Редактор: Ника АрникаИстория первая. РОЗЕТТАДействующее лицо:АСЯ - ей от 40 и до сколько угодно лет
АСЯ. Они приходят по очереди, видимо, установили график. Каждый понедельник, четверг и воскресенье как бы случайно заглядывает дочь Саша и приносит свежеиспеченные кривобокие кексы, в среду – ее муж Андрей, за четыре года растолстевший от этих кексов так, что сам стал похож на рыхлую ванильную булочку с глазами-изюминками, во вторник и субботу – старая подруга Аня, с которой мы долгое время общались только редкими телефонными звонками, поэтому так странно видеть так часто. Они думают, что я что-то сделаю с собой. Поэтому они приходят и старательно проводят со мной самые скучные три-четыре часа в их жизни. Саша заглядывает в глаза и произносит длинные тирады, которые я не слышу, потому что смотрю на ее губы и подбородок и вспоминаю о нем. Это его губы и его подбородок. Андрею со мной наедине всегда неловко, а когда ему неловко, он достает из своего арсенала ведущего шутки и забавные истории. Один раз даже пытался показывать фокусы. И только Аня что-то делает на кухне, постукивая ножом по деревянной дощечке и не обращая внимания на меня. Иногда кажется, что это я незаметно проникла в ее квартиру, а не она пришла спасать меня, пополняя мой холодильник бесконечными кастрюлями с домашней едой.
Они боятся, что я сопьюсь и уносят от меня все бутылки вина. Новую партию я заказываю по интернету в этот же день. Такой вот бессмысленный круговорот алкоголя в отдельно взятой квартире на юге Москвы. Они хотят заставить меня выйти на улицу и дойти хотя бы до ближайшего кафе, где заказы принимают официанты в разноцветных полосатых бабочках. Я пыталась это сделать трижды – в марте, июне и августе. Каждый раз я проходила десять шагов по лестнице и поворачивала обратно, впиваясь похолодевшими пальцами в перила.
В этом кафе мы часто пили кофе – я капучино, а он, как всегда, черный. Я часто шутила, что кофе без молока – это как Новый год без елки или как кошка без шерсти – вроде бы свою функцию выполняет, но никакого удовольствия не приносит! Теперь я бы сказала ему так: «Кофе без молока – это как я без тебя. Я выполняю свою функцию, но не больше. Это как наша постель, где твоя подушка утром оказывается такой же несмятой, как накануне вечером. Это как твоя зубная щетка, прикасающаяся к моей своей застывшей щетиной. Это как твоя старая радиоустановка без тебя, которую я только что решила выбросить из окна на головы прохожих, потому что она такая огромная, такая пыльная и так напоминает о тебе, а я очень, очень пьяна…»
Я спотыкаюсь и падаю.
- Здесь кто-нибудь есть? – хрипит из колонок чей-то голос.
Я сажусь, беру микрофон:
- Да. Здесь есть я!
- Откуда вы? Вы с Земли?
Очень смешно.
- Нет, я с Марса! - я выключаю радио. Но через несколько секунд оно само включается.
- Меня зовут Розетта.
- А меня Гризетта. Или Музетта.
- Я космический аппарат, выпущенный в 2004 году к комете Чурюмова-Герасименко.
Отлично. Допилась до галлюцинаций.
Голос продолжает:
- Сегодня я встречусь с Филой.
- Кто такой Фила? – спрашиваю я зачем-то.
- Мы летели вместе десять лет, но два года назад мы расстались – он спустился на поверхность кометы и отправлял нашим создателям данные о ее составе. А я летала вокруг нее еще два года, зная, что он где-то там, подо мной. И сегодня мы с ним встретимся.
Я с трудом встаю, хватаю недопитую бутылку, выливаю вино в раковину дрожащими руками.
- Я очень боюсь, - говорит голос.
- Чего?
- Того, что будет после.
Это он был любителем всяких космических штук, я в этом совсем не разбираюсь. Я беру ноутбук и набираю в поисковике «Розетта и Фила».
- Потом ничего не будет. Ни-че-го. Не переживай.
Читаю, что Розетта – космический зонд, а Фила – прикрепленный к ней спускаемый аппарат, который два года назад, в 2014, действительно был спущен на комету.
- А мне кажется, так не может быть. Что-то должно быть после? Зачем-то же я обрела сознание?
- Это классическая ошибка, ты повторяешь ее вслед за твоими создателями, - говорю я. - Нам хочется верить, что все имеет значение и всё не зря. Не зря я училась пять лет на филологическом, не зря родила ребенка, не зря живу и не зря умру. Но знаешь что? Это все ошибка. Люди случайно обрели сознание. Люди случайно рождаются и случайно умирают. Мой муж сорок семь лет был здоровым, а потом заболел и умер. Есть ли в этом какой-то смысл? Нет, конечно. Это глупая ошибка. Мы все – ошибка.
И еще я читаю, что Фила уже год как мертв – он приземлился в неправильном месте, в затемненной расщелине кометы, куда не доходит свет для его солнечных батарей. А еще сегодня, прямо сейчас, Розетту готовят к столкновению с кометой и отключением всех функций.
