Виктор Алексеев. В РАЮ НАЙДЁТСЯ МЕСТО ДЛЯ КАЖДОГО

Редактор: Кристина Кармалита


(пьеса)



От автора: Всё, что вы хотели знать о загробной жизни, но боялись спросить.

Действующие лица:

РУКАВИШНИКОВ - 36 лет
СОСЛУЖИВЕЦ РУКАВИШНИКОВА
ВОДИТЕЛЬ
ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНИК
ГОЛОС В ГРОМКОГОВОРИТЕЛЕ
ПРОВОДНИК
ГОЛОСА В ВАГОНЕ, В БАРАКЕ, НА ЛЕСОПИЛКЕ, НА ТРАССЕ
КРИВОШЕЕВ - 77 лет
ВАЛЕРА - 22 года
ИНСПЕКТОР
ЧИНОВНИК
РАБОЧИЕ ЛЕСОПИЛКИ
СТОРОЖ
МАСТЕР
МАРКОВ - 32 года
БЕСПАЛОВ - 30 лет
ПТИЦЫН - 48 лет
ДИРЕКТОР
1-ЫЙ ЭКОНОМИСТ
2-ОЙ ЭКОНОМИСТ
ЧЁРТ
ПОВАР
ДОЗОРНЫЙ
ЛИЧНАЯ ОХРАНА БОГА
СЕКРЕТАРЬ БОГА
БОГ
ОХРАННИКИ
МАЛЬЧИШКА
САНИТАРЫ
ОФИЦЕР
СОЛДАТЫ



1 ЧАСТЬ


1 ЭПИЗОД

Рукавишников просыпается на вокзальной скамейке. Трёт спросонья глаза, вытирает рот. Оглядывается по сторонам, пытается узнать место, в котором проснулся. Мимо проходит человек в форме железнодорожника. Рукавишников встаёт и направляется к нему.

РУКАВИШНИКОВ. Извините. Подскажите, пожалуйста, какой это вокзал? И что за город? Вы не подумайте, я не пьяный. Просто какое-то затмение нашло. Ничего не помню.
ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНИК (смотрит на часы). Вы бы поспешили, ваш поезд вот-вот отойдёт. Минут десять осталось до отправления.
РУКАВИШНИКОВ. Ничего не понимаю, какой ещё поезд?
ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНИК. Взгляните на свой билет. Он у вас из переднего кармана торчит. Там должно быть всё написано.

Рукавишников замечает билет, достаёт его, читает.

РУКАВИШНИКОВ. Тут написано, что мне нужно ехать до сортировки.
ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНИК. Раз написано, нужно ехать. И лучше не опаздывать.

Рукавишников хочет спросить его ещё о чём-то, но тут раздаётся голос в громкоговорителе.

ГОЛОС В ГРОМКОГОВОРИТЕЛЕ. Поезд до сортировки отправляется с четвёртого пути. Просим всех пассажиров занять свои места.
ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНИК. Бегите на четвёртый путь, а то опоздаете.
РУКАВИШНИКОВ. Послушайте...
ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНИК (перебивает). Нет, это вы послушайте: не успеете, никто ради вас одного состав задерживать не станет. И придётся вам ждать следующего поезда, а он может набраться не сегодня и даже не завтра. Вы можете проторчать здесь месяц. Скорее, скорее же, не успеете.

Железнодорожник подталкивает Рукавишникова в направлении четвёртого пути.

РУКАВИШНИКОВ. Ладно, спрошу у проводника, может, он лучше объяснит, что всё это значит.

Рукавишников идёт в указанном направлении.

 
2 ЭПИЗОД

Перрон. Стоя у входа в тамбур, проводник проверяет билеты. Подходит Рукавишников, протягивает проводнику свой билет.

РУКАВИШНИКОВ.Скажите, пожалуйста, куда идёт этот поезд? Мне сказали, что я должен обязательно на него попасть, только не объяснили, зачем? Может, вы мне растолкуете, что здесь происходит?
ПРОВОДНИК. Всё просто, вы умерли и теперь направляетесь в отдел сортировки умерших граждан.

У Рукавишникова подкосились ноги, он чуть присел.

РУКАВИШНИКОВ. Как умер?
ПРОВОДНИК. Как все умирают. Проходите, не задерживайте. Вас только ждём. Весь плацкарт забит, все как селёдки в бочке, а вы ещё тянете.
РУКАВИШНИКОВ (растерянно, будто не отдавая себе отчёт в заданном вопросе). Плацкарт? А в купе нет билетов?
ПРОВОДНИК. О купе нужно было при жизни беспокоиться, у батюшек бронировать.
РУКАВИШНИКОВ. И что, спальные вагоны тоже бронируются?
ПРОВОДНИК. Конечно, только за другие пожертвования. (Смотрит на часы.) Так, проходите скорее. Ну же, поднимайтесь! Вы или едите сейчас, или будете месяц здесь околачиваться. Выбирайте.

Рукавишников поднимается по ступенькам.

ПРОВОДНИК. Вот и славно.

Проводник поднимает ступеньки, поезд отправляется.


3 ЭПИЗОД

Забитый мужчинами плацкартный вагон. В крайнем купе, у выхода сидят Рукавишников и Кривошеев. Рядом с Кривошеевым лежит чемодан.

КРИВОШЕЕВ (после долгой паузы). Едем, значит?
РУКАВИШНИКОВ (глядя в окно, за которым ровное снежное пространство). Да, едем.
КРИВОШЕЕВ (помолчав). Скажите, вы тоже умерли?
РУКАВИШНИКОВ. Выходит, что так. Здесь ведь одни покойники собрались.
КРИВОШЕЕВ. Да, да, конечно, глупый вопрос. Просто всё это так... буднично, что ли. Как будто еду к дочери в Красноярск. Понимаете? Нет, я, конечно, не ждал здесь ангелов с трубами, но всё-таки полагал, что это пройдёт как-то иначе. И уж точно я не думал, что останусь при своём физическом теле. Удивительно, кожа совершенно та же и близорукость никуда не делась. Я даже чувствую боль – утром надел новые туфли, а они ужасно жмут, просто невыносимо.
РУКАВИШНИКОВ. Я думаю, это временно. Пока не приедем. А там со всех снимут кожу.
КРИВОШЕЕВ. Очень на это надеюсь. Не хотелось бы войту в новую жизнь этакой развалиной.
РУКАВИШНИКОВ. А вы, я смотрю, оптимистично настроены. Думаете о том, как войти, а не о том, как бы улизнуть.
КРИВОШЕЕВ. Если честно, этим днём я жил последние семь лет. Со дня смерти супруги.
РУКАВИШНИКОВ (присматривается к Кривошееву). Слушайте, вы случаем не работали в бухгалтерии ВостСибПрома? Мне как будто знакомо ваше лицо.
КРИВОШЕЕВ. Да, работал. До самой пенсии. И ещё потом шесть лет.
РУКАВИШНИКОВ. Точно, там я вас и видел. Я подписывал у вас доверенности. Давно, правда, лет десять назад. Кирилл Рукавишников, помните такого?
КРИВОШЕЕВ. Да-да-да, припоминаю. Поверка приборов, – вы их забирали из метрологии.
РУКАВИШНИКОВ. Так точно. Напомните, пожалуйста, как вас зовут?
КРИВОШЕЕВ. Кривошеев, Иван Яковлевич. А куда вы потом делись? Перестали к нам заходить.
РУКАВИШНИКОВ.  Пошёл на повышение.
КРИВОШЕЕВ. Надо же, какие неожиданные случаются встречи. Ведь нам бы следовало разминуться. Лет этак на сорок. Простите за неуместный вопрос, но как вас угораздило? Вы же ещё так молоды?
РУКАВИШНИКОВ. По глупости и невнимательности. Меня, похоже, сбили на пешеходном переходе. Разговаривал по телефону, отвлёкся и не смотрел по сторонам. В общем-то, заурядная история. А что случилось с вами?
КРИВОШЕЕВ. В моём возрасте случаются в основном болезни. Сердце. Я ещё утром почувствовал недомогание, а к вечеру уже всё, умер. Так сказать, отлетел. Хотя здесь больше подойдёт, отъехал.
РУКАВИШНИКОВ. Удивительно, что вы так легко об этом говорите. Будто и не жалеете ни о чём, ничего не боитесь.
КРИВОШЕЕВ. Так ведь я и вправду ни о чём не жалею. Знаете, у меня здесь жена. Мы не виделись семь лет! Дети, внуки – это всё замечательно, но моя Аня... я очень по ней скучаю. И хочу поскорее с ней встретиться. Как мальчишка, школьник, ей богу. Даже как-то неловко: пожилой человек и такое нетерпение. Но надо прожить с женой без малого пятьдесят лет, ничего не растерять, а только приобрести, тогда только и можно понять. Простите, я к вам пристаю с разговорами, рассказываю о жене, о детях, а у вас, наверное, у самого на земле осталась семья.
РУКАВИШНИКОВ. Нет, ни жены, ни детей, никого. Как-то не сложилось. То ли женщины не нашлось подходящей, то ли я сам никому не подхожу, не знаю. Были, конечно, девушки, но все мои романы, как правило, быстро сходили на нет.
КРИВОШЕЕВ. И вам не скучно одному?
РУКАВИШНИКОВ. Бывает, и даже довольно часто. Но не потому, что я один. А просто время такое, что ли, скучное. Жизнь вокруг стала похожа на кисель. Ни крестовых походов, ни великих открытий, ничего. Даже идейных революционеров и тех не осталось, все продажные.
КРИВОШЕЕВ. По-моему, вы смотрите на всё слишком глобально. Бороться со скукой можно ведь не только крестовыми походами. Глупо лечить насморк лекарствами от рака.
РУКАВИШНИКОВ. Не скажите, в мире, где ничто не задерживает взгляд дольше, чем на две минуты, нужны сильные средства. Если бы меня забрали, скажем, из окопа, – ух, какой бы я сейчас был наэлектризованный. Из меня вера сочилась бы, как пот. Я бы не ехал сейчас в плацкарте, меня, как снаряд, выкинуло бы по лучу света прямо на небо. Но мне не повезло, я умер, переходя дорогу. И знаете, что я вам скажу? Я не верю в Бога. Смешно, не правда ли? Меня сбила машина, я умер и отправился к Нему на Суд, а всё равно не верю. Или точнее: я не то, чтобы не верю, я скорее не чувствую Его. Не чувствую, что Он реален. Да и этот поезд не навевает религиозных чувств. Очень хочется принять душ – вот единственное чувство, которое я сейчас испытываю. Настоящий сын своего века. Мы стали мясом, вот что. Не удивительно, что никто не хочет оставить своё тело дома. Все едут в загробную жизнь в своих природных костюмах.
КРИВОШЕЕВ. Ну что-то вы совсем раскисли.
РУКАВИШНИКОВ. Есть от чего. Я не горячий и не холодный. Не добрый и не злой, а только раздражительный. Что я там буду делать? Куда меня отправят? Я не уверен, что заслуживаю рая. Но и такой вины, чтобы отправиться в ад, я за собой тоже не чувствую. Чего мне ждать? Какого подвоха?

В этот момент раздаются крики, звуки ударов. По вагону катится плотный людской шар – несколько человек бьют одного. Все вместе они протискиваются к тамбуру. В тамбуре открывается боковая дверь, в вагон врывается ветер, который несёт редкие снежинки. Раздаётся короткий крик. Хлопает дверь, снежинки оседают на пол. Люди расходятся по своим местам. Из тамбура выходит Валера.

РУКАВИШНИКОВ (Валере). Извини, это что такое было?
ВАЛЕРА (отмахивается). Даа, педика одного ссадили.
КРИВОШЕЕВ. На ходу?
ВАЛЕРА. Ну да. На хер он здесь такой нужен. Пусть катит в свою Европу. Там таких любят. (Рукавишникову.) Есть сигарета? В смысле, угостите.

Рукавишников достаёт пачку сигарет, протягивает Валере, тот вытягивает из неё две сигареты.

ВАЛЕРА. Благодарю. Возьму парочку, чтобы два раза не подходить.
РУКАВИШНИКОВ. Бери.
ВАЛЕРА. Люблю нежадных. (Протягивает Рукавишникову руку.) Валера.
РУКАВИШНИКОВ. Кирилл. (Пожимает протянутую руку.) Резко вы с ним. А ведь он, кажется, никого не убил, не ограбил.

Валера присаживается рядом с Кривошеевым.

ВАЛЕРА. И что? Он же педик. Если тебя сделали мужиком, так им и будь. Нечего к другим мужикам в ширинки лазить. (Кривошееву.) Правильно я говорю, отец?
РУКАВИШНИКОВ. Ну и что, что педик. Человек же, не собака. Чайковский тоже из этой братии был. Что, его тоже надо было с поезда сбросить?
ВАЛЕРА. Чайковский, еврей, что ли? Не люблю евреев, они хитрые. А вообще, сейчас-то что лясы точить? Надо было встать, заступиться за него, если он вам так понравился. Не встали же. А теперь поздно, поезд-то ушёл. Возьму ещё парочку, ребят угощу. А то мы там вообще без сигарет сидим. Уши вянут.

Рукавишников протягивает Валере пачку, тот достаёт из неё одним движением несколько сигарет, убирает их в карман.

ВАЛЕРА (встаёт). Ладно, пойду, порадую пацанов. (Показывает в дальний конец вагона рукой.) О! ещё одного педика поймали! Ох, щас ему влетит!

Рукавишников и Кривошеев поворачивают головы в сторону, куда показывает Валера, но там ничего не происходит. В это время Валера незаметно уходит, прихватив с собою чемодан Кривошеева.

РУКАВИШНИКОВ (поворачивается к Кривошееву). Пошутил, видимо. (Пауза.) Вот ведь фрукт! И такая зараза повсюду.

Кривошеев кладёт руку на сиденье подле себя, пытается что-то нащупать, оглядывается, начинает что-то искать.

КРИВОШЕЕВ. Скажите, вы не видели моего чемодана? Я его, кажется, никуда не убирал, он лежал рядом со мной, а теперь его нет. Куда он подевался? Ничего не понимаю. Не могли же его украсть. Или могли? Неужели украли? Здесь! В этом поезде! Мы едем на Суд, и при этом кто-то ворует чемодан, что это? Как такое вообще возможно! Да неужели у нас вообще ни о чём не думают, ничего не боятся!
РУКАВИШНИКОВ. Да уж, на ходу подмётки режут. Это, наверное, тот мальчишка стащил, как его там, Валера. Сейчас я его поищу, а вы посидите здесь.

Рукавишников ищет Валеру в вагоне, заглядывает в соседние вагоны. Не найдя возвращается.

РУКАВИШНИКОВ. Спрятался где-то паскудник! В чемодане было что-нибудь ценное?
КРИВОШЕЕВ. Для него, нет. Фотографии, письма, дневники – вся моя жизнь на бумаге.
РУКАВИШНИКОВ. Как же вы смогли взять с собой чемодан сюда, на этот поезд?
КРИВОШЕЕВ (всё ещё поражённый). Я ещё с утра почувствовал себя плохо. Подумал, надо приготовиться: побрился, оделся в чистое бельё, собрал вещи, стал ждать. (Пауза.) Там вся моя жизнь, в этом чемодане, все мои воспоминания. Там мои дети, внуки, ещё маленькие, такие, какими я их уже никогда не увижу. А главное, там моя жена, там вся наша жизнь. Когда её не стало, я только этими вещами и жил. Господи, как же мне всё это надоело! (Рукавишников от неожиданности отшатывается.) Эта постоянная настороженность, ожидание, что вот сейчас тебя обманут, ударят или обзовут. Это когда-нибудь закончится или нет? Я думал, умру, попаду в рай, – ведь я не подличал, не воровал, никого не предал, я прожил тихую жизнь, – я попаду в рай и больше никогда не увижу этих мерзких рож. Я надеялся, что у меня больше не украдут ни одной вещи. И вот! Здесь, в этом поезде, у меня стащили чемодан! Что это? Как такое вообще возможно?
РУКАВИШНИКОВ. Успокойтесь, всё будет хорошо. Мы скоро приедем, и там во всём разберутся. Я даже уверен, там найдут ваш чемодан и вернут вам его в целости и сохранности, а этого подонка накажут. Не расстраивайтесь, мы же не на земле, здесь ничего не должно сходить с рук.
КРИВОШЕЕВ. Не знаю. Я уже ни в чём не уверен.

Поезд даёт свисток.

РУКАВИШНИКОВ. Кажется, подъезжаем. Поезд сбавляет ход.

Входит проводник.

ПРОВОДНИК. Прибыли. Выходим, выходим, не толкаемся. Давку не создаём. Вещи не забываем.

Пассажиры покидают вагон.

 

2 ЧАСТЬ


1 ЭПИЗОД

Выкрашенный светло-коричневой краской коридор. Высокие потолки. Полное отсутствие окон и вентиляции. Огромная очередь в кабинет постановки умерших граждан на учет. В очереди стоят одни мужчины. Слышны недовольные голоса: «Душно!», «Почему так долго?», «Хоть бы проветрили как-нибудь, дышать невозможно!», «А ты не дыши!», «Эй! куда лезешь без очереди!», «Да я за этим парнем занимал, покурить просто выходил!», «Ты мне давай тут на уши не приседай – чеши в конец очереди, пока по шее не получил!». Рукавишников  стоит позади Кривошеева, поддерживает его под локоть. Кривошеев заметно устал.

КРИВОШЕЕВ. Как же здесь душно! И ужасно хочется пить.
РУКАВИШНИКОВ. Потерпите, перед вами всего два человека осталось.
КРИВОШЕЕВ. Как же долго они принимают. На одного человека уходит не меньше часа. Сколько мы уже здесь? Мне кажется часов девять, десять. А может, и все двенадцать.
РУКАВИШНИКОВ. Потерпите ещё немного, скоро всё закончится.
КРИВОШЕЕВ. Вы заметили, в нашей очереди – одни мужчины. И в поезде с нами ехали тоже одни мужчины. А где женщины? Мы что, приехали сюда разными поездами и теперь разными очередями стоим на регистрацию?
РУКАВИШНИКОВ. Не знаю, видимо такие порядки.
КРИВОШЕЕВ. Странные порядки, вам не кажется? Я так уже хочу её увидеть! Семь лет, семь лет, будто целая вечность прошла. Без неё всё какое-то тусклое, будто цветное зрение сменилось на чёрно-белое: сплошные градации серого вокруг и ни одной яркой запятой.

