ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Валерий Алфёров. ЗАКОН БУМЕРАНГА

Валерий Алфёров. ЗАКОН БУМЕРАНГА


(история, похожая на сказку)


Действующие лица:

Наши дни:

АНДРЕЕВНА, старшая медсестра
1-ЫЙ СОЛДАТ
2-ОЙ СОЛДАТ
3-ИЙ СОЛДАТ
Массовка (ВАСИЛИЙ – молодой врач, ДЕЖУРНАЯ СЕСТРА, САНИТАРЫ ГОСПИТАЛЯ)

20 лет назад:

МАКСИМ, Платонов Максим Сергеевич, кардиохирург
ДЕД СЕРАФИМ
АРСЕНИЙ, анестезиолог
КАСЬЯНОВ Митя, хирург
ОНА, женщина лет тридцати приятной наружности
КУТИКОВ Стас (голос)
ТРАКТОРИСТ (голос)
АКИМ МИРОНЫЧ, глава сельской администрации
МАРФА, молодая колхозница из Стакановки



КАРТИНА 1


В темноте звучит бесстрастный голос диктора, читающего новости: «Военнослужащий спецподразделения внутренних войск МВД погиб в Чечне в результате взрыва фугаса, еще трое получили ранения. Нападение могло стать местью за недавнее уничтожение лидера боевиков в Ачхой-Мартановском районе. ЧП случилось около 09:00 в понедельник в горно-лесистой местности во время разведывательной операции. Два взрыва прогремели с промежутком в 10 минут, сообщает «Интерфакс» со ссылкой на информированный источник. В тот же день в Чечне начались масштабные трехдневные командно-штабные учения, в которых задействованы более 500 военнослужащих и свыше 200 единиц боевой техники двух мотострелковых бригад, дислоцированных в республике».
Голос диктора тонет в нарастающем шуме: крики и стоны перемежаются крепкой руганью. Загорается свет. Палата окружного военного госпиталя. Поздний вечер. Обстановка спартанская – ничего лишнего. Тусклый свет ночника еле рассеивает полумрак казенного помещения. Три кровати, все заняты ранеными солдатами. 
Два санитара крепко держат одного из солдат, пока дежурная медсестра делает ему инъекцию. Солдат вырывается: он плачет, кричит, матерится. Его товарищи – соседи по палате – сидят на кроватях и смотрят.   

1-ЫЙ СОЛДАТ. У-у-у-у! Мамочка, больно-то как! Люди вы или нет? Лучше убейте меня! Ну что вам стоит? Яду какого-нибудь дайте, мать вашу!.. Я все равно в окно выброшусь!
ДЕЖУРНАЯ МЕДСЕСТРА (санитарам). Знаете, ребята, вы его привяжите к кровати от греха подальше. Пока еще укол подействует.

Санитары осторожно вяжут простынями буйного пациента. Тот безуспешно вырывается.

1-ЫЙ СОЛДАТ. Суки! Как мне дальше жить?! У-у-у, отпусти, не тронь! Я все равно жить не буду! Гады!
ДЕЖУРНАЯ МЕДСЕСТРА. Ну-ну, парень, не хорошо ругаться. Здесь же госпиталь. А ты кричишь на всю ивановскую. Больно, я понимаю, а ты потерпи чуток, лекарство скоро подействует.
1-ЫЙ СОЛДАТ. Больно?! Причем тут больно? Да я жить не хочу! Понимаешь ты?! Жить…
ДЕЖУРНАЯ МЕДСЕСТРА (санитарам). Побудьте пока с ним, а я Андреевну позову. Может еще не ушла? В конце концов, она у нас старшая медсестра, пусть с ним и разбирается. А у меня еще семь палат под завязку, и вообще дел по горло, чтобы с ним нянькаться.

Дежурная выходит из палаты. Солдат негромко стонет. Санитары равнодушно отходят в угол, о чем-то переговариваются шепотом.

