ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Фарид Нагим. ГДЕ-ТО МЕЖДУ ПЕНСИЕЙ И РАЕМ

Фарид Нагим. ГДЕ-ТО МЕЖДУ ПЕНСИЕЙ И РАЕМ


 


Действующие лица:
ЕЛЕНА АЛЕКСАНДРОВНА ФОНАРЕВА (ЛЕНА) - 70 лет
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ БЛУМШТЕЙН (ИЛЬЯ) - 70 лет
 
Актеров двое - но играть они, как полагает автор, могут все остальные роли из дневника Елены Фонаревой, где некоторые герои, возможно, лишь игра её фантазии, опечатка романтического воображения, а иногда всего лишь досадная ошибка слабого зрения:

Дочь Лены: Катю – играет Илья Михайлович
Поэт: Женя Дрейн – Илья Михайлович
Молодой поэт: Арсений Завьялов – Илья Михайлович
Любимый человек Кати: Саша – Лена
Жена Ильи Михайловича: Нина – Илья Михайлович
 
Действие происходит в начале миллениума
 
P.S. Елену Фонареву, наверное, может играть возрастная красивая актриса – которая только в самом конце откажется признавать свой возраст, увидев на мониторе охранников супермаркета – себя, опустившуюся старуху.
 


 
1. 
Слышен шелест метлы дворника, подметающего листья.  
 
ГОЛОС ЛЕНЫ. Моя мама, детская писательница Фонарева, называла его «пирог ни с чем».
ГОЛОС ИЛЬИ. Лена, я знаю тебя, как интересного, глубокого человека, а со мной ты глупеешь, кокетничаешь и молодишься!
 
ГОЛОС ЛЕНЫ. Давно заметила, если стесняюсь мужчины, это точный признак того, что я ему нравлюсь.
ГОЛОС ИЛЬИ. Пойми, ты вносишь сомнения в нашу семейную жизнь. У меня жена, сын.
ГОЛОС ЛЕНЫ. Да какой ты отец? Пацан-десятиклассник! У тебя вечно
«выпускные» в мае!
 
Слышен шелест метлы дворника, подметающего листья.  
На сцену выходит Елена Фонарева. В руке громоздкий пакет. Она садится за столик слева, расстегивает плащ; тяжело вздыхает, затем лезет в пакет и гремит, вынимая полу стоптанные жестяные банки. Печально прикидывает их вес на ладони, перебирает, рассматривает картинки. 
 
ЛЕНА.Такие молодежь любит. Как будто им энергии не хватает. Надо же – какая насыщенная, яркая жизнь… Скоро не будет хватать печени.
(присматривается). Ноль градусов! Как можно пить безалкогольное пиво? Так скоро будет водка без водки и жизнь без жизни... Хм, «Жигулевское» до сих пор продают. Папа любил чешское. А другого и не было. 
 
Убирает жестянки в пакет и вынимает оттуда блокнот и ручку. Пишет. 
 
ЛЕНА. Помню – глубокая осенняя тьма за окном. Я в «детской» у зеркала
(встает, вздыхает). Дай бог памяти, какой год… Аж страшно! Я в «детской» у зеркала – подпрыгиваю и смотрю, как по-взрослому вздрагивают мои грудки. Да-а… Осенний вечер, холодок тревоги, ноющий живот и яркое в ночи московское окно. 
 
Грохот, чертыхания. Появляется Илья Михайлович. Кепка, плащ, громоздкий саквояж. Ищет кого-то. 
 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Фонарик, гав-гав, где же ты, Фонарик? Я колбаски принес! Куть-куть-куть… Милый пёсик, ты не замерз в своей драной шубенке?
 
Илья Михайлович садится за столик справа. Вынимает из саквояжа документы. Изучает.  
 
ЛЕНА. Осень. За окном ювелирное крошево листьев. 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (кивая на Лену). Женщина-гаврош. Тонкая, ранимая натура! Поэт!
ЛЕНА. Как жалко листья. Пока летишь - живёшь. Упал....и всех в одну кучу. Один падает с крикливым вывертом, другой молча – сопит и пробирается сквозь ветви, третий сурьезно валится, будто помолившись. И вдруг один из них срывается с истерическим смехом, будто не верит в угасание, что это все последнее у него. А-а-а...
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Листик? Смеясь? Я не ослышался? Однако. ЛЕНА. А другой кружится в восторге, вышивает в воздухе невидимые узоры и кружева. Так красиво, так хочется остановить их полет или хотя бы замедлить… Порыв ветра – и вот они рушатся с дерев целой толпой, эпохой, поколением, а звук… А звук все же такой, будто ропот – фр-р-р… нет – будто аплодисменты. Она падают с аплодисментами! Слышали? Вот так!
(Лена хлопает). 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Странная. Не от мира сего, так сказать. Все эти малопонятные чувства ко мне. Понимаете, тут такая легенда создана, будто бы у нас роман. Я вас уверяю…  
ЛЕНА. И помню, что мне захотелось позвонить не маме, а какому-нибудь мальчику. Пригласить его, самой назначить свидание в осенней печали Новодевичьего кладбища. На закате. Так хорошо там! Так грустно, так светло! Спелые груши-дички смачно шлепаются на могилу Станиславского, похожую на сцену… И так радостно мне стало, сладко заныла грудь, в предощущении будущего счастья, и показалось, что впереди ждет необыкновенная, яркая жизнь. И долгая, долгая… Ah boy, you can give me a shine. Интересно, а где сейчас Илья?
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Я вас уверяю, ничего подобного – у нас только дружеские отношения, мы давние друзья. Ну, женщина в возрасте – муж, собака, взрослая дочь. Большая квартира родителей на «Белорусской». Преподавала детям немецкий, подрабатывала каким-то образом в театре, где ей говорили: ты только не подписывай никаких документов, а то, в конце концов, на тебя же что-нибудь и повесят. Это она создавала ореол любви.
Поймите, между нами ничего не было. 
ЛЕНА (продолжая писать). Интересно, что в эту самую минуту делает
Илья? ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Знаете, она была парадоксально некрасива.
И в то же время жива, непредсказуема. Печальные глаза и очень милая застенчивая улыбка. Довольно стильно одевалась, видимо, кто-то из Европы привозил ей одежду. Мне нравилось, когда она делала вот так (показывает), удивленно приподнимая пальцем очки. У нее не было двух передних зубов и это привносило в ее облик тот особый хулиганский шик, которому ловко подыгрывали кашне, кепи, морщинки в уголках глаз.
ЛЕНА. Просто я – женщина-гаврош, интересная той особой красотой, вслед которой оборачиваются лишь настоящие ценители! Ну и курить без зубов удобно. Кашне, кстати, я сделала из выгоревшей портьеры, а все думали, что оно из тонкой замши. Кепи, кардиган, юбка – всё куплено в секонд хенде… со скидкой – пятьсот рублей за килограмм. «Лена, вы одеваетесь в Европе?» О, да-а… Интересно, откуда берутся эти мысли о нём? Наверное, они во мне всегда? Правда, предыдущие десятки лет их не было, странно как все это, Илья… Илья, но почему, почему собаки? 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Собаки дали человечеству возможность выспаться! Они караулили его сон. Только выспавшийся, а не вздрагивающий при каждом шорохе человек способен на творческий процесс. 
ЛЕНА. Серебристая, жесткая седина его щек и подбородка. Рыжие кончики ресниц, моргающие, будто отдельно от век…  
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Собаки – двигатель прогресса! Это я серьезно тебе говорю, Лена.
ЛЕНА. Меня поразила его одержимость. Мужская мосластость сильных рук. Меня подташнивало как пионерку… Иногда проклинаю тот день! Помню, я у него спросила что-то. Какую-то чепуху. Илья задумчиво склонил голову и уважительно посмотрел, прежде чем ответить на бессмысленный вопрос, который я сама даже не расслышала.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Почему собаки? А потому – чем беззащитней, тем верней!
ЛЕНА. Пропади ты пропадом!
 
ЗАТЕМНЕНИЕ.
 
2.
Тихо поет Козин. Лена одна на сцене.  
 
ЛЕНА. Наша овчарка Майнкампф пробежала с босоножкой в зубах. Собака хочет гулять. У нее в зубах туфля! «Мама, это моя собака! – вдруг отозвалась с кухни Катя. – Я лучше знаю, чего хочет моя собака!»
Собственница! Я забываю, что часто думаю вслух и сама пугаюсь этого.

Выходит Илья Михайлович - он в блондинистом парике с косами, изображает Катю.
 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). Ты сама собственница, эгоистка несчастная, блин! Лучше убери из квартиры своего мужа!
ЛЕНА. Между прочим, он не только мой муж, но и твой отец!
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). Сомнева-аюсь… Леночка! Единственная!
(Явно передразнивая кого-то.) Все остальные были мальчики. ЛЕНА. Прекрати! Что ты понимаешь в природе человека? Привела в дом эту ходячую бляху на мотоцикле и…
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). Бляха – твой Илья! А Саша мой, мой!
ЛЕНА. Моя собака, мой Саша, моя квартира. Собственница!
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). Нас выселят в административном порядке! Посмотри, в каком мы списке должников на подъезде! Мам, в Москве сейчас все сдают квартиры и с этого живут.
ЛЕНА. Они все подвинулись на деньгах!
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). Мама! Посмотри, в чем ты ходишь – одежда как с убитой бабки!
ЛЕНА. Ну, хорошо, я съеду, съеду… Только, что хорошего? Все сошли с ума от Египтов и Турций, а мне и на Тишинке хорошо!
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). И в цэдээле! Скоро тебя оттуда на носилках вынесут, как престарелого завсегдатая. 
 