В этот момент из кабинета выходит женщина-инспектор. Она закрывает дверь в кабинет на ключ. В руках у неё кружка, через край которой перекинута ниточка с чайным ярлычком.

ГОЛОС ИЗ ОЧЕРЕДИ. А что, приём окончен?
ИНСПЕКТОР. Перерыв на полчаса.
ДРУГОЙ ГОЛОС ИЗ ОЧЕРЕДИ. Да сколько можно-то! И так уже, сколько ждём! Что, нельзя в двух кабинетах принимать?
ИНСПЕКТОР. Это не ко мне. Есть претензии, пишите на имя директора.
ДРУГОЙ ГОЛОС ИЗ ОЧЕРЕДИ. Безобразие! Как к скотине относятся.

Инспектор проходит мимо Кривошеева.

КРИВОШЕЕВ. Скажите, а нельзя как-то быстрее всё это оформить? Мне очень нужно увидеть жену – я не видел её семь лет.
ИНСПЕКТОР. Мужчина, успокойтесь. Встретиться с женой у вас всё равно не получится. Так что, можете не торопиться.
КРИВОШЕЕВ. Как не получится? Она же моя жена! Вы что, не дадите мне увидеться с собственной женой?
ИНСПЕКТОР. Я всё понимаю, жена, соскучились, но у нас мужчины, женщины и дети живут в разных секторах. Приказ за номером девятьсот семьдесят четыре. Ничем не могу вам помочь.
КРИВОШЕЕВ. Я не понимаю. Что это значит, в разных секторах?
ИНСПЕКТОР. Очень просто, мужчины живут в одном секторе, женщины в другом, и никак не пересекаются. Что тут не понятного?
КРИВОШЕЕВ. Я ничего не хочу знать! И понимать ничего не хочу! Мне нужно увидеться с женой! Где она? Пустите меня к моей жене! Я имею право её увидеть, мы стояли под венцом! Слышите, под венцом! Она моя жена перед Господом Богом, и вы не имеете права не пустить меня к ней!
ИНСПЕКТОР. Охрана, охрана! Успокойте мужчину, у него нервный припадок.
КРИВОШЕЕВ. У меня нет нервного припадка! У меня припадок злости против ваших идиотских, преступных порядков! Покажите мне того, кто их придумал! Я хочу плюнуть этому скоту в глаза!

Из боковой двери выходят два дюжих молодца в форме охранников и скручивают Кривошеева. Рукавишников пытается его защитить, но его оттесняют.

КРИВОШЕЕВ. Отпустите меня! Сволочи! Подонки! Отпустите, иначе я разнесу всю эту вашу богадельню к чёртовой матери!
РУКАВИШНИКОВ. Он же старик! Вы что, совсем озверели? Кто вы тут, ангелы или черти?

Кривошеева уводят.

ИНСПЕКТОР. Молодой человек, здесь нет ни тех, ни других. Мы здесь на таких же правах, что и вы. И у всех у нас тоже есть родственники. Думаете, я не хочу повидаться с мужем и сыном? Очень хочу. Но они прошли через другого инспектора, а мне об этом никто даже слова не сказал. Я узнала об этом из месячного отчёта, причём случайно. Встаньте в очередь, и прекратите митинг. Иначе вас тоже выведут.

Инспектор уходит. Очередь гудит, но не возмущается.
 

2 ЭПИЗОД

Небольшой кабинет, выкрашенный такой же коричневой краской, что и коридор. За столом сидит женщина-инспектор. Лицо усталое и безразличное. На столе лежат стопки личных дел умерших. Рукавишников сидит на стуле.

ИНСПЕКТОР. Фамилия, имя, отчество?
РУКАВИШНИКОВ. Рукавишников, Кирилл Владимирович.
ИНСПЕКТОР. Год рождения?
РУКАВИШНИКОВ. Восемьдесят восьмой.
ИНСПЕКТОР. Полностью.
РУКАВИШНИКОВ. Тысяча девятьсот восемьдесят восьмой.
ИНСПЕКТОР. Смерть насильственная?
РУКАВИШНИКОВ. Меня вроде как машина сбила.
ИНСПЕКТОР. Отвечайте коротко.
РУКАВИШНИКОВ. Да, насильственная.

Инспектор роется в документах, ищет нужную папку.

РУКАВИШНИКОВ. Можно поинтересоваться, что с Иваном Яковлевичем?
ИНСПЕКТОР (не поднимая глаз). С кем?
РУКАВИШНИКОВ. С Иваном Яковлевичем Кривошеевым? Тем стариком, которого скрутили тут ваши архаровцы.
ИНСПЕКТОР. Ничего, отпоили валерьянкой, проверили документы. Оказался положительным человеком. Сейчас в раю.
РУКАВИШНИКОВ. Один? Без жены?
ИНСПЕКТОР. Мужчина, здесь не справочное бюро. Родились двенадцатого мая?
РУКАВИШНИКОВ. Да.

Инспектор достаёт нужную папку, сверяет лицо Рукавишникова с фотографией.

ИНСПЕКТОР (пролистывает папку, попутно заполняя анкету). В четырнадцать лет украли магнитолу. До этого не привлекались?
РУКАВИШНИКОВ. Тогда все мальчишки страдали воровской романтикой. Время было такое.
ИНСПЕКТОР. Отвечайте на поставленный вопрос.
РУКАВИШНИКОВ. Нет, ничего такого до четырнадцати лет я не делал.
ИНСПЕКТОР. В двадцать лет уговорили забеременевшую от вас девушку сделать аборт.
РУКАВИШНИКОВ. Так ведь мы сами были ещё детьми. Ни образования, ни профессии. Всего третий курс.
ИНСПЕКТОР. Давайте без комментариев. Вы знали, что после аборта ваша девушка стала бесплодной?
РУКАВИШНИКОВ. Нет. Мы какое-то время ещё встречались, но потом поссорились и расстались. Больше я её не видел.
ИНСПЕКТОР. Значит, состоянием её здоровья вы не интересовались?
РУКАВИШНИКОВ. Нет. Я и не думал, что могут быть такие последствия.

Звонит телефон. Инспектор снимает трубку.

ИНСПЕКТОР. Да... Да... Я ей всё отдала, пусть посмотрит у себя в столе... Нет, этот прошёл через другого инспектора... Через Тамару... Хорошо, передам. (Кладёт трубку, продолжает изучать личное дело Рукавишникова.) А что вы делали в ноябре две тысячи шестнадцатого года?
РУКАВИШНИКОВ. Не помню. Столько времени прошло.

Инспектор встаёт из-за стола. Подходит к одному из шкафов, долго перебирает папки, ищет нужный документ. Наконец находит. Садится за стол, записывает что-то в анкету.

ИНСПЕКТОР. У вас ведь был попугай?
РУКАВИШНИКОВ. Какой ещё попугай?
ИНСПЕКТОР. Волнистый. По кличке Кеша.
РУКАВИШНИКОВ. Нет, никакого попугая у меня никогда не было.
ИНСПЕКТОР. Значит, не вы.

Инспектор что-то правит в анкете. Встаёт из-за стола. Подходит к шкафу, снова перебирает папки. Находит нужный документ. 

ИНСПЕКТОР. В Таиланд летали?
РУКАВИШНИКОВ. В ноябре шестнадцатого? Да, действительно, летал.
ИНСПЕКТОР. Могли бы сразу вспомнить.
РУКАВИШНИКОВ. Да как-то совсем вылетело из головы. Столько всяких событий.

Инспектор садится за стол, записывает что-то в анкету. Продолжает изучать дело Рукавишникова.

ИНСПЕКТОР. С родителями не общаетесь?
РУКАВИШНИКОВ. Отец от нас ушёл, а у мамы сложный характер.

Снова звонит телефон. Инспектор снимает трубку.

ИНСПЕКТОР. Да... Нет, не забирала. Пусть лучше ищет... Не знаю. (Кладёт трубку, подаёт Рукавишникову анкету.) Распишитесь здесь.

Рукавишников наскоро пробегает глазами анкету, расписывается. Инспектор берёт направление, что-то записывает в него. Закончив, вручает Рукавишникову.

ИНСПЕКТОР. Ваше направление.
РУКАВИШНИКОВ. И куда меня?
ИНСПЕКТОР. В ад.
РУКАВИШНИКОВ. Подождите! Как же так? В ад? Всё-таки в ад?
ИНСПЕКТОР. Да.
РУКАВИШНИКОВ. Нет, тут какая-то ошибка! Я же никого не убил, не ограбил, за что меня в ад?
ИНСПЕКТОР. Мужчина, приём окончен. Выйдите и позовите следующего.
РУКАВИШНИКОВ. Подождите, ну дайте объяснить!
ИНСПЕКТОР. Ой, не надо мне ничего объяснять. Если вас не устраивает принятое относительно вас решение, пожалуйста, подавайте протест. Только это надо сделать в течение трёх ближайших дней. А сейчас выйдите и позовите следующего.
РУКАВИШНИКОВ. Но...
ИНСПЕКТОР. Никаких «но». Вы или сами выйдите, или я вызову охрану и вас выведут силой. Ну?
РУКАВИШНИКОВ. Я подам протест.
ИНСПЕКТОР. Пожалуйста. Ваше право.

Рукавишников хочет что-то сказать, но, в конце концов, молча выходит из кабинета.

ИНСПЕКТОР (кричит в открытую дверь). Входите!

В кабинет инспектора входит следующий посетитель. Здоровается.

ИНСПЕКТОР. Фамилия, имя, отчество?


3 ЭПИЗОД

Рукавишников стоит перед дверью с табличкой «Ад». Никак не решится войти. К нему подходит чиновник, кладёт ему на плечо руку.

ЧИНОВНИК. Что, братишка, в ад отправляют?
РУКАВИШНИКОВ. Да.
ЧИНОВНИК. М-да, не повезло. (Наклоняет к нему голову.) Могу помочь.
РУКАВИШНИКОВ. Помочь? Чем?
ЧИНОВНИК. Достать нужное направление.
РУКАВИШНИКОВ. А что взамен?
ЧИНОВНИК. Молодец, соображаешь. Мне твоя авторучка понравилась. Золото, да? В аду-то она тебе всё равно не понадобится. Там кроссвордов не продают и судоку не печатают. Махнёмся?
РУКАВИШНИКОВ. Можно сначала посмотреть документы?
ЧИНОВНИК. Так значит, да? Я тебе, понимаешь, помочь хочу, а ты вон как. Не веришь, значит? В душу плюёшь? Ну ладно. Ну и катись тогда в ад. Сковородки горячие лизать, в котле вариться. Раз не понимаешь хорошего обращения.

Чиновник поворачивается, чтобы уйти. Рукавишников ловит его за руку.

РУКАВИШНИКОВ. Ладно, постой. (Достаёт из кармана авторучку.) Вот, держи.
ЧИНОВНИК. И часы снимай.
РУКАВИШНИКОВ. И часы?
ЧИНОВНИК. Да. В следующий раз будешь умнее.

Рукавишников отдаёт чиновнику часы и авторучку.

ЧИНОВНИК. На, держи. (Отдаёт Рукавишникову документы.) Да не свети ты ими! Это же подсудное дело! Подделка документов – соображаешь, что за это может быть? Ладно, теперь запоминай. Будут спрашивать, скажешь, что ты от Волосевича. Запомнил? От Волосевича. Так. (Смотрит на часы.) Твой грузовик отходит через десять минут. Беги, а то не успеешь.
РУКАВИШНИКОВ. Грузовик?
ЧИНОВНИК. Ну да. А ты что думал, специально для тебя лимузин подгонят? За авторучку-то! Знаешь куда идти?
РУКАВИШНИКОВ. Нет.
ЧИНОВНИК. Значит так. Смотри. Сейчас идёшь прямо по коридору, потом поворачиваешь налево. Дальше прямо, направо и до конца. Там будет такая же дверь, только с надписью «Рай». И запомни, ты от Волосевича!

Рукавишников уходит быстрым шагом.

ЧИНОВНИК (любуется авторучкой). А что, знатная вещица. (Вдруг спохватывается.) А вдруг не пишет? Отдал документы, а сам даже не проверил. И этот убежал. Не догонять же. Надо найти какую-нибудь бумажку, проверить. Вот чёрт! На каждом шагу надуть пытаются! Что за народ!

Чиновник уходит.

 

3 ЧАСТЬ


1 ЭПИЗОД

Солнечный день. Занесённое снегом поле. Длинный ряд деревянных бараков. На угол ближайшего барака мочится человек. Вдалеке виднеется лес – там слышится стук топоров. К одному из бараков подъезжает крытый грузовик, останавливается. Водитель грузовика выходит из кабины, откидывает задний борт. Из кузова на снег выпрыгивают люди в чёрных ватниках. Среди них Рукавишников. Он оглядывается по сторонам, прикрывая глаза от света рукой.

РУКАВИШНИКОВ (про себя). И это рай?! Да ну, нет. Быть такого не может. Похоже, я сел не в тот грузовик. И что теперь делать? Вот же чёрт!

Рукавишников видит проходящего мимо сторожа, подходит к нему.

РУКАВИШНИКОВ. Эй, послушайте! Что это за место?
СТОРОЖ. А ты не видишь? Рай.
РУКАВИШНИКОВ. Шутите, да?
СТОРОЖ. Да какие тут шутки. Отсмеялись своё, хватит.
РУКАВИШНИКОВ. Какой же это рай? Что вы мне тут рассказываете? Вон, грязь повсюду. И народ какой-то... не тот. Не для рая.
СТОРОЖ. Правильно, какие праведники, такой и рай. В аду вон последнюю котельную закрыли. Жарить-то некого, все здесь. Как так, спрашивается? Где все правонарушители, убийцы разные? Перевелись, что ли? Вот уж не поверю, что все вдруг святыми стали. Значит с документиками что-то не то. С таким продувным народом из любого места можно помойку сделать.
РУКАВИШНИКОВ. А вы здесь кто?
СТОРОЖ. Сторож.
РУКАВИШНИКОВ. Да ладно? В раю нужен сторож?
СТОРОЖ. А как же! Без сторожа вы здесь последнее растащите. По документам вы, может, и порядочные, но по рожам-то видно, что ворьё.

К группе новоприбывших подходит старший мастер участка.

МАСТЕР (новоприбывшим). Подойдите все ко мне.

Новоприбывшие становятся против мастера. Сторож уходит.

МАСТЕР. Здравствуйте. Я – старший мастер этого участка. Фамилия моя Зотов, зовут Евгением Васильевичем. Будете работать под моим началом. А сейчас пройдите в барак на инструктаж.

Чёрная толпа заходит в барак.
 

2 ЭПИЗОД

Барак. Ряды двуспальных коек, часть которых уже занята. В одном углу барака печка, в другом – бак с водой и кружка на цепочке. Мастер стоит посредине барака, новоприбывшие выстроились вокруг него, слушают.

МАСТЕР. Значит, так. Ужина сегодня не будет. Если у кого-то есть, чем перекусить, ешьте и ложитесь спать. У кого нет, ложитесь так. Завтра вас внесут в списки на паек, и вы начнёте получать трёхразовое питание. Кроме того, завтра вы выходите на работу. Работать будете на лесопилке. Рабочий день, как и полагается, восьмичасовой. Перерыв на обед с двенадцати до часу. Пять дней работаем, субботу, воскресенье отдыхаем. Вопросы?
МАРКОВ. Есть вопрос! Это вообще рай или колония? Здесь же, вроде как, отдыхать полагается, нет? От земных-то трудов?
МАСТЕР. Объясняю. Так как в последнее время участились случаи нарушения общественного порядка, было решено ввести обязательную трудовую повинность для всех граждан, проживающих в раю.  Это приказ за номером семьсот девять, если кому интересно.
МАРКОВ. А своими словами?
МАСТЕР. Давайте лучше вашими. Вам лоботрясам только дай побездельничать, вы тут живо шалман наведёте. Вы же не можете, как все культурные люди, книжку в руки взять, сесть, почитать. Обязательно напьётесь, а потом дебош устроите. Плавали, знаем.
РУКАВИШНИКОВ. Но не все же здесь такие!
МАСТЕР. Согласен, не все. Но подстраиваться мы вынуждены под большинство. А большинство такое, что сидеть, сложа руки, ему противопоказано. В вашем случае трудовой повинностью будет заготовка дров.
РУКАВИШНИКОВ. Тогда хотелось бы узнать. Раз уж мы здесь в качестве рабочей силы. Куда пойдут эти дрова?
МАСТЕР. Часть леса идёт на экспорт. Часть направляется в котельные нижнего сектора. В ад.
МАРКОВ. Шутишь! Чертям, что ли?
МАСТЕР. Да, чертям. А что вас так удивляет?
РУКАВИШНИКОВ. То есть вы хотите сказать, что на тех дровах, которые заготавливают в раю, в аду жарят людей? Так получается?
МАСТЕР. Да как вам сказать? Почти что нет. Сейчас в аду мало работы. Сказываются хорошие социальные условия там, на земле. Повышение среднего прожиточного минимума опять же влияет. Ну и школы, конечно же, помогают. Так сказать, куют здоровое поколение. Поэтому котельные сейчас активно перепрофилируют. Если кому интересно, на базе этих котельных открыта сеть саун. Пожалуйста, подавайте заявки. И если выбьетесь в передовики производства, получите месячный абонемент.
МАРКОВ. А девочки будут?
МАСТЕР. Нет, девочек не будет.
МАРКОВ. А какой смысл ходить в сауну без женского пола? Кто спинку-то потрёт?
МАСТЕР. Можете попросить соседа. Если, конечно, он не будет против. Ну а насчёт женского пола могу сказать одно. Забудьте. Вообще. Если чувствуете, что сами не справляетесь, идите в санчасть. Там вам выпишут дополнительную дозу брома.
МАРКОВ. Тоже приказ какой-нибудь есть?
МАСТЕР. Есть, конечно. Номер, правда, не помню. Но вы поймите главное, от смешанных обществ один разброд и шатание. Сами ведь знаете. Так что, всё это в ваших же интересах.
МАРКОВ. Нет, это не рай, это хрен знает что. На палочке. Ребята, не знаю, как вы, а я отсюда валю. Гражданин начальник, какие бумаги нужны на перевод?
МАСТЕР. И куда же ты хочешь перевестись? Из рая-то?
МАРКОВ. Давайте в ад. Вариантов-то всё равно больше нет. На землю же вы меня не отправите, да? Этим, вроде как, другая контора занимается.
МАСТЕР. И ты думаешь, в аду будет лучше?
МАРКОВ. А вдруг? Там и тесноты такой нет, и народ интереснее. Говорят, там Папа Римский живёт. И не один. Ещё и сауны вон открывают, вообще красота. Так, где подписывать-то, а?
МАСТЕР. Ты бы, парень, с такими вещами-то не шутил. Рай – это высшая привилегия. И если человек этой привилегией пренебрегает, значит, с ним что-то не в порядке. Тогда его нужно обследовать и, если потребуется, подвергнуть лечению. Короче, промыть мозги.
МАРКОВ. Это что же получается? Всех, кому здесь не нравится, отправляют в психушку, так что ли?
МАСТЕР. Именно. Так что, ребятки, учитесь получать удовольствие от общения с природой. Ну и от труда на свежем воздухе тоже. Ладно, с общими вопросами разобрались. Теперь о насущном. Сейчас вам надо будет выбрать старшего по бараку. Завтра утром мне нужна будет его фамилия, чтобы внести в списки.
РУКАВИШНИКОВ. Форма голосования тайная?
МАСТЕР. Ну к чему такие сложности? Назовёте несколько имён. За кого большего всего рук поднимется, тот и будет старшим. По старинке оно как-то лучше. Ладно, у меня всё. Если вопросов больше нет, я пойду.
МАРКОВ. Гражданин начальник, можно ещё вопросик? А вот если кто-нибудь, – ну вот, кто угодно, – уйдёт в побег, что тогда? Здесь же, вроде как, смертной казни нет. И срок не добавишь. Тоже в психушку отправите?
МАСТЕР. Пожалуйста, пусть идёт. Как уйдёт, так и вернётся. Потому что идти здесь некуда – кругом один рай. И вечная зима вдобавок. Ещё вопросы есть? Нет? Значит, всем всё ясно? Замечательно. Подъём завтра в шесть утра. Так что лучше вам сегодня лечь пораньше. Располагайтесь. Хотелось бы сказать, чувствуйте себя как дома, но думаю, не стоит. В общем, приятных снов, ребятки.