2-ОЙ СОЛДАТ (первому, с опаской). Ну, ты как там?
1-ЫЙ СОЛДАТ. Сам как думаешь?
2-ОЙ СОЛДАТ. Ну… ты не бери в голову…
3-ИЙ СОЛДАТ. В натуре, завтра с утреца придет хирург, подштопает нас. Все будет чики-пуки!
1-ЫЙ СОЛДАТ. Да? Ты ногу мою видел? Ты видел, мать твою, че от нее осталось?!
2-ОЙ СОЛДАТ. Ты это самое… раньше времени не паникуй…
1-ЫЙ СОЛДАТ. Еще ты меня поуспокаивай! Хорошо вам рассуждать. По паре осколков получили – и радуйтесь теперь! А мне как жить?!
3-ИЙ СОЛДАТ. Кончай пургу гнать! Че мы виноваты, что тебе сильней досталось? Вон Ваське Чекину вообще не повезло – домой в цинке поедет.
1-ЫЙ СОЛДАТ. Лучше бы и меня, как Ваську, сразу – чик и готово! А теперь что? Мне Катька все СМС-ки слала, типа, люблю, жду. А на какой хрен я ей без ноги сдался? У-у! (Пытается вырваться, но быстро затихает.) Слышь, пацаны! Я вам друг или как? Помогите мне… сдохнуть. Да вы только развяжите, я дальше сам.
2-ОЙ СОЛДАТ. Дурак ты…

Слышатся голоса приближающихся к палате медсестер – дежурной и старшей.

ДЕЖУРНАЯ МЕДСЕСТРА. Вот здесь, в пятой. Из новеньких. Как привезли, так и не уймется. То в окно грозится выпрыгнуть, то вены вскрыть. Мы ему и обезболивающее вкололи, и успокоительное.
АНДРЕЕВНА. А он?
ДЕЖУРНАЯ МЕДСЕСТРА. А он яду попросил.

В палату входят дежурная и Андреевна.

ДЕЖУРНАЯ МЕДСЕСТРА. Вот этот (показывает на прибинтованного к кровати солдата).
АНДРЕЕВНА. Да вижу, не слепая. (Санитарам.) Что ж вы, голубчики, так крепко скрутили его. Еще б гвоздями прибили. Ладно. Оставьте нас, ступайте, я сама справлюсь.

Дежурная и санитары выходят. Андреевна наклоняется над солдатом.

