правило номер один – в квартете политику не обсуждаем. Не хочу знать, какой партии. Мне всё равно. Я с ней занимаюсь любовью и играю Гайдна. Политикой не интересуюсь. Говорил же тебе: мы хиппи наоборот.
ОТЕЦ. А четвертый кто? Ваш гуру?
ЛАРК. Не-ет. Четвертый – Рассел. Скрипач после Джульярда. Он молчалив и любвеобилен.
ОТЕЦ. А ты не ревнуешь к нему свой гарем?
ЛАРК. У меня не гарем! Флора и Хелен – свободные женщины. Не знаю почему, но к Расселу я их совсем не ревную.
ОТЕЦ. Может, потому, что он был первый? А он тебя?
ЛАРК. Абсолютно нет. Даже советы давал, кому из девушек что нравится.
ОТЕЦ. Пожалуйста, без деталей.
ЛАРК (заминается). Дай-ка ещё раз позвоню, предупрежу. (Набирает номер на мобильном телефоне.) 
ФОНОГРАММА ГОЛОСА ФЛОРЫ. Привет, товарищ! Будь бдителен. Оставь сообщение, если не боишься.
ЛАРК. Флора, надеюсь, что твои друзья отчалили. Буду дома через пять минут со своим отцом. Целую.
ОТЕЦ. Хм. Флора – это интересно. (Рассматривает надписи на памятниках.) Нойз прожил 76. Таунер дожил до 90!А вот Тирза только 59 лет.
ЛАРК. Кто ж знает, почему так мало.
ОТЕЦ. Я знаю.
ЛАРК. Откуда? Я даже в архиве не мог найти причину её смерти.
ОТЕЦ. А я всегда знал.

Отец и Ларк начинают идти в сторону кулисы.

ЛАРК. Хм? Опять какие-то тайны «датского королевства» и Ко?
ОТЕЦ. Ты же про евгенический проект коммунаров Онайды слышал.
ЛАРК. Целый кусок экскурсии ему посвящаю. Выдумщик Нойз был на всякие эксперименты. Это ж додуматься, выводить породу людей методом животноводческого бридинга. Спаривал особо преданных коммунистов. В результате получил взрыв липкой любви, эгоизма, раздоров и, в конечном итоге, крах коммуны.
ОТЕЦ. А пятьдесят восемь детей не в счёт?
ЛАРК. Как я понимаю, дети получились самые обыкновенные. Не стоила овчинка выделки.
ОТЕЦ (у самой кулисы). Почему не стоила? Очень даже стоила. Потомки – это хорошо. (Отец и Ларк уходят за кулису.)

Затемнение. Слышен квартет Гайдна.


СЦЕНА 5

Гостиная съёмного дома квартета. Вместо портретов коммунаров в рамах изображены двери, ведущие в другие комнаты. На коктейльном столике стоит бутылка шампанского. Хелен и Флора одеты в чёрные джинсы и черные блузы. У Флоры в ушах огромные серьги в виде черепов. Обе пьют шампанское из бокалов. Дестин и Джи курят сигареты, стряхивают пепел на пол и бросают окурки куда попало. 