Мастер уходит. Новоприбывшие занимают свободные койко-места. Рукавишников садится на одну из свободных  коек. На соседней койке лежит Кривошеев. Не сразу, но Рукавишников замечает и узнаёт его.

РУКАВИШНИКОВ. Иван Яковлевич! А я думал, всё, не встречу вас больше. Когда вы приехали? Я не видел вас сегодня со всеми.
КРИВОШЕЕВ. Сегодня утром.
РУКАВИШНИКОВ (после паузы). Вид у вас что-то неважный. Как вы себя чувствуете?
КРИВОШЕЕВ. Как, как... паршиво.
РУКАВИШНИКОВ. Может за доктором сходить?
КРИВОШЕЕВ. Сходить за доктором! Да вы, батенька, оптимист. Так он и пошёл по баракам. А даже если бы и пошёл, зачем это? Это же рай, здесь люди не умирают. Они только мучаются без возможности разрешиться.
РУКАВИШНИКОВ. Переживаете из-за жены?
КРИВОШЕЕВ. Они мне сказали, что у меня больше нет жены... Значит, и меня здесь не будет.
РУКАВИШНИКОВ. Перестаньте! Вы что, уже сдались? Можно ведь написать какое-нибудь письмо, обратиться по инстанциям. Наверняка где-то есть лазейка. Можно, наконец, дать взятку.
КРИВОШЕЕВ. Взятку? О какой взятке вы говорите, а? Я – нищий! Я здесь такой же нищий, каким был там, на земле. Господи, ничего никогда не меняется! Там, на земле, если у тебя нет денег, тебя любая вещь унижает. Одежда – унижает. Обувь – унижает. А в какой-то момент даже собственное лицо начинает унижать – смотришь на него в зеркало и чувствуешь досаду. И здесь всё точно так же, нет денег – и тебя всё унижает, всё выдавливает, не даёт тебе жить. И никакой надежды. Никакой, совершенно.
РУКАВИШНИКОВ. Ну тогда взгляните на всё это с другой стороны.
КРИВОШЕЕВ. С какой? С какой ещё стороны мне на это взглянуть?
РУКАВИШНИКОВ. Но ведь у вас же есть дети, не одна жена. Кто у вас, дочери, сыновья?
КРИВОШЕЕВ. Дочь и сын.
РУКАВИШНИКОВ. Вот видите, сын! Рано или поздно он здесь появится, и ему, возможно, понадобится ваша помощь. Вам нужно быть готовым к этой встрече. Но для начала вы должны подняться, смириться с происходящим и жить дальше.
КРИВОШЕЕВ. Да-да, конечно, вы правы, дети это очень важно. Для остальных. Но для меня моя Аня – это моё всё. Всё, что у меня есть. И всё, что мне нужно. Я люблю её больше всех, больше детей, внуков, родителей. Клянусь, я бы покончил с собой, когда она умерла. Только бы пойти вслед за нею. Но тогда меня бы не пустили в рай. А я знал, что никуда, кроме рая, её не отправят. Такая это была женщина. И мне нужно было, во что бы то ни стало, попасть туда же. Я ставил свечки, молился, часами простаивая на коленях! Я ухаживал за стариками, хотя сам старик, раздавал деньги нищим. Да что я только не делал! Только бы попасть в рай. И вот я здесь, в раю, и что? Её здесь нет!
РУКАВИШНИКОВ. Да как же нет! Она здесь, просто…
КРИВОШЕЕВ (перебивает). Да-да, она в раю, я не спорю. Но только в женском! Подумать только, мужской рай, женский. Как мужская или женская колония. Они боятся разврата, боятся, что всё пойдёт вкривь и вкось, и ещё дальше. А мне-то что делать? Как мне-то жить без неё? Кто будет за мной ухаживать, я вас спрашиваю? Не вы же! Если бы она была рядом, я бы терпел и дальше. Ведь терпел же я весь тот бардак там,  на земле. Но я не могу, не могу здесь жить без неё. Я отказываюсь от этого. И пусть делают со мной, что хотят. Меня больше нет, я умер для них для всех, умер для рая.
РУКАВИШНИКОВ. Послушайте. Вы же слышали, что говорил мастер участка. Лучше с ними не спорить. Хотя бы первое время. Чёрт знает, какие у них тут порядки.
КРИВОШЕЕВ. А мне плевать на все их порядки! И на них самих мне тоже плевать!
РУКАВИШНИКОВ (после паузы). Какой вы, однако, можете быть злой. Никогда бы не подумал.

Валера в сопровождении нескольких молодых ребят, такого же, как и он, спортивного телосложения, подходит к баку с водой, берёт кружку и стучит ею о бак, привлекая общее внимание. Когда устанавливается тишина, начинает говорить.

ВАЛЕРА. Значит так. Все слышали, что надо выбрать старшего по бараку? Так вот, старшим буду я. Кто против, валите в другой барак. В этом бараке вам жизни не будет. Пойдёте жаловаться, порежу на ремни. Всем ясно? Отлично. Завтра установим квартплату. Надеюсь, должников не будет. Всё.

Валера уходит в сопровождении товарищей. Кривошее поворачивается к Рукавишникову.

КРИВОШЕЕВ. Вы видели? Это же тот самый мальчишка, который украл у меня чемодан! Сейчас я ему всё выскажу!

Кривошеев хочет встать, но Рукавишников его останавливает.

РУКАВИШНИКОВ. Да вы с ума сошли! Посмотрите, сколько их там!
КРИВОШЕЕВ. Не будут же они бить старика.
РУКАВИШНИКОВ. Ещё как будут! Один на один можно было бы потолкаться, но их, правда, слишком много. И скорее всего, – да что там «скорее всего», точно вам скажу, – вашего чемодана у него уже нет. Этого чемодана вообще здесь нет. Наверняка, он вскрыл его ещё там. Убедился, что ничего ценного вы не везете, и сбросил ненужные ему вещи с поезда. Если подойдёте, только зря пострадаете. Ложитесь лучше спать. Похоже, сейчас это единственное, что нам остаётся. Вы сегодня ели?
КРИВОШЕЕВ (голова опущена на руки). Какая тут к чёрту еда! Ненавижу. Как же я их всех ненавижу. (Тихо.) Всё забрали, ничего не оставили.

Кривошеев и Рукавишников укладываются спать. За ними укладываются и все остальные обитатели барака. Гаснет свет. И только в дальнем углу, где поместился Валера со своими приятелями, ещё горит за покрывалами керосиновая лампа. Оттуда доносятся голоса: «Валет пик», «Туз», «Держи ещё одного», «Дама», «И даму держи», «Принял».

 

4 ЧАСТЬ


1 ЭПИЗОД

Лесопилка. Деревья валят с помощью двуручных пил, сучья срубают топорами. Рукавишников и Беспалов срубают сучья огромной, поваленной в снег сосны. В отдалении бездельничает Марков, он курит и о чём-то весело болтает с напарником. В другой стороне Валера играет с товарищами в карты на перевёрнутом ящике. Мимо проходит старший мастер участка.

МАСТЕР (Маркову). Марков, для тебя что, специальный перерыв объявляли, на покурить?
МАРКОВ (начинает активно имитировать трудовую деятельность). Кто курит? Я курит? Быть такого не может! (Вынимает изо рта сигарету.) Вот те раз, точно! За работой даже не заметил, как закурил! Такие тут у нас дела, такие рекорды, гражданин начальник, дух захватывает! Работаем, себя не помня!
МАСТЕР. Ты тут давай мне шута не разыгрывай, не в самодеятельности. Ещё раз увижу, что отлыниваешь, пайку урежу.
МАРКОВ. А чего там ещё урезать-то? И так уже доходим на ваших харчах.
МАСТЕР. Поговори мне ещё.

Мастер подходит к Валериной компании.

МАСТЕР. А вы, почему не работаете?

Никто из компании не обращает на мастера внимания, продолжают играть.

МАСТЕР. Почему не работаете, я вас спрашиваю? Убрать карты! Живо!
ВАЛЕРА (продолжая играть). Да ты не гоношись, начальник. Чо сирену-то сразу включаешь? Не видишь, мы заняты, за работой следим. Десять крести.
МАСТЕР. Это кто же вас поставил следить за работой, а?
ВАЛЕРА. Как кто? Люди, народ поставил. Я старший по бараку, поэтому мне по статусу только следить, чтоб другие работали. Девятка.
МАСТЕР. Старший по бараку отвечает за барак, а здесь лесопилка, и за работой тут слежу я.
ВАЛЕРА. Ну тогда считай, я твой помощник. (Показывает на своих товарищей.) А это мои помощники. Валет пик.
МАСТЕР (отходя в сторону). Ладно, мы к этому ещё вернёмся. Вы не в первый раз, между прочим, отлыниваете. Я всё вижу.
ВАЛЕРА. Смотри, пока есть чем. Дама черви. А то мало ли. Ветка по глазам ударит или ещё чего. Туз пик.
Рукавишников наблюдает эту сцену.
РУКАВИШНИКОВ (Беспалову). Этот малый здесь как рыба в воде. Вот для кого это действительно рай.
БЕСПАЛОВ. Подумать только, ещё месяц назад я играл в Вяземской усадьбе. Был вечер романсов на стихи Пушкина. А сегодня я должен был играть в доме-музее Цветаевой. Но вместо этого я валю лес в какой-то тайге.
РУКАВИШНИКОВ. К сожалению, тайга осталась от нас по ту сторону жизни. Из тайги можно убежать, она имеет границы, а вот из райских кущ, боюсь, никуда уже не денешься. (Смотрит на небо.) Как странно, с земли кажется, что рай находится где-то на облаках. И что облака – это нечто лёгкое, воздушное, тёплое. А оказывается, что рай – это снег и вечная мерзлота. Выходит, по небу плывут огромные сугробы. Забавно, не правда, ли?
БЕСПАЛОВ. Всё это неправильно. Так не должно быть.
РУКАВИШНИКОВ. Вы про сугробы?
БЕСПАЛОВ (кидает топор в снег). Да какие к чёрту сугробы! Я про себя. Я не должен здесь находиться. Ведь я пианист. И не какой-нибудь, а девятый в списке лучших пианистов мира. Знаете, чего мне это стоило? Чем я за это заплатил?
РУКАВИШНИКОВ. Нет, с житиями святых я знаком очень поверхностно.
БЕСПАЛОВ. Я заплатил за это своим детством. Ни друзей, ни игр. С утра до вечера стучишь по клавишам. Соседи тебя ненавидят. А мать стоит над душой и талдычит, трудись, трудись, трудись, ты должен быть первым, ты должен быть лучшим! Должен-должен-должен! А кому я, спрашивается, был должен? Ей? Этой неудавшейся пианистке?
РУКАВИШНИКОВ. Знаете, у меня тоже были непростые отношения с матерью.
БЕСПАЛОВ. Да я её ненавидел! Я даже желал ей смерти. Думал, что если она умрёт, я сожгу, наконец, это чёртово пианино. Но потом от нас ушёл отец. Он ушёл к женщине, у которой сын играл на альте. Понимаете, на альте! Сначала я даже не поверил. Да ладно, говорил я, вы шутите. Чем это альт лучше пианино? Это ведь даже не скрипка! Но потом отец съехал от нас окончательно, и мне пришлось в это поверить. И тут у меня появился азарт. Мне хотелось, чтобы отец гордился мной, хвалил меня, а не этого засранца альтиста. Так я и стал девятым в мире. Не первым, конечно, но всё-таки.
РУКАВИШНИКОВ. Да, действительно, детские травмы – это мощный двигатель.
БЕСПАЛОВ. Ни футбола, ни казаков-разбойников, у меня даже девочки долгое время не было. Вместо всего этого упражнения, упражнения, упражнения. А потом концерты, концерты, концерты. Вся жизнь за клавиатурой. И что в итоге?
РУКАВИШНИКОВ. А что в итоге?
БЕСПАЛОВ. Вот я стал мастером, виртуозом. И справедливо надеялся, что здесь мне предложат место согласно моим способностям. Но вместо этого меня поставили рубить дрова! Вот какой итог моих стараний, моих титанических усилий. И я вас спрашиваю, они там что, свихнулись? Это же всё равно, что забивать гвозди микроскопом. Вот, посмотрите, во что превратились мои руки. Это же какой-то кошмар! Они теперь сами похожи на две деревяшки.
РУКАВИШНИКОВ. Да, действительно, кожа загрубела.
БЕСПАЛОВ. О чём они там думают? Отправить пианиста, далеко не последнего на земле, на заготовку дров! У них у самих, наверное, вместо мозгов опилки. Нет, я добьюсь от них правды. Они от меня так просто не отделаются.
РУКАВИШНИКОВ (находит топор Беспалова, возвращает ему). Послушайте, мы на этой долбаной лесопилки гнём спину уже целый месяц. И, похоже, ничего другого нас здесь не ждёт. Пора бы вам с этим смириться.
БЕСПАЛОВ. Чушь! Этого не может быть. Всё это какая-то дурацкая ошибка. Вот и всё.
РУКАВИШНИКОВ. Ошибка была в том, что мы думали, будто рай где-то на небе. А он, оказывается, там, на земле. Что ж, всё познаётся в сравнении. Но ведь и здесь можно жить. Что плохого в том, чтобы просто жить? Ну да, лесопилка. Но ведь не каменоломня же. Нужно уметь приспосабливаться. Хотите ругать, ругайте, но про себя. Не выматывая при этом нервы ни себе, ни окружающим. Особенно окружающим.
БЕСПАЛОВ. Я просто хочу, чтобы со мной обращались так, как я того заслуживаю. Я пытаюсь достучаться, объяснить, но меня никто не хочет слушать. Может, составить письменную  жалобу? Или объявить голодовку? Надо же что-то делать! Я не могу больше здесь находиться. Они должны перевести меня в другое место. Ведь это всё какая-то ошибка. Глупое недоразумение.
РУКАВИШНИКОВ. Ну а если нет другого места, если весь рай такой, что тогда?
БЕСПАЛОВ. Нет, этого не может быть.
РУКАВИШНИКОВ. Ну а вдруг. Просто представьте. Что тогда?
БЕСПАЛОВ. Тогда... тогда я не приминаю этот рай, я против него!
РУКАВИШНИКОВ. Да, это сильно. Своим протестом вы, конечно, многое измените. Ладно, послушайте. Может быть, вы и правы. Может быть, скоро для вас действительно что-то изменится. Но только сейчас не злите их, хорошо? Вы же доводите всех вокруг до белого каленья своими истериками. Рано или поздно вам это припомнят.

К Рукавишникову и Беспалову подходит мастер.

МАСТЕР. Работаем-работаем! Не отвлекаемся на разговоры.
БЕСПАЛОВ. Я хотел бы...
МАСТЕР (перебивает). Ой, отстань, а! Ты у меня уже в печёнках сидишь. Будешь и дальше приставать, я тебе пайку урежу, честное слово. Чтоб языком ворочать сил не было. Понял? Будешь сидеть у меня на воде и хлебе. А не поможет, уберу мучное.
БЕСПАЛОВ. Хорошо! Я буду молчать. Но тогда...
МАСТЕР. Вот и хорошо! Молчи, молчи. Сделай нам всем такое одолжение.
РУКАВИШНИКОВ (кивает в сторону Валериной компании, которая по-прежнему играет в карты). Евгений Васильевич, стесняюсь спросить, а почему вон те ребята не работают?
МАСТЕР. Ну иди, спроси у них. Чего не идёшь? Они за порядком следят.
РУКАВИШНИКОВ. А что, у нас с порядком что-нибудь не так? Кажется, никто не безобразничает.
МАСТЕР. Ты давай-ка мне тут не умничай, да?

Мастер хочет уйти, но Рукавишников его останавливает.

РУКАВИШНИКОВ. У меня тут ещё вопрос назрел. Почему мы работаем таким паршивым инструментом? Неужели нельзя закупить партию бензопил?
МАСТЕР. Работай, чем есть. Лесопилка и так едва себя окупает, а вам ещё новый инструмент подавай.
РУКАВИШНИКОВ. Тогда можно взглянуть на сметы?
МАСТЕР. Это ещё зачем?
РУКАВИШНИКОВ. Простая оптимизация производства. Попробую найти, где можно сэкономить.
МАСТЕР. Премию, что ли, захотел? Или месячный абонемент в сауну?
РУКАВИШНИКОВ. На сэкономленные деньги можно было бы купить пару бензопил. Это повысило бы производительность труда. И как следствие, увеличило доход. Так, мало-помалу, обновили бы весь инвентарь.
МАСТЕР. Тебе же сказано, не умничай. Умных здесь и без тебя хватает. У меня вон доктор экономических наук пилит ржавой пилой и помалкивает. И тебе я советую делать то же самое, понял? Работайте.
РУКАВИШНИКОВ (про себя). Кто бы сомневался.

