Редактор: Наталья Якушина
(монопьеса)
Действующее лицо:КЛОД-ШАРЛЬ КОМИДЕЗО – Кавалерийский капитан Великой армии Наполеона Бонапарта, он же – литовец
Римантас.
Римантас перебирает пачку старинных бумаг. Разворачивает одну из них. Читает.ПИСЬМО ПЕРВОЕБавария, 15 мая 1812 г. Госпоже Жустине де Сеньет, Париж.
Любезная госпожа Жустина! Имею честь сообщить, что пишет Вам Клод-Шарль Комидезо, капитан 1-го эскадрона 4-го кавалерийского полка шеволижеров Великой армии Наполеона Бонапарта. (Каков
о звучит!)
Как ваше драгоценное здоровье? Как себя чувствует моя матушка? Всё ли в порядке дома?
Выдался свободный час нашего Великого похода, и я спешу писать письмо. Собирался дать Вам весточку ещё в Тироле, но в то самое время нами было получено распоряжение двигаться дальше на Восток.
Смею заверить вас обеих, что со мной всё в порядке, и я в великолепном расположении духа! Наш военный поход – это блестящая и приятная прогулка! Культурное германское население к нам ласково. Нас приветствуют, как героев. Дамы дарят нам цветы и печенье, шампанское льётся рекой. В свою очередь, благородная дисциплинированность наших войск вызывает во мне только гордость.
Я очень рад моим товарищам. Я свёл дружбу с су-лейтенантом Фердинандом Сэни из Тулона. Это в высшей степени благородный человек и хороший товарищ. Так же мы подружились с итальянскими гренадёрами. Крепкие ребята. В их неаполитанских войсках царит ещё большее веселье и радость.
Это невероятно, Жустина, но в нашей Великой армии какие национальности только не встретишь! Австрийские полки, саксонские, прусские, швейцарские, венгерские, испанские, португальские, итальянские. Но особое положение, безусловно, занимает императорская гвардия. О, попасть в гвардию – это мечта каждого! Даже нас, французов.
Однако, смею вас уверить, что высшее чувство восхищения вызывает наш Главнокомандующий (дух захватывает, когда я пишу эти строки). Великий Наполеон Бонапарт для всех нас – вождь, наш хозяин! Его слова для нас - закон. Как сказал славный Фердинанд:
– Если Он прикажет захватить Луну, мы двинемся вперёд!
И абсолютно прав! У нас нет другого Бога, кроме Наполеона! У нас нет другой страсти, кроме славы! Ах, как я счастлив, Жустина: подо мной – прекрасный конь Дассен, и я готов побеждать!
Спешу заканчивать, поскольку бьют сбор. Примите заверения в моей искренней любви.
С пламенный поцелуем,
Ваш Клод-Шарль Комидезо.
P.S. Прошу вас передать наилучшие пожелания моей матушке. Я незамедлительно отправлю ей письмо со следующей оказией.
ПИСЬМО ВТОРОЕ Силезия, 19 мая 1812 г.
Госпоже Жустине де Сеньет, Париж.
Милостивая госпожа Жустина, сразу уведомляю о получении двух писем, от Вас и матушки. С нежным чувством я читал Ваши строки. А вот матушка чересчур переживает, хотя к этому нет оснований. (Рад, что лапа Зизи заживает. Это хвостатое утешенье для матушки появилось очень кстати.)
Итак, мы продолжаем наши победные марши. Со мной всё в порядке, как и с моими товарищами.
Однако, я не вполне понимаю наши действия. Вчера, на биваке (это наш походный лагерь), у костра, раскуривая наши трубки, кто-то поговаривал, что мы должны нанести удар по могуществу Англии. Но наш поход по Европе длится больше недели, а мы всё не берём курс на цель (на эту Англию). Хотя, возможно, наше направление – Азия. Но куда бы ни вёл нас наш Повелитель, наше Божество, мы твёрдо знаем, что идём в защиту справедливости! (Фердинанд намерен разузнать наши планы.)
К слову сказать, товарищ мой оказался знатным повесой. Он уделяет внимание женскому полу везде, где мы останавливаемся. Также он увлечён одной из полковых маркитанток. Да, милая Жустина, вы удивляетесь в своём письме, что в наших рядах есть женщины? Представьте себе! Прачки, кухарки и вот маркитантки – торговки продовольствием и разными бытовыми мелочами. Но, Жустина, подобные особы (маркитантки) весьма грубы. Они не могут ни в коей степени соревноваться с Вашей утончённой красотой. Не смейте думать, что моё внимание отдано им хоть на минуту.
С моей любовью и преданностью,
Клод-Шарль Комидезо.
ПИСЬМО ТРЕТЬЕ Плотск, 4 июня 1812 г.
Госпоже Жустине де Сеньет, Париж.
Знаете ли, драгоценная Жустина, какую новость доставил Фердинанд? Мы идём в Россию! Никто более не сомневается в войне. Сегодня мы были выстроены на главной городской площади. Император обратился к нам:
– Les soldats! La guerre a commencé! Солдаты! Война началась! В Тильзите Россия поклялась быть в вечной дружбе с Францией и воевать с Англией. Она нарушает свои клятвы и не желает давать объяснений. Она ставит нас между бесчестьем и войной. Выбор ясен. Итак, идём вперёд, перейдём Неман и внесём войну на её территорию. Война будет славной и победной!
Далее Бонапарт делал смотр войск. Грянули барабаны, музыка, и наши полки двинулись маршем. Наша кавалерия шла за старой и молодой гвардией. Когда я поравнялся с Наполеоном, мне показалось, Он смотрел мне прямо в глаза. Ни что в мире не доставит мне большую гордость! Я окрылён! Клянусь своей жизнью, я бы беспрекословно отдал её (мою жизнь) за Бонапарта, если бы потребовалось. Vivat Napoléon!
Итак, Россия! Я уже представляю эту богатую, обширную страну. Да, Жустина, скоро будет всеобщий мир, покорение Вселенной, высокие награды и героическая слава!
С любовью,
Ваш Клод-Шарль.
ЛИЧНЫЕ ЗАПИСКИ 17 июня.
Не знаю, стоит ли писать об этом Жустине… Нет, наш с Фердинандом боевой дух всё так же силён, и только ждёт своего часа, чтобы поквитаться с неприятелем. Но я в растерянности.
Итак, мы вступили в Польшу. Двигается наша Великая армия быстро. Маркитанты за нами не поспевают. Вследствие этого, отсутствие регулярного продовольствия возбуждают в людях не самые высокие чувства. Так, у Интербурга мы встретили отряд, он силой забирал у жителей всё необходимое для питания и ночлега. А ведь это – русская Польша, территория, которую мы освобождаем! Но тут и мы получаем приказ: запастись фуражом и провиантом. Что ж, отправляемся командами. И всюду натыкаемся на другие наши группы, направленные с той же целью. Никто не уступает! Между нами, офицерами, происходит просто насильственный делёж добытого. Я недоумеваю:
– Если война уже началась, то с кем мы воюем, господа?