Розетта молчит – я слышу только помехи в эфире.
- Я обрела сознание, когда поняла, что люблю Филу. Это не случайность.
- А я, видимо, потеряла рассудок, раз разговариваю по радио с космическим зондом.
В эфире зашипело – это Розетта так смеется?
На сайте НАСА ведется прямая трансляция. Я нажимаю на «пуск». На видео – черно-белое изображение приближающейся пористой поверхности кометы.
Розетте предстоит лететь к комете всю ночь - очень медленно, со скоростью три километра в минуту. Это как не спеша идти по парку, только в конце дальней аллеи тебя ждет не лоток с мороженым, а смерть.
Всю ночь мы разговариваем – я рассказываю Розетте о себе, о Саше и ее муже Андрее. Розетта рассказывает мне про пыль от комет и про то, как она однажды заснула на полгода, когда ее солнечные батареи попали в тень от кометы.
- Вы скучаете по нему? – неожиданно спрашивает Розетта.
Каждый день. Каждую секунду. Но я ничего не говорю.
- Если хотите, я могу вас связать. Вы сможете поговорить несколько секунд.
- Как?
- Все умершие распадаются на молекулы и вновь возвращаются в космос, из которого появились. Своим анализатором химического состава я чувствую их и слышу, все двенадцать лет я летала среди них и слушала их истории. Как его зовут?
- Миша. Михаил Александрович Донченко.
Помехи. Пауза. Я ловлю себя на том, что сижу на полу, вцепившись онемевшими руками в микрофон и не дыша.
- Ася? – издалека, как будто из другого конца вселенной я слышу его голос. Это он. Только он называл меня не Настей, а Асей. Это он.
- Ася, у меня мало времени. Я хочу сказать тебе…
Помехи. Что-то неразборчивое.
- Миша! Миша!
- …тебя и Сашу. И очень скучаю. Мне пора.
- Нет! Нет, пожалуйста! – я кричу, глядя в черные поры микрофона.
Помехи. Розетта возвращается:
- Прости. Мне тоже пора, Ася. Осталось десять, девять…
Ночь уже почти прошла. НАСА показывает комету, уже расплывшуюся во весь экран и будто тянущую руки своих темных высохших каналов навстречу Розетте.
- Шесть, пять… Скажи, что держишь меня за руку. У меня нет рук, но просто скажи это.
- Я держу тебя за руку. Прощай, Розетта, даже если ты была моей пьяной галлюцинацией. Надеюсь, что ты встретишься с Филой в вашем механическом раю.
Помехи.
- Спасибо, Ася.
Помехи. Шум. Изображение на секунду подергивается волной помех и исчезает. На экране появляется ученый в очках.
- «Розетта» совершила жесткую посадку на поверхность кометы. На этом ее миссия будет окончена и ее системы будут выключены, - говорит ученый и поправляет очки на носу. Другие ученые позади него встают и аплодируют.
Через несколько часов меня будит испуганная Саша. Я лежу на полу, обнимая радиоустановку. Трогаю голову - прядь волос прилипла засохшей кровью к виску.
- Мам, ты жива?
Я поднимаюсь, опираясь на руку Саши.
- Как насчет кофе, Саш? – говорю я.
Саша удивленно кивает.
Мы выходим из дома. Я делаю десять шагов вниз по лестнице, останавливаюсь, вдыхаю и прохожу еще двести три шага до кафе рядом с домом.
Я говорю официанту в смешной полосатой бабочке:
- Мне кофе без молока, пожалуйста. Саша, а тебе?
- Мне капучино, - отвечает Саша.
История вторая. И ШОКОЛАДНЫЙ СОУСДействующее лицо:АНАСТАСИЯ – 30-45 лет
1
- Может быть, воды?
Я вздрогнула от неожиданности и подняла голову. Передо мной стоял мужчина средних лет. Выглядел он так себе: грязная одежда, не до конца смытая кровь с рук, держащих стаканчики с водой, на лбу наливается красно-черным большая шишка. Я вспомнила, что можно не только сидеть, замерев в одной скрюченной позе и прислушиваясь к происходящему за дверью, но и пить, дышать, двигаться, ходить. Помедлив, я кивнула и осторожно взяла стаканчик.
- Давно ждете? – мужчина сел на стул напротив.
Давно? Эти страшные часы превратились в вязкий кисель, не представляю, сколько я провела на этом стуле, уставившись в белую дверь реанимационного отделения 150-й больницы города Москва.
- Не знаю… - первые слова получились хриплыми. Откашлялась. – Давно… часов пять или больше… Сейчас вечер?
- Почти час ночи.
- Тогда больше…
Почему так долго? Разве так долго проводят операции? Неужели хирурги не хотят спать? Или они работают в две смены?
- А мы только что… поступили… - мужчина сжал челюсти. – Это я виноват… не следил за дорогой и… Артем…
Мужчина смял стаканчик в руке и прижал его ко лбу.
- Ваш сын?
Мужчина кивнул:
- Ему десять.
- Моему семь…
- Тоже авария?