Лена прижимает руки к груди, часто дышит и осматривается.
 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). Ща начнется! (Замирает в ироничном ожидании).
ЛЕНА. Здесь папины иконы! Картины! Здесь книги! За эти книги люди получали срок и уходили в лагеря! Умирали! Это сокровище человеческой…
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). Началось! От этого сокровища даже букинисты отказываются.  ЛЕНА. Так ты уже ходила выяснять?!
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). Мама! Ты прокормишься своими уроками немецкого? Дети разбегаются от тебя. Ты помешалась на Илье. Ночью кофе и сигареты. Днем сон на уроке. Дети в шоке. Им неудобно тебя будить. Ты вчера почти за-хра-пела. 
ЛЕНА. Я сниму квартиру, Катя, съеду, дай определиться.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). Вы год уже определяетесь. Я тоже хочу жить, поймите вы это!.. Я пластику хочу сделать?
ЛЕНА. Что?!
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). Ну, губы увеличить и грудь… немножко.
Вон у Алибековой какие! (Показывает фото на смартфоне).
ЛЕНА. Ужас какой! Мне бы такие губы… Это же порочно!
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). Мам, иди в зад! То есть съезжай!
ЛЕНА. Катя, мне кажется, я умру, если съеду… Вот такая проблема. ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). У тебя две проблемы: одна на Пэ, вторая на Бэ – Поэзия и Блумштейн…

ЗАТЕМНЕНИЕ.

3.
Каркают вороны. Что-то тихо позванивает, как это иногда бывает на кладбищах.
На сцене Илья. Смотрит за кулисы. 
 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧВообще-то я кошек не люблю.
 
Лезет в свой саквояж, вынимает бутерброд и бросает за сцену. 
 
Да ты, брат, не кот, ты – лев.
 
Вбегает Лена. 
 
ЛЕНА. Илья! Невероятно! Я думала, ты испугаешься придти на кладбище!
Иду не спеша, уверенная, что не придешь. Ты не замерз?
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (в сторону). О, эта сумасшедшая! Что она себе вообразила? Я просто боюсь за нее. 
 Я была счастлива, как девчонка! Я принесла ему цветы. Собрала с могилы Улановой… их там и так много.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Твое письмо нашли в ЦДЛ! Оно валялось там, как ты его могла бросить?  
ЛЕНА. Я оставила дежурной на вахте.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Писатели стали его досочинять. Они нас знают. У меня жена, у меня сын в Сорбонне, как ты могла? Писатели начали писать продолжение. Лена, мы с тобой всю жизнь друзья, откуда взялась эта твоя претенциозность? Мы давно знакомы, откуда взялась вдруг эта капризная настойчивость, кокетство не по годам? Я спешу. Не оставляй своих сочинений в ЦДЛ, там своих хватает сочинителей.
ЛЕНА. Я же написала это письмо тебе!
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (в сторону). Малохольная! Может быть ты роман про нас разыгрываешь и пишешь? В конце концов, мы можем просто объясниться, мы давно друзья, к чему эта напыщенность, к чему эта публичная исписанная тетрадка. Я человек публичный. И вообще, зачем ты пригласила меня на кладбище?! Что за причуда?
ЛЕНА (в сторону). Господи! Не человек, а радио! Пирог без начинки! ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Мы можем поговорить по телефону, ты можешь отправить письмо мне по адресу… Хотя куда? Куда?
ЛЕНА. Ты где сейчас живешь, Илья?
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Где? Я еду. Я могу спросить у Нины, где мы сегодня ночуем.
ЛЕНА. Когда же прервется эта злосчастная ваша цепочка?
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Почему тебя должно это волновать? У нас семьи. Мой сын был волонтером в Испании, он летал в Нью-Йорк. Извини, я позвоню жене. (Звонит.) Алло… да-да, минуточку. Хотел спросить, Нина, минуточку, где мы сейчас, в какую квартиру переезжаем, на Щелковской, на Первомайской?
ЛЕНА (пишет). Илья говорил и оглядывался по сторонам. Он никого не ищет и не ждет, просто у него такое состояние – пугливое, собачье. Живешь и не знаешь, где будешь ночевать сегодня, – это невыносимо! А в итоге все окажемся на кладбище. Илью похоронят и рядом с ним положат эту его мещанку Нину, эту несчастную дочь кагэбэшника. А меня положат в другом конце. Нас и после смерти разлучат!
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (по телефону). Ты уже перевезла вещи?.. На Преображенской?!
ЛЕНА. Илья, заходил бы в гости, ведь ты сам говорил: это удобно, это в центре, рядом с метро, в любое время дня и ночи! Живи даже, если хочешь. Ведь я так и написала в письме! Я туда всю свою страсть вложила, господи! ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Как живи, Лена? Как? Отношение к животным у нас самое наиподлейшее, сколько выброшенных собак, мы имеем дело с безграничным человеческим бессердечием.
ЛЕНА. Да, Илья, да… Кстати, давай встретимся в ЦДЛ? Я беру интервью у Жени Дрейна. Я угощаю! Пропустим по стаканчику.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Да? 
ЛЕНА. Заложим за воротник!
Илья. По стаканчику? 
ЛЕНА. Да бухнем чисто конкретно!
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Знаешь, тебе не идет это, это не из твоей прослойки сленг, это тебя уродует…  ЛЕНА. Да, Илья, да. Ну так как ЦДЛ?
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Между прочим, мне помогают очень известные люди. Я заинтересовал известных людей, этой больной вопрос ЛЕНА. У меня проекты, у меня документы, у меня всюду документы, я могу их потерять, ты меня…
 
ЗАТЕМНЕНИЕ. 
 
4. 
Оживленный шум небольшого подвального кафе. 
 
ГОЛОС Ильи Михайловича. В ЦДЛ ее знали, как облупленную. Даже гардеробщицы так изучили ее пальто, что не выдавали номерок, тем более, Лена всегда теряет его. Как она теряла сумки и паспорта. Ей в милиции просто справки выдавали.
 
Выходит Лена. 
 
Здесь в прокуренном подвальчике, в тусклом свете кафешки еще сохраняется поэзия и романтизм нашего времени, это наш клуб.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Однажды в этот клуб спустились какие-то молодые ребята, посмотрели на этих кутил и спрашивают деловито:
«Хороните кого-то, отцы»?
ЛЕНА. На улице слякоть и метель, а здесь кофе, коньяк, сигареты. И, кажется, вот-вот случится чудо – придут другие, новые люди или ЦДЛ сорвется с места и прекрасным островом уплывет в счастливую даль.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Усатые, сальные, плешивые, лысые, пьют и обсуждают свою графоманию!
ЛЕНА. Они так красивы и одухотворены. Я с удовольствием осматриваю себя в больших зеркалах ЦДЛа. На мне мамино платье из панбархата! Надо же хоть иногда проветривать гардероб! Вхожу! С достоинством выдерживаю взгляды, предназначенные каждому входящему. Вижу поэта Дрейна… Как же я сразу его не заметила? Угрюмый, губастый, грузный, с мохнатыми бровями (изображает).
ЛЕНА. Как вы, Женя?
 
Илья Михайлович цепляет на нос нелепые круглые очки, утяжеляет лицо. 
 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Дрейн) (басом). Только что из психушки. Хорошо отдохнул. Даже загорел немного. Свежий воздух, правильное питание, грачи…
ЛЕНА. Врачи и санитары? Извините… Немного водки с мороза? Я ведь русская – у меня водка в крови и в душе. Только вот не спилась, никак не получается… И тут я увидела Илью. Он вошел, просто ворвался с высокой, стройной девушкой. Настоящая красавица, где он их находит, и что они-то в нем находят?! Он что-то без устали ей говорил, доносилось только: «Вы что будете?» И я засмеялась, как я умею в таких случаях. Вот так: ха-ха-ха… Я смеялась сардонически, почти хохотала. Потом в меня швырнули стаканом, он пролетел мимо и разбился о шкаф с трудами основоположников марксизма-ленинизма. Тут… Илья, за секунду оценив обстановку, решительно подходит к столу писателей, хватает за грудки плюгавенького мужичонку, выдергивает из-за стола и трясет. Я вскрикнула и заплакала. Загрохотали стулья. Рявкнули ножки столов, резко звякнула вся посуда. Кто-то держал Илью, кто-то очкастого мужчину, остальные пытались их развести, успокоить. Илью вызвали на дуэль! Оппоненты обменялись телефонами… Ну, как-то удалось замять без охраны. Я курила и тупо смотрела на Илью, который, ничуть не смутившись, познакомил меня со своей молодой спутницей. Мол, девушка хочет поступить на журфак и обратилась за помощью. Ты знаешь, я известный защитник животных в
Москве. Звезда! Я курила, смеялась, лихо разливала водку
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Дрейн) (очнувшись). Приятно познакомиться! Я – учитель Бродского. Хотите, почитаю:  Плывет в тоске необъяснимой  среди кирпичного надсада  ночной кораблик негасимый  из Александровского сада,  ночной фонарик нелюдимый,  на розу желтую похожий,  над головой своих любимых,  у ног прохожих…
ЛЕНА. Господи, они сумасшедшие эти поэты! Осенние бабочки – они никому, никому не нужны… А Илья отошел с девушкой к барной стойке.
Она растерянно щебетала, и я вдруг различила: «Ты про нее рассказывал? Эта старуха и есть Цветаева»?.. А я пошла и влепила пощечину тому плюгавому, который Илюху на дуэль вызвал!.. От удара я уронила свои очки и сама же на них наступила… Что потом? Ну меня вывели... кто-то вывел меня из кафе. 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Этот её! Завьялов. Начинающий поэт, студент
Литинститута.
 