ДЕСТИН. Грабёж абсолютно оправдан. Их угнетали и грабили веками. Теперь они грабят обратно.
ДЖИ. Йё! Грабь награбленное. (Обнимает Флору за талию. Отворачиваясь от Хелен и Дестин, они целуются.)
ХЕЛЕН (к Дестин). Ещё шампанского или чего-нибудь покрепче?
ДЕСТИН (выпускает дым в лицо Хелен, приподнимает её подбородок своим пальцем.) А ты ничего…
ХЕЛЕН (ёжится). М-м-м… Н-н-н…
ДЕСТИН. У вас все такие в музее?
ХЕЛЕН. Какие?
ДЕСТИН. Бело-розовые.
ХЕЛЕН. В каком смысле?
ДЕСТИН. В прямом? У вас там белосупрематистское засилье?
ХЕЛЕН. У нас засилья нет.
ДЕСТИН. А (по-английски) BIPOC есть?
ХЕЛЕН. Б-и-п-о-к?
ДЕСТИН. Black and indigenous people of color. Чёрные и коренные цветные люди.
ХЕЛЕН. Нет. Я таких и на экскурсиях не видела
ДЕСТИН. Значит, ваш музей никому на хрен не нужен. Придём с ребятами (взмахивает воображаемой бейсбольной битой) – и…
ХЕЛЕН. Наш музей узкопрофильный. Не всем интересен.
ДЕСТИН. По фигу.
ХЕЛЕН. Обожди… На концерте квартета я видела молодого (по-английски) BIPOC мужчину.
ДЕСТИН. В зале или на сцене.
ХЕЛЕН. В зале.
ДЕСТИН. А нужно, чтобы на сцене.
ХЕЛЕН. Я здесь ни при чём. Приёмом на работу занимается отдел кадров.
ДЕСТИН. А ты протестовала? Значит и ты заодно с белосупрематистами. Ничего, нечего! Всё скоро изменится. Как только наши ребята устроят демонстрацию перед музеем, отдел кадров сразу займётся наймом правильных людей.
ХЕЛЕН. Но у нас состав квартета уже укомплектован.
ДЕСТИН. А мы его перекомплектуем. Ты меня боишься, что ли?
ХЕЛЕН. Что вы! Это из уважения. (Пытается отойти.)
ДЕСТИН (удерживает Хелен за талию). Рядом с тобой любой музыкант начнёт гениально играть. А какой у вас репертуар?
ХЕЛЕН. Моцарт и Гайдн. Иногда Шостакович.
ДЕСТИН. Дохлые белые чуваки! А чего ж чёрных и цветных не играете?
ХЕЛЕН (неуверенно). Они квартетов не писали?
ДЕСТИН. Ничего! Не унывай, подруга! Найдём. Белые супрематисты таких композиторов зажимали. Эту историческую несправедливость мы исправим.
ХЕЛЕН. Конечно, конечно….
ФЛОРА (Хелен). Хелен, выпей ещё бокал. Расслабься. Я Дестин о тебе много рассказывала. Не разочаруй… их.

Дестин прижимает к себе Хелен и во время реплики агрессивно целует, щупает, не обращая внимание на начальное отсутствие у неё энтузиазма. Постепенно Хелен поддаётся его настойчивым поползновениям и сама начинает его ласкать.

ДЕСТИН.Надо браться за оружие! Ретрограды боятся крови, а мы нет. Кровь возбуждает и зовёт вперед. Всех не перебьют. Только бунт и насилие могут контролировать систему. Образование, культура, управление – захватим всё. Справедливость и равенство у судов и правительства не дождёшься. Поодиночке мы уязвимы, организация – вот главное. Нам нужны союзники, поддерживающие нас и словом и делом. Кровь, бунт, сопротивление… Ты ведь за равенство? Да? Конечно, да…

Дестин и Хелен удаляются в её спальню, а Флора и Джи в спальню Флоры. Слышен звук дверных защёлок. Включают рэп. Из спален доносятся звуки любовных утех, которые можно интерпретировать и как грубые любовные утехи, и как насилие. 

ГОЛОС Ларка (из-за кулис). Развесили эти чёртовы чёрные флаги на доме, как паутину.
ГОЛОС ДЖОНА. Ненадолго. Соседи пожалуются в городское управление.

Звук ключа в замке. Скрипит входная дверь.

ЛАРК (выходит на сцену, говорит в сторону кулис). Побоятся. Кто ж решится стучать на чёрные флаги… Скажут ещё, что дискриминация и всё такое. Это тебе не американский флаг жечь. Пап, дай я сначала проверю, всё ли у нас в порядке. Подожди минутку на крыльце.

До конца сцены звучит рэп. Ларк осматривает четыре бокала, пепел и окурки на полу. Подходит к дверям Хелен, потом Флоры и прислушивается к происходящему. Пробует открыть дверь. Выбивает её ногой. 