Я отвернулась к окну. Я тоже виновата. Пусть я не сидела за рулем автомобиля, пусть там вообще не было никакого автомобиля и дело не в аварии, но виновата все равно я. Я могла раньше обратить внимание на его боли в голове, на то, что ему по утрам больно от яркого света, на то, что он начал иногда будто бы зависать и спотыкался на ровном месте.
Рука мужчины неожиданно опустилась на мое плечо:
- Все будет хорошо.
Я начала рыдать. Все напряжение разом вылилось в неконтролируемую истерику. Сквозь слезы я бормотала, что обещаю Мише - если он выживет, то я никогда ничего не буду ему запрещать, он может не ходить в школу, если не хочет, он может завести собаку, он может есть на завтрак, обед и ужин свои любимые рыбные палочки с шоколадным соусом, да, это вредно и вообще странно, но пусть, пусть, главное, чтоб все было хорошо, чтобы врачи вырезали эту чертову штуку в его голове, эту штуку, которая росла в нем с самого рождения и которую я не углядела вовремя, лишь бы не было слишком поздно, лишь бы не было. Мужчина все это время держал мою руку в своей руке и тоже плакал. Он плакал, конечно, не о судьбе неизвестного ему Миши, а о собственном горе, но со стороны могло показаться, что мы оплакиваем своего общего ребенка.
Двери реанимационного отделения распахнулись. Ко мне медленно шел, снимая маску и глядя в пол, нейрохирург Борисов. Я вскочила и сразу же села.
2
Помню, какими шелковистыми были его волосы. Такие нежные-нежные, как у котенка на брюшке. Помню, как он смешно морщил нос, когда улыбался. Помню его влажную ладошку, которую я держала в своей, пока мы ехали в больницу на такси. Помню, как держала его за тоненькие косточки плеч и они мелко-мелко дрожали. Помню, как он задыхался и как закатывались его глаза.
Я бы хотела забыть ту ночь. Но я ее помню.
Каждый день на протяжении двадцати лет как минимум четыре раза меня заставляют вспомнить ту ночь. Первый раз – когда я иду на работу мимо Центра жизни на перекрестке улиц Ленина и Мира и вижу выходящих из центра людей с перевязанными головами. Второй – когда я захожу в супермаркет «Новая жизнь», в котором работаю. Третий и четвертый, а иногда и больше, – когда я после работы прихожу домой, чтобы расслабиться перед телевизором с бутылкой чего покрепче. Все эти напоминания – чертовы плакаты и баннеры с улыбающимся лицом нейрохирурга Борисова. За эти двадцать лет он потолстел, полысел, сменил тело, став неземным красавчиком, получил Нобелевскую премию, получил Пулицеровскую премию, еще до хрена всяких премий и стал главой Министерства здравоохранения и жизни. Не России. Всей Земли. А все потому, что тот самый профессор Борисов из нейрохирургического отделения 150-й больницы города Москва двадцать лет назад изобрел бессмертие.
3
Не понимаю, почему они все носятся с этим бессмертием. Я вот с нетерпением жду, когда благополучно сдохну. Таких, как я, называют «естественниками». Мы якобы за естественный ход жизни. Весь мусульманский мир – естественники. Особо религиозные католики и православные – тоже. Видя, как редеют ряды верующих в жизнь вечную, Папа Римский начал активно отговаривать паству от процедуры «переселения», позволяющую продлить жизнь минимум на сто лет, а максимум – на сколько хватит денег. Еще бы, как же теперь Папе Римскому готовиться к Вечному суду, если половина населения никогда на него не явится, оставшись наслаждаться жизнью земной. Несколько сектантских общин даже совершили массовые самоубийства, чтобы доказать… не знаю, что они тем самым доказали, но, по одной из версий, их тела тоже использовались для «переселения».
«Переселение» звучит мистически, но этот термин прижился только на русском, во всем остальном мире эту процедуру называют «rerecording», то есть «переперезапись», что гораздо точнее по смыслу, но, видимо, претит русскому уху своим раскатистым звучанием и неромантичным значением.
Борисов начинал с малого: в 2033 году он придумал, как использовать при трансплантации мозга искусственные нервные волокна - они позволяли соединить пересаженный головной и родной спинной мозг, без этой процедуры человек в лучшем случае остался бы недвижимым, а в худшем – мозг бы вообще не смог прижиться. Его первая триумфальная операция по трансплантации головного мозга человеку стала сенсацией: мозг десятилетнего мальчика, попавшего в аварию, перенесли в тело семилетнего мальчика, умершего от рака мозга. Перенесший операцию Артем Кириллов стал звездой и его родителям вскоре пришлось покинуть Москву, чтобы освободиться от назойливого внимания репортеров, с восторгом сообщающих о любом движении их ребенка: «мальчик с пересаженным мозгом выписался из больницы!», «мальчик с пересаженным мозгом пошел в школу!», «мальчика с пересаженным мозгом не узнают одноклассники, но учителя отмечают, что мальчик с пересаженным мозгом по-прежнему умен и сохранил все когнитивные функции!», «мальчик с пересаженным мозгом замечен в Макдональдсе!», «мальчик с пересаженным мозгом любит есть пиццу!». Все эти газетные и журнальные статьи с расплывчатыми снимками «Миши-который-больше-не-Миша-а-Артем» заботливо вырезаны мной и спрятаны в альбом с его фотографиями.