Илья Михалович напяливает вязаную шапочку, повязывает шарфик. Далее говорит романтично: «Лена, прекратите истерику, какая вы странная»…
 
ЛЕНА. Наверное, у каждой из нас есть такое – молоденький влюбленный. Господи, это как насмешка какая-то. Что им надо? Квартиру в Москве, денег, связей, мудрости, опыта? Я этого всего лишена, увы. Но не души моей, не тела же моего. А если даже и тела, есть и такие извращенцы, я сама этого не позволю – во мне врожденное эстетическое чувство прекрасного. А все же, молоденький ухажер… Как же это приятно! На какие-то мгновения закроешь на себя глаза и забываешь с ним про больные ноги, вены, морщины, потливость дурацкую. Кокетничаешь. Лишь в фойе, у зеркала я немного пришла в себя, успокоилась, мальчик подал мне сумку. 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Завьялов). Елена Александровна, вы забыли. ЛЕНА. Там нет паспорта?.. Вот так постепенно, по недоразумению я становлюсь недействительной. Бросила сумку на скамью, иду к другому зеркалу, в которое глянула и отвернулась. Илья говорит, что я красивая.
«Тебе пошло бы красное платье»… Я красивая?
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Завьялов). Вы домой, Елена?
ЛЕНА. Дома дочка, бывший муж.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Завьялов). Пойдемте вместе.
ЛЕНА. Да-да, вы идите.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Завьялов). Я пройдусь с вами.
ЛЕНА. А Илюха? Как там мой Илюха?! Кто вы? Я не хочу домой.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Завьялов). Ну, пойдемте! Хотите, я покажу вам место, где Москву можно увидеть всю сразу? 
ЛЕНА. И вот тащусь с этим мальчиком по заброшенному гулкому зданию, окна без стекол, свет города – фонари, машины, рекламы. Поднимаемся по ступеням все выше и выше, карабкаемся друг за другом по винтовой лестнице в черную дыру. Ну куда же ты прешься, старая пьяная перечница? И вдруг оказываемся на открытой площадке огромного купола, будто взлетели! Над нами трепещет и хлопает старым полотнищем флаг. Далеко внизу огни города, словно огни на побережье. Как искрятся и волнуются огни! 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Завьялов). Они дрожат в городском мареве, их сбивают волны невидимых отсюда ветвей.  
ЛЕНА. Как страшно упасть… Как страшно хочется любви!
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Завьялов). Странный флаг, да? Старый, видимо, с советского праздника его забыли.
ЛЕНА. Да-а, странный. Флаг еще взвивается, дергается, бодро хлопает на вселенском сквозняке. Но ткань уже выцвела, истончилась и разлохматилась. 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Завьялов). Не бойтесь, Елена. Вы как маленькая девочка, мимо вас невозможно пройти. 
ЛЕНА. Я не могу запретить вам различать то, чего нет на самом деле или, скажем, воображать какой-то свой литературный образ. 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Завьялов). Да вы сами не видите, какая вы.
ЛЕНА. Я ничего не вижу, очки я уронила и разбила. Я потеряла паспорт, я сегодня все потеряла.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Завьялов). Нет, вы потеряли только паспорт, вам выпишут новый.
ЛЕНА. И напишут, что мне 18 лет? Надо мной уже в собесе смеются… Я так высоко поднялась с вами. 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Завьялов). А давайте выпьем, Лена? Я стащил бутылку шампанского и пластиковые стаканчики.
ЛЕНА (показывая вниз). Вон там Чистые пруды… Нет, что я говорю. Я всегда путала Чистые с Патриаршими. На Патриаршие я ходила из нашего дома на Качалова, она сейчас называется… Не помню, как называется. Какое вкусное шампанское, наливайте еще! Я надевала коньки и шла, держась за стены домов. А потом начиналось катание, долгое, легкое и, конечно, под музыку. Разгонишься и летишь, летишь, как чайка на коньках… Как эта песня называлась?
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Завьялов). А что если нам с вами пойти на Патриаршие сейчас? Может, там то же самое катание под музыку. Другую, но какая разница?
ЛЕНА. Что вы, я же говорю вам, что потеряла паспорт, очки и вообще боюсь не дойти до дома одна. Я пьяна.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Завьялов). Вы такая клевая, ЛЕНА. Почему молодые не такие? Вы пьяны? ЛЕНА. Нисколько! Наливайте еще! 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Завьялов). Вы необыкновенная! Вы кажетесь такой юной!
ЛЕНА. Лучше налейте даме выпить! Говорят, что после какого-то бокала разум уже проясняется. Я не хочу домой, я никуда не хочу… А как мы спустимся теперь на землю? Я ведь ничего не вижу. 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Завьялов). Лена, у вас действительно такие слабые глаза?
ЛЕНА. Я вижу фрагментами, у меня импрессионистское зрение.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Завьялов). Я вас снесу.
ЛЕНА. А если вы споткнетесь?
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Завьялов). Давайте спускаться за руку. ЛЕНА. Смотрю на него и думаю: сынок, ты гораздо моложе, а Женя Дрейн гораздо умнее, но в каждом из вас я подсознательно выискиваю только Илью Блумштейна, хоть что-то похожее на него. Черт бы его побрал, этот пирог ни с чем!
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Завьялов). Лена, у вас сейчас был такой странный взгляд…  ЛЕНА. Неужели?
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Завьялов). Ну, пойдемте!
ЛЕНА. Мы начали долгий, долгий спуск, похожий на сон. 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Завьялов). Удивительно, Лена, кто вы на самом деле? Я вас всегда вижу в ЦДЛ, иногда в ЦДРИ.
ЛЕНА. А вы?
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Завьялов). Поэт. Сеня.
ЛЕНА. Я вам сочувствую, Арсений!
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Завьялов). Нет, Сеня. Семён.
ЛЕНА. Не важно, Арсений. Немного постоим здесь… Давайте хлобыстнем еще. Там осталось что-то?
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Завьялов). Шампанское вас одухотворяет и… и…
ЛЕНА. Молодит, наверное, хотел он сказать. «Ленка, тебе идет выпить!» – говорил Илюха… Лестница темная, изредка освещена случайным светом. Бомжи жмутся к теплу батарей на площадках между этажами, и дают нам дорогу, подтягивая под себя ноги в разбитой обуви. И я сумасшедшая, и, в сущности, тоже бомж. Только на земле опомнилась, почувствовала гравитацию. Очень сильно почувствовала притяжение. Ветер. Ледяной блеск улицы. Мы на земле? Я не узнаю землю, наверху холодно, а тут скользко...
Скажите, Арсений, а вы знакомы с Ильей Михайловичем Блумштейном? ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Завьялов). А-а, этот бесконечный болтун, это радио.
ЛЕНА. Сами вы болтун и радио! Не смейте его так называть. И вообще…
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Завьялов). Елена, извините, мне уйти?
ЛЕНА. Уйдите и вообще… Стойте! А каак я дойду? Скользко здесь!
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Завьялов). Ну и пойдемте, поскользим. Я вас буду придерживать и таким образом мы с вами, как пара из шоу «Звезды на льду», дойдем до вашего дома.
ЛЕНА. Устала смертельно, скольжу, как корова на льду… Юноша подхватывает меня у самого льда и будто бы хочет поцеловать. Мелькают машины, витрины, церковные кресты в освещенном небе. Стремительное коловращение бытия... Как быстро мы дошли. 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Завьялов). А вы так близко от метро и вообще ничего себе домик. 
ЛЕНА. Мы переехали сюда из каретного сарая на Бронной. Девочкой я бегала в ТАСС, где работала мама и кричала ей в окно: «Мама!» И мама выглядывала из окна. Наконец мы получаем эту самую квартиру, которую сейчас хочет сдавать моя дочь ради планов Саши, Пети, Вити. 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Завьялов). Ну, какой-то резон в том, чтобы сдать, есть, конечно. На эти деньги можно…
ЛЕНА. Но я не понимаю, как можно жить не у себя дома? Все превратились в странников и стоически не замечают этого. 
Мировое началось во мгле кочевье: Это бродят по ночной земле — деревья,
Это бродят золотым вином — гроздья,
Это странствуют из дома в дом — звезды…
Не помните, у кого это? Марина или Татьяна Бек? 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Завьялов). Надо будет посмотреть в Интернете. ЛЕНА. Черт! У нас роскошное собрание – книги отца, книги мамы. Это отец придумал себе псевдоним Фонарев. Они с мамой стояли на углу двух переулков в Ленинграде и прочитали на указателе: переулок Фонарный, переулок Пирогова. Папа стал Фонаревым, а мама Пироговой. Он купил портвейн, нарезал колбасы на газетке, допустим, «Правда», батон, и так началась их еврейская семейная жизнь. Папа писал сценарии и оперетки, мама – детские книжки, и работала, не покладая рук. Родители по ее книгам учили детей доброму, вечному. В детстве меня дразнили Фонарик.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Завьялов). Да-а, крутая квартира. Это всё ваши окна?
ЛЕНА. Дочка хочет ее сдавать! Я вырастила та-ку-ю мещанку! Эта квартира – любимая страна моего детства. В той комнате, вон у того окна я впервые испугалась. Папа вдруг ушел от нас. Ему стало скучно. Папа собирал иконы, как антиквариат. Он был неверующий. Но иконы здесь спасались и спасали. В детстве я украдкой, игриво пыталась возле них молиться, заглядывая то на икону, то на себя в зеркале. 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Завьялов). Интересно... Ну, до встречи в ЦДЛ?
ЛЕНА. Стойте! Я вспомнила! Песню, которая звучала тогда на катке: 
Вот ты мчишься туда, где огни,  Я зову, но тебя уже нет.  
Догони, догони, -  
Ты лукаво кричишь мне в ответ.  
Догони, догони…
Я икала, пьяно всхлипывала. Поэт подхватил меня и страстно поцеловал. 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Завьялов) обнимает Лену и целует.
Догони, догони, -  
Ты лукаво кричишь мне в ответ.  
Догони, догони…  
ЛЕНА. Илья, Илья, милый…

ЗАТЕМНЕНИЕ. 