Мастер уходит. К Рукавишникову подходит Марков.

МАРКОВ. А это ты ловко придумал со сметами. Только это по-другому делается. Сначала мастера нужно подмазать. Коньячок, например, подогнать. А уж потом о должности сметчика с ним разговаривать.
РУКАВИШНИКОВ. Да я не из-за должности. Надоело просто топором махать. В двадцать первом-то веке. Да и где здесь коньяк достанешь? В глуши ведь живём.
МАРКОВ. Я тебя умоляю, тут что угодно можно достать, были бы деньги. Коньяк это тьфу. Говорят, например, недавно один начальник с таможни окочурился. Так он с собой целый вагон контрафакта привёз. Теперь живёт, как шейх. А ещё говорят, что в коттеджный посёлок, где живёт наше начальство, по ночам привозят девочек. Пригоняют целый автобус. Так-то, а ты говоришь коньяк не достать.
РУКАВИШНИКОВ. А я смотрю, ты неплохо осведомлён о здешних порядках.
МАРКОВ. Порядки здесь такие же, как и везде. Знай я об этом раньше, не так бы устроился. И уж точно, не валил бы сейчас лес. Я ведь последнее отдал, чтобы сюда прорваться. Думал, здесь и правда рай, молочные реки и всё такое прочее. А надо было на ад соглашаться. Там бы я хоть при деньгах остался. Глядишь, место кочегара купил бы, или ещё какое-нибудь. Так мало-помалу в люди бы выбился. С деньгами-то везде жить можно.

Раздаётся звук удара металл о металл.

МАРКОВ. О! Обедать пора. Люблю, знаешь ли, повеселиться, особенно пожрать. Хотя с местной жратвой, конечно, затоскуешь.

Рабочие уходят обедать.
 

2 ЭПИЗОД

Лесопилка. Походная кухня. Люди с чашками и кружками стоят в очереди. Марков и Рукавишников, получив свои порции, отходят в сторону, садятся за один из длинных, грубо сколоченных столов, за которым уже сидят Беспалов и Птицын. Валера с приятелями сидит за соседним столом.

МАРКОВ. Не еда, а помои какие-то. Свиньи и то, наверно, лучше питаются.
РУКАВИШНИКОВ. Другого-то всё равно ничего нет.

Рукавишников и Марков едят. Марков – быстро, с неудовольствием, лишь бы поскорее закончить. Рукавишников – не спеша, но без явного отвращения. 

МАРКОВ. Слышал, вчера еврея из соседнего барака избили?
РУКАВИШНИКОВ. За что?
МАРКОВ. За фамилию. Ну и за веру, конечно, тоже.
РУКАВИШНИКОВ. Так может он крещёный.
МАРКОВ. И что? Еврей же. У них вон свой рай имеется. Вот пусть туда и топают.

Пауза.

МАРКОВ. Слушай, а где твой приятель, старик этот?
РУКАВИШНИКОВ. Иван Яковлевич?
МАРКОВ. Да Бог его знает, как его там зовут, Яковлевичем или Дмитриевичем. Просто гляжу, опять его нет. Ни разу, кажется, за весь месяц его здесь не видел. Он вообще хоть раз на лесопилке-то был?
РУКАВИШНИКОВ. Нет, он болеет.
МАРКОВ. Это он зря. Зря под больного косит. Здесь с ними не цацкаются, сразу куда-то отправляют. Не думаю, чтобы там, где их держат, было хорошо. Голодом, наверное, морят. Если уж работяг толком не кормят, то больных-то уж точно святым духом питают.
РУКАВИШНИКОВ. Он не косит, он действительно болеет.
МАРКОВ. Тем хуже. Значит, точно заморят. Чем он хоть болеет? Язву, наверно, получил. С ихней-то кормёжкой. Или своё что-то, стариковское?
РУКАВИШНИКОВ. Нет, там психическое. Апатия, упадок сил.
МАРКОВ. Не косит, говоришь? Болеет? Ну да, ну да. Лучше бы язву изображал.
РУКАВИШНИКОВ. Думай, как хочешь. Косит, не косит.
МАРКОВ. Ну а что? Ясно же, что старик просто не хочет работать. Вот и прикидывается немощным. Думает, пожалеют старость, не погонят на лесопилку. Не понимает, что так и в психушку можно угодить. За отказ-то работать.
РУКАВИШНИКОВ. Да при чём тут лесопилка! С него взятку требуют за свидание с женой. А у него в кармане мышь повесилась. Захандришь тут.
МАРКОВ. Да, деньги, деньги. Всюду одни деньги. И где-то же они крутятся. Даже сейчас, где-то совсем рядом. Крутятся, а в руки не идут... Эх, подпалить бы эту грёбаную лесопилку и в лес податься, к партизанам!
РУКАВИШНИКОВ. К каким ещё партизанам? Откуда им тут взяться?
МАРКОВ. Ну дай пофантазировать! Какие же вы все тут приземлённые!
РУКАВИШНИКОВ. Какие-какие?
МАРКОВ. Приземлённые. А всё потому, что книжек не читаете. Думаешь, я сам не знаю, что дальше рая бежать некуда? Знаю. Но вот так иногда приснится ночью, что поджигаешь бараки, лесопилку, коттеджи, чтоб горело всё это синим пламенем. А сам в лес к партизанам уходишь. Живёшь в лесу и только иногда набеги устраиваешь, чтоб жратвы раздобыть. Вот это жизнь! Проснёшься после такого сна, и ещё полдня потом ходишь тихий такой, мечтательный. А на душе, будто ангелы поют. Ладно, пойду, стрельну у кого-нибудь сигаретку. Ибо после сытного обеда, по закону Архимеда, чтобы жиром не заплыть, надо срочно покурить. Хотя, конечно, сытостью тут и не пахло. Одно слово, баланда.

Марков встаёт из-за стола.

ПТИЦЫН (Беспалову). И что обидно, не хватило буквально пары лет! Ещё бы два года, даже полтора, и я бы полностью просчитал весь механизм, а потом запатентовал бы своё изобретение. Я бы купался в золоте, самые красивые женщины мира натирали бы мне ноги эфирными маслами. Но этот проклятый инфаркт всё испортил.

Пауза. Птицын ждёт, не задаст ли его слушатель какого-нибудь вопроса, но Беспалов как будто вовсе его не слушает. Зато на Птицына обращает внимание Рукавишников.

ПТИЦЫН (продолжает обращаться к Беспалову). Вам, наверное, интересно, что могло бы послужить источником такого обогащения? На это я вам отвечу: всё дело в нефти. Вы только подумайте, ещё лет сорок и человечество неминуемо истощит все запасы этого горючего вещества. Нет-нет, не спорьте! Я всё подсчитал, не больше сорока лет, уж вы мне поверьте. И что тогда? Откуда брать топливо? И вот тут появился бы я со своим изобретением. Деньги потекли бы ко мне рекой. Я стал бы самым богатым человеком на земле. Но этот проклятый инфаркт всё испортил! (Снова ждёт, не задаст ли Птицын вопроса; не дожидается.) Вы, наверное, сгорает от желания узнать, о чём же я всё-таки толкую? Не беспокойтесь, сейчас я вам всё объясню.

Птицын принимается что-то чертить на столе. Рукавишников подсаживается ближе.

ПТИЦЫН. Как вам, наверное, известно, нефть образуется из остатков древних живых организмов. Процесс образования нефти очень длительный, в природе он занимает десятки и даже сотни миллионов лет. Но я нашёл способ, как можно ускорить  этот процесс в лабораторных условиях. С помощью моей методики из обычных растений путём определённых манипуляций можно получить синтетическую нефть уже на двадцатые сутки с начала цикла. Вы можете представить себе это соотношение: сотни миллионов лет под землёй и всего двадцать суток в лаборатории? Это был бы такой переворот, по сравнению с которым изобретение пороха или динамита показалось бы детской забавой!
РУКАВИШНИКОВ. А когда закончатся растения?
ПТИЦЫН. Что, простите?
РУКАВИШНИКОВ. Я спрашиваю, из чего вы планируете получать нефть, когда закончатся растения?
ПТИЦЫН. Это же очевидно, из животных.
РУКАВИШНИКОВ. А когда закончатся животные?
ПТИЦЫН. Из людей.
РУКАВИШНИКОВ. Неужели? Из людей?
ПТИЦЫН. А почему бы и нет?
РУКАВИШНИКОВ. Да, действительно, почему бы и нет!
ПТИЦЫН. А вы считаете, что это плохо?
РУКАВИШНИКОВ. Плохо? Это не совсем то слово. Я считаю, что от вашей выдумки за километр несёт печами Освенцима. А это посильнее, чем просто «плохо».
ПТИЦЫН. Ну это же просто смешно! Вы говорите так, будто в идее Освенцима есть что-то дурное. Посмотрите лучше вокруг. Что вы видите? Толпы лишних людей, вот что. Они были лишними там, остались лишними они и здесь. Какая от них может быть польза? Никакой. Тупая биомасса и больше ничего. Вы думаете, почему на лесопилке работают люди, а не роботы? Ведь куда производительней было бы закупить японские машины, которые сами валили бы лес. А всё потому, что эта шайка должна быть хоть чем-то занята. Ведь если они не будут уставать на работе, они будут уставать, совершая аморальные поступки, это же очевидно. А я предлагаю этих лишних людей убрать. Причём не просто убрать, но с пользой. Пусть они принесут пользу обществу хотя бы тем, что окажутся залитыми в чей-то бензобак. Можно даже не трогать растения, а сразу взяться за них. Я думаю, так будет даже лучше.
РУКАВИШНИКОВ. М-да, если раньше людей переплавляли в пуговицы, то сейчас, конечно, практичнее будет перегонять их в нефть. Ну что ж, остроумное решение. Удивляюсь только, где вы здесь достаёте ту гадость, которая так бьёт по мозгам. Смотрите, ещё ослепните.
ПТИЦЫН. Не считаю возможным сводить научный разговор к насмешкам над человеческими слабостями.
РУКАВИШНИКОВ. Странный вы человек, Птицын. Говорите, как будто пишите. А пишете, похоже, чёрт знает что. Всё сплошь какие-то живодёрские сюжеты.
ПТИЦЫН. Значит, вы думаете, что это всё мои фантазии, да? Сюжетные ходы? Правильно! Чего ещё можно ожидать от человека с глазами скептика. Но подождите, даже над скептиками есть Бог. А у Бога есть глаза. И Он видит, что стало с Его раем, в какую помойку превратились Его сады. Мне бы только раз поговорить с Ним. Он бы всё понял.
РУКАВИШНИКОВ. Ну да, куда же Бог без Птицына? Ему, наверно, как раз не хватает четвёртого всадника. Конь есть, а всадника нету. Прямо беда.
ПТИЦЫН. Опять смеётесь.
РУКАВИШНИКОВ. Ну да, смеюсь. Хотя ещё недавно, знаете ли, хотелось плакать. Я думал, ну какой же это рай? Всюду взятки, коррупция. Если это и рай, то только для воров, выжиг и прочих кровопийц. А теперь вот думаю, ну а что, не так уж всё и плохо. Если бы это был рай для маньяков, вот тогда бы мы действительно поплясали. Висели бы сейчас на ножах и только бы ножками дрыгали. Ну или варились бы в общем котле до состояния густой горючей жижи. Да уж, всё познаётся в сравнении.

Снова раздаётся звук удара металл о металл. Появляется мастер.

МАСТЕР. Всё, заканчиваем с обедом. Работать пора.

Рабочие встают из-за столов. Только Беспалов остаётся сидеть на месте. К нему подходит мастер.

МАСТЕР. Эй, а ты чего расселся. Особое приглашение ждёшь?

Беспалов не двигается. Тогда мастер начинает дёргать его за рукав.

МАСТЕР. Вставай, тебе говорят. Ну, живо! Оглох, что ли? (Беспалов не двигается.)  Ну хорошо, сам напросился. (Оглядывается по сторонам, видит Валеру.) Валерий, поспособствуйте. Тут один товарищ работать отказывается.

Валера подходит к Беспалову. За ним следует свита из крепких парней.

ВАЛЕРА (Мастеру). Ну вот, а ты говоришь, тебе помощники не нужны. (Беспалову.) Э, музыка, чего сидим? Быстро поднял жопу и метнулся работать.

Беспалов не двигается.

ВАЛЕРА. Не хочешь, да? Тогда держи, не мёрзни.

Валера хватает Беспалова за шиворот и рывком скидывает с лавки. Беспалов падает на спину. Тут же его начинает бить ногами вся Валерина компания. Бьют долго, зло.

ВАЛЕРА (товарищам, кивая на Беспалова). А ну-ка, поднимите его. (Одному из товарищей.) Клади его руку на стол. Да не правую, левую клади. (Другому товарищу.) Дай топор.

Валера берёт топор, размахивается и бьёт Беспалова обухом по кисти. Тот вскрикивает, дёргается и теряет сознание.

ВАЛЕРА (товарищам). Бросьте его, пускай валяется. Теперь это не музыкант, а говно собачье. Не будет в уши лезть, правильно? (Рабочим.) Ну и чего мы стоим? Рассосались. Быстро.

Толпа расходится. Беспалов лежит на снегу. К нему подходят Марков и Рукавишников. Рукавишников поднимает Беспалова.

МАРКОВ. И куда ты его?
РУКАВИШНИКОВ. В санчасть. Они ему, похоже, руку сломали.
МАРКОВ. Ну и на хрен он тебе сдался? Брось ты его. Отлежится и сам дойдёт.

Рукавишников не отвечает. Берёт Беспалова под руки, тащит.

МАРКОВ. Вот что ты в него вцепился, а? Он же за дело огрёб, не просто так. Работать он, видите ли, не хочет. А я что, хочу? Нет. Но работаю же.

Рукавишников не отвечает.

МАРКОВ. Ай, ладно, хрен с тобой. (Помогает Рукавишникову.) Может, они его там запрут. Хоть глаза не будет мозолить своей кислой рожей.

Рукавишников и Марков под руки уводят Беспалова.
 

3 ЭПИЗОД

Рукавишников входит в барак. Через какое-то время выходит на улицу. Оглядывается по сторонам. Видит сторожа, обращается к нему.

РУКАВИШНИКОВ. Скажите, тут в бараке старик лежал больной, куда он делся?
СТОРОЖ. Забрали его.
РУКАВИШНИКОВ. Куда?
СТОРОЖ. Сам же сказал, больной он. Вот его и забрали.
РУКАВИШНИКОВ. Значит, он в больнице?
СТОРОЖ. Надо думать, там.
РУКАВИШНИКОВ. Где эта больница?
СТОРОЖ. А я почём знаю? Я там не был. Да ты не паникуй, чего приседаешь-то? Не съедят же, вылечат и обратно вернут. Он тебе родственник, что ли, какой?
РУКАВИШНИКОВ. Нет. Работали вместе. Говорят, в этих больницах кормят плохо?
СТОРОЖ. Да хрен их знает. Может и плохо. А может получше, чем нас с тобой. (Достаёт сигарету, закуривает, щурится от дыма.) А чего ты за него так переживаешь, если не родственник?
РУКАВИШНИКОВ. Да я вроде как за него отвечаю.
СТОРОЖ. Шефство, что ли, над ним взял?
РУКАВИШНИКОВ. Вроде того. Стараюсь помогать по возможности.
СТОРОЖ. Ну что, молодец. За стариками надо следить. Чем он там болеет? Поди, какая-нибудь язва?
РУКАВИШНИКОВ. Да нет. Прижиться просто никак не может. В таком возрасте сложно менять привычки. Вот он и слёг.
СТОРОЖ. Ну и хорошо, что не может. Тут если кто прижился, то уж как пить дать подонок. Дровяник на днях разворовали. Сбили замок и подчистую дрова унесли. Спрашивается, на кой хрен им столько? Видать, холодно им, сволочам. Так натопить хотят, чтобы в трусах можно было по бараку шастать. А что другим пришлось за новыми дровами в лес чесать, так это их не волнует. Так что, не приживается и хорошо, пусть так и дальше. Моё мнение вообще такое, что только того, кто здесь не приживается, и можно в настоящий-то рай пускать.
РУКАВИШНИКОВ. А что, этот рай не настоящий?
СТОРОЖ (тушит сигарету). Если бы. Настоящий, конечно. Это я так, к слову. Устроили просто из рая помойку, вот и всё. Ни одного ведь нормально таможенника не осталось. Все продались. Пропускают кого ни попадя. Скоты. Ещё и снег этот. Раньше, говорят, в прежние-то времена, здесь круглый год лето стояло. Люди забывали, как этот самый снег выглядит. А теперь что? Зима без конца и никакого тебе лета. А всё потому, что люди скотами стали, вот и погода испортилась.
РУКАВИШНИКОВ. И что, везде так? Всюду одни только снега и бараки?
СТОРОЖ. Ну почему, ещё коттеджи имеются. Вот этих бы я лично спалил, к чертям собачим. Растащили весь рай по карманам, сволочи.
РУКАВИШНИКОВ. Выходит, от прежнего рая вообще ничего не осталось? А где тогда все святые? Где апостолы? Ангелы где? Они что, тоже в бараках живут? Ведь не могут же они жить в коттеджах. Или могут?
СТОРОЖ. Не знаю, я здесь святых не видел. Ангелов тоже не встречал. Слышал, правда, что где-то ещё остались какие-то санатории. Как раз остатки от прежнего рая. Там, мол, всяких слабосильных лечат. Вроде как мучеников. Но врать не буду, сам не видел. Слышал только от разных алкоголиков.
РУКАВИШНИКОВ. И что, новых людей туда тоже берут?
СТОРОЖ. Не знаю. Вряд ли. Чтоб туда попасть, я так думаю, надо шибко пострадать. Чтоб тебя распяли, например, ну или кожу с тебя стянули. И опять-таки не за долги какие-нибудь там карточные, а за веру. Кому сейчас такое счастье нужно? Измельчал народишко.
РУКАВИШНИКОВ. Значит, Ивана Яковлевича туда не примут?
СТОРОЖ. Ивана Яковлевича? Это который хандрой страдает? Нет, конечно! За что его? Я, может, тоже работать не хочу. Но если я лягу, здесь без меня последнее растащат. Кому ни до чего нет дела, тот, конечно, может и полежать в своё удовольствие. Но за это, не то, что в санаторий нельзя пускать, за это по шее давать надо, вот что.
РУКАВИШНИКОВ. А как же вы говорили, что не надо приживаться?
СТОРОЖ. Ну это другое! Приживаться, конечно, не надо. Но и про долг забывать не следует.
РУКАВИШНИКОВ. Вообще он к жене очень привязан. Поэтому и хандрит, что не может её увидеть. Вдруг это как-то поможет. Ведь сейчас подобные чувства редкость.
СТОРОЖ. Это ты загнул. Есть, конечно, такие бабы, любить которых прямо скажем подвиг. Но даже этим на санаторий не заработаешь. Так что, жди. Подлечат и обратно отправят.
РУКАВИШНИКОВ. А вдруг нет? Сейчас новое время, поэтому и святые тоже должны быть новые, не похожие на прежних фанатиков. Что нужно было святому раньше? Высокий болевой порог, чтоб привлечь в церковь как можно больше впечатлительных граждан. Вот, значит, какой у тебя могучий Бог, раз ты можешь вытерпеть такое и такое. Но сейчас подобными фокусами никого не удивишь. Сожги себя на площади, люди только пальцем у виска покрутят, а потом пойдут по своим делам. Значит, нужны другие подвиги. Скажем, подвиг любви. Противно, правда, звучит. Подвиг любви – гадость какая. Но как ни крути, пример крепких семейных уз сейчас нужен нам больше, чем висение на кресте. Мне так кажется.
СТОРОЖ. Ну и хитрый же народ пошёл! Ой, хитрый! Всё, уйди от меня. Не хочу тебя слушать. Жди, скоро пришлют тебе твоего старика.

