ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Андрей Бикетов. КРУЖЕВА ОЗЕРА ОНЕГО

Андрей Бикетов. КРУЖЕВА ОЗЕРА ОНЕГО

Редактор: Кристина Кармалита


(пьеса)



От автора: Это пьеса о мастере по реставрации деревянного интерьера и домов по имени Андрей. Однажды он уезжает в Москву подростком, рвет с тем, что его окружало раньше, и бросает свою бабушку одну…


Действующие лица: 

АНДРЕЙ – реставратор по дереву
ИРИНА – местный активист, защитник архитектуры.
ВЕРА СЕМЕНОВНА – бабушка Андрея.
МИЛА ИГНАТЬЕВНА – подруга Веры Семеновны
ИНГА САВВАТЕЕВНА – подруга Веры Семеновны
КРУЖЕВНИЦА


Предисловие

АНДРЕЙ. Я был на Онего тысячу лет назад. Это происходило вообще или нет? Как в тумане, как в легкой сизой дымке. Словно из прошлой жизни, кусочек из чужого бытия, который я подсмотрел. Онего, великая песня, щебет волн, поклон с прежних тебе времен от тех, кто пребывал до нас, нетронутая гладь, поэзия всего русского, что еще не рассыпалось и не рассохлось, печаль моя, надежда моя – Онего!

СЦЕНА 1 

Маленький, очень маленький городок. Весь в домиках, будто игрушечных – из бруса и древесины. Может, Вологодчина, может, Карелия, может, Ленинградская область. Никто не знает, да и не захочет рассказать. Точно одно – это Прионежье. Центральное отопление отсутствует, дым поднимается из печных труб высоко-высоко. Домики укрыты снегом, их как будто специально подсыпали, чтобы они погрузились в дремоту и блаженное состояние, состояние философского восприятия. Все вокруг так дремлет. Есть большое-пребольшое Онежское озеро, видимое с подъема, с холма, оно уже замерзло и покрылось коркой льда. 

Один из домиков – тот, где работает Андрей. У Андрея есть необходимый инструмент, хотя он совершенно недостаточный – нож, топор, рубанок. Есть деревянные доски разной толщины. Андрей в синей робе, помещение изнутри покрылось белыми опилками. Они как-то хорошо гармонируют со стружкой, что выпала снаружи – легким снегом, что лег порошей, хлопьями, и теперь снаружи хлопья, внутри хлопья, никуда от них не деться, можно только отряхнуться, сказать тпрууу, представить, что сел на тройку или, на худой конец, на лошадь, торопливо взобраться, сесть как можно удобнее, перехватить под уздцы, прикрикнуть, гаркнуть, поддать ногами под бока лошади (а хорошо, если есть еще и шпоры), под нос пробурчать торжественную песенку и отправиться в путь. 

Андрей работает очень упорно. Нож не успевает лечь на деревянный стол из рук его, порхает птицей возле кожи дерева и ее плоти. Нож будто прищелкивает слегка наподобие дрозда, но этого нет, естественно же, в реальности, это есть только в воображении Андрея, а оно достаточно богатое. Из доски получается наличник на дом деревянный с окнами в прежнем стиле – впрочем, так теперь совершенно не делают. Андрей и в самом деле чуть поет, он поет «Выплывают расписные Стеньки Разина челны», поглядывает на рисунок на свету под лампочкой, прилаживает его то так, то этак, любуется. 

АНДРЕЙ. Сложно получается рябиновая ветка! Попробуй ее изобразить из куска дерева, когда есть яркие кисти, и веточки, и совершенно красные ягоды! Они красные, отмерзают и ложатся на снег, падают, давятся, истекают кровью, а ботинки проходят мимо них более чем равнодушно. Я налаживаю рябиновую ветку. Кажется, просто лежит доска, и ничего больше. Рябиновая ветка не хочет ложиться на доску, она упорствует всеми фибрами души, налаживать ее непросто. Хорошенькое дело – давно я не работал с материалом, и перестал он быть податливым, подчиняться мне.

Под щелканье ножа появляется Ирина, смотрит внимательно на художество Андрея. 

ИРИНА. Андрей, спать собираешься? Ночь глубокая на дворе.
АНДРЕЙ (откладывает инструмент, устало потягивается). Нет.
ИРИНА. Что нет?
АНДРЕЙ. Не собираюсь.
ИРИНА. Совсем?
АНДРЕЙ. Не собираюсь.
ИРИНА. Зачем тебе оно все? Старый дом, собственников нет, никому не интересно, снесут – забудут, что он вообще стоял.
АНДРЕЙ. Мне нужно.
ИРИНА. Тут новый автовокзал будут строить. Уже в городском совете решили, и бумаги подписали.
АНДРЕЙ. И пусть. Пусть строят.
ИРИНА. Зачем реставрировать? Бесполезный сизифов труд.
АНДРЕЙ. Это мое. Только мое. Ирина, не понять тебе.
ИРИНА. Андрей, куда уж мне. Я этот дом год без тебя держала в глухой обороне.
АНДРЕЙ. У тебя получилось. С землей еще не сравняли, но скоро.
ИРИНА. А ты, получается, реставрируешь. Его поливали дожди, засыпали снега, влажный климат издевался, как мог, бездомные внутри устраивали ночлежку со спиртным, били стекла. Приехал ты, решил, что один такой умный, восстанавливаешь то, что было разрушено, чтобы в момент снесли. Ничего не объясняешь. Сидишь с умным видом, ковыряешь доски.
АНДРЕЙ. Это не доски.
ИРИНА. А что?
АНДРЕЙ. Это моя память. И мое прошлое. И мое настоящее. И будущее. И другого нет. И не будет.
ИРИНА. Они сломают. И дом этот разнесут в щепки. Бесполезно повторять, ты не понимаешь.
АНДРЕЙ. Нет.
ИРИНА. Точи свои бесполезные узоры. Ты не способен на реальные поступки.
АНДРЕЙ. Ирина, я тебе все объяснял.
ИРИНА. Красивенько. Эти все линии, изгибы. Да только пользы от них ноль.

Андрей не отвечает, опять берется за работу. 