5. 
Тихо поет Петр Лещенко. 
 
ЛЕНА. О-о-о! У-у-у, какой кошмар! Господи, ужас какой! Ой, какой кошмар! Дойти до туалета и не расплескать мозги. Те, что еще остались у тебя, старая ты пепельница! О, моя голова. Лучше бы она треснула к черту! Так! Спокойно! Einmal ist Keinmal! Однажды, значит, никогда, как говорят немцы… Я не спала две ночи. К домашнему телефону Ильи подходила Нина. Невозможно было дышать. Хотелось метаться и разметать все вокруг.
Внезапно плакала, а потом просто лежала и не шевелилась, будто умерла. Зачем бог оставил так много желаний? Зачем не дал красоты, не оставил хоть немного свежести, молодости? Это же пытка – глупая, бессмысленная пытка, будто бог в моем случае повел себя, как злой шутник. Ну, почему Илья, твою мать?! Почему из семи миллиардов один муравей выбирает другого? Именно этого, а не того?! Jedem das Seine! В среду мне удалось застать Илью в ЦДЛ. Я увидела его со спины, он, как ни в чем пирог, спускался по лестнице вниз. Бросилась за ним мимо шкафов и портретов угрюмых писателей. В маленьком полуподвальном помещении стояли мужчины и тайно пересчитывали деньги, как перед банкоматами. Я упала на колени и крепко стиснула жесткие бёдра Ильи. И застонала просто: «Я не хотела изменять тебе, Илья! Я не могу это носить в себе. Я не в себе.
Арсений целовал меня. Он совратил меня! Я с ума сошла. Мне хотелось, чтобы он целовал меня. Я его искушала, кокетничала! Прости меня, прости!
– выкрикивала я. – Я сама проклинаю себя – сука, урна с пеплом «Союз-
Аполон»!..»
«Женшина, прекратите истерику! Извращенка! Сумасшедшая! Охрану, вызовите охрану» – тонким женским голосом пропел какой-то мужчина. Я подняла голову и увидела над собой усатую, пьяную рожу какого-то писателя. Но ведь ноги Ильи! А откуда мне знать ноги Ильи? Разве что брюки... А мужчины вовсе не пересчитывали деньги – они элементарно мочились в писсуары. И я среди них на кафельном полу… После это мне в административном порядке запретили вход в ЦДЛ. В связи с аморальным поведением!
 
ЗАТЕМНЕНИЕ. 
 
6. 
Далекий рев мотоцикла.
Лена в косухе и бандане - она играет Сашу. 
 
ЛЕНА (Саша). Ну че ты кислишься, Катюха?
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). Мне элементарно жаль ее, Саша!
ЛЕНА (Саша). Да никаких траблов, Катюх!
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). Я не знаю…
ЛЕНА (Саша). А хер ли жалеть, Катюх? Жалость, типо унижает человека. Мы за эти деньги клабхаус свой откроем. Ну, может, придется еще на ее паспорт кредитуху оформить. Потом отдадим, когда раскрутимся, забашляем лавандоса полный бак. Она же все равно синячит у тебя. Как бичуган с утра под белочкой.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). Саша!
ЛЕНА (Саша). А клабхаус назовем по начальным буквам наших имен – СаКа.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). Сака? 
ЛЕНА (Саша). Ну да – Саша-Катя!
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). СаКа? Как-то это не того.
ЛЕНА (Саша). Ну, или Мошёнка.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). Мошёнка? Почему?!
ЛЕНА (Саша). Ну, это деревня так называется, предки мои оттуда. А что? Мошёнка! На открытии такой грандзабухатор забубеним, пиво для актива бесплатно, официантки в прозрачных пластиковых юбочках и лифаках… Катюх, ты че, не вписываешься за меня? Я же люблю тебя! Ты же челка моя, второй номер! Поехали давай, подымим задницей!
 
Уходят.
 
ЗАТЕМНЕНИЕ. 
 
7. 
Тикают часы. 
 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). Мама, мама, мне страшно!
ЛЕНА. Катя! Что? Кто?
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). Мама, там мышь! Мышь шуршит! Я к тебе спать!
ЛЕНА. Господи, как ты меня напугала. Подумаешь. Мышь – это хороший знак 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). Ага! Вот с таким хвостом.
ЛЕНА. С хвостом!? Ой. Ай. Не уходи!
Обе кричат.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). Я тут останусь, я с тобой буду спать. ЛЕНА. Иди, иди скорее! Где-то тут труба от пылесоса валялась. Посмотри под кроватью.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). Здесь только фаллоиммитатор.
ЛЕНА. Что-о?!
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). Шутка. Ну не отодвигайся так, свалишься! ЛЕНА. Катькакак давно мы не лежали вместе. Ты родилась и была как цыпленок за рубль сорок. Маленькая, синяя. Господи, подумала я, из какойто капельки родилось такое! Я пела тебе бардов, читала стихи!
Я мечтала о морях и кораллах.  
Я поесть мечтала суп черепаший.  
Я шагнула на корабль, а кораблик  
Оказался из газеты вчерашней.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). Хватит, хватит… Мама, вы – советское, пропащее поколение. Цветаевки! «О, милый, что тебе я сделала»? Ходили с одной книжкой на целый полк баб! 
ЛЕНА. А ваше поколение лучше? На новый лад пережевываете нашу советскую блевотину. От нас хотя бы мелодии и ритмы советской эстрады останутся. 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). Да-а, вам повезло. Государство, социализм, все такое… Саша хочет кафе открыть.
ЛЕНА. Саша? Кафе?! Ну, типо клубешник забубеним, нах бля
(передразнивая Сашу, крутит-вертит пальцами), ну типо, кабак реальных пацанов и мотопедиков устроим, нах бля. (Смеется).
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). Как ты противно смеешься… А ты, сама? Как ты могла прожить столько с Юрой?! С этим пантомимщиком? Палец о палец не ударит!
ЛЕНА. Я любила твоего отца! Как я могла оставить его? Это было бы слишком похоже на убийство: оставь его пьяным в театре – и он либо захлебнется рвотой, либо замерзнет по дороге домой. Он пил, о, господи, потому что стыдился, страшился своей странной любви не той ориентации. ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). Ваще отвал башки: мама – поэт, а папа – гомик! 
ЛЕНА. Да что ты понимаешь?
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). Тут, в натуре, ваще ничего! ЛЕНА. Я пронесла его пьяного через всю Москву, мне помогали стены домов, деревья, и припаркованные автомобили. Посмотри на мои плечи!  ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). А как же негр, мама? Негр из университета «Патриса Лумумбы»?
ЛЕНА. Блин. Не было такого, не припомню что-то.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). Было, старая ты бэ!
ЛЕНА. Не было! Я – все что угодно, только не бэ!
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). Ты сама рассказывала подшофе.
ЛЕНА. Пьянство – зло! А негр – это стена плача. Я плакала в его большую смуглую грудь, и она блестела радугой от моих слез. ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). Ну а что ты нашла в этом шерстидесятнике Илье? 
ЛЕНА. Шерстидесятнике?.. Жаль, что в молодости не находила в себе таких чувств как сейчас. Для любви нужен опыт жизни. Редко кто из молодости уходит с любовью… 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). Мам, как же я устала от этого твоего пафоса!
ЛЕНА. Слушай, а эта пластика правда помогает? Ну, если губы увеличить? ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). Глаз не сводят! Даже про свои смартфоны забывают!
ЛЕНА. Раньше губастых дразнили. Грудей стеснялись. Похабство, мол.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). Мам, а бабушка когда умерла? ЛЕНА. Говорят, такие подтяжки делают, что становишься моложе, чем в молодости была. Как не стыдно?
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). Я вообще-то про бабушку спрашивала?
ЛЕНА. Ты родилась, а она в этот год умерла.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). А дед?
ЛЕНА. Певицы, актрисы всякие делают, даже старше меня. Ведь опасно, наверное? А потом за мальчиков замуж. Ужас.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). Дед, говорю, в каком умер?
ЛЕНА. В семьдесят седьмом.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). Та-ак. Ага. Это мне будет около сорока, примерно. Долго.
ЛЕНА. Она думала вслух! Ну – моя дочь! И она… Катя, ты подсчитываешь, когда я умру?
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). Мама!
ЛЕНА. И я увидела, что она покраснела. Увидела глаза родной дочери!
Круглые, рыночные, мещанские! (Закрывает лицо ладонями)
 
ЗАТЕМНЕНИЕ. 
 
8. 
Доносится громкая восточная речь. Гремят кастрюли и хлопают двери. ЛЕНА. Длинный, мрачный коридор коммунальной квартиры. В одной комнате украинский говор, в другой узбекская речь, в третьей поют блатную песню. Па-лю-била-а атца наркомана, за его раскумаренный взгляд!
Стучусь в дверь. Нина, открой. Это я, Лена. 
 