Один лейтенант усмехается:
– А это не важно, капитан. Всё равно мы победим. А война ведётся тремя вещами – штыком, лопатой и ложкой. Ложкой, капитан!
– Но мы выглядим здесь в Польше, как грабители, а не как справедливые освободители! – восклицаю я.
– Тогда и питайтесь справедливостью! – офицеры рассмеялись.
Я обескуражен.
К слову сказать, после Европы эти польские земли оставляют не очень хорошие впечатления. Много нечистоплотности. На что Фердинанд замечает:
– Ничего удивительного, Шарль, это только начало русского варварства.
Я парирую:
– Но Россия – страна, полная славных предков. Страна Петра Великого!
А он говорит:
– Не обольщайтесь. Я слышал о варварских обычаях русских, между прочим, дворян, заводить себе медведей, и с этими медведями они даже спят вповалку.
Уж не знаю, насколько он прав, увидим.
ПИСЬМО ЧЕТВЁРТОЕ 22 июня 1812 г.
Жустине де Сеньет, Париж.
Уважаемая и незабвенная госпожа Жустина, пишу вам наспех, поскольку мы подошли к реке Неман. Скоро нам предстоит переправа на русский берег! Это ясно по той громаде надвигающихся войск нашей Великой армии. Масса артиллерии и понтонные мосты – всё это интереснейшее зрелище, когда-либо виденное мной! На другой стороне начинается Россия! Неприятельская сторона. Всё это очень волнительно. Прерываюсь…
Россия, 23 июня.
...Я на русском берегу! Русский лес прелестен. Ах, Жустина, какие здесь берёзы! Нас пока высадилось всего человек 100 с лошадьми. Похоже, переправа всей Великой армии займёт несколько дней. Поэтому, есть время оглядеться, насладиться неприятельским пейзажем. Уже темнеет, я лежу на поле и смотрю, как поднимается туман, - земля начинает дышать. Если бы Вы знали, что это такое за прелесть – русское поле: одуряющий запах мёда, идущий с цветов, а эти русские кузнечики трещат совсем, как наши цикады…
Жустина, я видел русских! Послышался шум галопирующих лошадей, и появился взвод русских гусар, которых мы узнали, несмотря на ночную тьму, по белым султанам. Их командующий кричит на правильном французском языке:
– Кто идёт?
Мы отвечаем:
– Франция!
Русский офицер продолжает:
– Что вы здесь собираетесь делать?
И тут мой товарищ Фердинанд воскликнул:
– Увидите, чёрт возьми!
Вот это он молодцом, как лихо ответил за всех! Тогда неприятельские гусары дали залп в небо и ускакали полным галопом.
Жустина, я чрезвычайно взволнован этой встречей! Хоть и жалею, что не я, а Фердинанд, нашёлся так скоро парировать русским. Но какой у них чистейший французский – хороши варвары!..
27 июня.
Продолжаю. Прошло четыре дня. Наконец, вся наша Великая армия переправилась на неприятельский берег. Мы снимаемся с лагеря. Дан приказ идти в сторону Вильно, поскольку из донесений поляков (в Польше к нам присоединились ещё и сильные польские войска!) ясно, что русские отступают туда. Значит, именно под Вильно мы дадим сокрушительный бой русским и победно завершим кампанию!
Я заканчиваю это письмо уже с русской территории, что представляет для меня особую значительность!
Преданный вам,
Клод-Шарль.
ЛИЧНЫЕ ЗАПИСКИ 30 июня.
Это ужас. Невесело начинается поход в Россию. На нас обрушился страшный ураган! Погода, доселе прекрасная, внезапно переменилась. Около трёх часов вдруг поднялась буря страшной силы. И пошёл град (это в июне-то)! Льдины в кулак, падавшие с неба, дробили черепа, ранили людей, лошадей, всё живое. Лошадей невозможно было удержать, пришлось их привязывать к колёсам телег. Фердинанд вёл себя очень решительно. Я же еле стоял на ногах…
На утро ещё хуже! О Боже! Душераздирающее зрелище. Земля покрыта трупами замерзших лошадей. Их тысячи! Из наших с Фердинандом лошадей осталось лишь две. Мой любимый конь Дассен умер! Бедное животное околело ночью. Конь лежал на земле, его открытый глаз словно остановился на мне (никогда этого не забуду). Как я его любил! Не сбудется теперь моя мечта – победить в России на Дассене… Но что ужаснее, когда мы вышли на дорогу на Вильно, увидели наших мёртвых солдат! Их тоже убил русский ураган!
Всё это удручает. Многие расценивают это, как дурной знак.
ПИСЬМО ПЯТОЕ Россия, Вильно, 3 июля 1812 г.
Дорогая Жустина, ваш покорный слуга вот уже несколько дней как пребывает в приличном здравии и состоянии духа. Во-первых, благодарю вас и матушку за письма.
Во-вторых, малодушное мнение о варварской России изменилось, о чём я не преминул попенять Фердинанду. Здешние окрестности гораздо в лучшем состоянии, чем в Польше. Мы вышли на широкую военную дорогу. Я вижу больше порядка в расстановке верстовых столбов, шлагбаумов и показателей пути. Вдоль дороги расположены хорошие усадьбы, почтовые станции, постоялые дворы и приятные на вид деревни.
Вот только конь подо мной уже другой. Дассена пришлось сменить, он не выдержал здешнего климата. (Жустина, признаюсь, мне немного грустно. Вы знаете мою привязанность к этим чудным животным. Помните, какие славные лошади были в нашей конюшне в детстве?)
Итак, мы вступаем в Вильно!
Шарль.
ЛИЧНЫЕ ЗАПИСКИ 5 июля.
Перебиваемся мы во всех отношениях кое-как. Уже мало хлеба, а мука, молоко, водка и табак сделались большой редкостью. Маркитанты отстали, вероятно, они где-то в арьергарде. Нет переменных сорочек, и это при том, что стоит ужасная, выжигающая всё, жара. Набранная вода, вследствие этой жары, имеет скверный запах и вкус. Многие (как всадники, так и лошади) начали страдать поносом. Мы худеем просто на глазах. Пока наша война состоит в борьбе с климатом…
Вступили в Вильно. Где русские? А как же бой? Поскольку первой в город пришла гвардия, то постоя в квартирах не оказалось, а магазины пусты от припасов. Хочешь-не хочешь, а поневоле начнёшь поддерживать свою жизнь воровством и грабежом. Уже есть случаи нападения на местных жителей. Наш Наполеон, конечно, не допускает этого. Подобные случаи строго караются. Так, мы с Фердинандом наткнулись за городом, у леса, на отряд кирасиров, построенный четырёхугольником, а посредине его – три солдата рыли землю. Фердинанд спрашивает:
– Что это такое?