Затемнение, освещающееся блуждающим светом. Высвечиваются фигуры Ларка дерущегося с Дестин и Джи. Слышны звуки потасовки, крики Хелен и Флоры: «Ларк, остановись!», «Ты же их покалечишь», «Не надо», «Зачем?», крики Дестин и Джи: «Ах, ты фашист недобитый», «Белый супрематист, сейчас я тебя!», «Капиталистическая свинья!» 
«Гетеронормативный ублюдок!» 

Звучит полицейская сирена, и виден свет от мигалки полицейской машины.

Затемнение. Звучит фрагмент квартета Гайдна.


СЦЕНА 6

Большой зал особняка. Появляется Ларк, одетый в майку с надписью «Свободу Гайдну», а сзади «FreedomtoHaydn». Подходит к портрету Нойза. Стучится в него. 

ЛАРК. Я попрощаться пришёл. Уношу ноги.
НОЙЗ (открывает раму и выходит на сцену).Теперь мы оба беженцы.
ЛАРК. Беженец беженцу рознь. Я не сбежал. Меня уволили. С треском!
НОЙЗ. Если бы я не сбежал, то… Впрочем… (Думает.) А почему уволили?
ЛАРК. Флора и Хелен. Оказалось, что всё это было пыль. Так… Детские забавы. Только секс.
НОЙЗ. Секс – это не детские забавы, а единение с богом, молитва, приношение.
ЛАРК. Но они меня предали! Я их защищал, а они дали показания, что это я развязал драку с их любовниками. Послушайте только, «с их любовниками»! А я кто? Куриный паштет?
НОЙЗ. И вправду, кто ты?
ЛАРК. Я их возлюбленный. Мы живём и работаем вместе. У нас квартет.
НОЙЗ. А причём здесь секс?
ЛАРК. Как причём? Мы любим друг друга и поэтому имеем секс. А кто эти чмо в чёрном? Вылезли, как черви после дождя. Не разберешь кто. В кошмарном сне не мог себе представить, что нормальная женщина по собственному желанию пойдёт с такими в постель.
НОЙЗ. А что с этими чмо не так?
ЛАРК. Всё! (Его передёргивает. Жестикулирует, издаёт нечленораздельные звуки.) Они хотят разрушить мой мир. Специалист, не специалист, виртуоз, не виртуоз – им без разницы. Главное, чтобы в процентном отношении всех было поровну, но сначала предпочтение отдают (закладывает пальцы и беззвучно шепчет)… Впрочем, главное, что я всегда окажусь на последнем месте при любом раскладе. Уравниловка, хренова социальная справедливость!
НОЙЗ. И это плохо почему?
ЛАРК. Пришла бы в твою коммуну вооружённая толпа борцов за справедливость, разбила бы окна битами, стащила бы ценные вещи, опустошила бы съестные запасы. При коммунизме ведь всё общее, да?
НОЙЗ. Но это не тот коммунизм. Это совсем не коммунизм – это грабёж! В настоящем коммунизме, как у нас в коммуне, мы все верим в бога и исполняем его заповеди!
ЛАРК. А как же заповедь «не прелюбодействуй»?
НОЙЗ. Мы её свято соблюдаем. У нас групповой брак. Брак, понимаешь? Брак – это навсегда, а влюблённость и свободная любовь сегодня есть, а завтра нет. Брак – это коммунизм супругов, а свободная любовь – это временная случка. Пришел, увидел, победил, разлюбил, покинул и забыл. Оставил после себя рану в душе бывшей возлюбленной и, скорее всего, сделал её матерью-одиночкой.
ЛАРК. Я не оставлял. Меня оставили, вернее выкинули. За что? За что меня так?