Выходит Илья Михайлович в большом белом бюстгальтере. Играет свою жену Нину. 
 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Нина). О, в дурдоме каникулы? Как ты меня нашла? (Поправляет бюстгальтер.) Здесь соседи. Здесь чужие. Здесь вообще непонятно кто.
ЛЕНА (думает вслух). Это получается, что ли, Илья сиськи большие любит?
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Нина). Я пну тебя, нафиг!
ЛЕНА. Я хочу объясниться!
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Нина). Отдышись, а.
ЛЕНА. Нинка! Я уведу от тебя Илью! 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Нина). Успокойся, а!
ЛЕНА. Что ты изображаешь спокойствие и счастье? Вы все врете, что вы счастливые, вы всем хотите доказать…
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Нина). Расслабься, сумасшедшая! Мне искренне жаль твою дочь (хихикает, смотрит многозначительно и мнет свой большой бюстгальтер). Ну, и какой у вас будет секс?
ЛЕНА. Какая же ты пошлая, Нина. Ты врешь всё! Что у вас хороший секс? Какой у тебя секс, когда он спит с собаками. Вы давно уже не живете вместе. Скажи, с кем ты хочешь жить в этих квартирах, что ты наменяла?  ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Нина). Да, я поменяла двушку на трешку. Но нам придется вернуться в двушку в другом районе, потому что у меня не хватает заплатить за трешку. Но у нас будет трешка, только… ЛЕНА. Я прерву твою цепочку.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Нина). С какого перепугу?
ЛЕНА. Мне просто по-человечески жаль его. Он не знает куда ехать. Утром вы в двушке, вечером в однушке, а он спит на сундуке с собаками, об него спотыкаются пьяные соседи, его даже таджички жалеют! Я заберу его к себе. Он спасает всех собак Москвы, он один в Москве друг животных.
Никто не знает, как он одинок, как он страдает.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Нина) (передразнивая восточный акцент). Э-э, слюш, манда кель, все сказал да? Давай до свиданья!
ЛЕНА. Да хватит врать! Вам кажется, что я ломаю комедию, это вы все ломаете комедию. 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Нина). А ты посмотри на себя в зеркало!
ЛЕНА. А ты на себя!
 
Обе отворачиваются, смотрят в пустоту, поправляют волосы, вздыхают. 
 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Нина). Помнишь, как мы ходили в ЦДЛ? Ты помнишь шестидесятые? Мы были такие юные! Как Вознесенский приехал с бутылкой шампанского и кричал: я приехал на грузовике сюда! А Булат какой был?! Вася! Белла! Роберт! Господи, все уже покойники… ЛЕНА. Молодежи сколько было!
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Нина). Какой у тебя был красивый муж, Лена! ЛЕНА. Да, голубой. Это было так таинственно, даже модно, и казалось, что пройдет само собой… Вино, цветы, разговоры до утра, лишь бы в постель не ложиться.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Нина). А помнишь, как мы, микрощелки, хиляли по Броду?
ЛЕНА. Фу!
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Нина). Аллен в черных очках под Цыбульского. Мишон в плаще из «Чаек в гавани», и штиблеты на «манной каше». Как он на них от дружинников бегал и ступни подворачивал!
ЛЕНА. В этом доме найдется капля вина? (В сторону). Я сказала это, смущаясь, но и мне в собственном голосе послышалась озорная, юная интонация. Нина посмотрела с неприязнью, полезла в шифоньер. Бормочет что-то. Жадная, как церковная крыса! Вылезла с бутылкой и гитарой.
Наливает в первые попавшиеся посудины, даже не протерев. 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Нина). Шибко солнце!
ЛЕНА. Шибко!
 
Чокаются. 
 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Нина). На, сыграй, что ли, старая карга, любовница хренова!
 
Лена бренчит, потом поет. 
 
ЛЕНА. Эх, если бы меня сейчас слышал Илья, ему бы точно понравилось! 
Чем дольше живем мы, тем годы короче,   
Тем слаще друзей голоса.   
Ах, только б не смолк под дугой колокольчик,   Глаза бы глядели в глаза!  
То берег, то море, то солнце, то вьюга,   То ласточки, то воронье...   
Две вечных дороги – любовь и разлука…
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Нина) (вдруг вскакивает и вступает резко, мощно):
А я проснулся сегодня рано,  
О бэла чао, бэла чао, бэла чао.  
А я проснулся сегодня рано,  И обнаружил у себя врага.  
Давай! Делай, Ленка!
О партизан мой, пойду с тобою,  
О бэла чао, бэла чао, бэла чао, чао, чао.  
О партизан мой, пойду с тобою,  Я чую, здесь смерть моя близка.  
О бэла чао, бэла чао, бэла чао, чао чао.
Ленок, ты дурак, я не пойму, че ты паришься?! За твою квартиру по нынешним временам семь штук баксов будут отваливать в месяц. В месяц! Семь, на минуточку! Катьке четыре, вам с Юрцом по полторашке – и все будет ши-ка-лад-но! 
ЛЕНА. Куба! Отдай наш хлеб! Куба, возьми свой сахар! Куба, любовь моя!
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Нина). Хочешь, я займусь вашим вопросом?
Конечно, только после евроремонта. 
ЛЕНА. Слышишь, чеканный шаг?! Это идут барбудос!.. Нина, патриа а муэртэ?!... Так все просто, что даже страшно. Лучше налей еще. ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Нина). Эх бэла чао, я знаю людей, которые свои квартиры сдают, а сами на вокзале живут… ЛЕНА. Круто, господи!
Прихлебывают вино и молчат. В коридоре слышна песня:
Курильщикам трудно без плана, Слезятся в глазах миражи.
Идет караван из Ирана и много везет анаши.
Душистый план, не забыть тебя никогда...
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Нина) (принюхивается). Беженцы. Всякую
гадость курят, а я потом хожу и смеюсь весь вечер, как припадочная. Уже весь коридор вместе с ними шабит.
ЛЕНА. Так пахло в подъездах старых ташкентских домов. Как это тревожит память! И там еще было написано на стенах: место для сбора при землятресении... Нинка, неужели мы умрем?
И все торча-ат, глаза покраснели, как мак.
И все торча-ат, по кругу гуляет косяк.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Нина). А я в Египет скоро, надоела зима!
ЛЕНА. Вы Египет осваиваете, как комсомольцы целину.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Нина). Меня любовник ждет в Египте, Халед, бармен из отеля «Фаселис роуз».
ЛЕНА. Голос Нины прерывается, гормонально сипит. Она раскраснелась и похорошела после выпитого. Я слушаю и охреневаю. Мне и радостно и в то же время обидно за себя.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Нина). Я после бассейна к стойке подхожу такая и прошу налить соку, а он, Халедик, наливает водки. Я обалдела, я же соку просила, говорю. А он говорит, это же и есть ваш русский сок, лыбится и зырит на мои груди… Ну, тем же вечером я его и трахнула. Отдохнули, короче говоря. 
 
Лена закашливается. Нина хлопает ее по спине. 
 
ЛЕНА. Нина хлопала меня по спине, и я с завистью чувствовала, какая у нее маленькая, крепкая и энергичная ладошка, очень женская. Что я, не понимаю, чего они в этот Египет и Турцию мотаются? Все живет надежда на что-то новое, на счастливую любовную встречу. А если нет – всегда Халед найдется – у них там работа такая, наших девок окучивать.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Нина). Он теперь дни до новых встреч считает, забыть не может. А то, смотри! (Нина поднимает край юбки.) У молодых такой кожи нет, а потому что у Козерогов ва-аще целлюлита не бывает.
ЛЕНА. Так ты-ы изменяешь Илюхе?!
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (НИНА). Здрасьте, приехали! Дошло! Он меня на дцать лет моложе, прикинь! На дцать! При чем тут Илюха? Я вот щас тебе купальник новый покажу (уходит).
ЛЕНА. Илья, Илья…
Лена сидит одна. 
 
ЛЕНА. В тот вечер я все же нанюхалась марихуаны. Маяков нахваталась, как сказала Нина. Я хохотала шепотом. Все тряслось и плясало в красном тумане. А потом тишина – бабушка связала мне кашемирового Илью и укутала меня им от пальчиков ног до макушки. И лишь электрический фон полета в ушах – обнявшись, мы плыли над Витебском. Я поняла, поняла! Почему они плывут у Шагала. Это души влюбленных плывут, которые не имели возможности любить друг друга на земле. И я запела: Vor der Kaserne
Vor dem großen Tor
Stand eine Laterne
Und steht sie noch davor
So woll’n wir uns da wieder she’n
Bei der Laterne wollen wir steh’n Wie einst Lili Marleen. 
Wie einst Lili Marleen.
 
На сцену выбегает Илья Михайлович, он яростно строчит из детского автомата, вынимает зубами чеку из воображаемой гранаты и швыряет ее. Пригибается, перекатывается с места на место, снова открывает ожесточенный огонь. Оглядывается и замирает в ужасе. 
 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Лена! Любимая! Черт побери, почему ты не отступила вместе с одноклассниками?! Фашисты повсюду!
ЛЕНА (закуривает). Надо же, какие забавные нашим мальчикам снятся сны… 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Леночка, брось, ведь ты беременна!
ЛЕНА. Я?!
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Хочешь, чтобы наш мальчик стрелял у тебя на сигареты? 
ЛЕНА. Как бы я хотела заснуть вместе с тобой. 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Можно я поглажу капитана подводной лодки? Я должен передать ему тепло своих рук. Гестаповцы могут меня схватить. Я мужественно вынесу пытки, как дядя Марик. 
Нежно поглаживает живот Фонаревой. 
 