Сторож уходит. Мимо барака проходит старший мастер участка, видит Рукавишникова, подходит к нему.

МАСТЕР. О! Ты-то мне и нужен. Завтра тебя отвезут в дом директора лесхоза. Там нужно будет телевизор настроить. Ты же инженер, английский, наверное, знаешь. Вот и переведёшь инструкцию.
РУКАВИШНИКОВ. Это значит, завтра я на лесопилке не работаю?
МАСТЕР. Я тебя освобождаю на весь день.
РУКАВИШНИКОВ. Ещё вопрос, что с Беспаловым?
МАСТЕР. С кем?
РУКАВИШНИКОВ. С музыкантом, которого сегодня избили.
МАСТЕР. Что-что, в больнице он. А всё эти. Кто их просил его калечить? Одно слово, подонки. Мне из-за них так влетело. Что это, говорят, у вас там такое творится? Репрессии какие-то? Кое-как отбрехался.
РУКАВИШНИКОВ. И что теперь?
МАСТЕР. Что теперь? Комиссия решит, что теперь. Велели написать две характеристики. На музыканта и на твоего Кривошеева, между прочим. На днях будет решаться вопрос об их переводе.
РУКАВИШНИКОВ. И куда их могут перевести?
МАСТЕР. Куда-куда, много будешь знать, скоро состаришься. Ладно, бывай! Завтра за тобой заедут. С утра пораньше. Так что, будь готов.
РУКАВИШНИКОВ. Хорошо. Буду.

Мастер уходит.


4 ЭПИЗОД

Коттедж директора лесхоза. Зал для совещаний. Рукавишников возится с телевизором, настраивает его. В зал входят директор лесхоза и два экономиста.

ДИРЕКТОР (Рукавишникову). Ну что, настроил?
РУКАВИШНИКОВ. Да, почти.
ДИРЕКТОР. Давай-ка скорее, у меня совещание.
РУКАВИШНИКОВ. Минуту.

Рукавишников проводит последние манипуляции.

РУКАВИШНИКОВ. Всё, закончил.
ДИРЕКТОР. Молодец. Сходи на кухню, тебя там накормят.
РУКАВИШНИКОВ. Спасибо.
ДИРЕКТОР. Не за что. Иди.

Рукавишников уходит. Директор и экономисты усаживаются за стол переговоров.

ДИРЕКТОР. Ну, господа экономисты, начнём. У меня планируется новый проект, на это нужны средства. Внимание вопрос, где достать деньги?
1-ЫЙ ЭКОНОМИСТ. В какие сроки?
ДИРЕКТОР. Предприятие срочное, поэтому деньги нужны уже через месяц, не больше.
1-ЫЙ ЭКОНОМИСТ. Можно поднять цену на продукцию.
ДИРЕКТОР. Не выйдет, Селиванов из детского сектора уронил цену на древесину ниже некуда. Ещё предложения?
2-ОЙ ЭКОНОМИСТ. Можно повысить производительность труда. Для этого вложиться в рабочих, начать их мотивировать на то, чтобы они лучше работали. Премии, например, выдавать за перевыполнение плана. Ещё хорошо было бы обновить инструмент, купить партию бензопил.
ДИРЕКТОР. У тебя что, со слухом плохо? Тебе же сказали, деньги нужно изъять, а ты предлагаешь их вложить. Рабочие и так работают, незачем их ещё как-то поощрять. И инструмент ещё дюжит. Ещё предложения?
2-ОЙ ЭКОНОМИСТ. Тогда, может, улучшим питание. Здесь же север, холодно, рабочим не хватает белков, витаминов. Если они будут лучше питаться, они будут лучше работать, реже станут болеть.
ДИРЕКТОР. Ты опять за своё! Тебе же сказали, мозги твои бараньи, изъять! Деньги нужно изъять, а не вложить.
1-ЫЙ ЭКОНОМИСТ. Придумал! Нужно урезать им пайку. За месяц можно сэкономить приличные деньги.
ДИРЕКТОР. Молодец! Вот у кого котелок правильно варит. Так и сделаем.
2-ОЙ ЭКОНОМИСТ. Да они же и так не доедают!
ДИРЕКТОР. И что, твоё-то какое дело? Ты, что ли, не доедаешь? Решено, урезаем пайку. (1-ому экономисту.) Высчитаешь, на сколько калорий эту пайку можно уменьшить, чтобы они не передохли и могли работать. Потом посчитаешь, сколько мы на этом наварим. (2-ому экономисту.) А ты займёшься инвентаризацией инструмента. Чтобы каждый топор, каждую пилу у меня посчитал. И каждому инструменту присвоишь новый инвентарный номер. А знаешь, зачем? Затем, чтобы хернёй больше не страдал. Мне тут гуманистов не надо, мне исполнители нужны. Всё, свободны. У меня ещё одна встреча.

Экономисты уходят. Входит Чёрт, садится за стол.

ЧЁРТ. Приветствую!
ДИРЕКТОР. Привет, привет! А я тебя с самого утра жду. (Принюхивается.) Слушай, ну это невозможно, от тебя опять несёт серой.
ЧЁРТ. Ну а что ты хотел, я же с работы.
ДИРЕКТОР. Я не знаю, сдавай, что ли, вещи почаще в химчистку. А то после тебя приходится проветривать, дышать невозможно.
ЧЁРТ. Ой, какие мы нежные, запах серы ему, видите ли, претит. Вот сошлют тебя за твои делишки к нам, в нижний сектор. А у нас этот запах постоянно держится. И придётся тебе к нему принюхиваться.
ЧЁРТ. А ты бы не каракал, а, ворона!
ЧЁРТ. Ладно, шучу-шучу, не обижайся. Что там у тебя ко мне, какое дело?

Директор достаёт из кармана пухлый конверт и кладёт его на стол перед Чёртом.

ДИРЕКТОР. Значит так. Мой покупатель хочет, чтобы я в два раза увеличил поставки. Но мои деляны не могут дать столько древесины. Ты сам знаешь, леса в округе почти не осталось, скоро последнее вырубим. Вот я и наметился на северные холмы, с них ещё можно что-то взять. Но на холмах действует запрет на вырубку. Так вот, мне нужно как-то этот запрет обойти. Для этого я тебя и позвал. (Кивает на конверт.) Это – за совет. Ну а если дело пойдёт, накину ещё пять процентов с продаж. Как тебе предложение?
ЧЁРТ. Ну что, решим. (Убирает конверт в карман.) Нужно будет оформить эти холмы в частную собственность и объявить их сельскохозяйственными угодьями. Для этого потребуется человек, который подпишет нужные бумаги. У меня такой есть. Цену я тебе после озвучу. Что ещё?
ДИРЕКТОР. Пока всё.
ЧЁРТ. Ну тогда я поехал, надо ещё пару дел за сегодня решить. (Встаёт из-за стола.) Думаю, ко вторнику бумаги будут готовы.
ДИРЕКТОР. Тогда до вторника?
ЧЁРТ. Не знаю, я, возможно, сам не смогу приехать. У меня в секторе сейчас аврал, поэтому, если что, бумаги закинет мой секретарь.
ДИРЕКТОР. Добро, буду ждать. А что за работа?
ЧЁРТ. Пока секрет. (Встаёт из-за стола.) Ладно, я поехал. Бывай.
ДИРЕКТОР. Счастливо.

Директор и Чёрт жмут друг другу руки. Чёрт уходит.

 

5 ЧАСТЬ


1 ЭПИЗОД

Лесопилка. Рукавишников и Марков стоят у громадной сосны. Они держат двуручную пилу и примеряются пилить, однако Марков то и дело останавливает работу.

МАРКОВ. Слушай, но ведь, правда, урезали! Каши – две ложки, это что, так и было? Нет, не было так! Я с такой кормёжкой работать не могу. Во, глянь-ка, коленки трясутся, и в глазах темнеет. Мама, что это? Это голодный обморок, вот что это такое!
РУКАВИШНИКОВ. Может повар что-то не рассчитал, или продукты не подвезли вовремя.
МАРКОВ. Ага, продукты не подвезли! Знаю я их, только бы на работягах нажиться. Попомни, моё слово, опять они нам какую-то поганку готовят, ей-богу готовят.

Мимо Рукавишникова и Маркова проходит понурый Беспалов. Левая рука в гипсе, в правой руке он держит топор.

МАРКОВ. Слушай, а что, нашего музыканта обратно определили? Кто-то вроде говорил, что его хотят от нас перевести. Да ты, кажется, это и говорил. Передумали, что ли?
РУКАВИШНИКОВ. Как видишь. Я думал, что после этой истории они там разберутся и заберут его к себе. Он может и неприятный тип, заносчивый, но играет как БОГ. Я один раз его слышал, там ещё, на земле. Но, похоже, моё мнение не сходится с мнением тех, кто решает такие вопросы. А нас-то учили, что талант всё искупает, что таланту всё прощается. Выходит, не всё. Выходит, одного таланта мало, чтобы отсюда сбежать.
МАРКОВ. А куда сбежать-то? Нет ведь ничего другого, кругом один лес. Рай – это тайга, и Бог здесь – медведь. Не самое, кстати, плохое место, зря ты на него бочку катишь.
РУКАВИШНИКОВ. Может, и правда ничего другого нет. Но верить в это как-то не хочется. А вообще, странно всё это. Вот так живёшь, гадаешь, есть рай или нет его. Потом попадаешь туда и снова начинаешь гадать, и всё о том же. Думаешь, а может и за этим так называемым «раем» тоже что-нибудь есть, не такое серое и убогое.
МАРКОВ. Много думаешь. А врачи это, между прочим, запрещают. Говорят, от этого сосуды в голове лопаются.
РУКАВИШНИКОВ. Да понимаешь, это как зуд, не даёт покоя, пока не почешешь. Хочется понять, что это всё-таки за место. Почему оно такое? Так покрутишь, этак повернёшь. Но всё ерунда какая-то получается. Ты вот разве никогда не думал, что это, может быть, и не рай вовсе?
МАРКОВ (с усмешкой). Не рай, а что тогда?
РУКАВИШНИКОВ. Не знаю. Мне кажется, что всё это: эта зима, этот нескончаемый лес, деревья, эта чёртова лесопилка – всё это захваченная территория, рухнувшие стены, взятая врагом крепость. Понимаешь? Они захватили рай, подмяли его под себя и сделали из него то, что мы сейчас наблюдаем.
МАРКОВ. Кто они? Демократы? Коммунисты? А может пришельцы? Ты про кого говоришь-то?
РУКАВИШНИКОВ. Да чёрт их разберёт, кто они. Сволочь разношёрстная, вот кто.
МАРКОВ. Ну не знаю. А Бог тогда где был, когда здесь всё захватывали?
РУКАВИШНИКОВ. Бог... Возможно, Он просто не смог ничего сделать. Возможно, в какой-то момент люди стали ломиться сюда, как варвары в Древний Рим. Навалились всей огромной толпой и прорвались. Но ведь рай не резиновый, он не может быть массовым. Здесь даже середнячкам делать нечего.
МАРКОВ. Ладно, а те, кто не середнячки, те, кто жил здесь раньше, куда они тогда делись?
РУКАВИШНИКОВ. Возможно, они где-то прячутся. И вот там, где они притаились, и есть, наверное, настоящий-то рай. Я даже думаю, что Бог специально создал здесь эту бюрократическую машину. А всё для того, чтобы мы поверили в то, что и правда сумели всех перехитрить и попасть в эдем. Чтобы мы не искали ничего другого. Ведь наш человек, если дал взятку, так уж и уверен, что это откроет ему любую дорогу. Его к этой мысли приучали всю его сознательную жизнь.
МАРКОВ. Это что, получается? Они там, типа, сидят в настоящем раю, жрут всякие ананасы, а над нами просто посмеиваются. Так, что ли?
РУКАВИШНИКОВ. Скорее всего, им до нас вообще нет дела. По крайней мере, до большинства. Может, конечно, кого-то из наших они всё-таки забирают к себе. Но это пока вилами по воде.
МАРКОВ. Ну не знаю. По мне так рай, какой он сейчас есть, такой он всегда и был. И зря ты нос воротишь, не такое уж это плохое место. Здесь можно очень хорошо устроиться, нужно только зацепиться. Я вот точно зацеплюсь. Я на земле один раз уже сплоховал, больше я этой ошибки не сделаю. Если надо, я зубами землю грызть буду, но в люди выбьюсь, уж ты мне поверь. И будет у меня и свой коттедж, и выпивка, и еда нормальная, а не эта хавка. И бабы будут. Много баб. Всё, что на земле не добрал, здесь доберу. Королём жить стану. Нужен только шанс, шанс и фарт. Как тост, да? Эх, сейчас бы выпить. Жаль, что нечего. Знаешь, как я раньше любил выпивать?
РУКАВИШНИКОВ. Откуда.
МАРКОВ. Это, брат, была музыка. Я брал ломоть ещё тёплого белого хлеба и намазывал его маслом. Масло таяло и тут же впитывалось в хлебную мякоть. Затем я брал столовую ложку и накладывал сверху икру, так густо, чтобы из-под неё не было видно даже краешка масла. Потом ставил перед собою высокую рюмочку и доставал из морозилки бутылку водки в корочке льда. Водочка в ней такая холодная, что даже тянется. И вот я наливаю рюмочку и не спеша выпиваю. Водочка мягко прокатывается по горлу, а я беру бутерброд и закусываю. Во рту лопаются солёные шарики и смешиваются с маслом и тёплым хлебным мякишем. Я не спеша пережёвываю и наливаю ещё одну рюмочку. Не потому что тороплюсь, а потому что традиция. (Молча пожёвывает губы, вспоминая вкус.) Бывало, у матери с пенсии возьмёшь, своих добавишь и шиканёшь¸ красота. Конечно, не часто такое случалось. Обычно-то выпивали по-простому. Но ничего, скоро я этот ритуал заведу на постоянной основе, вот увидишь.

Раздаётся звук удара металл о металл, сообщающий о начале обеденного перерыва. Марков бросает пилу.

МАРКОВ. О! Обед. Вот сейчас мы и посмотрим, урезали они нам пайку или нет. Я из этого повара всю душу вытрясу, он мне всё расскажет.

Мимо Маркова и Рукавишникова проходит Валера с товарищами. Марков смотрит им вслед.

МАРКОВ. Ну уж эти-то точно без пайки не останутся. Если мало покажется, у других отберут, но сами наедятся. Пошли, а то вообще без обеда останемся, всё без нас сточат.

Марков и Рукавишников уходят.


2 ЭПИЗОД

Лесопилка. Походная кухня. Люди с чашками и кружками стоят в очереди. Марков получает свою порцию, внимательно рассматривает её, изучает.

МАРКОВ. Мало наложил. Слышь ты, мурло, оглох, что ли?
ПОВАР. Что? Что такое?
МАРКОВ. Мало, говорю, наложил. Это что, обед, этим разве наешься? Накладывай ещё.
ПОВАР. Не положено. Проходи, не задерживай очередь.
МАРКОВ. В смысле, не положено?
ПОВАР. Сколько положено, столько тебе и дали.
МАРКОВ. Ты что это, гнида, мой паёк решил зажать? Да я тебе за такие дела уши отрежу!
ПОВАР. А ты меня не пугай, много вас тут таких пугателей! Если надо, я и сам могу ноги вырвать!
МАРКОВ (чуть отступает, говорит нарочито громко, привлекает внимание). Ишь, брюхо-то отрастил. И щёки вон на плечах лежат. А всё туда же, лишь бы нашего брата объесть. Мы тут, понимаешь, спину гнём, норму стараемся сделать, а он нас объедает! Думает, мы воздухом можем питаться!

Рабочие подтягиваются из конца очереди ближе к столу раздачи.

ПОВАР. Ты давай-ка здесь не митингуй! Не по адресу претензии. Мне продукты выдали, меню дали, вот я и готовлю, что положено. А что вам там пайку урезали, так это не ко мне, а к начальнику, пусть он объясняет. А я своё дело честно делаю, никого никогда не обманывал. А то сразу, украл, украл! Если повар, так обязательно вор, сумками, значит, продукты домой таскает. Обидно даже, товарищи.
МАРКОВ. Ну всё, кончилась моя терпелка! Работать, значит, заставляют, а кормить не хотят. (Рабочим.) Шабаш, мужики! Не будем работать, пока они нам пайку не вернут в полном объёме!

Марков взбирается на стол, рабочие собирается у его ног. Начинается митинг.

МАРКОВ. Мужики, так больше нельзя! За кого они нас держат, за скот какой-нибудь? Соломы бросили, нате, дескать, жрите, и думают, отвязались. Да вот хрен им! Мы тоже люди, у нас тоже есть потребности. Сейчас промолчим, дальше хуже будет, они из нас всю кровь выпьют, точно вам говорю. Бросай, мужики, работу, нехай она стоит. Пусть-ка они сами лес валят, если он им так нужен. А мы поглядим, как это у них получится, с их-то белыми ручками.