ИРИНА. Молчишь, почему? Глупое твое молчание, оно тебе совершенно не идет. Андрей, ты где сейчас? В своем деревянном мире? Зодчему привет передавай.
АНДРЕЙ. Ирина, ну что мне сделать?
ИРИНА. Извинись, что не тактичный.
АНДРЕЙ. Про другое. Что сделать, чтобы они передумали? Чтобы оставили нас в покое?
ИРИНА. Ничего. Ничего нельзя. Ложись перед домом и жди технику под снос. Авось они тебя давить не станут.
АНДРЕЙ. И лягу. Проволочат меня гусеницами, положат под фундамент и зароют. Таким не жалко.
ИРИНА. Ты тогда умрешь. И не завершишь то, с чего начал.
АНДРЕЙ. Им не надо. Местным жителям не надо. Умру не только я, прежний быт, и уклад, и говор, и долгие запевы, и наряды, и резьба по фасадам, все умрет. Оно уже умерло.
ИРИНА. Ты грустишь?
АНДРЕЙ. Нет, это больше, чем грусть. Вот Онежское озеро отсюда заметно. Моя грусть – это Онего.
ИРИНА. Красивое озеро. Любишь природу?
АНДРЕЙ. Не в природе дело. Ты слышала легенду про Нестора?
ИРИНА. Нет.
АНДРЕЙ. Нестор – мастер, который создал Кижи. Когда церковь была готова, он выбросил топор в Онего, и никто не смог повторить его труд. А церковь стоит до сих пор.
ИРИНА. Топор нашли?
АНДРЕЙ. Не нашли. И не найдут. Это очень важно.
ИРИНА. Ты бы хотел найти?
АНДРЕЙ. Если бы я встретил Нестора, попросил бы поделиться секретами своего мастерства. Легенда и есть легенда. Все делают руки. И голова.
ИРИНА. Ты примешь участие в несанкционированном митинге возле здания городского совета?
АНДРЕЙ. А зачем?
ИРИНА. Действительно, зачем? Не жалуйся тогда. Ты какой-то инертный. Ничего не хочешь, никуда не движешься.
АНДРЕЙ. У меня не получается рябиновая ветка. Этому должно быть объяснение.
ИРИНА. Вот трагедия так трагедия. Приклей настоящую.
АНДРЕЙ. Ты не понимаешь.
ИРИНА. Куда уж мне, такой приземленной. Ты же – гений, а вокруг тебя посредственности.
АНДРЕЙ. Это связано с моим прошлым. Там была другая ветка – гораздо изящнее. Зря Нестор выбросил топор.
ИРИНА. Какое прошлое? Ты откуда родом?
АНДРЕЙ. Отсюда.
ИРИНА. Именно из этого дома?
АНДРЕЙ. Из него.
ИРИНА. Да врешь!
АНДРЕЙ. Провалиться мне.
ИРИНА. Что-то не проваливаешься.
АНДРЕЙ. Это дом моей бабушки.
ИРИНА. А родители?
АНДРЕЙ. Мама скончалась при родах. Отец отказался от меня. Еще в младенчестве. В моем младенчестве, не в его.
ИРИНА. Так ты сирота? Прижимайся к груди – пожалею, приглажу.
АНДРЕЙ. Твой юмор неуместен.
ИРИНА. Прости, не хотела.
АНДРЕЙ. Неважно.
ИРИНА. Что ты сейчас вспоминаешь?
АНДРЕЙ. Это мое.
ИРИНА. Ну, расскажи.
АНДРЕЙ. Тебе – нет.
ИРИНА. Что ты такой бука? Заперся в каморке, строгаешь бревно. Мне ничего не говоришь, ни с кем не здороваешься.
АНДРЕЙ. Я не хочу смотреть этим людям в глаза.
ИРИНА. Они тебя обидели? Ты затаил на кого-то из них обиду, и теперь не общаешься?
АНДРЕЙ. Не так все было! Совсем не так! Что ты ко мне лезешь с расспросами? Зачем смотришь, что я прячу? Не для того прячу, чтобы тебе показывать! Не покажу! Отстань, отстань, отстань от меня!
ИРИНА. Вот, а сам помощи просил. Я ходила в администрацию, выбивала разрешение, чтобы дом не трогали. Комиссию собрала, чтобы дали добро на консервацию самых заметных образцов. Хорошо, они порядочными оказались, подтвердили, что деревянная резьба представляет художественную ценность. Но состояние ужасное.
АНДРЕЙ. Прости, не должен был. Само получилось.
ИРИНА. Андрей, не пугай меня больше. Я испугалась.
АНДРЕЙ. Сам испугался.
ИРИНА. Что с веткой?
АНДРЕЙ. Буду делать. Сегодня. Завтра. И еще сколько потребуется.
ИРИНА. Что-то серьезное, наверно, случилось, если ты настолько упорный.
АНДРЕЙ. Я работаю.
ИРИНА. А я не мешаю.

Ирина уходит, Андрей смотрит на рябиновую ветку. Она не такая, как была тогда. Гаснет свет, и зажигается снова. 