НОЙЗ. Тебя бросили раньше, чем ты их бросил. Только и всего.
ЛАРК. Я их не собирался бросать.
НОЙЗ. Конечно, не собирался, но влюблённость заканчивается, и человек прозревает, начинает видеть недостатки в возлюбленных, которые его раньше умиляли. У тебя раньше так не было?
ЛАРК. Может, и было.
НОЙЗ. Может… Свободная любовь свободна. Как получится, так получится. Так что любовники твоих любовниц имеют такие же права, как и ты.
ЛАРК. Допустим, но какое право они имеют крушить мой мир?
НОЙЗ. Полное! Может, это ты крушишь их мир?
ЛАРК. Я? Я просто хочу исполнять музыку, дружить с соседями и любить своих (запинается)… любить, кого люблю. Разве это так радикально и ненавистно, что…
НОЙЗ. А ты думал, что блюдечко с золотой каёмочкой навсегда останется твоим?
ЛАРК. Ничего себе! Это у меня блюдечко с золотой каёмочкой? Какая каёмочка? Мне двадцать пять лет. Я безработный с многотысячным долгом за образование. Если бы не стипендия за заслуги, то…
НОЙЗ. Заслуги! Хм-м… А заслуги у тебя появились сами по себе? Наверное, ты много занимался, был примерным студентом. Да? Ты изваял себе идола: виртуозную игру. А теперь пришли чмо, у которых другой идол. Чем твой идол лучше их?
ЛАРК. Но, но, ну как же… Ну это же и ребёнку ясно! Я же за культуру, за прекрасное!
НОЙЗ. Вот, вот: «За»! А за «за» нужно бороться.
ЛАРК. Но как? Эти чмо, как саранча! Из всех новостей лезут, захватили школьные советы, радио, телевидение. До симфонических оркестров и театров добрались.
НОЙЗ. А что ты? Избил двоих и потерял работу…
ЛАРК. Ах, если бы только эту работу! У меня теперь типа волчий билет. Арест, да ещё, скорее всего, и срок дадут. Кто ж меня наймёт? В Макдональдсе бургеры подбрасывать на гриле и то…
НОЙЗ. А ты переедь. У меня тоже был случай в Вермонте, ещё до Онайды. Обвинили в адюльтере, хотя наша группа уже жила коммунистической семьёй, арестовали и назначили день суда. Сижу я в предварительном заключении в нашей деревне. Жизнь моя разрушена. Не только я, но и семья моя в опасности. Теодор, мой первенец, будет расти без отца. Катастрофа! Страх так измучил меня, что я задремал, и снятся мне слова Христа: «Моя собственная рука принесла мне спасение». Собственная рука, понимаешь? Я очнулся и осмотрел свою камеру и как будто увидел её в первый раз. На окне даже решётки не было. Взобрался на стол, выбил стекло ножкой стула и сбежал в другой штат. Добрые люди помогли не умереть с голоду. Намаялся я порядком, но всё же нашёл новых соратников, вызвал к себе старую группу и основал с ними коммуну в Онайде. А что тебе, возьми и просто переедь в место, где тебя не знают.
ЛАРК. Теперь это не так просто. О каждом всё известно. Тотальное информационное пространство. Нет, жизнь моя кончена.

Ларк подходит к портрету Тирзы и смотрит на лицо страдальческим взглядом. Слышен квартет Гайдна. Тирза открывает дверь портрета, но стоит так, что Нойза не видит.