Народ волнуется, раздаются голоса: «Шабаш, ребята! Мы что, рабами здесь? Точно, пусть сами лес валят, а мы поглядим!». В толпу клином врезается Валерина шайка: они раздают тычки и затрещины направо и налево. Толпа моментально смиряется и умолкает. Марков быстро слезает со стола, теряется за спинами рабочих.

ВАЛЕРА. Это чо ещё такое, а? Бунт? Щас я вам покажу бунт! Щас вы у меня увидите! Ты, а ну-ка иди сюда! Иди-иди. (Хватает первого попавшегося человека из толпы, валит его на снег, бьёт ногами, пытаясь попасть каблуком в лицо.) Будешь ещё бунтовать? Будешь? Будешь? (Перестаёт бить рабочего, достаёт нож, показывает его рабочим.) Если хоть одна гнида ещё раз вякнет, что не будет работать, я тому уши отрежу, и нос в придачу, всем ясно? Так-то лучше. (Оглядывает толпу, ищет Маркова.) Так, а где этот, который митинг начал? Я с ним поговорить хочу. По душам. Эй, революция, выходи, не прячься. Всё равно ведь найду. Слышь, нет?

Марков подкрадывается к Валере со спины и бьёт его палкой по голове, Валера падает. Сразу же, как ненормальный, Марков набрасывается на Валериных товарищей, обрушивая на них, растерявшихся, один тяжёлый удар за другим.

МАРКОВ. Бей их, сволочей, мужики! Пусть знают!

Рабочие, видя такой пример перед собою, хватают первое, что попадается под руку, и кольцом смыкаются вокруг Валериной шайки. Поднимаются и опускаются палки, слышатся звуки ударов и стоны. Когда кольцо размыкается, все члены банды лежат на забрызганном кровь, утоптанном снегу.

МАРКОВ. Вяжи их, мужики. И повара заодно, чтоб не убежал до времени. Там разберёмся, что с ними делать.

Несколько человек достают верёвки, ремни, пояса и вяжут членов банды и повара по рукам и ногам.

МАРКОВ. Ну всё, мужики, теперь нам только до конца идти. (Рукавишникову.) Кирюха, ты у нас самый грамотный, поэтому садись писать письмо.
РУКАВИШНИКОВ. Кому прикажешь писать?
МАРКОВ. Богу, конечно. Я смотрю, тут одна сволочь кругом, на всех постах. Поэтому будем обращаться к Богу напрямую, без посредников. Напишешь, что мы объявляем голодовку.
РУКАВИШНИКОВ. Не буду.
МАРКОВ. Что?
РУКАВИШНИКОВ. Я не буду ничего писать.
МАРКОВ. Это ещё почему?
РУКАВИШНИКОВ. Потому что это глупо. Глупо и бессмысленно. Ты думаешь, письмо дойдёт до адресата? Держи карман шире. Никто не станет передавать Богу такое письмо. Ты вспомни землю, здесь ведь тоже самое. И даже хуже. Нет никаких шансов, что Он его получит.
МАРКОВ. Да, тут ты прав. Так мы ничего не добьёмся. Только с голоду передохнем. Что им один барак? В нашем секторе эти бараки до горизонта идут. (Задумывается.) Вот что, наверняка пайку урезали не нам одним. Тут, видимо, какая-то экономия идёт, а с одного барака много не наэкономишь. Значит, так. Надо узнать, в каких ещё бараках урезали пайку, и сговориться с ними не выходить на работу. Тогда, возможно, они там, в управе, и зашевелятся.
РУКАВИШНИКОВ. Конечно, зашевелятся. Пригонят сюда свою охрану, и высекут всех, кто работать не хочет. И никто об этом даже не узнает.
МАРКОВ. Тоже верно. Тогда… тогда мы перекроем трассу.
РУКАВИШНИКОВ. Что, прости?
МАРКОВ. Дорога, по которой нас везли в первый день, наверняка это какая-то важная трасса: видно, что её делали на совесть. И машин на ней много встречалось. Вот её-то мы и перекроем – пусть тогда попробуют замять это дело, хрен у них, что получится. И выпороть, как ты говоришь, они нас не смогут, не будут же они пороть нас у всех на виду. Надо только, народу побольше собрать. Бараков бы десять поднять, этого бы хватило.
РУКАВИШНИКОВ. И что? Ну привлечём мы внимание, дальше-то что? Начальство демонстративно примет наши условия, наобещает всего-всего, а потом под шумок всё равно нас задавит. Так и будет.
МАРКОВ. Пусть попробуют, я тогда вообще весь лагерь на уши подниму!
РУКАВИШНИКОВ. Если жив останешься.
МАРКОВ. Хрен они, что со мной сделают! (Рабочим.) Значит так. Чтобы не было подозрений, до вечера работаем так, будто ничего не произошло. Этих (Кивает на повара и Валеру с товарищами.) спрячем покамест, пусть побудут заложниками. Вечером, как всегда, идём в барак. Я, Ваня, Миша и Слава обойдём другие бараки, сколько сможем. Узнаем, где ещё пайку урезали. Будем агитировать народ присоединиться к нашей стачке. Надо сразу взять быка за рога, чтобы к утру уже перекрыть трассу. Саня, Вова, Андрюха, на вас вопрос вооружения. Топоры, ножи, всё, что найдёте. Возьмите ещё людей, если понадобится, и тащите всё это в барак, вооружить надо каждого. Ещё надо будет запастись едой. Возможно, придётся вскрыть склад с продовольствием. Действовать надо слаженно, поэтому не разбредаемся. А теперь по местам, имитируем бурную деятельность. (Хлопает в ладоши.) Поехали, мужики.

Рабочие расходятся по местам.

РУКАВИШНИКОВ (Маркову). Я так понимаю, мне тоже придётся учувствовать в этой толкотне?
МАРКОВ. Можешь, конечно, не учувствовать. Но куда ты пойдёшь? В бараке останешься? Так ведь завтра, когда нас не будет, тебя там тёпленького и возьмут. И вряд ли по голове погладят, скорее уж, отыграются на тебе за всех нас. Можешь ещё к начальству на поклон пойти. Но тогда лучше в барак не возвращайся, это я тебе как другу советую. Можно, конечно, по другим баракам прятаться, да ведь ты не сможешь, натура не та, чтобы с массой слиться, верно? Что там ещё осталось? А, ну да, можешь ещё на снегу переночевать, если холода не боишься. Решай.
РУКАВИШНИКОВ. Мда, действительно, патовая ситуация. Делать нечего, я с вами.
МАРКОВ. Ну ещё бы, кто бы сомневался. Пойдёшь со мной агитировать? У тебя язык подвязан, ты бы нам пригодился.
РУКАВИШНИКОВ. Нет уж, спасибо, этого я точно делать не стану. Не умею говорить на заказ.
МАРКОВ. Толку с тебя, как с козла молока, ей-богу! Ладно уж, пошли, надо до звонка доработать.

Марков и Рукавишников уходят.

 

6 ЧАСТЬ


1 ЭПИЗОД

Баррикада на трассе: навалены брёвна, камни, какие-то доски. Слышатся гудки автомобилей, далёкие голоса. Марков осматривает баррикаду.

МАРКОВ. Эх, надо было ещё водой облить, чтобы лучше скрепилось, ну да ладно. (Рабочим.) Мужики, сейчас они начнут штурм. Место здесь узкое, обойти нас у них не получится. Значит, они полезут к нам через баррикаду. У них есть дубинки, щиты и каски. Со щитами им будет сложно лезть, это нам на руку. Наша задача: закидывать их камнями, пока они подходят и пока лезут наверх. Видите, что голова или тело открылось, бейте прямо по мусалу или в грудь, чтоб рёбра трещали. Если кто-то из них перелезет, того оттаскиваем от остальных и гасим. Главное растащить их, чтобы они не могли помогать друг другу. Вопросы? Нет вопросов? Хорошо.
ДОЗОРНЫЙ (с дерева). Они построились!
МАРКОВ. Ну понеслось. Все по местам!

Рабочие занимают свои места.

МАРКОВ. Сейчас они у нас попляшут! Мужики, за холодный барак, за паршивую еду, за тычки и затрещины, раскатаем эту сволочь по асфальту!
ДОЗОРНЫЙ. Они вышли! Идут на нас!
МАРКОВ. Приготовились!

Слышится топот, удары дубинок о щиты. Внезапно раздаётся вой сирены.

МАРКОВ. Что там? Что такое?
ДОЗОРНЫЙ. Какие-то машины, много машин, целая колонна. И все с мигалками. Остановились. У них автоматы!
МАРКОВ. Это их подкрепление? Что там видно?
ДОЗОРНЫЙ. Не похоже. Взяли охранников на прицел. А сейчас идут к нам!

Появляются люди из личной охраны Бога, берут на прицел баррикаду. К баррикаде подходит секретарь Бога.

СЕКРЕТАРЬ БОГА (защитникам баррикады). Кто у вас главный?
МАРКОВ. А зачем он вам?
СЕКРЕТАРЬ БОГА (Маркову). Ты значит? Пошли. С тобой Бог хочет поговорить. Объяснишь Ему, в чём тут у вас дело?
МАРКОВ. Бог? Серьёзно? А откуда Он о нас узнал?
СЕКРЕТАРЬ БОГА. Ниоткуда. Он по своим делам ехал, а вы тут федеральную трассу перекрыли. Давай скорее, у Него и без вас дел хватает.
МАРКОВ. Всё-всё, уже спускаюсь! (Защитникам баррикады.) Ну, мужики, похоже, наша взяла!

Марков спускается с баррикады, идёт вслед за секретарём.
 

2 ЭПИЗОД

Перед баррикадой стоят, разделённые пустым пространством, рабочие и охранники. На свободное место выходит Бог в сопровождении Директора, Маркова и личной охраны. Бог – невысокий, лысеющий мужчина, пожилой. Выправкой похож на военного.

БОГ (рабочим). Молодцы, правильно сделали, что вышли бастовать. Такой произвол терпеть нельзя. Пища для человека не роскошь, а необходимое топливо. Я поговорил с директором вашего лесхоза, он мне всё объяснил, обещал исправиться. Надеюсь, что так и будет, иначе мне придётся снова приехать и лично во всём разобраться. А это может очень плохо закончиться для некоторых нечистых на руку руководителей. Вам же Я хочу сказать, если снова начнутся притеснения, не бойтесь сообщать Мне об этом. Все мы прекрасно понимаем: дай им волю (кивает на директора), они крепостное право введут. И никаких сомнений в этом быть не может. Как сказал Карл Маркс, нет такого преступления, на которое бы не пошел капитал ради сверхприбыли. (Пауза.) Но совсем без них тоже нельзя. Даже у нас, даже здесь. Мы их терпим только потому, что они хорошие организаторы. (Пауза.) Да, мир безвозвратно изменился, стал другим, и мы должны отвечать новым условиям. Современный человек совершенно не осведомлён о том, как нужно себя вести в раю, чем здесь нужно заниматься. Поэтому он тащит с земли свои привычки и порядки, зачастую очень вредные, что крайне негативно сказывается на здешней атмосфере. Поэтому-то мы и вынуждены занимать вас работой. Ведь физический труд это тоже своего рода молитва. Если человек не хочет молиться по-старому, ему приходится молиться по-новому, с пилой или топором в руках. Но обязательный труд не должен становиться каббалой. Он должен поддерживать дух человека, но никак не угнетать его. Поэтому защищайте свой труд, требуйте достойных условий. И никого не бойтесь. Знайте, Я всегда на вашей стороне. (Пауза.) А теперь Я бы хотел дать слово директору вашего лесхоза. Пусть он сам объяснит причины этого инцидента.
ДИРЕКТОР (то и дело поглядывает на Бога). Здравствуйте, товарищи! Прошу извинить меня лично и всех моих подчинённых за это досадное недоразумение. Спешу сразу вам сообщить, что все виновные в этом злоупотреблении найдены и наказаны. Как выяснилось, старший мастер участка решил обманным путём присвоить себе часть продуктов, которые предназначались для вашего питания, с целью их продажи и личного обогащения. Именно поэтому так долго  не предпринимались соответствующие меры: подлец ловко скрывал от вышестоящего начальства информацию о стачке. Он же вступил в сговор с начальником охраны участка, чтобы тот приказал своим людям разобрать баррикаду. Но теперь всё выяснилось и я могу с радостью вам сообщить, что ваша суточная норма пищи возвращена в полном объёме. Также с этого дня в неё будет включён витаминный салат из овощей согласно сезону. Помимо этого в ближайшее время в вашем бараке будет проведён капитальный ремонт. В планах же у нас переселить вас в благоустроенные квартиры, начало строительства которых намечено на третий квартал следующего года. Ну и в заключении: к нам поступило предложение взять на вакантное место старшего мастера участка вашего товарища – Маркова, Иван Владимировича. Он проявил себя как незаурядный организатор, и как человек, готовый до конца отстаивать интересы своих товарищей. Мы ознакомились с его характеристикой и приняли положительное решение. Так что, прошу любить и жаловать, ваш новый мастер.

Марков прижимает руки к груди.

МАРКОВ. Мужики, не подведу!
ДИРЕКТОР. Поэтому, если впредь вас будет что-то не устраивать, сразу обращайтесь ко мне, через того же Маркова: всё решим, причём в самые короткие сроки. У меня всё, товарищи. (Богу.) А теперь разрешите пригласить Вас на банкет. Такая редкая возможность, увидеть Вас вживую! К тому же, мне бы очень хотелось рассказать Вам о некоторых моих планах, возможно, они Вас заинтересуют. Выгодные инвестиции.
БОГ. Нет-нет, не могу, извините. Много дел. Таких вот, как у вас, «недоразумений» знаете сколько? Целая прорва, и все надо решить. Мне тут советуют в качестве высшей меры наказания ввести полную конфискацию имущества и пожизненное выселение в ад. Так вот Я сейчас над этим думаю. И вы, пожалуйста, тоже над этим подумайте, чтобы Мне не пришлось ещё раз к вам приезжать. (Рабочим.) Всего хорошего. И помните, чуть, что не так, сразу давайте Мне знать. И не затягивайте. (В сторону Директора.) С наказанием затягивать нельзя, оно должно быть быстрым и неотвратимым.

Бог поворачивается и уходит. Птицын выбегает из толпы.

ПТИЦЫН. Подождите! Мне надо с Вами поговорить! Это очень важно!

Птицына останавливает личная охрана Бога.

БОГ (личной охране). Пропустите. (Птицыну.) Что у вас?
ПТИЦЫН. Здравствуйте, моя фамилия Птицын, я изобретатель.
БОГ. И что же вы изобрели?
ПТИЦЫН. Я нашёл способ, как справиться с перенаселённостью рая. Точнее я придумал, как использовать эту самую перенаселённость с пользой.
БОГ. Очень интересно. Расскажите моему секретарю, а он мне потом перескажет.

Бог идёт к своей машине. Секретарь Бога идёт вместе с Птицыным к другому автомобилю. Рукавишников стоит неподалёку, провожает их взглядом.

ПТИЦЫН (Секретарю Бога). Понимаете, всё дело в синтетической нефти. Я тут подсчитал, если использовать весь имеющийся здесь человеческий ресурс, то запаса этой нефти хватит на то, чтобы отапливать оранжерею размером с город в продолжение чуть ли не целой вечности. Не правда ли, интересно? Огромный, просто-таки немыслимый потенциал!

Слышится рёв мотора, Бог уезжает. Те, кто остался на дороге, смотрят вслед удаляющейся колонне.
 

3 ЭПИЗОД

Барак. Ночь, рабочие спят. Рукавишников и Птицын негромко беседуют, сидя на койке Рукавишникова. Слабо-слабо горит огарок свечи, так, чтобы не мешать тем, кто спит. Происходящее похоже на сон или бред.