Один из офицеров сказал:
– Военный суд приговорил их к смертной казни за насилие. Их расстреляют, но перед смертью они должны сами вырыть себе могилу.
– Как же так? – возмущается Фердинанд. – Нам говорили: «Солдаты, когда вы будете на русской земле, вы сможете взять всё, что захотите!» Вот, теперь мы здесь. Нас не должны наказывать нас за то, что мы кормимся за счёт жителей.
– Не путайте обед с преступлением, – ответил офицер.
От таких происшествий меня охватывает холодный ужас…
8 июля.
Сегодня произошёл ещё один ужасающий случай. За городом выстроили около сотни испанских солдат. Полковник обращается к ним со словами:
– Вы дурно себя вели. Вы грабили, вы поджигали. Закон присуждает вас к смертной казни. Но перед этим вынимайте билеты.
И он протянул им билеты. Солдаты и офицеры стали по очереди тащить эти билеты. Полковник продолжает:
– У кого белый билет, отходите в сторону, у кого чёрный – в другую. Я бы мог велеть расстрелять вас всех, но половину я щажу. Да послужит это примером.
Я не мог выдержать этой сцены и ушёл. Фердинанд потом рассказал, что было расстреляно 62 человека! Я не верю своим ушам. Мы ещё не участвовали ни в одном сражении с неприятелем, а наша армия уже теряет людей.
19 июля.
Я не менял бельё, кажется, вечность! Это выше всякого терпения. Льют холодные дожди, а ведь это ещё только середина июля. Дороги делаются непроходимыми. Но самое печальное, холодные дожди убивают лошадей. Сегодня мы прошли всего 9 вёрст, а я насчитал по пути более 1000 их трупов. Фердинанд уверяет, что Император, поражённый началом войны, не пойдёт дальше. Но дни текут, а мы всё продвигаемся в глубь Российских территорий. Русские отступают. Это наводит меня только на единственный вопрос: когда мы начнём воевать? Я уже жажду вступить в бой, чтобы хотя бы забылись эти жуткие мысли!
ПИСЬМО ШЕСТОЕ 28 июля, 1812 г.
Жустина, наконец наступил тот день, когда мы дали бой! Кажется, война началась! Мы догнали русских. Наш полк остановился у какой-то деревни примерно в версте от Витебска. Слышны были ружейные и пушечные выстрелы. Около часу не происходило ничего серьёзного. Вдруг я увидел выходящих из леса головы колонн русских. Они шли сомкнутыми рядами. Они решились выйти в открытую! Мы и артиллерия принялись палить в них так ожесточённо, что они остановились. Но не двинулись с места. Они просто дали себя громить картечью! Они стояли стеной! Неужели таков был приказ их начальства? Я был поражён русским солдатам. Или это говорит о слепом повиновении их генералам? Выходит, наш беспорядок лучше бессмысленной дисциплины русской армии. Но тут они попытались идти вперёд. Их были полчища! Я стрелял, как помешанный. Бой длился, кажется, множество часов. И наконец, русские отступили. Они исчезли в лесах, откуда вышли. О-ля-ля! Виват, Наполеон! Сегодня славный и великий день!
Ночью на биваке я долго ещё не мог заснуть. Мы с Фердинандом и другими нашими товарищами курили трубки и обсуждали это первое сражение, столь решительное и победное! Вспоминали свою храбрость, но и храбрость русских! Я чувствую особую важность этого дня и этого места, которое, оказывается, называется Салтановка! Шарман! Милая Жустина, передайте матушке, когда наша Зизи ощенится, прошу одного из щенков непременно назвать Салтановка!
С моей любовью,
Клод-Шарль Комидезо, капитан 1-го эскадрона 4-го кавалерийского полка шеволижеров, солдат Великой армии!
ЛИЧНЫЕ ЗАПИСКИ 1 августа.
Мы в Витебске. Это, конечно, не Париж, но тоже красивый город, большой.
Но я не понимаю... Опять узнаём, что враг отступил! Значит, мы опять только в погоне за ним? Ладно, покидаем Витебск, дан приказ идти дальше.
Днями страшные жар
ы, ночами льют дожди. Ночлег на биваках под открытым небом изнуряет. В деревенских домах ночевать опасно – могут напасть казаки и перебить нас поодиночке. Многие мучаются животом. Скверная вода увеличивает поносы. Скорей всего, это эпидемия дизентерии. Припасов совершенно не хватает. Как ни прискорбно признать, я уже привык к мародёрству. Это единственное, чем можно прожить.
У меня страшный сплин.
ПИСЬМО СЕДЬМОЕ 18 августа 1812 г.
Жустина, мы в Смоленске! Настали горячие деньки! Генералы неприятельской армии расположились здесь со своими войсками, и наша задача была во что бы то ни стало взять этот стратегически важный город. Мы перешли в наступление и начали атаку. Наш Бонапарт был с нами! Это придавало всем сил и отваги. Со всех сторон на город летели наши ядра и гранаты. Город Смоленск горел, но неприятель не желал выходить. Наконец, ночью русские отступили! Ура, Наполеон! Город взят!
Уверен, это конец нашего путешествия. Мы – победители! В три часа утра Император на поле битвы раздавал награды. Наш кавалерийский полк тоже получил своего «Орла»! Я горд и счастлив! Поистине, после всех мучений (простите, приключений) мы это заслужили!
Милая Жустина, уж близок тот день, когда мы все свидимся!
Ваш Клод-Шарль.
ЛИЧНЫЕ ЗАПИСКИ 18 августа.
Смоленск взят. И почти сожжён. А русская армия опять ушла!
Вид поля битвы ужасен. Мы поминутно поворачивали лошадей, натыкаясь на разорванную ядрами, дымящуюся землю, из которой торчали руки и ноги то ли русских, то ли наших солдат, не поймёшь.
На смотре, обезумев от усталости и запаха крови, получая награды, мы жаждали услышать от Наполеона, что теперь войне конец, что мы отдохнём и возвратимся во Францию. Но он, оглядев нас, восхищённо воскликнул:
– Nous continuerons à gagner! Будем продолжать побеждать! С такими молодцами можно идти на край света!
Это ужас.
Даже мой лихой Фердинанд начинает падать духом.
25 августа.
Сухари все вышли, вина и водки нет ни капли. Мы питаемся одной говядиной от скота, отнятого в окрестных деревнях. Но мяса надолго не хватит. Жители, при виде нас, разбегаются в непроходимые леса. Поодиночке ходить нельзя, только отрядами, иначе русские мужики, выходя из леса, убивают наших дубьём, пиками и ружьями. Сегодня видел, как на расстрел вели могучего русского крестьянина. Он вилами убил двух наших вольтижёров (они хотели отобрать у него корову). Не знаю, кто здесь был прав, но в глубине души мне стало его жаль.
27 августа.