За последующие двадцать лет, проведя больше пяти тысяч операций, потратив сотни дней и ночей на многочисленные эксперименты, сканирования, анализ данных, несметно разбогатев, сменив собственное одряхлевшее тело на новое и собрав команду из лучших ученых мира, профессор Борисов наконец расшифровал многомиллионную сеть нейронов, из которой состоит человеческий мозг, и объявил, что теперь может «перезаписывать» личность человека на искусственный мозг, продолжительность жизни которого – почти сто лет. Проводить процедуру «перезаписи» можно бесконечное число раз, главное, чтобы хватило денег. Последние десять лет переселение подешевело, но все равно цена для многих заоблачная. Для жителей многих бедных стран стало своего рода бизнесом завещать свое тело для донорства, чтобы родственники могли безбедно прожить, поэтому среди «переселенных» теперь очень много индусов и выходцев из Африки. Самый смешной случай - это, конечно, Дональд Трамп, которого по ошибке врачей переселили в тело тридцатилетнего мужчины, оказавшимся наполовину мексиканцем. После операции Трамп заявил, что всегда уважительно относился к представителям другим национальностей и его слова неправильно переворачивала пресса, а через полгода переселился в тело белого и вернулся к старым убеждениям. Говорят, он хочет опять баллотироваться в президенты США.
Последние десять лет самые богатые люди заводят себе клонов – им удалось пролоббировать разрешение на клонирование в США, Великобритании, Франции и России. Позволить себе клона могут не все, только богачи вроде Илона Маска. О том, насколько этично использовать мозг клона для «переперезаписи», до сих пор спорят естественники и те, кому все равно никогда на него не накопить. Остальные молча покупают морозильники для своих клонированных эмбрионов.
4
Переселяться из своего умирающего или стареющего тела в другое, молодое и здоровое, можно сколько угодно раз. Пока зафиксированный рекорд – три раза. Шестидесятилетний мультимиллиардер Илон Маск, умиравший от рака и отчаянно искавший способы выжить, проспонсировал все начальные исследования Борисова и одним из первых прошел официальный процесс переселения. Сначала он переселился в здоровое тело двадцатилетнего парня, умершего из-за травмы головы, а затем, решив поэкспериментировать, – в тело женщины. А теперь его телу шесть лет и уже два из них он летит на космическом корабле, питающемся от света Солнца и других звезд, к ближайшей от нас галактике Мегалланово облако. На корабле несколько отсеков занимает огород, на котором растут около сотни видов овощей и фруктов, еще несколько отсеков занимают семена и лаборатория, в которой искусственно выращивается куриное мясо и говядина – животных для этих целей не убивают уже пятнадцать лет. Вместе с Маском летят две женщины-ученые – биолог Энди Конан из Америки, ее личность «переселена» в двухлетнее тело, и нейрохирург Марион Фаро из Франции – ее новому телу сейчас десять.
Через сорок лет младшей Энди предстоит разморозить клонированный эмбрион Марион, выносить его, родить и «переселить» в него сознание Марион. Через сорок пять лет выросшая Марион родит клон Энди и переселит ее сознание. Еще через сорок (или раньше, в случае болезни тела Маска) Энди предстоит родить нового клона Марион и клона Илона Маска. И так еще две тысячи три раза, пока они будут лететь до Магелланова облака сто шестьдесят три тысячи лет.
Конечно, проще было дождаться, когда ученые изобретут более совершенные космические корабли, или способы замораживания и размораживания человеческого тела, или научились бы выращивать клоны в искусственной среде, но Илон Маск оказался слишком нетерпелив и решил отправиться в путь с таким планом. Была ли этому виной случившаяся незадолго смерть его жены, отказавшейся от переселения, - неизвестно.
5
Что же стало с матерью самого первого «донора» тела? Никому неинтересно. Скажу вам больше, как мать этого самого «донора», - моего мнения никто не спрашивал, меня поставили перед фактом, нейрохирург Борисов гладил мою руку и говорил что-то про величайшую пользу для человечества, про то, что тело моего сына послужит науке, еще что-то такое же пафосное и бессмысленное. Я смотрела на его голубой халат, забрызганный кровью, и кивала.
Я похоронила только его мозг. Он поместился в подарочную коробку с розовым бантиком, который не хотел отдираться, поэтому пришлось закапывать его вот так, будто бы вручая подарок кротам и земляным червям.
Уже двенадцать лет я работаю кассиром. Это оказалось проще, чем заходя в класс, полный курносых носов и взъерошенных голов пятиклассников, каждый раз думать, что Миша мог бы сидеть здесь же, за первой или за последней партой, что это Миша мог сейчас бежать на перемене и упасть из-за подножки главного хулигана школы, или что сам Миша мог бы быть этим самым хулиганистым хулиганом.