ПТИЦЫН. Да, представьте себе, они заинтересовались моей идеей. Они сказали, что она им кажется перспективной. А вы, я помню, не верили.
РУКАВИШНИКОВ. Если честно, мне и сейчас это кажется маловероятным, но допустим. И что теперь?
ПТИЦЫН. Я отдал им чертежи и расчёты, теперь осталось дождаться, когда они её соберут и запустят.
РУКАВИШНИКОВ. Слушайте, и что, Богу действительно понравилась эта мысль?
ПТИЦЫН. Врать не буду, лично я с Ним не разговаривал. Там был Его секретарь и несколько военных. Вот им моя идея очень понравилось.
РУКАВИШНИКОВ. Но решать-то в конечном итоге будет БОГ. И мне почему-то кажется, что геноцид не входит в Его планы.
ПТИЦЫН. Дорогой вы мой человек, у Него просто-напросто нет другого выхода. Да вы сами посудите. С каждым годом рождается и умирает всё больше людей, это неизбежный прирост населения. А учитывая, что сейчас каждая сволочь может спокойно получить нужные документы, очень скоро даже здесь, в раю, не будет хватать места для всех. Так что, рано или поздно Ему всё равно придётся решать вопрос перенаселённости. А единственное здравое решение здесь – только то, которое я предложил. Вуаля! (Доверительно.) И если уж на то пошло, геноцид Ему не в новинку. Вспомните хотя бы всемирный потоп.
РУКАВИШНИКОВ. Ну хорошо, допустим. Допустим, Бог действительно съедет с катушек и использует всех нас как сырьё для получения этой вашей синтетической нефти. Но вы же не думаете, что Он вас пощадит и не сунет в один строй со всеми? Согласитесь, на святого вы уж никак не тянете. Или они, эти военные, всё-таки обещали вам какую-то амнистию?
ПТИЦЫН. Нет, никакой амнистии мне не обещали. И особых условий для меня не будет, в этот общий котёл я занырну вместе со всеми.
РУКАВИШНИКОВ. Но тогда по всему выходит, что это обычное самоубийство.
ПТИЦЫН. Да, самоубийство. Удивлены? По мне уж лучше сразу умереть, чем мёрзнуть и гнить здесь целую вечность. Я больше не могу терпеть этот холод, когда всё время думаешь только о том, как бы согреться. Да ещё эти проклятые деревья! Я их уже ненавижу, смотреть на них не могу. Но ладно бы я их видел только днём, так ведь они мне ещё и снятся каждую ночь: брёвна и брёвна – штабеля до самого неба. Каждое утро просыпаюсь совершенно разбитым, будто по мне эти самые брёвна катали.
РУКАВИШНИКОВ. А как же ваши мечты о том, чтобы разбогатеть? Купание в золоте, эфирные масла и всё такое прочее – вас это уже не интересует?
ПТИЦЫН. Да, действительно, когда-то я хотел стать богатым. Но другим способом разбогатеть я здесь не смогу, а продав своё изобретение, просто-напросто не успею этими деньгами воспользоваться: как вы справедливо заметили, я такой же негодный материал, как и все вы. Поэтому я, собственно, и отказался от вознаграждения.
РУКАВИШНИКОВ. Да ладно, неужели совсем не успели бы? А может, сутки, другие они бы вам предоставили, на особых, так сказать, правах. Что же вы не торговались?
ПТИЦЫН. А зачем? Даже если бы я и взял вознаграждение, решив покутить напоследок, посмотрите на меня, разве я похож на того, кто умеет красиво швырять деньги на ветер? Нет, конечно. Даже при больших средствах я всё равно останусь смешным человеком с глупой физиономией.
РУКАВИШНИКОВ. Думаете, деньги не сделают вас привлекательней? Они это умеют. Никакая гениальность, тем более талант не могут того, что могут деньги.
ПТИЦЫН. В общем-то, да. Но только ко мне это не применимо. К деньгам нужна привычка, ими нужно уметь сорить. А я такую привычку приобрести не успею. Если бы я и решился на кутёж, то это бы выглядело так, будто престарелый учитель пускается в турне по домам терпимости, где собирается промотать спрятанную от семьи заначку. Он много пьёт, хвастает, угощает окружающих, но всем он кажется смешным. Над ним потешаются за глаза и под шумок тащат у него из кармана деньги. Утро следующего дня для такого человека очень унизительно. Мне бы, конечно, так не хотелось.
РУКАВИШНИКОВ. Да уж, мало приятного, проснуться с разбитой головой и вывернутыми карманами.
ПТИЦЫН. Вот-вот. Хотя это и не самый худший вариант. Тут есть какой-то порох, предпосылка к большей озлобленности. Ведь куда хуже могло получиться, если бы я принялся прожигать остаток жизни и вдруг втянулся. Девочки, рестораны, шампанское, всё это, должно быть, страшно затягивает. Представьте, только я вошёл во вкус, так сказать, рванул на груди рубашку, как уже пора умирать, – вот это был бы удар! Я бы мог дать слабину, раскаяться в содеянном, а это явно не пошло бы мне на пользу. Не хватало ещё расклеиться перед самым важным событием в жизни. Нет уж, если умирать, то так, чтобы уважать себя в этом деле. Именно поэтому я хочу, уходя, хлопнуть дверью как можно громче, а для этого я должен быть собран и строг.
РУКАВИШНИКОВ. Так ведь штука в том, что вы собираетесь не просто умереть, как умирают обычные самоубийцы. Сунул голову в петлю, выбил из-под себя табуретку и дело с концом – виси себе под потолком и дрыгай ножкой. Нет, вы собираетесь уйти из жизни с эскортом, прихватив с собою всё оставшееся человечество. По крайней мере, большую его часть. Это вы называете, хлопнуть дверью погромче?
ПТИЦЫН. Видите ли, дорогой мой человек, на самом деле, у меня просто-напросто нет другого выхода. Вы, похоже, забыли, что мы с вами находимся в самом расчудесном месте из всех возможных, в раю, где нельзя взять и умереть по собственному желанию. Поэтому и приходится проявлять изобретательность. У меня была подходящая идея, но один я бы не смог воплотить её в жизнь, мне нужна была помощь государства, вот и всё. Но в чём-то вы действительно правы: чертовски приятно сознавать, что ты главный персонаж в спектакле, когда все остальные всего лишь статисты. Да, я ухожу со свитой, да ещё с какой (Короткий смешок), кто бы мог подумать, правда?
РУКАВИШНИКОВ. Помнится, в прошлый раз вы говорили о том, что нужно очистить рай от лишних людей. Про авгиевы конюшни что-то вещали, дескать, вернёте раю его изначальный вид. А теперь выходит, что вам до него и дела нет, что вас интересуют только собственные грандиозные похороны. Вам что, уже не интересно, каким будет рай после вас?
ПТИЦЫН. Возможно, его вообще не будет. Раньше я думал, что хоть тут есть приличные люди, а их не оказалось даже здесь, кругом одни скоты. Все люди лишние, вот что. Или даже так: всё человечество – это лишний вид, так сказать, неудачный проект. На месте Бога я бы рвал и метал: столько сил и средств вылетело в трубу, и ради чего? Пфуф! Образ Бога в человеке оказался перекошен, как на старой, разбитой иконе. Так что, на переплавку всех и дело с концом.
РУКАВИШНИКОВ. Тогда для кого вся эта нефть, кого она будет греть?
ПТИЦЫН. Может и никого. И даже лучше, если никого, пусть вернётся в землю. Потому что Богу она не нужна, а хороших людей, которым бы она пригодилась,  не существует, все чем-то заляпаны. Каждый думает, что он лучше других, что он пуп земли. Давит из брата своего масло и радуется.
РУКАВИШНИКОВ. Но ведь не все такие.
ПТИЦЫН. Уж мне-то об этом не рассказывайте, я лучше других знаю, что за существо Его Величество Человек. Спасибо, насмотрелся. Всю жизнь надо мною смеялись, поддевали и обижали, доказывая, что я всего лишь человеческий осадок. Ведь кто для вас школьный учитель? Букашка, червяк. К тому же если у него определённые проблемы. С ним можно ругаться, его можно оскорблять. Даже дети и те уже не имеют уважения к учителю.
РУКАВИШНИКОВ. Скажите, а детей вы бы тоже пустили на переработку?
ПТИЦЫН. Детей в первую очередь! Дети это самые паскудные люди. Это я вам как бывший учитель говорю. Но это всё ерунда. Важно другое. Важно то, что получилось в итоге. А в итоге получилось то, что я, маленький человек, вчерашняя букашка, прямо сейчас решаю судьбу всего человечества. И именно потому, что я маленький человек, я могу никого из вас не жалеть. Ведь жалеть можно только тех, кто ниже тебя, а ниже меня нет никого, я плаваю на самом дне выгребной ямы. Вы не подумайте, я не хочу возвышаться, но и стоять над моей головой больше никому не позволю. Вот поэтому я и опущу вас всех на то дно, где сам до сих пор ещё плаваю. Будем вместе барахтаться в этой нефтяной жиже. Никаких различий, одни перетекают в других, и все равно пахучи. Как вам такое будущее? И вот ещё что…
РУКАВИШНИКОВ (перебивает). Всё, хватит, у меня от вашей трескотни уже голова болит. Вы тут нагородили о себе, чёрт знает что, а знаете, кто вы такой на самом деле? Вы обычный фантазёр с кучей комплексов и ещё страшный завистник. Вы из тех, для кого не то обидно, что своя корова сдохла, а то, что у соседа осталась живая. На земле вам, похоже, действительно приходилось непросто.
ПТИЦЫН (зло шипит). Вы не смете так со мной разговаривать!
РУКАВИШНИКОВ. А вы не смеете развивать передо мной свои идиотские прожекты! Не я начал этот разговор, это вы ко мне привязались со своими фашистскими фантазиями. Если вас подвёз Его секретарь, это ещё не значит, что вы можете приставать к людям со словами: «Вы все здесь дерьмо, поэтому скоро умрёте!». Вы же свихнулись. Вы разве этого не замечаете? У вас от злобы окончательно поехала крыша.
ПТИЦЫН. Значит, вы думаете, что я вам всем завидую, да? А вот погодите, скоро вас всех поведут на убой, как баранов. И я посмотрю, посмотрю, какие у вас будут лица, послушаю, что вы залепечите. Вот тогда-то мы и поглядим, кто кому станет завидовать. Поглядим-поглядим.

В Птицына прилетает валенок.

ГОЛОС С ОДНОЙ ИЗ КОЕК. Да заткнись ты! Достал уже бубнить!
ПТИЦЫН (тихо.) Вот же скотина, гад.

Птицын потихоньку уходит на своё место. В барак входит Марков. На нём новенькая спецовка. Движения вальяжные, начальственные. На лице играет ухмылка. Следующим входит Валера в форме охранника. За ним входят дюжие парни, также в форме охранников, у каждого из них на ремне по резиновой дубинке и паре наручников.

МАРКОВ. Здорово, мужики!

Рабочие приветствуют его нестройно, с подозрением.

МАРКОВ. Как-то вы не весело встречаете нового начальника. Не рады, что ли? Зря, мы теперь много времени будем проводить вместе. А знаете, почему? Нет? Сейчас объясню. Усиленная кормёжка требует и работы на износ, верно? Поэтому рабочая неделя у нас теперь будет шестидневной, вместо обычной пятидневки. И рабочий день с восьми- увеличится до десятичасового. Как вам новость?
ГОЛОС С ОДНОЙ ИЗ КОЕК. Да вы там обалдели все, что ли? Какая шестидневка, какие десять часов!
МАРКОВ (Валере). Валерий Сергеевич, успокойте товарища. Видите, он нервничает.

Охранники по знаку Валеры стаскивают того, кто кричал, с койки, и начинают избивать. Избив бросают его посреди барака.

МАРКОВ. Я думаю, все поняли, с бунтами, стачками и всем таким прочим покончено. За халтуру будем бить. За саботаж будем бить. В общем, чуть, что не так, сразу будем бить, всем ясно?
ГОЛОС ИЗ НЕОПРЕДЕЛЁННОГО МЕСТА. Быстро же ты перекрасился, Ванечка!
МАРКОВ. Это кто сказал? Я спрашиваю, кто это сказал, а? Молчит, не сознаётся. Ладно, всё равно узнаю. (Пауза.) Так, а теперь о том, зачем мы пришли. Нашу бригаду переводят на новое рабочее место, на северные холмы. Места там отдалённые, можно сказать дикие. Поэтому сейчас вам нужно будет собрать все свои пожитки и приготовиться к отправке. Жить будете в другом бараке. Всё. На сборы полчаса, потом начнётся погрузка. (Пауза.) Ну чо замерли-то? Живее, живее! Что вы как мёртвые, ей-богу.

Начинаются сборы. Марков, Валера и охранники уходят.

РУКАВИШНИКОВ (про себя). Похоже, Бог здесь действительно уже ничего не решает. (Встаёт, начинает собирать пожитки.) А Ваня-то та ещё свинья оказывается. Настоящий Иуда. Хотя, чему тут удивляться, всё как он хотел: стал начальником, выбился в люди. Всё правильно. Молодец. Так держать.

Те, кто собрался, сидят на заправленных койках, ждут, когда за ними придут.

 

7 ЧАСТЬ


1 ЭПИЗОД

Новая лесопилка. Рукавишников срубает сучья с кедрового ствола. На нём телогрейка с номером. Выглядит он похудевшим, усталым. К нему подходит сторож.

СТОРОЖ. Здорово, что ли?
РУКАВИШНИКОВ. Здорово, отец. Какими судьбами?
СТОРОЖ. Дык, работать у вас буду.
РУКАВИШНИКОВ. Что, охранять нечего стало, последнее растащили?
СТОРОЖ. Да кому теперь нужны сторожа. Теперь повсюду солдаты, они и за порядком следят, и имущество охраняют.
РУКАВИШНИКОВ. Что-то новенькое.
СТОРОЖ. Видать до вас ещё не добрались. Подожди, и у вас введут военное положение.
РУКАВИШНИКОВ. С какой это стати? Мы работаем, не бунтуем. И охрана у нас имеется. С собаками.
СТОРОЖ. Так ведь, как Бог умер, всех на военное положение перевели. Не сразу, конечно. Поначалу-то чёрте что творилось.
РУКАВИШНИКОВ. В смысле, Бог умер? Когда?
СТОРОЖ. Так вы что здесь вообще ничего не знаете? Вот ведь глушь-то какая! Инфаркт у Него был. Об этом весь рай уж месяц как гудит.
РУКАВИШНИКОВ. А мы в этой глуши торчим уже три месяца. Тут не то, что новости, паёк не каждый день до нас добирается. Значит, говоришь, месяц, как умер? И как такое возможно? Он же Бог, Ему, вроде как, бессмертным полагается быть.
СТОРОЖ. Ну так за столько-то лет Он, видать, совсем человеком стал.
РУКАВИШНИКОВ. И что теперь? Чего ждать?
СТОРОЖ. Так не знает никто. Поначалу, как объявили, что Господь преставился, такое началось! Вагонами воровать принялись. И всё торопились, чтоб в мутной воде побольше сцапать. А недели две тому назад власть взяли военные. И давай сразу гайки закручивать. Военное положение ввели. Дескать, сейчас посмотрим, что вы за люди, а там решим, что с вами делать. Ага, они-то решат. У них ведь как? Пусть безобразно, но однообразно. Вот они нас всех по одной мерке и отстругают. А у нас и без них однообразия столько, что с души воротит.
РУКАВИШНИКОВ. Странно, сколько здесь живу, ни одного военного не встречал. Откуда они теперь-то взялись?
СТОРОЖ. Откуда-то взялись. Нарисовались, хрен сотрёшь.
РУКАВИШНИКОВ. Не понимаю. Я уже ничего не понимаю. Если это рай, то куда делись все эти ангелы, архангелы, святые с серафимами? Как получилось, что вместо них на всех постах оказались сначала чиновники, а потом военные? Неужели в раю не осталось ни одного праведника, ни одного ангела, который смог бы взять власть в свои руки? Или им это просто не нужно и плевали они на нас с высокой колокольни?
СТОРОЖ. Так может чиновники это бывшие ангелы и есть. Сам подумай, столько веков наблюдать, как люди на земле воруют, а потом бесятся с жиру. Тут у самого праведного рука зачешется. Один Бог только и держался, не воровал. Ходили, конечно, и про Него слушки, только я им не верю. Не такой это был человек, чтобы руки в казну запускать. Он тянул наш рай, как ту птичку из басенки: хвост вытянет, клюв увязнет, вытащит клюв, увязнет хвост. Всё сам, всё сам, один, как перст.
РУКАВИШНИКОВ. Да, если бы Он тогда совершенно случайно не проезжал по трассе, когда мы её перекрыли, никто бы и не узнал о нашей стачке. Но вот Он узнал, и что? Нас всё равно заткнули и загнали в Тмутаракань на хлеб и воду.
СТОРОЖ. Так ведь один в поле не воин. Может, поживи ещё, Он бы сумел всё исправить.
РУКАВИШНИКОВ. Ну да, ну да. Эта песня хороша, начинай сначала. Ещё какие-нибудь новости есть?
СТОРОЖ. Бог умер, а тебе ещё какие-то новости подавай. Тебе мало, что ли?
РУКАВИШНИКОВ. Ладно, нет новостей, давай сплетни. Слухи-то наверняка какие-нибудь имеются.
СТОРОЖ. Ну как без слухов. Имеются, конечно.
РУКАВИШНИКОВ. Ты любишь слухи, я знаю. Рассказывай, что там у вас болтают.
СТОРОЖ. Да разное болтают. Как объявили, что Господь преставился, так сразу пошли разговоры, будто Землю взорвали. Совсем, дескать, на куски её раскололи. Только я в это не верю. Да, народу в последнее время и вправду много привалило. Но это, может, грипп там какой-нибудь ходит или ещё какая холера.
РУКАВИШНИКОВ. А что новоприбывшие говорят?
СТОРОЖ. Да они все какие-то пришибленные. Спрашиваю, как, мол, сюда попали? А они в ответ, не помним, дескать. Кто спал, кто ел, а кто на работу шёл, потом бац, и все они здесь. А, барахло. Козий грипп какой-нибудь.
РУКАВИШНИКОВ. Наверно, и места сейчас для всех не хватает?
СТОРОЖ. И не говори, везде толкотня, в бараки столько народу набивается, что дышать нечем. Вот и к вам присылать стали. Хотя у вас здесь особый режим.

Раздаётся предупредительный свисток.

РУКАВИШНИКОВ. Ладно, отец, хватай топор, поехали. У нас теперь строгие порядки, могут и в «холодную» на трое суток запихать, если увидят, что от работы отлыниваешь.
СТОРОЖ. Это ж надо, на старости лет на лесопилку угодить. А ведь мог бы сейчас сидеть в своей сторожке, чай пить. Беда-беда.

Рукавишников и сторож на пару срубают сучья с кедрового ствола.


2 ЭПИЗОД

Новый барак. Ещё грязней и запущенней предыдущего. Вместо коек нары. Рабочие сушат вещи, штопают одежду, кто-то пьёт чай, кто-то режется в карты. Время от времени кто-то из обитателей барака  начинает с остервененьем чесаться. Рукавишников спит на нарах. Ворочается, стонет во сне. На соседних нарах сидит сторож.

СТОРОЖ. Кира. Кира!
РУКАВИШНИКОВ. А? Что?
СТОРОЖ. Ты кричал. Опять кошмар приснился.
РУКАВИШНИКОВ. Ага, кошмар. Оранжерея снилась.
СТОРОЖ. Чего?
РУКАВИШНИКОВ. Теплица такая. Фу, ну и сон. (Растирает лицо) Это всё от безделья. Третью неделю уже торчим в бараке. Даже на воздух не выпускают.
СТОРОЖ. Слушай, а ты часом не пьёшь втихомолку, а? Вид у тебя какой-то нездоровый стал.
РУКАВИШНИКОВ. Мне физического труда не хватает.
СТОРОЖ. Вот те раз! Ещё деды говорили. Если хочешь поработать, ляг, поспи и всё пройдёт.
РУКАВИШНИКОВ. Без физического труда тут свихнёшься.
СТОРОЖ. А ты не думай. У тебя все проблемы от головы.
РУКАВИШНИКОВ. Легко сказать, не думай. Тебе, старый, хорошо. У тебя всего две мысли, где бы пожрать, и как бы не работать.
СТОРОЖ. Вот что ты за человек, а? Даже старость не уважаешь. Тьфу на тебя два раза.
РУКАВИШНИКОВ. Ладно, не обижайся. Встал просто не с той ноги. А всё этот сон. До сих пор не по себе.
СТОРОЖ. Так тебе что приснилось-то?
РУКАВИШНИКОВ. Говорю же, теплица с цветами. Там были такие красные-красные розы. Странно, мне раньше никогда цветные сны не снились. Видать шизофрения подкрадывается.

К Рукавишникову подходит Беспалов.