АНДРЕЙ. Вот теперь та ветка. Вот она. Еще не успела сгнить. Привет, бабушка.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Андрюша, ты?
АНДРЕЙ. Я. Не соскучилась еще?
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Да как же. Чуть вышел, уже заскучала.
АНДРЕЙ. Гулял.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. В мяч играл?
АНДРЕЙ. На озере был.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Что там?
АНДРЕЙ. Зябко. Сыростью тянет.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Значит, зябко.
АНДРЕЙ. Постоял крепко, аж дрожь проняла.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. А что не вернулся?
АНДРЕЙ. Был там и просто хлопал глазами.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Бедовый. Затянет тебя в омут, захлебнешься.
АНДРЕЙ. У меня рисунок.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Что на нем?
АНДРЕЙ. Наш дом, и узоры по нему. Ты, бабушка, я на бережку.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Почему ты не рядом? Не рядом со мной?
АНДРЕЙ. Не знаю почему. Так получается. Я на одной стороне рисунка, а ты – на другой.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. А ты перерисуй.
АНДРЕЙ. Пусть останется. Это ведь краски, не сотрешь.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Андрюша, ты меня не любишь?
АНДРЕЙ. Я как-то не думал.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. А ты подумай, не тороплю.
АНДРЕЙ. Наверное, люблю.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Наверное, я твоя бабушка.
АНДРЕЙ. Эка важность. Быть бабушкой.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Пока ты рос, пеленки твои стирала, задницу подмывала. Песенки пела. Забыл, да? «Из-за острова на стрежень, на простор речной волны выплывают расписные…»
АНДРЕЙ. Непонятная песенка. Какой мне от нее толк? Старинная. Стенька Разин. Кто это, бабушка?
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Мятежник известный.
АНДРЕЙ. Как Ленин?
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Нет, сильно раньше.
АНДРЕЙ. А за мятежи рубили головы?
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Еще как.
АНДРЕЙ. А Разину этому?
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Тоже отрубили.
АНДРЕЙ. Его было жалко, песню поэтому сочинили?
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Может быть. Я не задумывалась.
АНДРЕЙ. О чем задумывалась?
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Как дедушки твоего не стало.
АНДРЕЙ. Ему же никто ничего не рубил?
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Инфаркт. Я тебе рассказывала много раз.
АНДРЕЙ. Про дедушку песню сочинят? Его ведь тоже жалко?
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Тоже.
АНДРЕЙ. А когда? Про дедушку я бы послушал с интересом.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. И я бы не отказалась.
АНДРЕЙ. Бабушка, почему от озера зябко?
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Скоро зима.
АНДРЕЙ. Поэтому и зябко?
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Поэтому.
АНДРЕЙ. А не оттого, что я вспоминаю дедушку?
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Может, и оттого.
АНДРЕЙ. Он был отличный мастер по дереву.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Наш дом – он его вырубил. Одним топором.
АНДРЕЙ. Ого. Это очень трудно, мне кажется.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Хорошо, если бы ты смог повторить. Ты кем мечтаешь стать?
АНДРЕЙ. Таким, как дедушка. Таким смелым, таким умным.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Нужно учиться.
АНДРЕЙ. А где учиться?
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Самому. Вот твой дед сомневался подолгу, прикидывал, что к чему. Наблюдал за уткой, как она носится по лугу, как задирает крылья. Дед представлял, что он сам – эта утка, что он стал ею, а крылья – его продолжение. И у него получалось.
АНДРЕЙ. У меня не выйдет.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Ты и не пробовал еще. Обещай мне, что станешь мастером по дереву.
АНДРЕЙ. Я постараюсь. Дедушка часто ходил на озеро?
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Постоянно. Ночами пропадал.
АНДРЕЙ. Что он там делал?
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Как что? Учился мастерству!
АНДРЕЙ. Что он там видел – серые камни, синяя вода.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Ты у него, голубчик, спроси.
АНДРЕЙ. Его уже нет давно, в землю положили, сверху комьями прикидали.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Андрюша, ты через душу свою спроси! Обязательно спроси через душу!
АНДРЕЙ. Разве так можно?
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Конечно, можно. Я бабка твоя родная, отец и мать. Ближе у меня никого нет. Неужто я тебе совру?

Андрей встает перед бабушкой на колени. 

АНДРЕЙ. Что мне делать? Ба, подскажи, что мне делать? Как мне себя найти? Подскажи, подскажи, подскажи!
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Я тебе не помогу. Сам, только сам, ищи в себе, глубоко под снегом.

Видение пропадает, Андрей крепко сжимает в руке доску с недоделанным рисунком. Он швыряет доску, на руке остается отпечаток – так сильно он ее непроизвольно вдавил в кожу. 


СЦЕНА 2

Андрей стоит у заснеженного Онежского озера. Проваливается чуть не по пояс, тяжело дышит, обдавая руки горячим воздухом. Озеро скованно льдом, рассыпается вода ледяной крошкой. 

АНДРЕЙ. Дедушка, а дом снесут! Твой дом, который ты пестовал, как дитя, снесут! Он единственный такой, неповторимый, и его сломают! Ты рад, ты радуешься?

Растирает снегом лицо, тяжело дышит. 

АНДРЕЙ. Тебе все равно, ты молчишь. Легко молчать, умереть и молчать, ничего не чувствовать. И стыд не чувствовать, и бессилие, и злость. Хорошо тебе! Снесут, сломают, уничтожат! Ты в нем полжизни провел, дочь в нем твоя родилась, потом не довезли после родов, ты трогал ее горячий лоб, целовал ее, ронял воду, такую же воду, как в этом бездонном озере. Я в нем рос ребенком и познавал мир. Все напрасно! Все напрасно, понимаешь! Напрасно!

У берега на мелководье плещется дикая утка, когда Андрей кричит, она заходится глухим голосом – то ли плачет, то ли посмеивается. Андрей торопливо крестится. 

АНДРЕЙ. Шуганула, истошная! Из ружья бы в тебя пальнуть, жалко ружья. Тебя не жалко. Глупая утка на глупом озере. Уйди, уйди, тебя прошу! (Машет на нее, издает громкие звуки.) Почему не уходишь, а? Мучаешь меня? Гогочешь? Оно правильно, оскаливай клюв. Или ты соболезнуешь? Тебе жалко моего деда? У него сердце, у него было слишком большое сердце. Однажды не выдержало и дрогнуло. Про него нет песни, а про Стеньку Разина есть. «Из-за острова на стрежень, на простор речной волны…»Знакома она тебе? Мне незнакома, не понимаю из нее ни слова. Повторяю машинально тихонько совсем, ведь ее пела моя бабушка. Наверное, в ней много всего. И для нее был смысл, и она понимала, и когда напевала, мир сиял волшебным светом. Или она под нее грустила, успокаивала свое озеро, успокаивала свое внутреннее озеро. А теперь ты взбиваешь своими лапами мое. В нем муть, в нем – отражение моих неудач, потерянность и еще все, все, что не могу выразить, и что не могу унять. Одно событие, такое незначительное, оставшееся в прошлом…

Андрей находится дома. Невеселое, суровое северное солнце режет деревянные узорчатые бока, осеняет их переливами и переходами света и теней. В маленькой комнатке Вера Семеновна, две ее подруги – Мила Игнатьевна и Инга Савватеевна. Все три зрелые женщины нарядились в платки, надели сережки. У Веры Семеновны сережки продолговатые, обсыпанные мелкими камешками, похожи на рябиновые ветки. 