ЛЕНА. Давай обнимем друг друга и притворимся мертвыми, чтобы все думали, будто мы умерли. А мы будем спать, спать.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Леночка, я так страдал, когда собак обвязывали гранатами и посылали под танки, я сам был готов…  ЛЕНА. Тьфу ты, твою мать!
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Прости, прости, я идиот, причем тут собаки, ведь я тебя, одну тебя люблю!
 
Илья Михайлович обнимает Лену, гладит ее живот. Она блаженно замирает. 
 
ЛЕНА. Спи, спи любимый, утро еще не скоро.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Они окружают школу. До встречи, мои любимые, помните вашего папу! Фашизм не пройдет! (Убегает отстреливаясь.)
Русские не сдаются!
 
ЗАТЕМНЕНИЕ.

9. 
Шум московской улицы. 
 
ЛЕНА. И все же это произошло – он назначил свидание! Новогодний сладкий блеск московского льда под ярким солнцем в районе «Праги». Жду, смотрю на цветы в руках молодых женщин. 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (выглядывая из-за кулис). Я назначил ей эту встречу для того, чтобы расставить все точки над «и», чтобы жестко определиться с нашими отношениями, чтоб она не питала глупых надежд.  ЛЕНА. Бежит со стороны метро в ушанке с ушами в разные стороны, с папочкой под мышкой, спешит (Лена резко вздрагивает, вскрикивает). Ах!
Ты чуть не упал!
 
Вбегает Илья Михайлович. 

ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Лена, я спешу тебе очень важное сообщить! Это важно, а у меня еще одна встреча возле «Весны».
ЛЕНА. Ты всегда мечтал быть чиновником. Это время тебя на редкость удовлетворило.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. В наше время нельзя не быть чиновником. Я с ними должен говорить на их языке. С Бриджит Бардо, известной защитницей животных, я старался быть просто мужчиной. Она ведь приезжала сюда, ты помнишь? Но вот что я хотел сказать, Елена.
ЛЕНА. Елена? Что-то новое. Зайдем в кафе, Илья? 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Хорошо. У меня ровно пятнадцать минут. ЛЕНА. Заходим в кулинарию под рестораном «Прага». Здесь продаются самые свежие одноименные торты. Можно купить чай или кофе и полакомиться пирожными за столиками в уголке. Это московское место, приезжие о нем не знают.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Итак, Елена, я нахожу, что мы уже находимся не в серьезном возрасте. Особенно влюбчивыми сейчас становятся почему-то после шестидесяти и дальше.
ЛЕНА. Просто догоняют свои поезда… Илья, давно хотела спросить. Помнишь у Феллини в «Сладкой жизни»? Я тут подумала, ты, наверное, считаешь вульгарным у женщин полные губы, и еще кое-где выдающиеся формы?
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Ох, Елена, ты была бы хороша на сцене.
ЛЕНА. Иногда мне кажется, что пошлее тебя с твоей женой никого нет.  ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Меня сын просит о помощи! А я… Я не у дел. Я – защитник собак. И вообще наше поколение оказалось никчемным… Так, Елена, я уже опоздал.
ЛЕНА. Ну, давай по дороге. 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Там холодно, необходимо ли это?
ЛЕНА. А давай раздавим мерзавчик коньяку с лимончиком?
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Тебе не идет этот сленг, Елена! Это раздражает даже.
ЛЕНА. Пожалуйста, Илья. Ну, хотя бы до казино.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Нет. Да. Ну, проводишь меня до казино, и все, мне жалко тебя, ты мерзнешь. 
ЛЕНА. Там дальше другое казино.  
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Лена, ты уже дрожишь. Ты мерзнешь (пискляво вскрикивает)!
ЛЕНА. Я? Нисколько!.. Послушай, убежим! Давай сбежим на Мертвое море. Тут тревожно и страшно жить, Илюха!
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Я не могу уехать, Лена. Если уеду, то предам собак, всех, кто еще мне верит, ищет во мне помощи. 
ЛЕНА. О чем ты задумался? У тебя такие красивые стали глаза! Они всегда такие…
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. У Нины страх в душе после Кратово. Как мы любили это место, возили туда на лето наших собак! Сожгли дачу. Стоило мне выступить против застройки Кратово нелепыми коттеджами… Но я не представляю себя на Мертвом море, я там умру.
ЛЕНА. Твое море – море обид человеческих и слез собачьих.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Ну ты невыносима в своем пафосе! Елена
Александровна, Лена, иди домой! Я опоздал! Я потом уже все скажу. ЛЕНА. Он стоит с папкой, а я скольжу вокруг него. Мои дурачества забавляют его, а во взгляде появляется интерес и удивление, то самое трогательное удивление, с каким мужчина вдруг понимает, что влюблен в женщину, с которой был знаком всю жизнь! Стой так, я любила всегда кататься возле памятников! Я вижу любовь в его глазах, самый настоящий мужской блеск. Ну, иди же, я не буду мучить тебя! – отпускаю его уже. – Я буду предвкушать.
 
Илья Михайлович убегает. 
 
ЛЕНА. Я прячусь за киоском и с девчоночьей шкодной улыбкой наблюдаю за ним. Это, конечно, мне так кажется – «с девчоночьей», а со стороны чужих видеокамер, наверное, как-то по-другому. Мой Блумштейн, Илья Михайлович по-юношески подпрыгивает и машет кому-то рукой. Из крутящихся дверей «Весны» выпархивает девушка – белокурое создание. Тонкая! И вдобавок со скрипкой, чтоб совсем меня пришибить! «Бла-блабла!» – говорит он и вытягивается перед нею, как солдат. И видно, что этот мудак хренов уже далеко не молод, что в коленках у него вихляние, а голос скрипит и фальцетит. Вот что он сказал:
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (выглядывая из-за кулис). Я не опоздал, Таечка, милая?.. Вам же в Гнесинку. К черту переходы! Мы пойдем прямо здесь, через Новый Арбат! Ну, побежали, Таечка?
ЛЕНА. Одумайся, Илья, это правительственная трасса! У тебя слабое зрение!.. Он был как юноша! Господи, скрипку ее подхватил, мог и ее саму – такой сильный. Чувствуется, что очень сильный! А я, сама того не замечая, бегу за ними. Мне бы убегать надо, а я за ними – ноги так и несут! Задеваю чьи-то большие пакеты, сшибаю жесткие плечи.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Нагоняет. Пальто распахнулось, шляпка слетела, волосы растрепались. Вцепляется в рукав… Что?! Что такое, Елена Александровна?
ЛЕНА. Я… Я же купила тебе шарф! Я собрала жестяные банки! То есть просто сняла деньги в банке!
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. И дышит, как счастливая и глупая собака. Я их знакомлю. Познакомьтесь, Таечка – Елена Фонарева, поэт, переводчик, известная журналистка. 
ЛЕНА. «Очень приятно. Извините, Илья Михайлович, я спешу!» – холодно говорит девушка.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Таечка!
ЛЕНА. «Нет, правда, это вы извините!» – девушка вырывается и убегает...
А теперь, можно я повяжу тебе шарф? – я бросаюсь ему на шею с шарфом.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. О-о, Лена, ты больна.
ЛЕНА. Всё наше поколение, того, ку-ку. А шарф ты держишь, как ядовитую змею!
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. О-о, Лена, эта твоя одержимость невыносима уже!.. Таечка, постойте!
ЛЕНА. Стой! Илья! Я… продам квартиру и помогу твоему сыну! Я тебе… Давай в Фейсбуке задружимся?!
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Да отвяжись ты, наконец! Я не люблю тебя! И это я и хотел тебе сказать, но так и не решился!
ЛЕНА. Он едва не приплясывает от злости. Лицо бледное, взгляд отчужденный, холодный. И самое ужасное – я понимаю, что так отталкивают, когда очень долго, тактично сдерживали себя, а потом сработала механика мышечного отторжения. Вот так, наотмашь!
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Ты вынуждаешь меня быть жестоким! 
ЛЕНА. Да, Илья, да!
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Пойми же, я никогда не любил тебя, Елена Александровна Фонарева, черт бы меня побрал! И никогда не полюблю! Это невозможно. Я знаю тебя, как интересного, глубокого человека, а со мной ты глупеешь, кокетничаешь и молодишься! А ты, прости, не молода! Я никогда не был таким жестоким, это ты меня вынудила. Ты – фашистка любви! Это фашизм, а не любовь у тебя! 
ЛЕНА. Ну и пусть, пусть, Илья! Ты мне это уже говорил… ну и что?  ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Да етить твою колотить! Ты мучаешь меня! Я сейчас милицию вызову!
ЛЕНА. Машет рукой и уходит, и я за ним.
 
Лена хватает его за плечо, рукав. Тот отмахивается, она падает, цепляется за ногу. Он волочит ее, а за нею, громоздкий пакет, из которого высыпаются стоптанные банки из-под напитков. 
 
ЛЕНА. Пусть пинает, что угодно делает, лишь бы перебить эту душевную муку и стеснение сердечное! Я была так зла на него, а потом на себя, что не могу справиться со своим состоянием. О, как я устала от его пошлых, глупых поступков и бесконечных речей, от этих бессмысленных и бесконечных девчонок, у которых все впереди и уж точно без него (плачет). 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Я уходил и словно бы отдирал ее от себя, от души. Больно, больно все же! И перед девчонкой неловко, ах как все нелепо! Что за сумасшедшая такая?! Даже страшно уже!
ЛЕНА. И вдруг такая тяжесть вступила в мышцы. Села прям где была. Легче было б скатиться под машину, чем добраться до дома. И плакать не могу. Сидела, пока мне подаяние не стали кидать.
 