Покидаем Смоленск. Весь провиант наша армия увозит с собой. Раненным не остаётся почти ничего. Сердце обливается кровью, когда вижу этих храбрых воинов, валяющихся на соломе и не имеющих ничего под головой, кроме трупов своих товарищей.
30 августа.
Мы двигаемся к Москве отдельным частями. Много отставших. Окрестности все сожжены. Мы должны активно преследовать русских, но мы – Великая армия – измождённые от голода и холода люди на жалких коняках.
Когда очередная ослабевшая лошадь пала, Фердинанд обнажил саблю. Его глаза налились кровью. Я вдруг увидел его какой-то не человеческий, а присущий дикому зверю, взгляд. Я спросил:
– Что вы собираетесь делать? Вы же видите, это дохлая лошадь. Подобное мясо убьёт вас.
Но он хмуро ответил:
– А великий Наполеон не убивает нас, допуская, что люди могут существовать без пищи и проводить ночи, подобно зверям?
Мне нечего было возразить. Однако мысль, что я могу стать таким же, ужаснула и надолго засела в сознании.
2 сентября.
За версту справа от дороги мы увидели монастырь с золотыми куполами, сверкающими на солнце. Ходила молва, что это женский монастырь. Услышав эту новость, понуро сидевший в седле Фердинанд, оживился:
– Я готов собирать отряд. Наверняка, там мы найдём продовольствие и воду. Вы с нами, Шарль?
Его глаза снова демонически блеснули. Поняв его намерение, я попытался его остановить:
– Не делайте этого, Фердинанд. Вряд ли это хорошая затея. Пользоваться своим положением – не по-христиански.
– Каким положением? Император не прочь позволить нам питаться дохлым скотом.
Но я продолжал:
– Отряды мародёров, идущие впереди, наверняка дочиста разграбили монастырь. Если монахини не разбежались, вы ничего там не отыщете.
– Вот именно, чёрт возьми, – сказал он. – Кроме них самих!
Я не смог его удержать. Так, человек двадцать пять во главе с Фердинандом, направились к монастырю.
4 сентября.
Сегодня русский Бог нам послал тёплый дождь. Мы довольно легко прошли 42 версты. Из итальянских рядов даже неслась красивая песня.
По дороге нам попался курьер, отправленный Наполеоном. Он крикнул, что нам не мешало бы поторопиться, если хотим успеть принять участие в генеральном сражении…
Наконец, мы нагнали нашу гвардию. Она расположилась в деревне, рядом с которой открывалось огромное поле.
ПИСЬМО ВОСЬМОЕ 6 сентября, 1812 г.
Дорогая Жустина, мы недалеко от Москвы! Наш авангард настиг уходящий арьергард русских. Будет бой! Нам был отдан приказ готовиться к большому сражению. Была сделана перекличка, приказано тщательно осмотреть оружие, патроны, подготовить лошадей. Мы все очень взволнованы. Трубили трубы, слышался барабанный бой. Нам был зачитан приказ Императора:
«Солдаты! Вот битва, которой вы так желали! Победа зависит от вас. Она даст вам обильные припасы, хорошие зимние квартиры и скорое возвращение на родину. Воюйте так, чтоб потомки сказали про каждого: «Он был в этой великой битве под Москвой!»
Мы все дружно грянули:
– Да здравствует Император!
Итак, дорогая Жустина, всё или ничего! Отправляю вам это письмо накануне главного и последнего сражения в этой войне. Поэтому считаю обязанным сказать то, что давно лежит у меня на сердце:
Вот уже который месяц я иду по этим полям и лесам с одной мыслью - поскорее завершить эту кампанию, вернуться к вам, моя дорогая и горячо любимая Жустина, принеся к вашим ногам нашу с Бонапартом победу. Моё единственное желание - быть вместе с вами, гулять по Елисейским полям, держа вас под руку, вдыхать аромат ваших духов, видеть ежеминутно ваши прекрасные глаза и никогда более не расставаться.
Если Фортуна будет благосклонна, и я останусь в живых, верьте, именно так и будет!
С искренней любовью,
Клод-Шарль Комидезо.
ЛИЧНЫЕ ЗАПИСКИ 6 сентября.
Завтра бой.
8 сентября.
Вчера была настоящий ад. Тут и там рвались ядра, во все стороны летела шрапнель, ржанье перепуганных лошадей, душераздирающие крики людей и звон сабель – всё это казалось каким-то концом света. Моя лошадь свалилась, ей картечью перебило обе ноги. Я вылетел из седла, но, ничего не чувствуя, я тут же вскочил и подбежал к ней. Вдруг я заметил совсем рядом вражеский мундир. Я выхватил саблю и рубанул по туловищу неприятеля. Я с изумлением увидел, как отсечённая голова русского полетела на землю, как кочан капусты, а сам он, безголовый, валится на меня. Его кровь хлестала фонтаном, заливая мне лицо. Я только и успел оттолкнуть его, упал на колени, и меня стошнило. В ушах стоял звон, на мгновение я почти потерял сознание. Но рядом с грохотом разорвался снаряд, меня подбросило и накрыло землёй. Это мигом вернуло меня к жизни. Я вскочил, подхватил свою саблю и понёсся вперёд. Я рубил, не разбирая ничего. Бешенный экстаз, овладевший мной, только разжигал мою ярость. Я просто ополоумел и что есть мочи орал: «Да здравствует Император!». Сам я задет был два раза в плечо, но даже не заметил. Кажется, эта резня длилась вечность…
Но ночь настала, и битва везде прекратилась.
Еле живой возвращался я на наши позиции. Повсюду валялись груды обезображенных трупов и оторванные части тел.
Вдруг я увидел красивого польского офицера, который, волочась на коленях, устремив на меня горящие глаза, воскликнул:
– Проше пана, бардзо проше пана, нех ня пан забие! Убейте меня, убейте меня ради бога, ради вашей матери!
Я увидел, что разорвавшаяся граната обрезала ему часть позвоночника и бок. Я не знал, что ему ответить.
– Убейте меня! Вы можете меня убить, – взмолился он. – Единственная милость, о которой я прошу вас!
Я схватил валявшийся рядом чей-то пистолет, зарядил, протянул несчастному и пошёл дальше…
Наша жуткая кровопролитная битва была при деревне Бородино.
9 сентября.
Я весь в ушибах и синяках. И до сих пор меня не покидает запах крови на моём лице. Плечо моё перевязано куском чье-то сорочки (выше локтя у меня оказался довольно глубокий порез). Несмотря на рану, я помогаю вытаскивать с поля раненных и носить их к деревенским домам, которые временно служат лазаретом.
Фердинанда ни где нет! Наконец, нахожу его у холма, на земле, придавленного мёртвой лошадью. Я бросаюсь к нему, он ещё дышит! С несколькими солдатами мы вытаскиваем его из-под лошади… вернее то, что осталось от него. Жуткое зрелище. Оказывается, снарядом ему оторвало ногу, а вторая была расплющена. От встряски он на миг пришёл в сознание и спросил:
– Скажите, мы разбили их, чёрт возьми?