ВЕРА СЕМЕНОВНА. Что вы, как не родные. Мила, Инга, тысячу лет мы с вами. Вместе детей крестили, вместе строились, вместе праздники справляли.
МИЛА ИГНАТЬЕВНА. Ой, а внук у тебя растет! Чистый, тонкий, как тростиночка.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. После дочки – Аленки – одно утешение. Рожала она тяжко, горячкой изошлася. Лежала в бреду, Андрюшку звала, благословить. Успела, повезло ему.
ИНГА САВВАТЕЕВНА. Потеря какая! Она же первая кружевница у нас была. Не коклюшками, спицами вывязывала кружево – тонкое-претонкое, на стол ложится, что снег на готовую землю на Покрова. И вот нету сколько.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. У меня осталась дочернина работа. Из серванта достану, нагляжусь, обожгусь слезами – и обратно прячу.
ИНГА САВВАТЕЕВНА. Ты уж крепись, бабка. Крепкая ты натура, одна возишься с внуком.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Муж тоже не пожил – судьба, стало быть. Столько лет мы с ним в связке, в прутке одном. А оно вишь как случилось.
МИЛА ИГНАТЬЕВНА. Ну, мы тебя не оставим. Старые селедки, все возле раненой своей приятельницы.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Спасибо вам, золотые мои. Что ж мы так раскисли? А приберемся, а причешемся, в порядок себе приведем. Андрюша, улыбнись. Поздоровайся.
АНДРЕЙ. Бабушка, я улыбаюсь.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Поздороваться не хочешь?
АНДРЕЙ. Нет.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. И напрасно – Мила Игнатьевна и Инга Савватеевна первые тебе помощницы.
МИЛА ИГНАТЬЕВНА. Андрюша, как у тебя дела? Чем занимаешься, куда нос навострил?
АНДРЕЙ. Я обязательно отсюда уеду.
МИЛА ИГНАТЬЕВНА. Куда? Неужто у нас плохо?
АНДРЕЙ. В Москву. Нечего тут прозябать.
ИНГА САВВАТЕЕВНА. А бабушка твоя куда приткнется? Ты о ней подумал?
АНДРЕЙ. А кто обо мне подумал? Где мой отец? Почему он меня бросил? Мама почему умерла и меня не дождалась? Дедушка почему за грудь ухватился и упал возле самого нашего дома? Его не спасли. Он прижал к себе несколько ромашек – бабушке нес показать, лепестки пооблетали, на одном цветке сломалась голова и преклонилась вниз. Бабушка их бережно подняла с земли, обтряхнула, поломанный цветок закрепила малярной лентой и поставила в вазу. Они две недели еще пахли, стояли в вазе.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Прости, Андрей, тебе неловко так со мной, я ни сном, ни духом.
АНДРЕЙ. Бабушка, я не хотел. Само вырвалось, само собой получилось.
МИЛА ИГНАТЬЕВНА. Расстроил ты свою бабушку.
АНДРЕЙ. Я не хотел.
ИНГА САВВАТЕЕВНА. У нее и без того забот полон рот.
АНДРЕЙ. Я не хотел. Правда.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Поздно узнаёшь, как внуки к тебе относятся. Когда исправить ничего нельзя.
АНДРЕЙ. Бабушка, постой!
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Пойду посмотрю на кружево, кружево своей дочери. Она его вывязывала спицами, так красивее получается. Петли, должно быть, очень старательно вывела.
АНДРЕЙ. Я не хотел! Совсем не хотел! Никогда, никогда, никогда! Прости меня, бабушка!

Вера Семеновна не слышит внука, уходит в другую комнату. Инга Савватеевна грозит ему пальцем, Мила Игнатьевна осуждающе качает головой. Видение покидает его. 

За спиной Андрея стоит Ирина. Она запыхалась, пока его потеряла и бежала искать. Ледяная крошка вперемешку со снегом прилипла к ее щекам и подбородку. Андрей оборачивается, видит ее, жмется к ней, все никак не может прийти в себя. Губы у него белые, глаза навыкате, руки мерзлые, голос сиплый. 

ИРИНА. Андрей, ты что здесь делаешь? Топор потерял Нестора? В мастерской тебя нет, возле дома нет. Позвала, не отвечаешь. На уток охотишься?

Андрей вжимается в нее еще сильнее. 

ИРИНА. Нравлюсь я тебе?

Андрей дрожит, не может унять дрожь. 

ИРИНА. Замерз?
АНДРЕЙ. Очень. Мне холодно.
ИРИНА. Ты зачем сюда явился? Что здесь забыл? Тебя у нас не ждут, никто не ждет. Менять столичный климат на нашу серость, на нашу хмарь, на наше равнодушие – это кем же надо быть? Андрей, кто ты? Отвечай, цирроз печени тебя возьми, кто ты такой? Почему к нам приехал? Чем занимаешься, когда скрываешься от меня? Я – привлекательная молодая девушка, не уродина, не страшилище, не стерва. Мозг не компостирую, отчитываться не прошу. Ты – затворник, калитник, скрытная личность. Заперся в своем маленьком мирке и не подпускаешь меня на пушечный выстрел. Мне очень надо о тебе понять, очень надо.
АНДРЕЙ. Для чего тебе? Я скучный, серый, не интересный. Никогда особо не нравился женщинам.
ИРИНА. А давай я сама решу, что мне интересно, а что нет? Как можно таким быть? Как можно закрыться в уголке и оттуда представлять, что на этом все, что ничего больше вокруг? Та же сам себя поедаешь, и скоро доедать будет нечего! Ты выешь себя ложкой, выцедишь до капли, отломаешь ручку от своей двери и выбросишь прочь. Как можно таким быть! Поделись со мной, что тебя так мотает, что ломает, что гнет осиной. Тебе легче, не мне – тебе!
АНДРЕЙ. Я подумаю.
ИРИНА. Мне в сторонке стоять, платочек теребить? Андрей, еще помедлишь, спасать будет нечего и некого! Что у тебя за связь с домом? Почему приехал столько лет спустя?
АНДРЕЙ. Мое. Только мое. (Отстраняется от нее, ползет по сугробам на пригорок, к игрушечным домикам.)
ИРИНА (бросается за ним). Я с тобой не договорила! Поделись, поделись! Выплесни из себя лишнее, внезапно набежавшее сверх. Мне можно. Я никому! Стой, остановись хотя бы на минуту!


СЦЕНА 3 

Андрей сидит возле обычной русской печки, которую затопил вдвоем с Ириной. Он нарубил дров в лесу, выволок с Ириной и как следует подсушил. Печка давно не коптилась, слегка коптит – чистить долго ее было некому. Но теперь все исправилось, печка вернулась к привычной работе – она греет, она подогревает воспоминания. Андрей покашливает, вытягивает ладони вперед. Тесаная крыша сильно подгнила, сквозь нее слегка сочится снег – снежинки проникают в Андреев мрак, что создается в комнате. Свет почему-то не включен. За окном дует – разыгралась снежная метель. 