Лена сидит и собирает жестяные банки в свой пакет. 
 
ЗАТЕМНЕНИЕ.  
 
10.
ЛЕНА. Вошла в подъезд и не сразу увидела, даже споткнулась… Увидела молодого человека, распростертого на лестнице. Он лежал в манерной, кукольной позе, так засыпают дети на заднем сиденье такси. Но вся левая полвина головы в крови. Поразила яркая красота его рубашки. И эта красивая яркая рубашка была теперь ни к чему и никому. Я бы тоже упала, если бы не маленькая собачка, забившаяся под лестницу. Схватила ее, прижала к груди. Маленькое тельце колотила крупная дрожь. Это была очень, очень красивая рубашка! Невероятно яркая и красивая рубашка. Я видела такие в Париже. Я была влюблена в красоту. Я не люблю хамства! У меня ум заходил за разум! Я воровала в кафе пепельницы и шла по
Елисейским полям и ничего не видела перед собой. А небо какое весной в Париже! Какие голубые вечера. Но о чем бы я теперь ни говорила, куда бы ни посмотрела, всюду мерещилась эта рубашка. Да, ребята, я долго пыталась соответствовать вашему времени, а теперь поняла, что испытываю скользкое отвращение к чему-то вечному и общему в этом мире, уничтожающем и обессмысливающем красоту. 
 
ЗАТЕМНЕНИЕ
 
11. 
Тихий звук пошлой телевизионной передачи. 
 
ЛЕНА (в пустоту). А вы не знаете, я вот Алке, на мобильный звоню, а там гудки-гудки-гудки. Набираю правильно. Почему так? Постоянно короткие гудки. Говорят, что тариф может быть не тот, что ли? А еще бывает, что я не звоню, а у меня деньги списывают. Раз – и девять рублей в минусе! Может, звонят, я не слышу или пишут, а я прочесть как не знаю? Я бы и с городского звонила. Можно с городского на мобильный? Не знаете? ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Дочь сдала квартиру и выселила мать на окраину. В этот двор Лена боялась выходить днем. Он казался островом, на который её сослали. И хотя понимала, вон дорога – улица Юности, вон маршрутка, садись и езжай до метро «Выхино» или «Рязанский проспект», а там и
«Баррикадка» через полчаса, но не было энергии ехать, не было сил в душе.  ЛЕНА. Улица Юности, смешно. Однажды ночью, в окне второго этажа я увидела обнаженную девушку и вдруг остро почувствовала себя чужой в этом дворе, чужой в этом мире, н е т а к о й, будто нечаянное существо с другой планеты, у которого ничего и не могло здесь получиться, и даже местный бог ей чужой и безмолвный. Я вдруг четко осознала: никто и никогда уже меня не полюбит, никому я не нужна… какое там нужна! – в тягость. Знаете ли вы этот страх и ужас тоски одиночества?.. Такая острая и неожиданная боль в грудине, обида и раздражение мучили меня только в юности. И как в юности мне захотелось немедленно покончить с собой, со своей утомительной уродливостью, никчемностью, неподходящестью. Избавить себя от жгучей боли, а этот правильный и такой красивый мир от своего присутствия.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Она стояла в чужом дворе, боясь потеряться, забыть адрес съемной квартиры. Ужас конца жизни встал перед нею. Одна, никому не нужна, дела нет, дома нет, страны нет. 
ЛЕНА. Я прожила не у себя дома несколько месяцев. Здесь, в съемной квартире, первое время даже не раздевалась, словно бы на вокзале. Все высматривала что-то в окнах.
Вот опять окно,  
Где опять не спят.  
Может – пьют вино,  
Может – так сидят.  
Или просто – рук  
Не разнимут двое.  В каждом доме, друг,  Есть окно такое.
Ночами не находила себе места. Тарабанила из угла в угол каблуками. Снизу стучали, ругались, грозили. Ужасала советская мебель, облезлая и сальная. Я даже не ела ничего, только собачку убитого юноши подкармливала. Пережевывала сухой корм и всовывала комочки в колючий ротик. В задумчивости порой и сама проглатывала. Стой, судьба, мы с тобою проехали…что-то там… через бурный положенный путь. (Вытягивает руку.) Что за странные пульты – неделю не могу телевизор включить! Вы не знаете, как они действуют? Что ж такое? Может быть, батарейки сели? Хоть живые голоса послушать. Теперь я не скрываясь, говорила сама с собой и слышала голоса.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). Мама! Ты чё? У тебя прекрасное будущее на свежем воздухе в Вешняках, Кусково, нафиг, под окном! ЛЕНА. Я вздрагиваю, когда вдруг послышится голос дочери. Иногда казалось, что скоро сюда придет мама, такая всегда спокойная и терпеливая детская писательница Пирогова. Она спасет меня, заберет из этой страшной квартиры, расскажет добрую сказку. Я так устала, и никто не придет оттуда… А «мама!» стоит в моих ушах, как сирена, как вой «скорой помощи», которая ни от чего не спасает. Вдруг вспомнила песенку, которая нравилась ей:
Джип-джип джуджаляри́м
Джип-джип, мои цыплятки,
Джип-джип-джип, мои касатки,
Вы пушистые комочки, Мои будущие квочки.
Катя, как твой парень? Работает хоть?
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Катя). Нет, мама, он – дауншифтер! ЛЕНА. Ну, второй слог немного обнадеживает… Катька скоро будет юристом на фирме. Сейчас все юристы. А вы, папа, хотели, чтобы я!
Юристом! Так ошибиться с родной дочерью. 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Папа). Леночка, доченька! Я привез тебе ящик черешни!
ЛЕНА. Папа – вы? Папа, богатый сценарист, влюбился в певичку с одесского пляжа, купил ей квартиру и оставил нас с мамой. Как же мне было страшно. С этого, наверное, и начался весь ужас моей жизни. 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Папа). Одесса... Есть город, который я вижу во сне.
О, если б вы знали, как дорог
У Чёрного моря явившийся мне В цветущих акациях город.  
В цветущих акациях город…  
ЛЕНА. Мама спокойно переносила вашу измену. Ни слова. Она была «застегнутая». Промолчала год, а потом упала и умерла. В «Детгизе» ее знали и ценили. 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Папа). Леночка, я думал, ты поймешь меня с возрастом. Я любил тебя, я понимал, тебе будет тяжело и хотел оставить материальные ценности, как единственной дочери своей, как принцессе.
Ведь современные молодые люди так меркантильны!
ЛЕНА. Маме не нравился Илья – «пирог ни с чем». Скоро он будет рекламировать по ТВ корм для собак, станет помощником депутата в Госдуме или звездой оппозиции. Господи, а когда-то носился со своими рассказами, обидами на власть, которая его, как еврея, не приняла на философский факультет. Илья философ! Вечный десятиклассник. У него всегда выпускные в мае. В Москве можно прожить жизнь, не замечая ее, как безалкогольное пиво… То туда, то сюда и вроде при деле. Мы были и сплыли. 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Завьялов). Не беспокойтесь, Елена
Александровна. Про нынешнее поколение тоже напишут через десяток лет: они были… в Интернете. 
ЛЕНА. Вы правы, поэт Сеня, странный симпатяга. «Господи, душа сбылась». Не понимаю, что я говорю. У всех какая-то растерянность, но никто не хочет ее выдавать. Где Юрка, муж мой? Мне страшно… Сеня, дайте сигаретку. 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (Завяьлов). Меня нет здесь, Елена Александровна, вы бредитеВы в Вешняках.  
ЛЕНА. Это тоже Москва. А, да, узнаю. Мы сюда ездили детьми в пионерлагерь. Скажите, метро зашло так далеко! И кажется, что ЦДЛ в
Америке, а ЦДРИ в Париже... «Здравствуйте, вы в Малый зал?»
«Нет, я в «нижний» буфет». «Да. Как странно, что тут нет Лены». ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Её нет уже давно. Нет. Исчезла... И эта ее странная любовь ко мне. Это она создавала ореол любви. Поймите, между нами ничего не было. Полагаю, что кому-то выгодно представить все это именно в таком свете. Уверяю вас...
ЛЕНА. Господи, глаза Илюхи светились счастьем. Он нес скрипку той девушки, как счастливый пацан десятиклассник. Переходил на красный свет со скрипкой на плече. И машины вместе с милиционером просто онемели и стали, как вкопанные! А он идет и дразнит их своей моложавостью, бодростью, стройностью, и конечно душа у него, как у ангела. Только слепого и самовлюбленного… Девочка стройная. Мы, женщины, свечки: в начале тоненькие и стройные, устремленные ввысь. Любовь зажигает нас, и мы горим, испуская сияние, плачем, светим, одухотворяем и греем… и оплываем, под конец, превращаясь в нечто уж совсем бесформенное. Ых-х-
х... Именно то, что раньше влекло и вдохновляло, теперь отвращает. Бархат и персик, превращаются в дряблость. Кому мы нужны – огарки, с прогоревшим фитильком? Илья! Где ты?!
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Женщины не стареют – они хорошеют. Мудрые годы особой прелестью освещают лицо, морщинки и вправду всего лишь придают шарм, каждой женщине свой, особенный. Губы, потревоженные улыбкой или горестным сожалением, все так же свежи и готовы к поцелуям.
Те же девчоночьи волосы. Глаза, как сияют глаза… и лишь немного этот предательский туман, патина времени, мелкие дребезги лет. Ты права, Лена, любовь не иссякает, она только накапливается. Ты научила меня! Любовь есть всегда!
ЛЕНА. Я жду тебя, Илья! Ты бы мне сейчас позавидовал, моей самостоятельной жизни без дочери. Это круто – снимать квартиру. Улица
Юности! Или я как будто получила новую, а вместе с нею и новую жизнь. Однажды я проснулась от шума. Увидела в прихожей Илью и даже не удивилась.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Лен, ты чего дверь-то не закрыла?
ЛЕНА. Да? Не помню. Это же я. Мне полагается не помнить.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. А я пришел к тебе жить. Приглашала – терпи. 
ЛЕНА. Хорошо, Илья, я и не отказываюсь.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Такое чувство, что ты одна во всем доме – всех переселили куда-то, а про тебя забыли.
ЛЕНА. Я проспала сто лет, и ты разбудил меня.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Очень приятно, принц.
ЛЕНА. А папа и говорил, что я его принцесса. Я хотела так много всего спросить у Ильи, но передумала.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Нина получила трёшку на «Аэропорте». Сын в Испании реставрирует храмы. Собака – друг человека. А я – мудак. ЛЕНА. Я, наверное, в раю… Слышала его голос и понимала, таким тоном может говорить человек, который выстрадал, понял что-то и принял простое, окончательное решение. Я лежала и с непривычным удовольствием чувствовала спокойную силу своей женской притягательности, желанности.
Может, чай, кофе… потанцуем? Сигаретку?
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Ну-у, подыми, если хочешь, а я полежу с тобой рядом… Есть на чем видео посмотреть? «Дети райка», классный фильм! Не смотрела?
ЛЕНА. Нет – соврала я. Он поставил киношку и прилег рядом, прямо в одежде, будто работал в кабинете и вдруг вспомнил, что я тут где-то копошусь.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Иди сюда.
ЛЕНА. Так мы лежали долго-долго, будто молодожены на выходных. Я еще никогда в жизни не была такой счастливой. Илья, Илья... Невыносимые чувства разбудили меня. Сердце клокотало в груди и задыхалось. Я боялась сменить позу, чтоб не спугнуть ощущение Ильи, а потом засмеялась. Если бы кто-то слышал… Все утро ходила почти на цыпочках и замирала, чтобы глупое сердце не задушило. Трогала щеку и рассматривала в ванной, кожу реально покалывало от его щетины. Невероятный сон! Нет, конечно, не сон, это была абсолютная реальность, только другого мира, счастливо расположенного ко мне. Я теперь верила, что не одна и любима, что наши с Ильей души не разъединить никогда. Мне было тесно в самой себе. Заплакала, засмеялась. Упасть, замереть. Вскочить и сделать джигу. Я поняла, что смысла нет, но есть продолжение сюжета, именно такого, как мечталось и уже нездешнего, конечно. А может быть меня, так и послали на землю – специальной ошибкой, чтоб на мне кто-то другой учился…
Может, кофе сварить и купить сигарет? Что скажешь? Где ты, Дружок?
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (собачка). Ав, ав… Ав, ав ЛЕНА. Пойдем по магазинам прошвырнемся.
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (собачка). Ав, ав… Ав, ав
ЛЕНА. Я так ошалела, что потеряла мешок с банками, рублей на двести... Прошлась по магазинам «Копейка» и «Пятерочка», ища что-нибудь по дешевке. Мне всегда плохо было в супермаркетах. Даже «Елисеевский» испохабили супермаркетом, скрали его пространство. Но сегодня все сияло и переливалось. Я бессмысленно перебирала сыры, йогурты, творожки, улыбалась и оглядывалась, словно хотела сообщить окружающим что-то необычное о продуктах. Мужчины смотрели на меня, наверное, любовались. У самой кассы меня намеренно грубо толкнула женщина. Она была в шубе и норковой шапке. Поверх выщипанных бровей черным карандашом прорисованы тонкие линии. Женщина моргала, поджимала губы, и было видно, что вся ее жизнь подчинена контролю за тем, чтоб не обделили, не обсчитали, не потеснили, не заняли место. И лицо ее заранее агрессивно, и брови прорисованы недовольно поднятыми.
«Она еще и с собачонкой! Тут продукты, на минуточку!»
После оплаты меня остановили мужчины и потребовали чек. А потом попросили показать сумку. С заполошной женской радостью они выхватили оттуда баночку йогурта, творожок, что-то еще. Столпились любопытные.  «О! Я так и знала! – обрадовалась тетка в норковой шубе. – Ходят тут с крысками! Воровка!» Я не оправдывалась, я правда не понимала, как такое могло случиться? «Все так говорят!» – охранники что-то выискивали в толстой, потрепанной тетрадке, требовали паспорт, его не оказалось. 
Почему все так? Именно в такой день! Ребята пожимали плечами, видя во мне примитивную воровку, стыдясь, что люди могут быть такими мелкими, а их работа выявлять это. Они что-то оформляли, а я сидела и смотрела на большой экран, где была видна вся магазинная жизнь со спрятанных камер.
Охранник (показывая на экран). Вот видите – это вы! 
ЛЕНА. Но там была не я, там была старуха! 
ОХРАННИК. У меня бабушка вашего возраста! Идите уже отсюда. У вас собачка обмочилась.
ЛЕНА. Я – бабушка! На камерах было старуха! Эта старуха – я?!
 