Еле сдерживая слёзы, я ответил:
– Да. Полностью.
Через полчаса он умер. Мой верный товарищ, мой Фердинанд. Его война окончена. Я похоронил его тело у леса под берёзой. Сердце моё полно горечи.
12 сентября.
Мы в Можайске. Жители разбежались. Дома заняты раненными русскими. Все они – калеки, которые не могут следовать за своей армией. Мы дали им воды и немного сухарей, найденных на одном складе.
13 сентября.
Мы двигаемся к Москве с огромным трудом. Голодаем. И везде нагоняем ужас. Крестьяне, убегая из деревень, сжигают всё. Повсюду стоит запах гари.
Когда же наступит конец этой пытке?
ПИСЬМО ДЕВЯТОЕ Москва, 15 сентября 1812 г.
Дорогая Жустина, Москва! Москва! Раздобыв немного писчей бумаги, я снова пишу вам, тем более, что повод к этому поистине великий! Мы у древней столицы! Вот – конечная цель нашего сложного путешествия. И она достигнута. Виват!
Неприятель отступает. Мы же, перебравшись через Москву-реку, расположились на пригорке у стен этого прекрасного города. Погода великолепная. Виднеются тысячи колоколен с золотыми куполообразными главами. Я поражён красотой этого зрелища! Москва-река течёт к городу, прорезывая его на две половины, где целая масса домов и построек в совершенно разных стилях и чужой архитектуре. Всё так оригинально и разнообразно – дворцы, церкви, минареты.
Лица всех нас светятся радостью. Мы преобразились, мы обнимаемся и поднимаем с благодарностью руки к небу. Многие наши товарищи плачут от радости: «Наконец-то, наконец-то Москва!»
Мне невероятно жаль, что Фердинанд Сэни не может разделить нашего счастья. Как ни прискорбно это сообщать, Жустина, мой товарищ по оружию геройски сражаясь в прошлой битве при Бородине, был смертельно ранен и скончался на поле боя.
Скажу откровенно, я тоже получил ранение, но лёгкое. Уже всё в порядке. Рана моя затянулась, и теперь я абсолютно здоров.
Ваш Шарль.
ЛИЧНЫЕ ЗАПИСКИ 16 сентября.
Москва принадлежит нам в прямом смысле слова – в ней нет ни русских солдат, ни обитателей. Стоит зловещая тишина. Я потрясён.
Повсюду ходят наши солдаты, несущие целые свёртки различных товаров – тащат огромные куски сукна, целые головы сахара, различную утварь, одежду, картины.
Вдруг я вижу, что с середины города валит столбом чёрный дым! Сначала я подумал, что по неосторожности нашей армии подожглись какие-то дома, и мы с солдатами бросились тушить пожары. Но тут идущий мимо гвардейский лейтенант с меховыми материями под мышкой крикнул:
– Это русское правительство отдало приказ поджечь город и убрать пожарные трубы, чтобы мы не могли ничего спасти.
Я не поверил:
– Вы хотите этим оправдать грабёж, который творится вокруг? Вы же гвардеец! Вы и ваши подчинённые добываете не только провизию!
Он ухмыльнулся:
– Разуйте глаза, капитан. Неужели вы ещё не поняли, вы в варварской стране. Русские сами уничтожают своё добро. Если им не надо, то нам надо. Не желаете купить у меня эту брошь?
Он вытащил из кармана бриллиантовое украшение в виде цветка. Я отвернулся и пошёл прочь. Он крикнул вдогонку:
– На площади наши французы торгуют вином. Мы уже прозвали их «московские евреи». Советую вам хорошенько выпить и почувствовать себя победителем. В конце концов, мы выжили и все этого заслужили. Да здравствует Франция!
ПИСЬМО ДЕСЯТОЕ Москва, 18 сентября 1812 г.
Жустина, как ни прискорбно это сообщать вам, Москва сгорает в огне. Этот богатый, роскошный город с зажиточными домами, дворцами и церквями – весь охвачен пожарами. Но, поверьте, это не наша вина! Как ни жутко это звучит, московское начальство выпустило из местных тюрем преступников и отдало им приказ поджечь столицу!
Город пуст! Русская армия, уходя, увела с собой всех горожан. Изредка встречается только прислуга или нищие. Так, я встретил одного лакея, он оказался родом из Франции, чуть не плача он умолял:
– Спасите дом! Хозяйка уехала накануне, а в городе остались поджигатели. Полицейские приказали им сжечь всё. Город будет сожжён! Умоляю, известите ваше начальство!
Итак, Жустина, они просят нашей помощи против русских! Я пообещал ему охрану. Тогда он предложил мне и моим товарищам своё гостеприимство. Мы согласились.
Мы были в уютном доме! Мы разговаривали на французском. Нам подали суп с вермишелью, кусок говядины с макаронами, несколько бутылок прекрасного Бордо. Более трёх месяцев у нас не было подобного праздника!
Надеюсь, мы сможем спасти хоть часть города.
Жустина, уверен, мы скоро покинем Москву. Говорят, Наполеон только ждёт вестей из Петербурга от Александра. А что русскому императору остаётся делать, как не заключить мир? Ведь наша победа полная! Настолько полная, что русская армия должна с прискорбием это признать.
С любовью,
Ваш Клод-Шарль.
ЛИЧНЫЕ ЗАПИСКИ 19 сентября.
Творится что-то невообразимое. Словно в город вошла не Великая армия прославленного Наполеона, а ворвалась орда бандитов и грабителей. Повсюду пылают здания, но в ещё уцелевших галереях, магазинах и домах хозяйничают наши солдаты и офицеры. Они вырезают картины из рам, выламывают крышки сундуков, разбивают кассы и набивают мешки и карманы своей добычей. В этой ужасной обстановке даже не слышно ни криков, ни возни.
Дом, в котором мы ночевали, сгорел. Хотя мы, проводя там ночи, не ложились спать, а сидели на стульях с оружием в руках. Но сегодня ночью в одну из комнат, разбив окна, вломились какие-то русские бродяги с жуткими лицами и стали поджигать вещи. Мы застрелили этих мерзавцев, но пламенем уже занялись деревянные стены. Нам не удалось спасти дом.
20 сентября.
Отвратительный день. Страшный ливень. Но, по крайней мере, пожар теперь продолжается слабо.
Наконец, Наполеон выдал приказ прекратить грабёж. Многие солдаты возвращаются к своим полкам и разбивают лагеря около Москвы.
Уцелело небольшое количество домов. Генералам и нам, офицерам, приходится устраиваться в английских садах, киосках, беседках, китайских павильонах. Наполеон со свитой живёт в Кремле.