ИРИНА. Вот у нас условия. Сам понимаешь – зимой отделяемся от всего мира. Ничего не проникает из других городов. Застыли в реке времени, никто ничего никому. А ты свой, отлично подходишь под настроение.
АНДРЕЙ. Ира, тебе нравится то, чем ты занимаешься? Опекать подобных мне сумасшедших, и растрачивать себя на пустяки?
ИРИНА. Не говори глупости. Это моя жизнь.
АНДРЕЙ. А моя – она перед тобой.
ИРИНА. Совсем ничего не говоришь.
АНДРЕЙ. И не надо – говорить. В этом доме жила моя бабушка. Здесь я вырос, здесь прошло мое детство.
ИРИНА. Я тебя не запомнила. Мы тогда могли увидеться.
АНДРЕЙ. У меня не было друзей.
ИРИНА. У меня не было подруг. Как-то так.
АНДРЕЙ. Погреться хочешь?
ИРИНА. Хочу. (Садится рядом.)
АНДРЕЙ. Ностальгия. Накрывает с макушкой. От нее никуда не деться.
ИРИНА. Что сейчас за воспоминания?
АНДРЕЙ. Печь. Бабушка пекла на ней хлеб и пирожки.
ИРИНА. В сельмаге все можно было купить.
АНДРЕЙ. Бабушка экономила. Пенсия – пыль в глаза пускать.
ИРИНА. С чем пирожки?
АНДРЕЙ. С капустой. Свежей. Прижаренная на сковороде, с томатной пастой.
ИРИНА. Как подавала?
АНДРЕЙ. Выкладывала в большую алюминиевую чашку – эмалированную, темную от давности. Обкладывала чашку газетами. Пирожки были горячие, они постоянно обжигали руки. Я дул на них, сердился, но ел.
ИРИНА. Забавно.
АНДРЕЙ. Да, есть что-то смешное. Знаешь, я столько всего пробовал позднее. Ходил в московские рестораны, пробовал кухни самых разных стран. Но именно вкус пирожков с капустой – он со мной долгие годы.
ИРИНА. Ты по ней скучаешь?
АНДРЕЙ. Дымит печка. Пошурудить надо. (Берет кочергу, ворошит поленья.)
ИРИНА. Лишнее спросила?
АНДРЕЙ. Ничего. Я не слышал.
ИРИНА. Куда поедешь, когда твой дом снесут?
АНДРЕЙ. Он не только мой.
ИРИНА. Когда снесут твое родовое поместье?
АНДРЕЙ. Опять твоя ирония.
ИРИНА. Просто как еще объять необъятное?
АНДРЕЙ. Вернусь обратно в Москву.
ИРИНА. Вот так сдашься?
АНДРЕЙ. А что я еще могу сделать?
ИРИНА. Сходи в администрацию, заяви свои права.
АНДРЕЙ. Они его все равно сравняют с землей – раньше или позже.
ИРИНА. Сиди и жди тогда.
АНДРЕЙ. Ничего больше не остается. Я прощаюсь с ним – и прощаюсь с прошлым. Оно мне не принадлежит.
ИРИНА. Можно было не приезжать. Ужинал бы в ресторане, реставрировал московские сталинки. А к нам ни ногой.
АНДРЕЙ. Мне важно. Очень.
ИРИНА. Врёшь.
АНДРЕЙ. Если не веришь, зачем помогаешь?
ИРИНА. Работа.
АНДРЕЙ. Ничего другого?
ИРИНА. Нет.
АНДРЕЙ. Все равно спасибо.
ИРИНА. Это лишнее.
АНДРЕЙ. У меня не осталось никого. Вот ты сидишь рядом. Спасибо.
ИРИНА. Андрей, не надо.
АНДРЕЙ. Умирающий дом – тень от моего деда. Он уходит окончательно, рвет со мной все связи. И даже не обернется.
ИРИНА. Узоры на доске. Ты их вырезал. Ножом.
АНДРЕЙ. Это воспоминания. Чтобы они стали ярче.
ИРИНА. Ты не собирался восстанавливать дом?
АНДРЕЙ. Нет, конечно, нет.
ИРИНА. Правда, не останешься?
АНДРЕЙ. Так сложилось. Я не виноват. Так сложилось.

Ирина встает, направляется к двери. 

АНДРЕЙ. Куда?
ИГРИНА (трет глаза). Надо прибраться. Мебель вытереть, замести. Ты не против?
АНДРЕЙ. Да, конечно.
ИРИНА. И лягу. Уже очень поздно. Очень-очень поздно. (Уходит.)

Андрей поднимается, набирает опилки в ладони, раскрывает ладони, смотрит, как они падают вниз. За окном все так же метель, а отдельные снежинки падают сквозь крышу вниз. Андрей берет доску с узорами со стола, бросает ее в печку. Хладнокровно следит за тем, как та сгорает. 

АНДРЕЙ. Прошлое пропадает. Прошлое не вернется. Ты ко мне не вернешься. Никогда.

Андрей сидит и дремлет. Он не замечает, как огонь в печке гаснет, а помещение погружается в полную тьму. 

За окном яркий свет. Это день. На улице ночь, но для Андрея сейчас день. Он снова подросток. Это поздняя осень. Природа готовится к холоду, она завернулась в меланхолию. Андрей набирает прелых листьев в корзину-плетенку. 

АНДРЕЙ. Ба, если из этого удобрение, то его на огород не хватит. И хранить столько негде.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Мы сходим много раз.
АНДРЕЙ. А потом?
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Потом еще и еще раз.
АНДРЕЙ. Не смогу столько.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Я буду рядом. Помогу.
АНДРЕЙ. Они сгниют, бабушка?
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Их съедят червячки. Переработают, получится перегной.
АНДРЕЙ. Они же от деревьев?
ВЕРА СЕМЕНОВНА. От них.
АНДРЕЙ. Деревья тогда тоже гниют?
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Тоже.
АНДРЕЙ. А наш дом, который построил дедушка – он же из дерева?
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Из дерева.
АНДРЕЙ. Он в один момент развалится?
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Да.
АНДРЕЙ. От червячков?
ВЕРА СЕМЕНОВНА. От влажности. От снега, от дождя. От старости.
АНДРЕЙ. Бабушка, а от старости люди тоже разваливаются?
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Тоже.
АНДРЕЙ. А ты? Ты, бабушка?
ВЕРА СЕМЕНОВНА (вздыхает). Давай собирать листья.
АНДРЕЙ. Просто получается, что люди не отличаются от деревьев.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Не отличаются.
АНДРЕЙ. Бабушка, а где тогда твои листья?
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Упали вниз и спрели.
АНДРЕЙ. Они у тебя были?
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Были. Наступила поздняя осень, и облетели. А скоро наступит зима.
АНДРЕЙ (собирает). Их много, много, бабушка. Их так много облетает.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Знаю.
АНДРЕЙ. Это столько несчастных в нашем городе? У каждого облетают листья, у каждого скоро зима.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Отчего так решил?
АНДРЕЙ. Люди – те же деревья. У них столько общего.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Мне иногда кажется, что ты рассуждаешь, как твой дедушка.
АНДРЕЙ. Эти листья были зелеными. И еще были почками.