ТИРЗА. Ты кто?
ГАЙДН. Точно не просчитал степень нашего родства. Я твой правнук в каком-то колене. Рад познакомиться, хоть и день выдался кошмарный. Да что там день! Неделя нервотрёпки – и в финале полный крах всех планов.
ТИРЗА. От какого мужа ты пра-пра?
ЛАРК. От Эдварда. Меня зовут Ларк Гайдн Инсли. Отца – Джон, в честь Джона Нойза, как оказалось. Несколько поколений назад Инсли и Нойзы переженились. Сам недавно узнал. Родители скрывали своё прошлое. Хотели сохранить мою невинность.
ТИРЗА (нежно берёт Ларка за руку). Невероятно! Нойзы и Инсли поженятся… Будущее непредсказуемо.
НОЙЗ (прочищает горло, чтобы Тирза заметила его). Почему будущее непредсказуемо? Очень даже… Не на все сто, но можно увеличить шансы. Я…
ТИРЗА. Папа Нойз! Боже мой! Вы живы!
НОЙЗ (ощупывает себя). Не уверен.
ТИРЗА (Нойзу). Вы вернулись?
НОЙЗ. Я ещё там. (Делает неопределённый знак рукой.)
ТИРЗА. А я здесь, но вы же тоже здесь.
НОЙЗ. Вот знать бы, где это «здесь».
ТИРЗА (бросается к Нойзу на грудь, плачет). Папа Нойз, родной, любимый, как мне вас не хватает. Без вас все, как будто сошли с ума. Стали эгоистами. Каждый тянет в свою сторону. У нас происходит что-то невероятное. Как будто поезд сошёл с рельс, и крушение неминуемо. Понимаете, неминуемо.
НОЙЗ. Не паникуй. Я слышал, что коммуна аннулировала групповой брак и разрешила моногамный. Что им ещё нужно?
ТИРЗА. Коммунистам?
НОЙЗ. Нет, полиции. Я ведь исчез из Онайды, а для ареста других коммунистов улик нет.
ТИРЗА. Пресса успокоилась, но коммунисты занялись разделом имущества. Представляете? Один развод – это страшно, а сто разводов – это ад.
НОЙЗ. Дети не пострадали – это главное.
ТИРЗА. Мне Эдвард сделал предложение.
НОЙЗ (вздрагивает. Тирзе). Не произноси это имя. Выйдешь за этого подонка – умрёшь для меня.
ТИРЗА. Папа Нойз… Вы меня любите?
НОЙЗ. Естественно.
ТИРЗА. Вам плохо без меня?
НОЙЗ. Скучно.
ТИРЗА. Давайте тогда без ультиматумов. Я выхожу за Эдварда и не умираю для вас. (Ларку.) Что там в твоих книгах написано, буду ли я жить с ним долго и счастливо?
ЛАРК. Не знаю. Ваш дневник заканчивается сегодняшним днём.
ТИРЗА. Значит, буду. О счастье и радости ведь писать скучно.
НОЙЗ (разводит руками, Тирзе). Ну, что ж… Будущее покажет. Ступай… Мне с Ларком поговорить нужно.
ТИРЗА (целует Ларка в лоб). Ты существуешь, значит, жила я не зря. (Уходит в свою раму и закрывает дверь.)

Звучит квартет Гайдна.


СЦЕНА 7

Там же. 

НОЙЗ. Смотрю я на тебя – и вижу себя молодого. Изнеженного маменькиного сынка. Тоже влюблён был по самое не могу. Стихи ей писал, вздыхал, гулял в парке под ручку, а она возьми и выйди за другого. Я, естественно, впал в депрессию. Как же так? Как можно было отвергнуть меня? Меня! Самого умного и порядочного! Перфекциониста, юриста, священника, писателя, журналиста, поэта и так далее и тому подобное… Значит, на самом деле, я ничто, козявка… И в своём унижении стал я бродяжничать по прибрежным штатам, и раскрылись у меня глаза на мир, и увидел я, что люди вокруг как будто взбесились. Молодые начали покидать фермы и деревни из-за городских заработков. Кто – в услужение, кто – на фабрики. Живут одиноко. Пьют, блудят, но без семейной поддержки они, как сироты неприкаянные. И так мне стало жалко… и себя и людей, что решил совершить я пост. Три дня не ел, а только молился, а на четвертый впал в странное состояние. Сон наяву. И описать трудно. Накрыла меня волна счастья, ликования, вечной любви… Чувствую, что это он, Христос, снизошёл ко мне. Лежу и дрожу от упоения. Потом волна схлынула, но не успел я прийти в себя, как накрывает меня следующая, затем ещё одна. Священная энергия пронизывала меня. Я вибрировал в унисон с богом.