Но мы остались без провианта. Мне ничего не остаётся, как со своим отрядом запасаться самим - мукой, водой, тёплой одеждой.
Благодаря награбленным вещам, наше войско, как в Москве, так и снаружи, представляет собой разноцветный маскарад. Можно увидеть людей, одетых татарами, казаками, китайцами, персами, калмыками. Странное несоответствие: с одной стороны, люди живут под открытым небом, а с другой - они едят на фарфоре и серебре.
27 сентября.
По городу ходят публичные женщины. Офицеры и солдаты с готовностью пользуются их услугами. Но, оказывается, есть случаи более печальные. Так, сегодня ко мне подходит одна женщина и обращается по-французски:
– Месье, только нужда и голод заставляет меня подойти к вам. Мой ребёнок умирает от голода, поэтому не упрекайте меня в безнравственности. Я готова исполнить всё, что вы скажете. Я предлагаю вам себя в обмен на какую-нибудь еду.
Я был поражён! Её красивая внешность и чистая французская речь заслуживали всякого уважения.
– Откуда вы? И почему вы здесь? – спрашиваю я её.
– Мой муж – французский купец, у нас в Москве был магазин, но он сгорел, а мужа убили пьяные солдаты. Мы с дочерью прячемся на кладбище… Я не знаю, как мне быть, чтоб не умереть.
Она залилась слезами. Я достал из ранца печенье, хлеб и остатки сыра, протянул ей и сказал, что не воспользуюсь её положением. Бедняга, рыдая, удалилась.
30 сентября.
Сегодня я видел ещё более ужасную сцену. Группа пьяных итальянцев тащила по улице полуодетых мужчину и женщину. Я попытался их остановить. Один из итальянцев крикнул на ломанном французском:
– Не лезьте, мы придушим этих ублюдков, если они не укажут нам немедленно, где спрятаны их пресловутые сокровища!
Всё это очень печально…
ПИСЬМО ОДИННАДЦАТОЕ Москва, 1 октября 1812 г.
Жустина, счастлив сообщить, что получил ваши с матушкой долгожданные письма! Очень рад благополучным вестям из дома.
В свою очередь, спешу уверить, что и в Москве, наконец, всё налаживается. Наполеон принялся за организацию порядка в городе. Возможно, мы проведём здесь зиму.
Губернатором города назначен маршал Мортье. Под его начальством мы все распределены на тушение пожаров. Мы многое спасли, хотя это стоило немалого труда. Так, недалеко от Кремля нам чудом удалось спасти один дворец. Теперь там казарма Императорской гвардии.
Кварталы Москвы переименовываются. Скоро здесь будет свой Монмартр, и после войны мы с вами обязательно предпримем путешествие сюда.
В здание медицинской школы поместили французскую колонию. Она состоит из иностранцев, оставшихся в Москве. Многие из них пожелали присоединиться к нам и отправиться в Европу.
Так же распределяются обязанности гражданского и военного управления. Учреждены полицейские комиссары.
В одной из церквей даже отслужили православный молебен, так как нашёлся священник.
Поговаривают о необходимости приезда итальянских певцов для развлечения Императора и свиты. (Узнав эту новость, я вспомнил, милая Жустина, как прошлой зимой в Гранд Опера давали «Белую даму», мы сидели в ложе, я сжимал вашу руку, а вы вся трепетали, поглощённая музыкой Буальдьё.)
Ваш Шарль.
ЛИЧНЫЕ ЗАПИСКИ 8 октября.
Несмотря на приказы, грабежи и убийства продолжаются. Не редки и случаи резни подчинённых и офицеров. Прискорбно видеть, как недавние славные воины, геройски сражавшиеся в боях, опустились теперь до отвратительных бандитов.
Из Франции прибыло 600 лошадей. Конюшней им служит полуразрушенная церковь. Оказывается, было отправлено 1000. В дороге 400 лошадей погибло.
Нам заплатили жалованье. Треть – бумажными рублями. Что с ними делать?
9 октября.
Отдан приказ всем войскам запастись провиантом на шесть месяцев. Значит, мы решительно покидаем Москву?
14 октября.
Мы с товарищами раздобыли фургон, в который положили 25 печёных хлебов, 3 головы сахара, 30 фунтов кофе и чая, 2 фунта табака, 30 бутылок вина, 20 бутылок рома и водки. Так же мы запаслись зерном и картофелем, который мы накопали в окрестных полях. К сожалению, мы окончательно разоряем несчастных окрестных жителей.
Так же я купил у поляков тёплую накидку и енотовую шапку, ведь, между тем, зима приближается. Жустине и матушке я тоже приобрёл ценные подарки.
15 октября.
Жажда обзавестись московскими трофеями доходит до предела. Сегодня вижу, что часть Кремлёвской стены разрушена, наши солдаты пытаются свалить крест с колокольни Ивана Великого. Так же со всех церквей собирают серебряную утварь. Её собираются расплавить и, тем самым, пополнить казну армии.
17 октября.
Окрестности полны казаков. Когда мы с отрядом собирались набрать фураж для коней, мы несколько раз напоролись на этих свирепых воинов (если б они не вопили издалека, как резанные, нам бы не спастись!)
Итак, мы выступаем из Москвы. Точнее сказать, мы отступаем.
Во Францию уже отправлены обозы с раненными и увечными. Большая часть французов, проживающих в Москве, следует за ними.
Вдруг среди выезжающих я увидел ту самую женщину, которой около месяца назад помог продуктами. Она ехала верхом на лошади, перед ней сидела девочка лет четырёх. Обе были довольно опрятно и хорошо одеты. Я собрался поприветствовать её, но решил, что возможно, ей неприятно вспоминать о нашей встрече.
ПИСЬМО ДВЕНАДЦАТОЕ Москва, 19 октября 1812 г.
Дорогая Жустина, вчера был смотр войск. Мы все выстроились в окрестностях Москвы. Император объезжал наши части.
А сегодня мы уходим. Погода стоит отличная. Мы складываем свои парадные мундиры и с удовольствием надеваем дорожные платья. На всех лицах сияет радость… Москва! Так страстно мы хотели в неё попасть, но мы уходим без сожаления.
Жустина, сегодня я видел вас во сне! Вы стояли в тени большого каштана, махали мне рукой, однако я не мог разглядеть Вашего лица. Тем не менее, уверен, это прекрасный и добрый знак! Поверьте, я думаю только о Франции – о вас и о матушке!
Отправляю вам письма с эстафетой. Надеюсь, вам вручат их раньше, чем я вернусь домой. Кстати, я везу вам длинную бархатную амазонку для верховой езды. Она чудо, как хороша, и вам пойдёт. Так же я купил золотые и серебряные безделушки для вас и матушки. Не верится, что я скоро увижу вас обеих (и Зизи, безусловно) после такой нелёгкой, но славной экспедиции.
С нежной любовью,
Клод-Шарль Комидезо.