Ты же больше не будешь хулиганить, миленький? (Тот не отвечает.) Правда? Давай-ка, я тебя развяжу…
3-ИЙ СОЛДАТ. Может не надо?
2-ОЙ СОЛДАТ. Я бы вам не советовал, тетенька.
1-ЫЙ СОЛДАТ (начинает дергаться и извиваться). Да пошли вы все на!.. Еще друзья, блин.
АНДРЕЕВНА (присаживается на краешек кровати, начинает развязывать). Тише, тише. Ты же не один здесь. Здесь кругом больные и раненые. Им покой нужен и тишина, понимаешь?
1-ЫЙ СОЛДАТ (чуть тише). Вот и убейте меня – сразу тихо станет. Я все рано жить не буду!
АНДРЕЕВНА. Ты что? Разве можно так говорить? Грех это, большой грех. Да, тебе сейчас больно, страшно. Но ты же мужчина, солдат. Ты зубы сцепи, сынок, и терпи, и не думай о плохом.
1-ЫЙ СОЛДАТ. Да что вы все меня утешаете? Ты на ногу мою посмотри, на то, что от нее осталось. (Пытается сдернуть простынь с ноги.) А завтра с утра и… это оттяпают. И на кой черт тогда жить?
АНДРЕЕВНА. Не гневи бога, миленький. Другие и с большими увечьями живут.
1-ЫЙ СОЛДАТ (снова кричит). Бога, говоришь? А где он был, этот твой бог, когда нас «чехи» огнем накрыли? Где он был, когда Васю Чекина прямым попаданием… (плачет) когда меня… когда…
АНДРЕЕВНА (гладит его по голове). Ну, ну, будет. Ты же у нас герой: в том бою, говорят, командира собой закрыл. Я слышала, тебя к ордену Мужества представили.
1-ЫЙ СОЛДАТ. Да на фиг он мне сдался. Или я этот орден себе вместо ноги вставлю и так ковылять буду?  Ё-моё, лучше бы меня, как Ваську… сразу…  прямо там… в лесочке… в «зеленке» этой гребанной…
АНДРЕЕВНА. Ты раньше времени не хорони себя, касатик. И с ногой не прощайся. Все будет хорошо, главное верить в это! Ты сегодня на поле брани человека спас. И тебе воздастся за подвиг твой. Так что ты не ругайся, не кричи, у бога смерти не проси, а лучше молись. Ты крещеный-то?
1-ЫЙ СОЛДАТ. Какая разница? Причем здесь?..
АНДРЕЕВНА (наклонившись, проводит рукой по груди солдата, и нащупывает под пижамой крестик). Крещеный! Вот и крестик на тебе. А раз так – значит, молись. Если слов не знаешь, я подскажу. Молись, и верь. И когда вера станет сильнее твоих страхов, тогда боль отступит и все будет хорошо.
1-ЫЙ СОЛДАТ. Хорошо? Что у меня от молитв новая нога вырастет?
2-ОЙ СОЛДАТ. Знаете, тетенька, вы бы ему лучше снотворного что ли покрепче дали бы.
3-ИЙ СОЛДАТ. В натуре, че попусту душу травить?
АНДРЕЕВНА (не обращая на них внимания, 1-ому солдату). Новая нога не вырастет. Но ты и со старой не торопись прощаться. Бог, он, милосерден.
1-ЫЙ СОЛДАТ. Не верю я в бога.
АНДРЕЕВНА. Что ж, оно не удивительно. Я когда молодая, как ты, была, тоже, глупая, не верила. Но ты если не веришь в бога, поверь хотя бы в чудо!
1-ЫЙ СОЛДАТ (чуть спокойнее и немного заторможено – вероятно, от действия лекарства). Ерунда. Чудес не бывает. Вранье все и сказки.
2-ОЙ СОЛДАТ. Точно. Нам вот все уши в учебке прожужжали: патриотизм, родина, армия, бла-бла-бла. Не война, а картинка! На словах красиво, а на деле: грязь, кровь, боль и страх.    
3-ИЙ СОЛДАТ. В натуре, жизнь – говно! Какие уж тут чудеса?
1-ЫЙ СОЛДАТ (очень тихо). Чудес не бывает.
АНДРЕЕВНА (развязывает последний узел – солдат не делает попыток вырваться). Вы, правда, так считаете? Тогда, я, пожалуй, расскажу вам одну историю…
2-ОЙ СОЛДАТ. Вот здорово, тетенька! А то спать неохота и ващще скукота страшная.
АНДРЕЕВНА. Что ж, слушайте. Итак, жил-был один…
3-ИЙ СОЛДАТ. Так это че, типа сказка?
АНДРЕЕВНА. Нет. Это может и похоже на сказку, но все истинная правда. Эту историю у нас здесь все в госпитале знают! Значит, работал у нас в Ростове-на-Дону лет двадцать тому назад один кардиохирург. Знаменитый – что ты! Про таких еще говорят: «врач от бога». Ему в ту пору сорок стукнуло. Все у него было: дом, машина, любимая работа, друзья. Только вот ни женой, ни детьми не обзавелся.
3-ИЙ СОЛДАТ. Эх, а вот у Васьки Чекина в позапрошлый год дочурка родилась. Он все хвастал, что его дома семья ждет. Вот только Ваське никогда уже сорок не будет. Блин и тридцать не будет. И двадцать пять…
2-ОЙ СОЛДАТ. Кончай трындеть. Дай послушать. Так че там с этим доктором-то?
АНДРЕЕВНА. Звали врача Максимом Сергеевичем. И из всей родни был у него на белом свете лишь старенький дед. Родители Максима погибли в автокатастрофе, когда он еще в школу ходил. И дед этот Максима вырастил и воспитал, заменил и отца, и мать. Деду Серафиму было под девяносто, но старикан для своих преклонных лет был крепкий. Круглый год жил на даче один. Правда, одна бойкая соседка присматривала за ним, помогала по хозяйству, ну и… развлекала, как могла. Максим Сергеевич-то регулярно платил ей. Чтобы, значит, дед Серафим не чувствовал себя заброшенным и одиноким.
Так и жили они, дед с внуком: один – за городом в компании такой же одинокой, как и он сам, соседки, другой – все время пропадал на работе. Максим Сергеевич на самом деле был блестящим хирургом. Виртуоз, мастер! Такие операции на сердце проводил, таких безнадежных больных с того света вытаскивал! Постоянно был нарасхват: то в одной клинике, то в другой, то здесь, а то в Москву пригласят – какой-нибудь столичной «шишке» сердчишко подлатать. А еще преподавал, статьи научные писал да по симпозиумам мотался. В общем, не зная продыху, трудился Максим Сергеевич. Но как бы ни был он занят, два раза в год – в день рождения деда Серафима  и в день Победы – Максим Сергеевич откладывал все дела и навещал старика.



КАРТИНА 2

Голос Андреевны затихает. Затемнение. Торжественно звучит мелодия «Дня Победы». Загорается свет. Открытая веранда дачи деда Серафима. Из мебели: маленький круглый столик и пара легких плетеных кресел. На столике: бутылка водки, пара стопок и тарелка с незамысловатой закуской. 
Слышится шум подъехавшей машины. Мягко хлопает дверка, раздаются шаги. Появляется Максим Сергеевич. В его руке портфель, который он опускает в одно из кресел.