Вера Семеновна молча собирает листья, трамбует их в корзине. 

АНДРЕЙ. Бабушка, а когда у тебя были почки, это когда весна, тебе хватало солнца и счастья?
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Хватало, Андрюша.
АНДРЕЙ. Вы с дедушкой уже познакомились тогда?
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Едва-едва познакомились.
АНДРЕЙ. Он за тобой ухаживал?
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Еще как. Преследовал, можно сказать.
АНДРЕЙ. Почему ты его выбрала?
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Молодая была, глупая.
АНДРЕЙ. А если бы сейчас – выбрала бы его снова?
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Выбрала.
АНДРЕЙ. Значит, ты опять молода?
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Нет, это значит, что я нисколько не поумнела.
АНДРЕЙ. Каким он был – дедушка? Его не стало, когда я сворачивал самолетики из бумаги.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Добрым, он был бесконечно добрым. А доброта, сочувствие – это же от большого ума. Иначе никак. Если человек глуп, он ни себя не ценит, ни окружающих. А увидеть в каждом божью частичку, утешить, успокоить – это только от ума.
АНДРЕЙ. Ба, ты его любила?
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Андрюша, ты сам как думаешь?
АНДРЕЙ. Думаю, любила.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Вот и ответил.
АНДРЕЙ. Ты у меня тогда спрашивала…
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Что спрашивала?
АНДРЕЙ. Про любовь.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Что? Когда? А, тогда!
АНДРЕЙ. Хоть у тебя и нету дедушки, у тебя я есть. Буду дедушкозаменителем. Я ведь мужчина! И одна ты не останешься, и помогать дальше буду по хозяйству. И не брошу еще.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Вот спасибо, внучок.
АНДРЕЙ. Тебя оставлять нельзя.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Почему?
АНДРЕЙ. Ты уже оставленная. Если тебя оставить еще больше, то ствол высохнет раньше времени. Ведь листочка тоже нет ни одного укрыться. Бабушка, тогда тебя распилят на досточки, наделают бумаги. Другие мальчики будут запускать из той бумаги самолетики. Они же не узнают, что бумагу сделали из моей бабушки, запустят самолетики в небо, те совсем не прилетят. Придет зима, накроет все – листья, и самолетики, и мальчиков, и бабушек. А тебя не накроет. Я буду в шапке, наш домик состарится. Старые много плачут, непонятно почему плачут. И если бы наш домик был человеком, он бы тебя вспомнил, бабушка, оставленную и одинокую, и тоже бы заплакал.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Не оставляй меня, Андрюша. Пожалуйста, не оставляй.
АНДРЕЙ. Нет, с бабушками так не поступают. И я с тобой не поступлю.


СЦЕНА 4

Утро. Андрей дремлет на креслице возле печи. Огонь давно потух, в каменке одна зола. Появляется Ирина, смотрит недолго за Андреем, затем будит его за плечо. 

АНДРЕЙ. Листья, много листьев в корзину… Что? Где я?
ИРИНА. Андрей, утро.
АНДРЕЙ. Это я спал столько?
ИРИНА. Это мы оба спали.
АНДРЕЙ. Сегодня последний день.
ИРИНА. Что потом?
АНДРЕЙ. Уезжаю.
ИРИНА. Ты сказал, как будто самый последний день.
АНДРЕЙ. Так и сказал. Самый последний.
ИРИНА. Что за ним?
АНДРЕЙ. Ничего. Совершенное ничего.
ИРИНА. Как с этим будешь?
АНДРЕЙ. Как обычно. (Пожимает плечами.)
ИРИНА. Я бы не смогла.
АНДРЕЙ. Смогла. И сможешь. И будешь. И проживешь.
ИРИНА. Ты встал не с той ноги.
АНДРЕЙ. Лучше бы вообще не вставал.
ИРИНА. Но ты встал. Что будешь делать?
АНДРЕЙ. Ничего. Прощаться.
ИРИНА. Со мной? Сразу поедешь?
АНДРЕЙ. С тобой позже. С другим –с тишиной, церковью, озером, погостом, с домом.
ИРИНА. Мне что скажешь? Ну тогда – чуть позже?
АНДРЕЙ. Что-то очень банальное. Все говорят банальное, это уже традиция.
ИРИНА. Где твоя работа, Андрей? Вчерашняя – рябиновая ветка, и еще узоры, и завитушки, и что-то еще?
АНДРЕЙ. Сжег. В печке.
ИРИНА. Не жалеешь?
АНДРЕЙ. Сжег. Вчера.
ИРИНА. Опилки. Столько времени потратил.
АНДРЕЙ. Я так долго старался – все зря. Пять лет учебы, опыт резьбы по фасадам, по наличникам. Мой дед. Он понимал много такого, чего не понимаю я.
ИРИНА. Злишься?
АНДРЕЙ. Не та нога. Когда встаешь, не та нога. Вот основная причина.
ИРИНА. Понятно. То есть, ты сюда ехал превзойти своего деда. Он дом сам этот срубил, ворота ставил, калитку?
АНДРЕЙ. Мастерскую в комнате, где ты сейчас для себя, журавль у колодца, и столики, и деревянные скобы, и порожки. Все, что здесь, абсолютно все. И я ничего не видел. Он творил руками, он дышал, он резал, пилил, строгал, шлифовал, отставлял, сомневался, и заново, и опять, и опять, и опять, и опять. Я не тщеславный, бабушке обещал освоить его ремесло, его труд. Чтобы оно не пропало, не утекло сквозь почву, не забылось, не погибло. Не погибло полностью, хотя бы вполовину. В России много менеджеров, много
специалистов по маркетингу, рекрутеров, имиджмейкеров, пиарщиков и SMM-щиков. Но почему так мало столяров, кузнецов и краснодеревщиков? Профессии не нужны, и те, кто занимались ими, тоже не нужны. Никому не нужны. Совершенно не нужны. Никогда, и никогда, и никогда не нужны. Вот что меня съедает. Дед умер от инфаркта, а я, его внук, которым он гордился, которого он водил на уток полюбоваться, не продолжу его дело, не стану его проводником. И погибнет этот маленький город, и остановятся эти дымовые трубы, и дым, белый бархатный дым, он не устелется больше по направлению ветра и по вертикали. Его жителям нечем будет промышлять, кормить себя и свои семьи. Те, кто помоложе, следуют по моему пути, и уже последовали, и еще, и еще, и еще. Они залезут в вагон на железнодорожной станции, крохотной станции с одной лавочкой и одним фонарем, и одним полицейским, уедут в Москву, в Санкт-Петербург, в Московскую область, в Калугу и Владимир. И никто сюда не вернется, никто не протянет городку руку, не обнимет его и не поддержит. Приеду только я, постою на пороге родного дома, посмотрю на гниющие балки, похлопаю по плечу, поглажу его бока, как гладят бока любимой собаки, старой-престарой, совсем на издыхании. И ничего. И никого. И никому.
ИРИНА. Прощайся.
АНДРЕЙ. Наступило время прощания. Вот что мы сделаем с домом: до конца приберем, даже от стружки, причешем, протрем его окошки-глаза, законопатим щели смолой. Ему отправляться в последний путь, мы проводим его достойно, скажем сочувственные слова, я скажу, не ты. Ты просто постоишь рядом, и ничего не нужно добавлять, совершенно ничего. Стой рядом, наверняка стой рядом, пока это важно и необходимо.