БЕСПАЛОВ. Доброе утро. У вас случайно не завалялось какой-нибудь чистой ткани? Бинта не спрашиваю, но может что-нибудь выстиранное, не грязное.
РУКАВИШНИКОВ. А вам зачем?
БЕСПАЛОВ. Да тут мальчишка один попытался ночью вскрыть вены. То ли его не предупредили, что здесь нельзя умереть, то ли он этому просто не поверил, не знаю. В результате перепачкался кровью, а теперь сидит и ноет. Надо бы перевязать порезы.
РУКАВИШНИКОВ. Беда с ними. Сколько ему лет?
БЕСПАЛОВ. Не больше шестнадцати.
РУКАВИШНИКОВ. И какого чёрта он здесь делает? Его место в детском секторе.
СТОРОЖ. Дык говорят, там теперь места нет. Всё забито. Вот их к нам и суют.
РУКАВИШНИКОВ. Кто говорит? Откуда ты, старый, берёшь все эти слухи, а? Ты же никуда не выходишь. Сам, что ли, придумываешь?
СТОРОЖ. Мои слова верные, что попало, не собираю. Не хочешь, не верь. Не буду больше тебе ничего рассказывать.
РУКАВИШНИКОВ (Беспалову, доставая откуда-то чистую ткань). Пойдёмте, помогу вам его перевязать. Какое-никакое занятие.

Рукавишников и Беспалов идут к дальним нарам. Там сидит бледный мальчишка. 

РУКАВИШНИКОВ (мальчишке). Показывай, что там у тебя. Чем это ты так? Стеклом? Оно и видно, все края рваные. Эх ты, балбес.

Рукавишников и Беспалов перевязывают мальчишке запястья.

РУКАВИШНИКОВ. Ты уж больше таких глупостей не делай, ладно? Смысла ноль, зато легко можно получить заражение. Умереть не умрёшь, но намучаешься изрядно. У нас тут один тоже вены резал, занёс грязь и начал гнить. Тоже ночью дело было. К утру бредить начал, пытался голову об стену разбить. Чуть не спятил, бедняга. Теперь и ты туда же.
МАЛЬЧИШКА (еле слышно). Я больше не буду. Простите меня.
РУКАВИШНИКОВ. Да нам-то за что тебя прощать? Ты перед собой виноват, не перед нами. Просто глупостей таких больше не делай, и всё
МАЛЬЧИШКА (еле слышно). Не буду.
РУКАВИШНИКОВ. Вот и хорошо.

Рукавишников и Беспалов отходят от мальчишки.

БЕСПАЛОВ. Спасибо, что помогли. Жалко мальчишку, не обвыкся толком и сразу в такой барак попал. Легко растеряться, особенно в его возрасте.
РУКАВИШНИКОВ. Да ладно, мне тряпок не жалко. Рад был помочь.

Беспалов хочет вернуться на своё место. Рукавишников останавливает его.

РУКАВИШНИКОВ. А я смотрю, вы здесь совсем обвыклись. Спокойнее стали, что ли.

Рукавишников и Беспалов отходят в сторону, чтобы не мешать тем, кто ходит по бараку.

БЕСПАЛОВ. Да, несколько пересмотрел свою позицию.
РУКАВИШНИКОВ. Может, научите? А то мне от моей позиции самому удавиться хочется.
БЕСПАЛОВ. Да тут, собственно, нечему учить. Обычное самовнушение.
РУКАВИШНИКОВ. И что же вы себе внушили?
БЕСПАЛОВ. Так скажем, я пересмотрел своё отношение к Богу. Да и к раю тоже.
РУКАВИШНИКОВ. И что вы теперь обо всём это думаете?
БЕСПАЛОВ. Да как вам объяснить. Я вам рассказывал о своей семье?
РУКАВИШНИКОВ. От вас с мамой, кажется, ушёл отец?
БЕСПАЛОВ. Да, он ушёл от нас к другой женщине, у которой был сын-альтист. Так вот, всё, что я делал на земле, так или иначе было связано с его уходом. Я из кожи вон лез, чтобы привлечь его внимание. Думал, если он будет мною гордиться, мы будем проводить вместе больше времени. Вот и к Богу у меня было точно такое же отношение. Он был для меня отцом, внимание которого я старался привлечь. Мне даже начало казаться, что Он и вправду за мной наблюдает. Но потом мне убедительно доказали, что я ошибался. Тогда я всё отпустил и перестал соревноваться. Да и какие могут быть соревнования с покалеченной рукой? И мне вдруг стало значительно легче. Свободнее, что ли.
РУКАВИШНИКОВ. И это всё? Действительно самовнушение.
БЕСПАЛОВ. А ещё я нашёл здесь губную гармошку. Видимо, кто-то из строителей её здесь забыл. Знаете, это особое удовольствие, после долгих лет муштры, работы на износ, начать играть для себя, в своё удовольствие. К тому же раньше я играл только чужую музыку, теперь же у меня появилось время сочинять свою.
РУКАВИШНИКОВ. Значит, вы всё-таки смирились? И больше не ищите другого рая?
БЕСПАЛОВ. А зачем вообще что-то искать? Можно ведь просто обустроить своё внутреннее пространство. Заделать бреши и сделать его удобным для постоянного проживания.
РУКАВИШНИКОВ. Значит, вы, думаете, что альтернативы этому раю не существует? Что везде так, как здесь?
БЕСПАЛОВ. Ну откуда же мне знать? Может, что-то и есть. А может, и нет. Мне, в общем-то, всё равно.
РУКАВИШНИКОВ. Вот в этом-то и проблема. Мы ничего не знаем наверняка. Что у нас есть? Слухи да сплетни, больше ничего. Кто эти военные, например? Может быть, это черти, которые захватили власть на небе. А может, они обычные люди, которые после смерти Бога пытаются жить своим умом. Произойти ведь могло всё что угодно. Я даже птицынский вариант не исключаю. Утилитарно-индустриальный.
БЕСПАЛОВ. Какой-какой?
РУКАВИШНИКОВ. Такой, где Господь вовсе и не умирал.
БЕСПАЛОВ. Зачем же нам тогда объявили о Его смерти?
РУКАВИШНИКОВ. Чтобы заставить нас бояться за своё будущее. Если мы будем бояться за будущее, мы не завяжем грызню с военными. Мы ведь не знаем теперь чего от них ждать. Теперь, когда за нас некому заступиться. В этом и весь расчёт.
БЕСПАЛОВ. А вы, похоже, догадываетесь, чего нам от них ждать?
РУКАВИШНИКОВ. Да, у меня есть относительно этого некоторые размышления. Но тут надо отступить в сторону. Начнём с того, что зима здесь была всегда. И где-то среди этой вечной зимы испокон века спрятан райский сад.
БЕСПАЛОВ. И он не замерзает?
РУКАВИШНИКОВ. Нет, потому что он находится под стеклянным колпаком, вроде как в оранжерее.
БЕСПАЛОВ. Очень интересно. Я так понимаю, вы клоните к тому, что эту теплицу нужно постоянного отапливать? Раз она стоит посреди вечной мерзлоты.
РУКАВИШНИКОВ. Именно! Вы правильно всё поняли.
БЕСПАЛОВ. Знаете, вы какой-то возбуждённый. У вас, случайно, не горячка? Неважно выглядите, если честно.
РУКАВИШНИКОВ. Это всё ерунда. Важно другое. Важно то, что на самом деле мы в аду, понимаете? И нас специально сюда отправили, чтобы мы отапливали эту оранжерею. Раньше её отапливали дровами. Но появился человек, который придумал, как можно получать нефть из людей. Понимаете, что это для нас значит? Это значит, что кто-то будет греться в оранжереях, ходить среди цветов, а мы будем плескаться в цистернах и ждать, когда нас сожгут. Неприятная картина, правда?
БЕСПАЛОВ. Да уж, жуть какая.
РУКАВИШНИКОВ. Подождите, это ещё не всё. Самое интересное впереди. Мне как-то на улице, там ещё, на земле, встретились какие-то сектанты. И они говорили, что на самом деле Богу нужно определённое количество праведников. Не больше и не меньше. И когда у Него появится нужная цифра, Он уничтожит всех остальных, а на земле восстановит потерянный рай. Вот в этом раю и будут жить праведники. Одни, без нас. Потому что мы – лишние люди. И знаете, каким вопросом я задаюсь, когда думаю об этом? Если бы нас не было, кто бы тогда отапливал этот зимний сад? И сам себе отвечаю, никто. Понимаете, что это значит?
БЕСПАЛОВ. Догадываюсь.
РУКАВИШНИКОВ. Правильно, мы родились только для того, чтобы грешить. Грешить, а потом каяться, бороться со своей подлой природой, но потом снова грешить. А в конце умереть и попасть в это место. И занять заготовленные специально для нас койки.
БЕСПАЛОВ. Подождите, но ведь у каждого есть выбор.
РУКАВИШНИКОВ. Какой ещё выбор! Вы о чём? Столько бараков, столько койко-мест: они и не надеялись, что мы исправимся, станем лучше. Наши грехи им на руку, понимаете? Это как в тоталитарном государстве. Под любой поступок человека подводится политическая статья: пропаганда, агитация, саботаж, что угодно. Потом следует арест и отправка на лесоповал или на строительство какого-нибудь канала. И всё это ради даровой рабочей силы. Разве я не прав? Или вы считаете, что там, на земле нам не ставили ловушки, не ловили нас на малодушии? И всё для того, чтобы здесь использовать сначала нашу силу, а затем, в самом конце, – нашу способность воспламеняться? Вы вообще можете себе это представить? Что очень скоро нас всех разольют по бочкам? Ведь от этого свихнуться можно!
БЕСПАЛОВ. Послушайте, вы серьёзно? Где же ваша ирония? Раньше она вам всегда помогала.
РУКАВИШНИКОВ. Всё, нету её, испарилась. От меня уже ничего не осталось. Только голова и мигрень.
БЕСПАЛОВ  (подумав). Вообще-то, я давал подписку о неразглашении, но вам я намекну. Вы когда-то отнеслись ко мне по-человечески. И мне не хочется, чтобы вы сами себя свели с ума. Скорее всего, правда вас расстроит. Но вы хотя бы будете знать, как всё обстоит на самом деле, и перестанете изводить себя такими вот догадками. Вы ведь помните, моё дело рассматривала специальная комиссия. Кое-что мне там удалось узнать. Так вот, Бог действительно умер. А всё, что здесь сейчас происходит, связано с...

Открывается дверь. Входят санитары, за ними – Кривошеев и ещё несколько бывших больных. Это худые, ко всему безразличные люди. У них  пустые, невидящие глаза. Санитары уходят. Рукавишников оглядывается на дверь, узнаёт Кривошеева.

РУКАВИШНИКОВ (поражённый). Иван Яковлевич! Вы здесь? Что случилось? (Беспалову.) Ради Бога – одну минуту! Вы мне всё расскажите. Минуту. Одну минуту!

Рукавишников подводит Кривошеева к своим нарам, усаживает его. Кривошеев всё ещё находится в прострации. Рукавишников пытается его растормошить.

РУКАВИШНИКОВ. Иван Яковлевич, ну Иван Яковлевич! Почему вы здесь? Где вы были? Они же должны были забрать вас к себе! Что случилось?
СТОРОЖ. Да не тряси ты его! Не видишь, что ли, они его таблетками напичкали. Он ещё сутки может дуриком ходить. (Помолчав.) Да, видать, в больницах тоже не сахар.

Снова открывается дверь, входят солдаты в сопровождении офицера. Офицер оглядывает барак, видит Беспалова, подходит к нему.

ОФИЦЕР. Ваша фамилия Беспалов?
БЕСПАЛОВ. Да.
ОФИЦЕР. Вы музыкант?
БЕСПАЛОВ. Совершенно верно.
ОФИЦЕР. Поступило предложение зачислить вас в полковой оркестр. Вы согласны?
БЕСПАЛОВ. Странно, а почему раньше мне этого никто не предложил? Когда у меня ещё не было покалеченной руки?
ОФИЦЕР. Считайте, у вас появилась протекция. Не так давно. А насчёт руки не волнуйтесь, наш полковой врач – толковый мужик, он вам её вмиг починит. Насчёт скрипки…
БЕСПАЛОВ. Рояля.
ОФИЦЕР. Да, насчёт рояля не знаю, но на трубе играть сможете. Будете у нас трубачом. Согласны?
БЕСПАЛОВ. Да, конечно, согласен. Я же музыкант. Мне хоть на расчёске.
ОФИЦЕР. Марши играть умеете?
БЕСПАЛОВ. Обижаете.
ОФИЦЕР. Хорошо. Сейчас вас проводят. (Солдату.) Семёнов, подь сюды. Сопроводи товарища музыканта в полковой лазарет. Пусть Аркадий Абрамович его посмотрит. Скажешь, я послал.
БЕСПАЛОВ (про себя). Как всё неожиданно. (Солдату.) Да, да, иду. (Оглядываясь на рабочих, растеряно.) До свиданья.

Солдат и Беспалов идут к выходу.

РУКАВИШНИКОВ (спохватившись). Чёрт, он же так ничего и не объяснил! (Беспалову.) Подождите!

Один из солдат, тот, что находится ближе к Рукавишникову, останавливает его ударом приклада в грудь. Рукавишников складывается. Семёнов уводит Беспалова из барака.

ОФИЦЕР. Внимание! Стройся!

Рабочие слезают с коек, начинают строиться.

ОФИЦЕР (солдатам). Заводите остальных.

Солдаты вталкивают в барак Валеру, Маркова, Волосевича и директора лесхоза. Валера молча сопротивляется, тогда его начинают бить.

МАРКОВ (вытирая разбитый нос). Вот попали-то, а! Мама дорогая! Попали, так попали! Ребята, простите. Я к ним в доверие хотел втереться. И всё, больше ничего. Честное слово. Хотел их изнутри прощупать. Может только чуть-чуть заигрался. Простите, а?
ДИРЕКТОР (солдату, который его толкает). Эй! Аккуратнее! Я тебе не мальчишка какой-нибудь. Директор как-никак.
ЧИНОВНИК. Вы что себе позволяете, а? Не знаете, кто я такой? Моя фамилия Волосевич! Да у меня такие связи! Я вас завтра же в дисбат отправлю! Слышите, завтра же!
СОЛДАТ. Встать в строй. Что, не понятно говорю? (Бьёт директора прикладом в грудь, Волосевичу даёт пинка.) Встать в строй, я сказал!

Все, кого втолкнули в барак, встают в общий строй.

СТОРОЖ (одному из солдат). Эй, браток, что случилось-то? Куда нас?
СОЛДАТ. На перековку.

На середину барака вылетает Птицын.

ПТИЦЫН. Вот видите, видите! Я же говорил! Говорил! Вы своим нытьём кого хочешь в гроб загоните. Даже Бог не выдержал, застрелился. А теперь пришли солдаты! По ваши души пришли! Чтоб познакомить вас с моей машиной. Вы увидите, какая она огромная, какая могучая – всех проглотит, никем не подавится. Это всё я! Мой гений, мой мозг её выдумал. Это вам за ваши машины, за ваших жён, за любовниц, за яхты, за путешествия, за рестораны, за всё! Смотрите, я смеюсь, мне смешно! Я больше вам не завидую! А чему завидовать? Нечему! Теперь мы станем одним веществом. Вы ведь и представить себе не могли, что будете бултыхать в одной бочке со мною, верно? И жёны ваши, и дочери тоже там будут. Они будут во мне, а я буду в них – вот оно моё равенство, вот она моя справедливость! Господи, как хорошо, как весело! Я люблю вас, люблю вас, мои дорогие!
ОФИЦЕР. Это что ещё за чудо? (Солдатам.) Убрать.

Солдаты прикладами загоняют Птицына в строй.

ПТИЦЫН (тихо). Ничего, ничего, я потерплю, недолго осталось.
ОФИЦЕР. Так, чтобы не было паники, объясняю. Вас переводят на новый объект. Там сейчас идут большие работы, поэтому требуются все свободные силы. Как видите, гоним туда всех, не смотря на чины и ранги. Новые времена пришли, товарищи. Давно пора за вас взяться. А то вы в конец распустились. Рай, так рай, правильно? Раз не захотели честно отбыть наказание в аду, значит, будите здесь исправляться. А теперь собрали вещи и построились в колонну по два.

Рабочие собирают вещи и строятся.

ОФИЦЕР. Все собрались? Марш на выход!

Рабочие выходят в двери барака.

РУКАВИШНИКОВ. Неужели, конец? Вот так сразу, без объяснений? Ведь убьют, всех убьют.
СОЛДАТ (Рукавишникову). Молчать! (Кому-то из толпы.) Эй ты, плешивый, строй не ломай. Раз-два, левой, левой, левой.

Рукавишников идёт к выходу. Барак покидает последняя пара рабочих. Уходит офицер. В бараке остаются только двое солдат. 

1-ЫЙ СОЛДАТ. Не знаешь, много ещё бараков осталось?
2-ОЙ СОЛДАТ. Да херова туча.
1-ЫЙ СОЛДАТ. Как думаешь, когда с ними закончат, за нас возьмутся?
2-ОЙ СОЛДАТ. Хер его знает. Может и возьмутся.
1-ЫЙ СОЛДАТ. Я тогда сбегу.
2-ОЙ СОЛДАТ. Поймают. Дальше рая не убежишь.

Второй солдат направляется к выходу.

1-ЫЙ СОЛДАТ. А я попробую.

Первый солдат идёт следом за вторым. Остаётся пустой барак с раскрытыми настежь дверями, в которые ветер закидывает редкие снежинки.


ЗАНАВЕС







_________________________________________

Об авторе: ВИКТОР АЛЕКСЕЕВ

Родился в 1987 году в Иркутске. Окончил Иркутский государственный университет путей сообщения. Работает инженером по измерениям и испытаниям электрооборудования. Лауреат драматургических конкурсов «Евразия-2014» (2-ое место за пьесу «Пейзаж с ловушкой для птиц» в номинации «Пьеса для камерной сцены»), «Евразия-2018» (2-ое место за пьесу «Pater familias» в номинации «Пьеса для камерной сцены»), «Ремарка-2019» (2-ое место за пьесу «Абракадавра» в номинации «Сибирь»), трижды финалист конкурса «Действующие лица» (в 2013 г. с пьесой «Марш оловянных солдатиков», в 2015 г. с пьесой «Prank» и в 2016 г. с пьесой «В раю найдется место для каждого»). В 2016 году в театре «Школа современной пьесы» поставили спектакль по пьесе «Prank». Участник Международных Форумов молодых писателей России, стран СНГ и зарубежья «Липки» (2017, 2018). Читает, ходит в театры, иногда пишет пьесы. Агностик, не курит, пьёт. Живёт в Иркутске.скачать dle 12.1