МАКСИМ. Дедуль! Я приехал! Дед, ты где?

На веранду, опираясь на трость, выходит старик. Мундир его увешан многочисленными орденами и медалями, позвякивающими в такт прихрамывающей походке Серафима. Как от яркого солнца, старик щурит слезящиеся глаза и при этом счастливо улыбается.

ДЕД СЕРАФИМ. Чегой расшумелся? Туточки я. Куда ж  мне деться…
МАКСИМ (подбегает к деду, обнимает его, и, оторвав от пола, кружит). С праздником, дедуль! С днем Победы, родной!
ДЕД СЕРАФИМ (притворно ворча). Да отпусти ж ты, чертяка, задушишь! А то еще уронишь, не дай бог.

Максим, смеясь, уверяет, что не уронит, чмокает деда в щеку и наконец-таки опускает его на землю. Затем достает из портфеля яркий сверток и протягивает старику.

МАКСИМ. Это – тебе. С днем Победы!
ДЕД СЕРАФИМ. Что это?
МАКСИМ. Электробритва. Твоя-то «старушка» от дряхлости сыпется уже.
ДЕД СЕРАФИМ (отвешивает внуку шутливый поклон). Вот те на! Ты еще скажи, что я от старости сыплюсь! (Оглядывается). Вроде бы пока после себя песочек не оставляю…
МАКСИМ. Да ты что?! Ты у меня еще о-го-го! Мы с тобой еще, дедуль, повоюем!
ДЕД СЕРАФИМ (не разворачивая, кладет сверток на стол). Да? Ну и на том спасибо.
МАКСИМ. Ну ладно, чего ты надулся? Праздник-то какой – день Победы!
ДЕД СЕРАФИМ. Меня уже с утра кстати поздравили. Приезжал какой-то «перец» из управы. Вручил открытку, гвоздички, все чин чинарем! Вот (показывает на мундире) медальку очередную прицепил, юбилейную.
МАКСИМ. Ох, дед, у тебя их уже столько, что скоро пиджак не приподнимешь.
ДЕД СЕРАФИМ. Это ничего, внучек, своя ноша, она ведь не тянет. Да и недолго уже пиджачок таскать осталось.
МАКСИМ. Ну вот, опять двадцать пять. Что за пессимистические нотки?
ДЕД СЕРАФИМ. Не бери в голову. (Садится за стол.) Давай-ка лучше выпьем.
МАКСИМ (оглядываясь). А где же Егоровна, дедуль? Где эта твоя верная Пятница, мой дорогой Робинзон?
ДЕД СЕРАФИМ. Так я отослал ее домой. Пошто она нам? Марафет навела, закуски настрогала и ладно! А водку мы и сами разольем. Я если честно с утра махнул уже соточку. Ну как же – такой праздник. (Берет бутылку, разливает.) Робинзон, говоришь? Хм, смешно. Я тут и впрямь, как отшельник годами сижу: ни людей, ни света белого не вижу.
МАКСИМ (садится напротив). Я тебе сто раз говорил: переезжай ко мне в город.
ДЕД СЕРАФИМ. А смысл? Ты сутками на работе, живешь в клинике этой своей. Так что уж лучше я здесь. Все ж на свежем воздухе. Да и Егоровна не дает мне расслабиться. (Подымает стопку.) Давай, за Победу! (Выпивает, кряхтит, но не закусывает.) Э-эх, да, такие вот дела…
МАКСИМ (выпивает, закусывает, затем пристально смотрит на деда). Что-то я не узнаю тебя сегодня. Кислый какой-то, ворчишь по всякой ерунде. Или что случилось, а? Давай, колись.
ДЕД СЕРАФИМ. Вот пристал, как банный лист к жопе. Что, да что? А ничего! Может и правда совсем старый стал, и посыпался, как та бритва.
МАКСИМ. Дедуль, да ладно тебе! (Кладет свою ладонь поверх стариковской, успокаивая, похлопывает.) Ты у меня еще вон какой орел! Давай лучше споем. Твою любимую. (Запевает.)
Эх, дороги, пыль да туман...