Лена стареет на глазах. 
 
Мне сдавило грудь, я вышла из кабинета. Забыла сумку, меня догнали, чтоб вернуть, и еще сильнее напугали. В груди дрожало что-то и кололось, как в детстве. Глаза жгло изнутри. На улице стало еще хуже, дышать было все труднее, будто на коже постепенно затыкали все поры, подбираясь к горлу, носу. Только снежинки на лице чувствовались. 
Я успела позвонить Люсе Ханиной, оставив на ее автоответчике сообщение:
«Люся, извини, ты можешь приехать сюда, мне что-то с сердцем плохо...
Это я, Лена… Дружок, ты где? Не уходи, маленький…» ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (собачка). Ав, ав!
ЛЕНА. Илья...
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (собачка). Ав, ав!
ЛЕНА. Покупатели магазина обнаружили лежащую под таксофоном женщину. Меня. Приехавшая «Скорая» констатировала смерть. Сердце – ап! Дрожащую, мокрую псинку просто отодвинули ногой. 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ (собачка). Ав, ав! Лена, ав, ав…
 
ЗАТЕМНЕНИЕ  
 
12.
Илья Михайлович один на сцене. Пьет напиток из жестяной банки.
 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Я сидел у знакомой в квартире на пятом этаже, на
Солянке, когда в окно – грудью, со всего размаха ударился голубь, потом еще раз. Это даже рассмешило, глупый какой! Ночью, во сне, я увидел в дверном проеме черный силуэт Лены. Утром позвонил Люсе Ханиной. И она сказала, что Лена... что наша Ленка Фонарева... что мой Фонарик...

На сцену выходит роскошная Елена Фонарева.
 
ЛЕНА. Не надо пошлости! Я счастлива, как никогда, ведь с любимыми не расстаются. Даже уход и прощание, это всего лишь полукруг, сладкая, мгновенная передышка, по дороге на встречу к ним. 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Какая же ты все-таки странная!
ЛЕНА. Собачник, шерстидесятник хренов!
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Какая приятная музыка! Потанцуем?
ЛЕНА (иронично). Да ла-адно!
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Э-э, какие наши годы!

Танцуют.
 
ЛЕНА. Илья, погоди... а я точно умерла?
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Угу.
ЛЕНА. А ты, прости? 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Ну, я так, где-то между пенсией и раем…
ЛЕНА. Как мне теперь сохранить это все, как мне закодировать тебя на меня?! Илюх, я знаю, тебя там похоронят, с твоими, далеко-о от меня… Но я и под землей к тебе переползу, вот так, по-пластунски, и рядом лягу. Не сомневайся
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Ах, Лена, какая же ты странная. ЛЕНАBoy, you can give me a shine. 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Что?
ЛЕНА. Ах, мальчик, ты мог дать мне сияние!

Лена порхает, поднимает баночку с напитком, бросает в свою сумочку и уходит.
 
ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ. Лена? Фонарик? Ав-ав... Так что ты? Где ты? Тебя не найти даже в ЦДЛе! Так это мило у нее получалось - она делала вот так
(показывает), удивленно приподнимая пальцами очки. Когда знакомил ее с каким-нибудь начинающим писателем, она смотрела на него заворожено, вот так вот распахнув глаза! Она сдавала свои жестяные банки и покупала мне подарки… Ну, почему? Почему я так бесновался и презирал этого самого преданного Гавроша моей жизни. Ей так мало надо было для счастья... Причем тут собаки? Мне стоило только свистнуть ей: Ленка
Фонарева… Фонарик, где ты?

Илья Михайлович уходит.  
Слышен шелест метлы дворника, подметающего листья.  
Над сценой загорается окно. За шторами тень девушки. 






_________________________________________

Об авторе: ФАРИД НАГИМ

Экс-редактор Отдела прозы.
Прозаик, драматург. Родился в дер. Буранка Оренбургской обл., служил в армии, окончил Литературный институт. Автор книг «Tanger» (2011) и «Земные одежды» (2012). Публиковался в журналах «Дружба народов», «Октябрь» и др. Лауреат премий «Москва–Пенне» (2012), «Русский Декамерон» (2003). Финалист премии Белкина (2010). Пьесы шли в театрах Европы.

скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
2 738
Опубликовано 30 дек 2019

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