ЛИЧНЫЕ ЗАПИСКИ 19 октября.
Поверить сложно, мы – как орда, одеты в самые разнообразные вещи. «Великая» армия нынче имеет вид громадного каравана. Мы тащим за собой всё, что избежало пожара. Только больше десятка тысяч разных карет, повозок, фургонов и телег! (Это всё напоминает войны азиатских завоевателей.)
Прощай, Москва!
26 октября.
Вчера было сражение наших итальянцев с русскими у города Малоярославца. Оно выиграно! Мы тоже ждём приказа Императора о подготовке к битве. Русские подходят, казаки снуют со всех сторон…
Почему мы бездействуем?
Тёплая погода сменилась суровой. Поминутно слышатся крики: «Казаки!» Тогда люди, лошади, повозки стремительно двигаются вперёд, толкая и давя друг друга. С нашего перевернувшегося фургона в спешке нам удалось схватить только часть мешков с провиантом и какие-то вещи. Моя накидка со мной, но шапки и подарков я лишился. Как жаль, прибуду в Париж без подарков.
27 октября.
Сегодня один пехотный капрал, шедший рядом, сказал:
– Мы всегда гордились, что слова «отступление» нет в словаре наполеоновский армии, а теперь мы отступаем, как побитые собаки. И это после выигранного боя? Навивает суровые мысли.
Вечером на биваке, у костра, когда я, кутаясь в накидку, курил трубку и карябал кусочком угля на бумаге строки, тот же капрал, подходя к костру, негромко говорит мне:
– Капитан, лучше не упоминайте в письме о том, что сейчас происходит. Имейте ввиду, на почтах работает цензура. Она не допускает подобную информацию во Францию.
28 октября.
Мы отступаем. Прошли Боровск. Фуры застревают по ось в грязи. Отдан приказ взрывать всё, что мешает движению войск.
Кто-то хмуро сказал:
– То-то же! Когда русские отступали, то, во вред нам, очень заботились о сжигании всего на своём пути. Мы поступим так же!
И я вижу подтверждение этим словам. Приказы об уничтожении исполняются с большой жестокостью. Все деревни, города – Малоярославец, Можайск, Боровск, Борисов – сожжены дотла. Но, к сожалению, от этого страдают и наши войска, идущие сзади.
29 октября.
Поля истоптаны и русскими и нами, и выглядят теперь сплошным месивом, как будто их никогда не обрабатывали. Когда мы входили в Россию, нас встречало пенье птиц, теперь же я слышу только карканье ворон.
Сегодня мы проходили Бородинское поле. Картина ужасающая. Наши и русские солдаты так и лежат огромными жуткими кучами без погребения. Только морозные дни сохранили их от разложения. Повсюду валяются остовы лошадей и трупов, наполовину изъеденных хищными зверями и птицами.
С трудом я добрался до места, где захоронил Фердинанда. Могила была цела, лишь засыпана снегом.
30 октября.
Русская погода преследует нас, как яд, как проклятье. Страшно холодно. Наш полковник сказал, что его походный термометр ночью показывает 18 градусов мороза.
Лошади падают замертво. Это ужасно. Но поскольку еды у нас почти не осталось, это хотя бы даёт нам возможность питаться их мясом. Мы отрезаем куски, накалываем на сабли и шпаги и жарим на костре. (Попробовав конину, я вспомнил наш печальный разговор с Фердинандом по пути в Москву. Я испытал стыд.) Питьём нам служит снег.
Я чувствую постоянные жестокие боли в желудке.
Не знаю, зачем я всё это записываю, тем более, что бумаги почти не осталось. Быть может, это единственный выход отвлечься и не сойти с ума.
31 октября.
Людей сжигает эгоизм. Солдаты, с которыми мы везли провиант, теперь не желают делить остатки еды. Конец товариществу, конец доверию.
Лошадь моя этой ночью околела. (Бедное животное. Оно успело познать только страдания в своей короткой жизни.) Я спешился, как и многие другие. Но теперь у меня в ранце припасено несколько кусков сырой конины.
Ужас на нас нагоняют казаки. Они выскакивают полчищами из густых лесов и всегда застают нас врасплох. Эти свирепые нападения самым пагубным способом влияют на нас. Всякая субординация, всякая дисциплина стала невозможной.
1 ноября.
Сегодня среди нашей плетущейся толпы я опять увидел ту самую женщину с ребёнком, которой помог и которую видел уезжающей из Москвы. Лошади под ней уже не было. Она еле шла, из всех сил пытаясь удержать на руках свою маленькую девочку. Ребёнок, как и сама женщина, имели крайне измождённый вид. Обе были замотаны в какие-то платки и кружевные шарфы.
2 ноября.
У меня украли мою меховую накидку! Я заснул у костра, как всегда, укрывшись ею, а проснулся от того, что весь дрожу от холода. Это уже верх неблагополучия! Позже я вижу её на том капрале, что предупреждал меня о цензуре. Я бросился к нему:
– Немедленно верните мне украденное, капрал!
Он едва взглянул на меня. Но я не отступал:
– Я вам приказываю! Если вы совершенно потеряли совесть, то извольте исполнять приказ старшего по званию!
– Идите к чёрту, – отвечает он мне. – Я нашёл её валяющейся на земле. Вероятно, вы сами промышляли воровством и украли её.
Я возмутился:
– Как вы смеете! В вас не осталось ни капли достоинства. У кого же я украл её по-вашему?
– У русских. В Москве, если позабыли.
Я был просто взбешён:
– Да будет вам известно, сударь, что я не крал эту вещь! Я её купил у польских солдат.
Он равнодушно ответил:
– Так значит, до вас её украли польские солдаты. Не всё ли равно.
Вот она – пресловутая цивилизация, которую мы несли в Россию. Мне нечего было ответить. Но я очень зол. И очень простужен.
3 ноября.
Воровать у своих же теперь вошло в привычку. Люди ожесточились и дерутся при первой возможности – за первенство перейти мост, за кусок сырой конины, за место у костра.
4 ноября.
Помимо всех страданий, среди нас открылась злокачественная болезнь, род гонореи (вероятно, вследствие холодной погоды, истощения и долгого лежания на голой земле). Смертность очень велика. Мы роем огромные ямы, куда просто бросаем по 50-60 человек.
Ежедневно в лесу раздаются одиночные выстрелы. Дозорные отправляются разузнать в чём дело. Когда возвращаются, сообщают:
– Ещё один француз вышиб себе мозги.
Это всё ужасно. Я проклинаю свою горькую судьбу.
5 ноября.
О счастье! Мы нагнали сломанные повозки, и все бросились разбирать вещи. Мне удалось выхватить какую-то кацавейку. Она оказалась женской. И розового цвета. Меня разбирает и смех, и слёзы. Хотя, большинство нашей армии сейчас выглядит так, что вызывает горькую усмешку: кто в стёганном тулупе, кто в женском полушалке, в разноцветных шарфах, муфтах, шапках… Но какое блаженство, я немного согрелся!