Звучит скрипичное вибрато на одной ноте.

Моё сердце очистилось и раскрылось. Отец и Сын сделали его своей обителью.
Вот она, божья благодать. Бог выбрал меня, Джона Хамфри Нойза, своим представителем на земле, поводырем людей. И нет предела тому, что может заставить делать людей человек, облачённый в мантию божественного вдохновения. Бог сотворил нас прекрасными и мощными, наделил нас сексуальным влечением, и если мы не будем управлять нашими телесными порывами во славу бога, то они будут управлять нами и разрушать нас. Сексуальная страсть может подпитывать солидарность и материальный прогресс. И если применить эту страсть к общественному служению, то чем она сильнее, тем лучше. Понимаешь?
ЛАРК. Логично. Тогда почему вы сбежали в Канаду? Мантия божественного вдохновения сползла?
НОЙЗ. Стар я стал. Хоть групповая семья и держится на вере в то, что мы строим рай на земле, работает она на топливе секса и управляется первым мужем, а мне уже семьдесят. Моя плоть уже съёжилась. Пытался передать бразды правления Теодору, первенцу моему. Он и умён, и образован. Йельский университет закончил, врач. Чем не Первый Муж? Но вот беда, атеист немного. Чуть ли ни все дети коммуны атеисты или в спиритизм ударились. А тут ещё Таунер появился, слуга дьявола. Интриговал, агитировал. Демократию требовал, а сам, конечно, хотел стать Первым Мужем. Не терпелось ему самому инициировать наших девственниц. Вот и получил он демократию. Как говорится, отрезал нос, чтобы отомстить лицу. Большинство проголосовало за прекращение группового брака, а потом, кто как выберет: безбрачие или моногамия.
ЛАРК. Так вы скрылись от ареста или испугались Таунера?
НОЙЗ. Говорю же, стар я стал. Я создал для них утопию. Цветущий сад, сказочный особняк, бесконечные плодородные угодья, доходный бизнес. Я научил их coitus reservatus. Я освободил женщин от бремени незапланированного деторождения. Я освободил их от скучной и долгой работы. Но… Люди… Человеки… В массе они безумны. В конце, многие мне даже в глаза не смотрели. Думаешь, это приятно? Тридцать лет я сдерживал их безумство… Но закончилось единство сердец, а быть тираном я не хочу. Маячить у всех на виду, раздражать, мешать прогрессу дорогих мне людей… Стар я стал. Рыбалкой увлёкся. В Канаде дивные щуки и карпы. Коммуна выделила пенсию, купила дом с садом. Моя законная моногамная жена Харриет переехала ко мне. Что ещё нужно для счастья? (Пафосно.) Коммунистический эксперимент закончился. My совершили набег в неизвестную страну, нанесли ее на карту и вернулись, не потеряв ни мужчины, ни женщины, ни ребенка.
ЛАРК. Как говорится, испытали гипотезу на мышах. До ГУЛАГа не докатились.
НОЙЗ. ГУЛАГа?
ЛАРК. И не спрашивайте, что это, а то кошмары будут сниться.

Затемнение.


СЦЕНА 8

Звучит концерт Гайдна для трубы. Сцена постепенно освещается. Вместо портретов коммунаров висят плакаты «Добро пожаловать в коммуну Гайдна», «Прослушивания по записи на сайте HaydnCommunе.ru», «Талант, Виртуозность, Целеустремлённость, Уважение, Лояльность». На сцене расставлены стулья. Кто-то из музыкантов, пришедших на прослушивание, сидит, а кто-то стоит. Настраивают инструменты, разыгрываются и переговариваются друг с другом: «А что, правда жильё и еда бесплатно?», «Не бесплатно, а общее», «Так сначала попасть нужно», «Сколько народу примут?», «Человек пятнадцать», «Я слышал, тридцать», «А гёрлфренд там сможет со мной жить?», «Как собрание решит». Появляется Ларк в тенниске с логотипом «Коммуна Гайдна». Шум собравшихся стихает.