Унизительно ли девять часов в день сидеть за работой, с которой успешно справлялись автоматы самообслуживания до тех пор, пока во всех странах не затрубили о безработице из-за выросшей продолжительности жизни и не вернули почти все профессии, в которых техника почти было заменила человека? Да, унизительно. Утешает только, что я и сама почти превратилась в этот автомат. Вот одна рука автоматически берет с ленты очередной товар, пробивает его, в то время как вторая рука тянется за полиэтиленовым пакетиком, вот мой рот без моего ведома растягивается в улыбке, а мой голос желает хорошего дня.
Я становлюсь живой только раз в неделю, чаще всего по субботам. Иногда по воскресеньям.
6
Я всегда была плохой матерью. Начиная с первого дня беременности. Я была к ней не готова, я никогда не хотела детей, мой тогдашний парень, Саша, - тоже. Разница только в том, что он смог исчезнуть в такую же голубую, как и его глаза, даль, как только перед ним замаячили две черточки на тесте, а я отделить себя от своего живота – нет. На аборт я не успела и всю беременность проходила с мыслями, что будет, если я случайно упаду с лестницы или попаду под машину – он выживет? Или… Или нет? Я так и не смогла ничего этого сделать, но ведь в христианстве помыслы тоже считаются злодеянием. Я не христианка, но все же.
Миша родился очень капризным и плаксивым, я не спала ночами, точнее, спала один час, затем просыпалась от его крика, кормила его минут сорок, качала на руках еще час, он засыпал, я проваливалась в тяжелый и вязкий сон и через час все повторялось. Это длилось год, и тот период жизни я помню очень плохо, как через мутную пленку теплицы, скрывающую за собой красноту помидоров и зелень огурцов.
А потом я его полюбила. Это произошло так неожиданно. Как будто с моей шеи сняли руки, которые душили меня целый год, и я смогла вздохнуть. Осторожно втянуть в легкие любовь и не задохнуться.
Но все равно я всегда вспоминаю беременность и первый год, когда я его ненавидела. Уверена, что его опухоль в голове – это мое желание его смерти, исполнившееся слишком поздно.
7
Он приходит сюда каждую субботу. Иногда его зовут в гости друзья и тогда за покупками он приходит в воскресенье.
Он вырос очень высоким и очень красивым. Он работает на заводе, собирает детали для телевизоров – еще одна работа, которую когда-то успешно выполняли автоматы.
Обычно он берет мясо, хлеб, сыр, много газировки и неизменно – рыбные палочки и шоколадный соус. Ему тридцать лет. А его телу – двадцать семь.
8
- Это всего лишь тело, понимаете? – отец Артема повторил эту фразу, наверное, в сотый раз, а я в сотый раз кивнула.
- Да, понимаю.
Меня в сотый раз поймали подглядывающей за тем, как «Артем» выходит из школы. Узнав, что семья «Артема» уезжает из Москвы и забирает его с собой, я чуть не сошла с ума. Целый год я искала их. Нашла в Новосибирске – тут у них жила дальняя родственница.
Устроилась на работу в супермаркет «Новая жизнь» и стала незаметно для всех следить за его жизнью.
- Всего лишь тело. Это не Миша. Это наш Артем.
«Артем» в это время распаковал рыбные палочки и стал их макать в шоколадный соус. Так всегда любил делать Миша. А Артем – нет. Так что я не понимаю.
Не понимаю.
Не понимаю.
9
Через два года родители «Артема» устали разговаривать со мной по-человечески и вызвали полицию. И еще раз. И еще. В результате мне нельзя было больше подходить к нему ближе чем на пятьсот метров. Это очень много. На таком расстоянии он превращается в расплывчатую фигуру, и я не могу различить его глаза, его нос, его руки. Но я все равно каждое утро подходила к его дому и вставала на расстоянии пятьсот один метр. Пыталась увидеть его в окне. Его родители это поняли и перестали открывать шторы. Я все равно приходила и пыталась уловить мельчайшее движение занавески.
Из супермаркета меня уволили. Поначалу у меня был план покончить с собой. Но потом я решила бороться.
10
Я зашла на сайт Министерства здоровья и жизни. Заполнила анкету: хочу отдать свое тело для переселения. В комментариях написала, что мое тело относительно молодое, полностью здоровое, в обмен на вознаграждение я готова обменять свое сорокапятилетнее тело на тело чуть старше. Но отдать его я готова только в том случае, если операция будет проводиться под руководством профессора Борисова.
Это могло прозвучать, как если бы я тридцать лет назад попросила бы Стива Джобса лично привезти мне домой купленный пятый айфон. Но на самом деле многие доноры доверяют себя в руки только Борисову как основоположнику метода переселения. А молодые и здоровые тела до сорока слишком ценны, чтобы от них отказываться.
В общем, уже через два дня мне позвонили и сообщили, что в ближайшее время доктор Борисов будет оперировать в Берлине, Париже и Токио. Я выбрала Париж. Всегда мечтала там побывать.