Свет гаснет, в полутьме позднего вечера появляется сгорбленная Вера Семеновна в комнатке с подругами. Андрей стоит напротив, холодный и отстраненный. 

АНДРЕЙ. Бабушка, через час поезд. На Москву. Последний.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Андрей, ты меня предал. Меня, ближе которой не было.
АНДРЕЙ. Я решил. Ничего нельзя поделать. И изменить ничего тоже нельзя.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Совесть куда денешь? Вопьется тебе в затылок пиявкой, почувствует тепло, пригреется, дождется своего. Разойдется, разыграется бурей, пробуравит каждую клеточку.
АНДРЕЙ. Остался только один час.

Женщины перешептываются между собой, голоса усиливаются, временами переходит на крик то одна, то другая, то третья. 

МИЛА ИГНАТЬЕВНА. Семеновна, он уедет. Не притворяется, совсем уедет.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. А я что? И пусть.
МИЛА ИГНАТЬЕВНА. Не останется, старость твою покоить не будет.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Знаю.
ИНГА САВВАТЕЕВНА. Не жалей. Нас никто не пожалеет.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Верно, Савватеевна, верно.
МИЛА ИГНАТЬЕВНА. Рехнулись вы, бабоньки. Внук родной в дорогу собрался, они масла подливают.
ИНГА САВВАТЕЕВНА. Змей это. С ядовитыми зубами.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Заслужила, выходит. Делаешь добро, делаешь…
ИНГА САВВАТЕЕВНА. А он укусить норовит.
МИЛА ИГНАТЬЕВНА. Парень как парень, что взять? Молод, ума не прижил толком.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Билет в кармане. Железнодорожный. И паспорт.
АНДРЕЙ. Бабушка, проводишь меня?
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Долгие проводы – лишние слезы.
АНДРЕЙ. У меня нет никого ближе.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Платки зря мочить.
АНДРЕЙ. Родня – ты только.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Поздно, ночью за околицу ни шагу.
АНДРЕЙ. Ну, пожалуйста. Для меня это важно.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Нет больше внука. Пропал – и с концами.
АНДРЕЙ. Ты же сама хотела! Ремесло – продолжать наше дело, встать за ним своим существом, укрепиться и прорасти корнями. Чтобы не оборвалась нить, чтобы была калитка, и резной узор на фасаде, и к тебе все так же приходили в гости. Не заброшенные развалины с гниющими балками. Нет! Чтобы был дом, наш дом.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Как мне весело! Как бы знал кто, как мне весело. Настроение – замечательное!
АНДРЕЙ. Я еду, бабушка. Уезжаю от тебя, чтобы тебя вспоминать. Поезд. Ровно через час.
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Песня. Подруженьки, спойте мою любимую.
АНДРЕЙ. Как же я? Я – твой внук! Не второй, не третий и не пятый, только один! Только один!
МИЛА ИГНАТЬЕВНА. Сурово ты с ним! Помягче бы!
ИНГА САВВАТЕЕВНА. В самый раз! Мягко стелют – жестко спать!
ВЕРА СЕМЕНОВНА. Песня.
ИНГА САВВАТЕЕВНА. «Из-за острова на стрежень…»
МИЛА ИГНАТЬЕВНА. «На простор речной волны…»
ВЕРА СЕМЕНОВНА. «Выплывают, выплывают раасписныяяяя Стеньки Разина челны!»
АНДРЕЙ. Бабушка! Моя бабушка!

Песня трех женщин сливается в унисон, в одну хоровую без конца. 

ХОР (поет). Стеньки Разина челны!
АНДРЕЙ. Я буду скучать. Правда, буду скучать по тебе.
ХОР (поет). И Стеньки Разина челны!
АНДРЕЙ. Мы не встретимся, никогда больше не встретимся. Никогда-никогда.
ХОР (попадает на самую высокую ноту, максимально громко). Стеньки Разина челны! Челны!


СЦЕНА 5 

Андрей стоит на берегу Онежского озера. Берег голый, каменный, вода холодная. Поздняя осень. 

АНДРЕЙ. Здравствуй, озеро. Ну, здравствуй. Здравствуй же! Тебе здравствовать долго, очень долго. И не будет меня, и не будет другого Андрея, и не будет моего замечательного городка. Но ты не перестанешь плескать волну, нет. Ты не моя бабушка, и вовсе не она, и нисколько даже не она. Поэтому я представлю, что ты – это она, и скажу, что думаю. Ты меня растила. Растила долго, отчаянно и безысходно. Не задавая никаких вопросов, не предъявляя счетов, верно, искренне, как умеешь только ты, и никто на свете. Как растят нас наши бабушки. Вычитывая в святцах, выискивая кусочек времени среди баночек с рассадой, среди миллиона забот, этот кусочек времени, которого у тебя не находилось. Но ты его нашла и накинула мне на плечи, завернула пряником в дорожку в наш лес, положила мне в руки зашитой рубашкой, и платочком, и банкой с вареньем. Это особое варенье – его не купить ни в каком супермаркете, с вишнями полного июля, который выстоял в моей кружке и пахнет соломой, парным молоком и неизвестно еще чем. Ты не досыпала ночей у постели, когда мне было плохо, когда я недомогал, кашлял, лежал с ознобом, просто не находил в себе сил встать и начать еще один день. Все пройдет, и это пройдет, и следующее за ним тоже. Ты не подозревала о существовании книги Экклезиаста, но цитировала его до запятой. Детство прошло, оно прошло, и очарование от нашего городка –растаяло в тумане. В легкой сизой дымке. Его не вернуть, его не сделать ярким, близким, таким, чтобы можно было потрогать и ощупать снова. Ты отдалялась от меня все дальше, и дальше, и дальше. Я не хотел этого, и чем больше я противился, тем больше ты отдалялась. Настал момент, когда я стал невыносимо далеко – как на том корявом рисунке. Случилось что-то важное, что-то определяющее. Я стал взрослым, у меня появились свои интересы, свои увлечения, свой мир. Мне хотелось, чтобы в этом мирке обязательно нашлось для тебя место, хотя бы самый маленький уголок. Но это оказался мир без бабушки, без ромашек в вазе, без вязаных носков, без серых юбок в колено и янтарных заколок для волос. В нем не нашлось места для вишневого варенья, не нашлось места для самого главного – для твоего взгляда. Ну, об этом не рассказать. Это можно только принять. И только когда ты – самый родной, и никого роднее. Ты, и никого. Озеро, ты замерзнешь. Скоро ты обязательно замерзнешь и покроешься коркой усталости и безразличия. Будет вовсе не достучаться до воды, до внутренней воды. А пока я протягиваю руку – пока можно. Вот она – моя рука. Я тебе рассказал все, что просилось, что меня беспокоило. Пальцы подмерзли, но я сжимаю их и машу в знак прощания. Прощания, когда навсегда. Прощания, когда уже не увидеться. Прощай, озеро. Прощай, неприветливое озеро.