Холода, тревоги да степной бурьян.
Знать не можешь доли своей -
Может, крылья сложишь посреди степей.
ДЕД СЕРАФИМ (сначала подпевает, но вдруг резко перебивает внука). Погоди, Максимка, потом допоем. Прав ты, чертяка глазастый, грызет меня один червячок изнутри, ой как давно грызет.
МАКСИМ (вскакивает и подбегает к деду). Что? Ты болен? Почему молчал, старый ты партизан? Где болит?
ДЕД СЕРАФИМ. Сядь, Максимка, не мельтеши. И плесни-ка еще по одной. Я тебе не про болячки толкую. Ничего нового в моем букете хвороб не выросло. Ты бы знал, если что.
МАКСИМ (разливает водку). Тогда что за червячок?
ДЕД СЕРАФИМ. Погодь, щас махну для храбрости.
МАКСИМ. Дедуль, ты меня пугаешь. Не томи, говори уже.
ДЕД СЕРАФИМ. Ну, за тех, кто не вернулся. Вечная им память! (Опрокидывает стопку.) А ты чего, Максимка, водку в руке греешь? Пей да слушай. Мне уже скоро помирать…
МАКСИМ (поперхнувшись водкой). Опять – двадцать пять! Может, хватит уже?
ДЕД СЕРАФИМ. Погодь, не перебивай, я сам собьюсь. Так вот. Мне уже скоро помирать, а за мной должок числится неоплаченный.
МАКСИМ. Вот новости. Что за долг? Дед, я тебе миллион раз твердил: если тебе нужны деньги…
ДЕД СЕРАФИМ (резко ударяет кулаком по столу). Твою же эскадрилью, мать растак-разэтак! Ты мне дашь сказать или всю дорогу перебивать будешь? (Максим жестами выражает готовность молчать и слушать.) То-то же. Значитца так. Случилось это в августе сорок третьего, на Брянщине. Мы наступали тогда уже, гнали фашиста. Жаркое было времечко!.. Эх, сколько лет прошло, а как щас помню. Налей еще что ли, Максимка. А то говорить как-то трудно.
МАКСИМ. Может, хватит, дедуль? А то ведь сердечко…
ДЕД СЕРАФИМ (снова стучит по столу). А я говорю: налей! Ну, вот что ты за засранец, Максимка: то перебиваешь, то споришь. (Максим, пожимая плечами, разливает.) То-то же, сразу бы так. За победу! (Залпом выпивает.) Так вот. Ты знаешь, что я служил в штурмовой авиации? (Максим утвердительно кивает). В тот день я со своим ведомым возвращался с задания. Мы вылетели по приказу ближе к вечеру и довольно успешно отбомбились. Но на обратной дороге пару наших ИЛ-2 поджидала пятерка «мессеров». Видимо хорошенько мы тем утречком приложились фашисту по зубам. Бой и так был неравный, а тут еще тройка «лаптежников»… ну, в смысле юнкерсов, подтянулась. Эх… тяжко вспоминать… еще этот чертов пулемет заклинило, едрит его мать! А тут такая мясорубка, сущий ад!..
МАКСИМ. Дедуль, но ты же вырвался, да?
ДЕД СЕРАФИМ. Леньку Пирогова первым подбили: пушечной очередью да с убойной позиции. У Леньки и шансов выпрыгнуть никаких не было – его «Илюшка» прямо в небе развалился.  Помню, как я зарычал тогда, как в глазах от ненависти потемнело. Ну, думаю, вашу ж эскадрилью так-растак-разэдак! Я ж вас гадов, да за Леньку… я ж вас, сук, зубами грызть буду… Но куда там! Нет, я-то конечно пару фрицев успел «причесать», но…

Старик замолкает и смахивает набежавшую слезу. Максим наливает в стопку водку и пододвигает к деду. Тот со словами: «За Леньку!» выпивает и снова замолкает, погруженный в свои воспоминания.