11
Министерство здоровья и жизни оплачивает всем донорам дорогу и проживание в очень дорогом отеле, построенным по соседству с Центрами переселения. Каковы шансы, что Борисов и сам остановится в этом отеле, а не выберет что-то более шикарное? Он самый богатый человек на Земле и может себе позволить снять замок или Эйфелеву башню. Но, как все богатые, заработавшие состояние тяжким трудом, Борисов не любил сорить деньгами, поэтому всегда останавливался в отелях при клиниках. В номере на последнем этаже, который больше никогда никому не сдавался.
Именно в этом номере я ждала его, держа нож в дрожавшей руке.
Когда он зашел, он сразу меня узнал.
- Я вас ждал все эти годы, - сказал он и покорно сел в кресло. – Делайте что хотите, я это заслужил. Вы мне часто снитесь. Чаще всего вы закалываете меня ножом вот сюда.
Он показал на шею.
- Иногда сюда.
Он показал на живот, сделав круговое движение.
- В ваших снах я вам делаю сепуку?
Он улыбнулся:
- Что-то вроде этого. Хотите что-нибудь мне сказать?
Хочу? Не знаю. Хочу вонзить ему нож сначала в шею, а потом в живот.
- У него был шанс? – вопрос вырвался у меня сам по себе.
Он пожал плечами:
- Возможно. Слишком мизерный, чтобы рисковать. Зато ваш мальчик был первопроходцем, ваш Коля помог науке…
- Миша. Моего мальчика звали Миша.
- Простите. Я думал, что вы мама Коли. Вы похожи на нее.
- Были и другие дети?
- Десятки. Я помню их всех. Но это всего лишь тело, вы понимаете?
Борисов посмотрел на нож в моей руке.
- Вы убьете меня?
Да. Дважды в шею и много-много раз в живот. Я опустила нож:
- Нет. Но у меня есть просьба.
12
Он заходит ко мне в супермаркет в субботу или в воскресенье, если в субботу его друзья зовут его в гости. Он очень красивый, ему двадцать шесть лет и у него скоро свадьба. Иногда он приходит со своей невестой. Когда он смеется, он смешно морщит нос. У него длинные нежные пальцы. Он покупает мясо, хлеб, сыр, газировку и неизменно – рыбные палочки и шоколадный соус. Он не узнает меня, сидящую за кассой седую старушку с дрожащими руками, которыми иногда не удается пробить товар с первого раза. Но, в отличие от остальных покупателей, его это не злит и не раздражает. Несмотря на боль почти в каждом суставе, мне нравится это тело – оно сохранило смутное воспоминание о каком-то безумно вкусном малиновом десерте, рецепта которого я не узнаю никогда. Больше оно не помнит ничего. Они не помнит его нежных волос и влажную ладошку. Не помнит его ребер, выпирающих по бокам, будто остов утонувшего корабля.
Этой женщине было восемьдесят девять лет, и ее мозг умирал от раковой опухоли. По странному совпадению, опухоль эта была в лобной части, так же, как и у моего сына. Ее тело было никому не нужно, потому что даже без опухоли ему недолго оставалось жить. Ее тело – отличное прибежище для меня. Прожить два-три года, изредка пробивая ему на кассе рыбные палочки с шоколадным соусом, - это лучше, чем прожить сорок или пятьдесят лет, не имея возможности даже взглянуть на него. Что Борисов сделал с моим телом, я не знаю. Возможно, оно уже гуляет по Парижу и подает новой хозяйке мучительные сигналы, которые она никогда не сможет расшифровать.
Вчера в новостях сказали, что у космического аппарата Илона Маска отказали солнечные батареи и он теперь просто плывет в невесомости. Он будет так плыть до тех пор, пока человечество не придумает способ, как починить аппарат. У человечества и Илона Маска есть на это сто шестьдесят три тысячи лет.
История третья. ДИКАДействующее лицо:ДИКА – молодая девушка
ДИКА. Тот день был бы одним из многих, если бы рано утром по всей деревне не пронесся слух о том, что появился Он. Не знаю, откуда он пришел, но то, что он – чужак и явился издалека, сразу стало понятно. Таких людей я раньше никогда не видела. Все – и одежда (какой-то странный балахон), и безумный взгляд, и то, что он говорил, все было странно и страшно.
Титус мне рассказал, что его увидели жители Крайних Котлов. Он бежал по берегу, размахивая руками, кричал что-то на непонятном наречии. Единственное, что они смогли разобрать из его слов, было мое имя: «Дика»…
Весь день его продержали запертым в одном из домов, а к вечеру привели меня.
- Ты его знаешь? – внимательно глядя мне в лицо, спросил Титус и открыл дверь.
За дверью стоял он. Он был связан и, судя по всему, сильно избит – наверное, наши пытались выпытать у него правду о том, откуда и зачем он явился.
- Нет, - я покачала головой и уже повернулась, чтобы уйти, как Чужак закричал:
- Дика! Дика! Это я! Ты узнаешь меня? Я пришел за тобой!
- Слышишь? - сказал Титус, сжав мою руку. - А он тебя знает! Ты понимаешь, что он говорит?
Я испугалась – вдруг все решат, что мы знакомы?
- Нет, не понимаю, - солгала я и попыталась вырвать руку, но Титус еще сильнее сжал пальцы.
- Ты знаешь, что тебя ждет, если ты скажешь неправду?