6 ноября.
Идёт снег. Мы встречаем брошенную артиллерию и драгоценные вещи. Из-за этих вещей В Москве люди ссорились и дрались. Теперь же они валяются в мокрой грязи, никому не нужные. У каждого – мысли только о еде и тепле.
Когда люди падают, их давят телегами, не дождавшись их смерти. Солдаты тут же раздевают несчастных, отнимая тёплое платье.
Солдаты теперь толпами бросают своё оружие. Полный беспорядок.
7 ноября.
Ночи долгие. Мороз около 20 градусов.
Я уже не понимаю, где мы находимся и куда идём. Но день за днём звучит приказ двигаться дальше.
Многие мои товарищи уже давно погибли от голода или замёрзли. Смертельные симптомы очень странные. От холода люди, кажется, сходят с ума. Так, какой-нибудь человек начинает смеяться, с весёлыми глазами подходит и с жаром жмёт тебе руку, – всё, он погиб. И точно, через несколько минут он начинает кружиться, как пьяный, в эйфории, и затем падает замертво.
8 ноября.
Сегодня я видел жуткое. Та женщина, француженка, убила свою девочку. Она накинула шарф ребёнку на голову и стала закручивать края. Она держала так несколько минут. Ребёнок не шелохнулся.
9 ноября.
Мы перешли какую-то реку вброд. Мы помогали вывозить упряжку с пушкой артиллеристам. Сначала от волнения я ничего не чувствовал. Теперь мои сапоги, штаны, платье и кацавейка до середины живота промочены ледяной водой. Но я здесь! А многие, оставшиеся на том берегу, попали в руки казаков и погибли.
Оказалось, это река Вопь.
10 ноября.
Кажется, у меня отморожена правая нога. Она почернела, и пальцев я уже давно не чувствую. Я содрал кожу с одного пальца и не ощутил никакой боли.
ПИСЬМО ТРИНАДЦАТОЕ Смоленск, 12 ноября 1812 г
Жустине де Сеньет, Париж.
Дорогая Жустина, мы в Смоленске. Прошу меня милостиво простить за то, что не писал вам столь долгое время.
У меня всё в порядке. Здоровье моё несколько ухудшилось из-за здешнего климата. Но в целом, чувствую себя хорошо, несмотря на снег, холод, и всё, что связано с путешествием в это время года. Но чтобы успокоить вас и матушку, скажу, что настроение моё самое хорошее, на какое только возможно надеяться в эту кампанию.
Это моё письмо… не знаю, выдержит ли оно цензуру, но я раздобыл бумагу и решился писать.
Знаете, меня не покидает одна мысль. Если мы когда-либо свидимся, примите ли вы меня таким, каков я стал теперь? Я видел смерть, я сам убивал. Всё это сделало меня жестоким, грубым и безжалостным. Душа моя зачерствела. Нужен ли я вам такой? Но, Жустина, я хочу, чтобы вы знали. Несмотря ни на что, я не трус, и не подлец. Вы не будете презирать меня. И я не предал моего Императора.
Здесь холодно, здесь ужасно холодно. Не имею желания описывать, что на мне надето – это не выдерживает никакого здравого смысла.
У меня всё в порядке.
Возможно, это моё последнее письмо.
Преданный Вам, матушке и своему Императору,
Клод-Шарль Комидезо.
ЛИЧНЫЕ ЗАПИСКИ 12 ноября.
Мы в Смоленске. Весь путь от Москвы сюда – это три недели марша ужаса.
Наконец, я вновь увидел Императора. Я не понимаю теперь свои чувства к нему. Мне просто очень жаль его. Здесь я увидел его, идущим по снегу, рядом со своими солдатами. Он имел целью этим поступком поддержать нас - своих верных воинов. Но я заплакал. Его подавленный вид не был вид короля и бога, а уставшего, растерянного человека. Моё сердце разрывается. Я потерял веру. Возможно, мы скоро все погибнем уже по-настоящему, за наши грехи и за задуманное нашим Императором. Свершится то, чего мы заслуживаем. Пожелать завоевать такую огромную страну было настоящим безумием. Мы оказались бессильны и жалки против этого, мне кажется, великого народа.
Всё кончено. Наша несчастная армия – это просто балаган, сборище полусумасшедших бродяг. Но среди всего, я сохранил единственную вещь, которая мне теперь пригодится. Это мой пистолет…
Римантас, дочитав последний лист, откладывает его.РИМАНТАС. Это письма и дневниковые записи моего великого французского предка. Да, для меня он великий. А как иначе? Он выполнял свой долг. Он для меня больше великий, чем их Наполеон… Прав ли ты был, Наполеон?
(Молчание.) Тут, в наших краях полным-полно солдатских костей. Много находят. Думаю, если бы предок мой не отстал от главной части армии, скорей всего, и он бы погиб. Но он, тяжело больной, остался в Смоленске и попал в плен. Лежал в госпитале, потерял одну ногу. Потом уехал сюда, в Литву, под Вильно. Сейчас Вильнюс. После войны написал своей возлюбленной Жустине, что живой. Она приехала к нему из Франции и осталась. Вот так, здесь, в Литве и начался наш французский род Комидезо. Вот и вышло, я литовец, Римантас Комидезо. Мне нравится. А что, красиво даже. Все уже привыкли. Сосед только иногда, как выпьем, нет-нет, да и начнёт:
– Ну чего, француз? Молчи, француз!
А так, в остальном, живу нормально, не жалуюсь.
КОНЕЦ
Время написания – август/октябрь 2020 г._________________________________________
Об авторе:
СВЕТЛАНА ШИМОНЕ Актриса, драматург. Родилась в Санкт-Петербурге. Окончила Санкт-Петербургскую государственную академию театрального искусства (СПбГАТИ), актёрский факультет. Награждена премией за лучшую женскую роль в выпускном спектакле по пьесе Б.Брэхта «Добрый человек из Сычуани». Служила в Москве в драматическом театре им. М. Н. Ермоловой, снималась в кино, сериалах. Актёрский псевдоним – Светлана Дикаанидас. Стала номинантом на лучшую женскую роль в спектакле по пьесе С. Мрожека «Танго». С 2017 года занялась драматургией. Пьеса «Скрипка и немножко нервно» вошла в шорт-лист конкурса «Авторская сцена». Спектакль по этой пьесе выйдет весной 2021 года в Тильзит-театре г.Советск Калининградской области. Пьеса «Скрипка и немножко нервно» опубликована в сборнике «Сюжеты 36» Союза театральных деятелей России. Пьеса «Желания» готовится к постановке в Тильзит-театре весной 2021 года. Пьеса «Виват, Император!» стала победителем конкурса «Монолит» Национальной Ассоциации драматургов.
скачать dle 12.1