ЛАРК. Добро пожаловать на прослушивание в коммуну Гайдна. Надеюсь, вы внимательно прочитали брошюру… Может, хоть взглянули?
МУЗЫКАНТ. Коммуна, она и на Марсе коммуна. Всё просто: в коммуне всё общее.
ЛАРК. Вы всем готовы делиться?
МУЗЫКАНТ. Если хорошая компания подберётся, почему бы и нет.
ЛАРК. И гёрлфренд своей поделитесь?
МУЖЧИНА-МУЗЫКАНТ. Баш на баш: я вам свою, вы мне свою.
ДЕВУШКА-МУЗЫКАНТ. Что значит «а вам свою»? Я что, теннисная ракетка? Мы в струнный ансамбль пришли прослушиваться или в клуб свободной любви?
ЛАРК. Видите, как всё вовсе не просто. Насчёт делёжки гёрлфренд я пошутил. Я в такие игры… не играю. Ваша личная жизнь останется вашей личной жизнью. Коммуна будет островом, на котором мы живём, репетируем, с которого мы отплываем на выступления.
МУЖЧИНА-МУЗЫКАНТ. А где этот остров будет находиться?
ЛАРК. В горах Поконо. Там летний лагерь продавался по сходной цене. Проведём отопление и можно жить круглый год.
ЖЕНЩИНА-МУЗЫКАНТ. Я на полной мели. Остров мне не по карману.
ЛАРК. Коммуна Гайдна, Гайдн и обеспечивает остров, а также воду, электричество и быстрый интернет на первое время, пока не начнём зарабатывать. Я недавно получил наследство от предков – коммунаров Онайды. Слышали о таких?

Музыканты подают реплики: «Это они ложки, вилки производят?», «У мамы целый набор», «И у нас».

ЛАРК. Да, да – они. Только столовые приборы они начали производить уже после реорганизации в акционерное общество. Один из бывших коммунаров, тоже Гайдн Инсли, оставил потомкам значительный трастовый фонд. Я сам узнал только, когда мне стукнуло двадцать пять. Как раз на остров хватило… Ну, что, начнём? Пару минут на разогрев. Всем удачи!

Музыканты замирают. Ларк выходит на авансцену.

ЛАРК (в зал). «Моя собственная рука принесёт мне спасение», как говорил Нойз. Вот и спасаю себя в собственной коммуне. Не буду зависеть ни от отделов кадров, ни от непонятных чмо. Пошли они к чёрту. Моя коммуна, кого хочу, того и принимаю. Желающих сотни! Сегодня только первый день прослушиваний.
С групповой любовью решил пока завязать. Обжёгся. Но не сожалею, что прошёл через этот огонь. На то и молодость, чтобы шишки набивать. (Оборачивается.)

Музыканты приходят в движение, разбиваются на пары, на тройки обнимаются и целуются под громкие звуки какофонии настройки инструментов. 

ЛАРК (смотрит в зал). Опять! Опять липкая любовь!.. Все будто мёдом намазаны… Но… с другой стороны… Пусть делают, что хотят, лишь бы не фальшивили!

Затемнение. Слышен концерт для трубы с оркестром Гайдна.

Конец

Hallandale Beach, FL, USA, Ноябрь 2021







_________________________________________

Об авторе:  НАТАЛЬЯ ГРИНБЕРГ 

Последние сорок лет живёт в США. Многочисленные публикации рассказов в американских литературных журналах. Художественный руководитель флоридского театра у микрофона «У самого синего моря». Лауреат конкурса «Литодрама – 2019» (номинация «Современное пространство»). «Приз зрительских симпатий» на международном конкурсе «Славянская лира» 2019 и 2021 годов. 1–e место «Славянская лира – 2021» (номинация «Драматургия»), дипломант конкурса пьес «Исходное событие – ХХI век» - 2021.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
1 040
Опубликовано 31 дек 2021

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