- Знаю. Но я и вправду не понимаю, что он говорит.
Титус медленно, будто нехотя разжал свои пальцы и кивнул охране:
- Заприте его. Мы подождем.
Всю обратную дорогу в ушах у меня звенел голос Чужака, выкрикивающий мое имя. Что это значит? Откуда он меня знает? Куда хочет забрать? Когда я пришла домой, то вся дрожала, как в лихорадке.
Следующий день был Днем Работы. Моя работа – стирать все написанные за ночь книги. Ночью писцам приходится начинать все сначала. А нам – заново все стирать. Это еще ничего, говорят, что раньше писали не на бумаге, а на каменных табличках, поэтому стиральщикам приходилось выдалбливать буквы железным скребком. К счастью, прогресс не стоит на месте, и писцы теперь пишут чернилами, а мы стираем специальной резинкой. Говорят, в соседних деревнях есть какие-то машины, которые сами пишут книги, а стиральщикам надо всего лишь нажимать пальцем на кнопку, чтобы убрать все написанное.
Когда я пришла в Дом Работы имени Титуса Всемогущего и Неодолимого (сокращенно – ДР им. Титуса), то там уже была большая очередь. По правилам полагалось первыми пускать тех, у кого Список Провинностей самый короткий, но так как я проспала, то пришлось стоять в очереди с остальными. В моем Списке всего три пункта, и я раньше очень боялась, что за мной придут с Той стороны Реки, когда я исправлю свои Провинности. Говорят, такое было несколько раз в давние времена – людей, чьи Провинности были вычеркнуты из Списка, забирал Неизвестный. Больше они не возвращались. Говорят, что они
умерли. Про
смерть у нас не принято говорить, официально ее не существует, и в нее никто не верит. Поэтому те, у кого заканчиваются Провинности, обычно совершают новую Провинность – например, соврут или своруют что-нибудь, а значит, можно прожить еще какой-то отрезок вечности. Так и живем.
Домой я вернулась поздно. Чувствовала себя очень плохо – болело измученное тело и все время текли слезы. Не знаю, почему, но во время Работы я всегда плачу. Стираю буквы и плачу. Всякий раз пытаюсь вспомнить причину, но память, словно бумага, стирается, как только я покидаю ДР. Мои подруги, Ида и Дана, работающие на водопроводе, как-то поделились со мной секретом – они тоже во время работы, пока таскали тяжелые ведра с водой, испытывали похожее чувство – непонятную и необъяснимую тоску. Впрочем, это чувство на следующий день уже стирается, и мы можем спокойно ждать следующего Дня.
С Чужаком из-за Дня произошла довольно интересная история – официально он не числился в нашей деревне, у него не было личного Списка Провинностей, поэтому он не имел допуска в Дом Работы. Но, посовещавшись, старейшины во главе с Титусом решили сделать для Чужака исключение. Поэтому он до самого вечера помогал Иде и Дане таскать воду от родника к бочкам. Вечером вода из бочек выливается на землю, и им приходится заново наполнять их водой.
Этим же вечером я решила незаметно для всех прокрасться к нему и поговорить. Не знаю, зачем, но что-то меня заставляло идти к нему.
Он был заперт в доме на окраине деревни, лежал на полу с закрытыми глазами и тяжело дышал. Мне стало его жаль. Я подошла к решетчатому окну и позвала тихо:
- Эй… ты спишь?
Он вздрогнул и прошептал:
- Дика?
- Да…
Он через силу открыл глаза, словно разлепив веки, и мутным взглядом посмотрел на меня:
- Я шел к тебе долгие дни… Как только ты… как только ты ушла, я отправился за тобой…
Я покачала головой:
- Нет, ты ошибаешься. Я живу здесь уже много-много лет, целую вечность, и тебя вижу впервые. Ты либо лжешь, либо путаешь меня с кем-то.
- Нет, Дика, взгляни на меня, вспомни меня!… Я пришел за тобой… я заберу тебя…
- Заберешь куда? В другую деревню? Или… на ту сторону Реки?
- Да, на ту сторону!
Я похолодела. За мной пришла моя
Смерть.
- Но ведь по ту сторону Реки нет ничего! Куда ты меня заберешь? Я не хочу туда! Пожалуйста, уходи! Я не знаю тебя и не хочу идти!
- Ты просто не помнишь… Вспомни… Ты моя…
Он крепко схватил меня за руку и вонзился в мои глаза своим безумным взглядом, я отдернула руку – меня словно обожгло. Я развернулась и побежала прочь, а он вдруг стал напевать какой-то странный мотив, показавшийся мне смутно знакомым. В груди все сжалось и задрожало.
- Что это? – остановившись, спросила я.
- Это погребальная песня… - ответил Чужак и запел опять.
Я закрыла уши руками и побежала прочь.
Ночью мне снился кошмар – огромная змея с горящими глазами ползла вслед за мной. Я пыталась убежать, бежала через поле с засохшей травой, но она догнала меня и укусила в ногу. Я закричала и проснулась.