Рядом с берегом срывается утка, и, курлыкая, уносится, пропадая за горизонтом. Андрей дует на руки, вынимает монету из кармана легкой куртки и бросает в воду. Он не верит, что еще раз сюда вернется, но бросает так – на всякий случай, на когда-нибудь. 


СЦЕНА 6 

Зима, вечернее время. Крохотная железнодорожная станция. Ни зданий, ни поселков, ни города, ни реки. Нелепый ларек с металлической крышей, уже закрытый на замок. Один фонарь, одна лавочка. Ничего больше. На лавочке сидит кружевница в теплой одежде, с ней накидки, скатерти, салфетки белые для продажи. Продажные ее товары сливаются с выпавшим снегом в одно белое полотно, в один сплошной фон. Андрей вышел на пять минут из поезда подышать воздухом. 

АНДРЕЙ. Здравствуйте. Это все ваше?
КРУЖЕВНИЦА. Мое. Сама связала. Вывязываю спицами – петли получаются более легкими и воздушными. Спицами, не коклюшками.
АНДРЕЙ. Торговать не боитесь?
КРУЖЕВНИЦА. Чего бояться?
АНДРЕЙ. Как чего? Железнодорожный перегон, темнота, пустырь.
КРУЖЕВНИЦА. Мне иначе не выжить. И сыну моему тоже.
АНДРЕЙ. Сколько ему?
КРУЖЕВНИЦА. Четыре.
АНДРЕЙ. А муж? Как же  ваш муж?
КРУЖЕВНИЦА. Объелся груш. (Смеется.) Бросил он нас. Нашел любовницу помоложе и бросил.
АНДРЕЙ. Много получается по деньгам?
КРУЖЕВНИЦА. Деньги? Ты про деньги? Получается масло и хлеб. Курица из магазина, творожок и печенье. Если остается, булочки беру. Когда разбогатею, игрушку ребенку.
АНДРЕЙ. Салфетку. Я куплю у вас салфетку.
КРУЖЕВНИЦА. Зачем? Ты уверен, что тебе это надо?
АНДРЕЙ. Уверен. Давайте, давайте. Я куплю.
КРУЖЕВНИЦА. Редко просто берут. Тем более мужчины. Время сейчас –людям не до салфеток. Не модно, некрасиво, неприбыльно. Молодой человек, оно тебе надо?
АНДРЕЙ. Оно мне надо. Давайте, оплачу. Деньги есть, не переживайте вы.
КРУЖЕВНИЦА. Я о другом. Зачем тебе? Лезу, конечно, не в свое дело, да очень уж любопытно.
АНДРЕЙ. Вашему сыну четыре?
КРУЖЕВНИЦА. Четыре.
АНДРЕЙ. Это я, я и есть ваш ребенок. И мне четыре года. И отец меня бросил, понимаете?
КРУЖЕВНИЦА. А мама?
АНДРЕЙ. А мама вязала салфетки и скатерти, вязала спицами, не коклюшками. А когда меня рожала, умерла в горячке. Мне снова четыре, я на коленях у бабушки, бабушка читает сказки. Тепло от русской печи, скрипят следы на стуже за окном. Мороз рисует узоры на стекле – затейливые, волшебные, с кружками и завитками.
КРУЖЕВНИЦА. Держи. (Протягивает Андрею вязаную салфетку.)
АНДРЕЙ. Давайте, сколько вам должен?
КРУЖЕВНИЦА. Нисколько. Бери.
АНДРЕЙ. Я так не возьму. Деньги. Сколько надо?
КРУЖЕВНИЦА. Нисколько. Ничего. Я по-родственному. От души. Я – мать, мать ребенка, которому четыре года. Я понимаю.

Кружевница мягко, очень по-доброму, даже нежно дает Андрею салфетку. Андрей смотрит на нее удивленно, не может сказать ни слова. 

КРУЖЕВНИЦА. Это мама, мама твоя передала.

Андрей кивает утвердительно, еще раз смотрит на кружевницу, берет салфетку, прячет за пазуху. Идет неторопливо на полустанок, не оборачиваясь. Отчего-то ему становится так спокойно, будто кто-то очень близкий, тот, ближе которого нет на свете, принял его и погладил по голове. 

Идет снег, идет беспрерывный снег.







_________________________________________

Об авторе:  АНДРЕЙ БИКЕТОВ 

Поэт, эссеист, переводчик, драматург. Родился в 1985 году в городе Невинномысск Ставропольского края. Образование – неоконченное высшее (Северо-Кавказский государственный технологический университет). Писать пьесы начал в 2012 году. В 2013 году стал победителем конкурса драматургии «Литодрама» с пьесой «Согласно тропарю», с ней же вошел в шорт-лист конкурса драматургии «Евразия» – 2014. В 2013 году вошел в шорт-лист конкурса драматургов «Евразия» и «Конкурс Конкурсов» (Золотая маска) с пьесой «Молдаванин». Пьеса для детей «Нуми-Торум создает Землю» попала в шорт-листы конкурсов «Евразия» и «Литодрама» в 2019 году. Пьеса «Антихайп» вошла в клубную программу фестиваля «Любимовка» в 2019 году. Пьеса «Тяпкинский большой драматический театр» стала лауреатом конкурса драматургии «Смех сквозь слезы» Гильдии драматургов России 2020 года.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
704
Опубликовано 16 янв 2021

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