На улице слышались крики, шум. Я вышла из дома и увидела Чужака, окруженного жителями деревни. Он стоял посреди улицы с факелом в руках. Ему удалось каким-то образом открыть замок и освободиться. Вся деревня проснулась от его криков. Он звал меня.
- Дика! Отпустите ее! Или я сожгу всю вашу деревню! - Чужак стоял, размахивая факелом в руке. Слов его не понимали, но близко не подходили – огня у нас все боятся. Я поняла, что спасения ждать не от кого, скорее наоборот – иначе он всех сожжет. Я сделала шаг вперед.
- Хорошо, - сказала я. – Я пойду с тобой.
Для всех я перевела:
- Он хочет забрать меня на ту сторону Реки. Я согласилась пойти.
Спиной я почувствовала, как толпа охнула и откатилась на несколько шагов назад.
- Дика! – закричал кто-то, кажется, Ида. – Не смей!
Я отмахнулась от них, заставив замолчать.
- Я пойду с тобой, - сказала я, - но только при одном условии…
- Я готов на все! Ради тебя я пришел сюда, все остальное уже неважно, - он сжал кулаки и засверкал глазами, в которых отражался огонь от его факела. На миг мне показалось, что что-то внутри меня задрожало.
- Условие такое: ты пойдешь вперед, а я – за тобой. Ты будешь слышать страшные стоны, крики, но обернуться тебе будет нельзя – иначе я исчезну навсегда, а обратно вернуться за мной ты уже не сможешь. Как только мы доберемся до парома и переплывем Реку, то ты сможешь посмотреть на меня. Таково условие. Согласен?
… Деревня осталась позади, жители провожали нас до самой окраины, женщины плакали, мужчины молчали.
Он шел впереди, напряженно выпрямившись и осторожно ступая по острым камням. Факел в его руке дрожал. Один раз он пытался обернуться, но я остановила его, напомнив про наш уговор. Я шла за ним, постепенно увеличивая расстояние между нами. Мы прошли через сухое поле, отсюда деревню уже не было видно, вдалеке виднелась высокая гора. У ее подножья рос густой лес. Там я планировала незаметно отстать и убежать от него.
На вершине горы смутно виднелась маленькая фигура человека – это Сизит. В отличие от остальных, он никогда не спит и не отдыхает – постоянно поднимается по склону горы вверх и спускается обратно. Говорят, раньше еще какой-то камень с собой таскал, но камень за долгое время истерся, превратившись в пыль, а Сизит по-прежнему жив. Я вглядывалась в знакомый, кажущийся таким родным силуэт Сизита и молила Неодолимого Титуса о спасении, о возможности вернуться в свой мир, в свою деревню.
Некоторое время мы шли в тишине. И вдруг Чужак запел ту самую, погребальную песню. И снова
что-то шевельнулось у меня в груди, оно будто укололо меня и пропало. Он замолчал и сказал:
- Я написал эту песню, когда ты… когда ты ушла… Эта песня посвящена тебе…
В груди стало тесно и больно. Я не могла больше это терпеть. Я развернулась и изо всех сил побежала обратно. Он замолчал, услышав шум за своей спиной, остановился и закричал:
- Эвридика!
- Не оборачивайся! – прокричала я и побежала еще быстрее.
Я бежала, бежала насколько хватало моих сил. Камни кололи мои босые ноги, но я чувствовала только дикую боль в груди. Такой боли я никогда не испытывала, это было хуже любой пытки. В этот момент я согласилась бы на то, чтобы каждый мой день был Днем Работы, лишь бы больше никогда
что-то в моей груди не дрожало и не билось с такой болью!
Я бежала сквозь поле с навечно засохшими высокими колосьями. За спиной я услышала громкий, страшный крик – это кричал Чужак. Я зажмурилась и побежала вслепую, руками продираясь сквозь переплетенные стебли вечно сухой травы. Не видя ничего под ногами, я случайно наступила на что-то мягкое и чуть не упала. В остановилась и посмотрела – под ногами едва шевелилась раздавленная змея. Впереди уже виднелась моя деревня и гора с силуэтом на вершине. Где-то там был мой дом, мои соседи, все, кого я знала и к кому привыкла, даже Дом Работы казался милым, родным. Чужака отсюда уже не было слышно. Боль в груди пропала, мне стало легко и хорошо. Я засмеялась, наступила на змею ногой еще раз и побежала по дорожке, ведущей в деревню. Я бежала, припрыгивая и почти не касаясь земли ногами. Я была счастлива.
Спустя целую вечность я вновь встретила Чужака. Его привез паромщик. Когда я окликнула его, он удивленно посмотрел на меня и спросил: «Мы разве знакомы?».
КОНЕЦ
_________________________________________
Об авторе:
МАРИЯ ОГНЕВАДраматург, сценарист, преподаватель. Арт-директор конкурса молодой драматургии «Любимовка» и куратор конкурса пьес «Маленькая Ремарка». Неоднократный лауреат и финалист драматургических конкурсов «Любимовка», «Ремарка», «Действующие лица», «Первая читка», «Кульминация» и др. Пьесы поставлены во многих городах России и в Сербии, опубликованы в журналах «Современная драматургия» и «Искусство кино».
скачать dle 12.1