МАКСИМ (осторожно дотрагивается до руки старика). Дедуль, ты как?
ДЕД СЕРАФИМ. Нормально. Короче накрыло меня так, что мама не горюй. На самолете живого места не было, и боезапас по нулям. Я уже, если честно, о таране подумывал, но тут как назло движок чихнул последний раз и задымил. Самолет завалился на правое крыло и начал падать. Ну, думаю, дудки, меня так просто за хобот не возьмешь. Выскакиваю из кабины и щучкой вниз, а немец знай, поливает меня из пулеметов.  
МАКСИМ. Это тогда тебя в грудь ранило?
ДЕД СЕРАФИМ (потирая грудь). Нет, то позже, в Польше. А в тот раз ноги перебили. Приземлился я на поле, парашют собрал, огляделся. Смотрю: неподалеку стожок сена. Я туда значит, дополз, привалился, малость отдышался и перевязал себя, как смог. Тут слышу, бежит кто-то. Я за пистолет: шалишь, я свою жизнь дорого продам! Выглядываю из-за стожка: мать моя женщина, а там не фрицы, а баба какая-то трусит ко мне, а за ней мальчонка – дите совсем еще – телепается. Ну, я пистолет убрал, а баба подбежала, заохала, запричитала. Она, мол, видела, и как меня подбили, и как я приземлился. Тараторит без умолку, а я ей: немцы в деревне есть? Нет, говорит, только староста, но местный, из своих. Немцы в соседнем селе стоят, в пяти километрах. Я подумал тогда и говорю: мне бы в лес, к партизанам. А она плачет: какие партизаны, какой лес? Куда ж ты, касатик, весь такой израненный? Домой тебя возьму – спрячу, выхожу. А на ноги встанешь – тогда, пожалуйста, хоть к партизанам, хоть в Красную армию!   
МАКСИМ. И взяла к себе, не побоялась?
ДЕД СЕРАФИМ. Взяла! Я уж ее просил: ты мне только хлеба да водицы снеси, а я здесь в стожке перекантуюсь, с силами соберусь да спозаранку в лес двину. Куда там! А вдруг, говорит, фашисты придут, искать тебя будут? А я ей: а как к тебе домой нагрянут, тогда что? А она слезы смахивает да смеется: я тебя так заховаю, никакая немчура не сыщет! Послала мальчонку домой за тележкой. Их хата на окраине стояла. Я еле-еле в ту тележку забрался. А уж как они вдвоем меня до хаты волокли, до сих пор больно вспоминать. Совсем из сил выбились бедненькие, но дотащили.
МАКСИМ. И долго ты у нее квартировал?
ДЕД СЕРАФИМ. Две недели. Звали мою спасительницу Любашей. Жила она с сыном Андрейкой да со старухой-свекровью. Меня прятала в подполе. Укрыла, как и обещала – сам черт не найдет. Немцы дважды приходили, перетрясли и поле со стожками, и всю деревню. Когда они в первый раз нагрянули и по соседним дворам  рыскали, я слышал, как Любашина свекруха ругала сноху: мол, из-за этого летчика всех нас погубишь. В смысле ежели немцы меня найдут – то всю деревню спалят. Свекровь умоляла Любашу не гневить бога и выдать меня, но та сказала, как отрезала: мой Ванюшка, может также где-то раненый мыкается, глядишь, и ему какая добрая душа поможет: накормит, напоит, раны перевяжет. Старуха, услышав о сыне, заплакала, но от снохи отстала и более не донимала.   
МАКСИМ. А дальше?
ДЕД СЕРАФИМ. Через пару недель Любаша переправила меня к партизанам, а уж те вскорости самолетом доставили меня к нашим. В то время в брянских лесах было устроено несколько аэродромов, и связь по воздуху была налажена.
МАКСИМ. Тот долг, о котором ты говоришь, он  у тебя … перед этой женщиной, перед Любашей?
ДЕД СЕРАФИМ. Да, и неоплатный долг. Вся деревня, почитай три десятка дворов, все видели, как меня сбили. Но Любаша, она одна ко мне на подмогу прибежала. Да еще потом жизнью рискуя, меня выхаживала, прятала.
МАКСИМ. Дедуль, а ты после с ней встречался?
ДЕД СЕРАФИМ. Нет. Хотя пытался. Сначала не до того было: война, новое ранение, потом разруха. Но я постоянно думал о Любаше и помнил о том, что она для меня сделала. А в шестьдесят первом году – совершенно случайно – я узнал, что деревни той больше нет. То ли немцы, отступая, уничтожили, то ли при нашем наступлении пострадала, не знаю. Тогда жаркие бои там кипели.  
МАКСИМ. А Любаша? Она тогда не погибла?
ДЕД СЕРАФИМ. Не знаю. Надеюсь и верю, что пережила она с сынишкой войну, но точно не знаю. Сколько я писал, сколько запросов посылал – все без толку. Четыре слова в ответ: «Достоверной информацией не располагаем». И все.
МАКСИМ. А почему ты раньше мне эту историю не рассказывал?
ДЕД СЕРАФИМ. Не знаю. А сейчас рассказал, потому что чую, близок мой конец. (Максим встает и пытается что-то возразить.) Сядь, не суетись, Максимка. Я, слава богу, пожил. И жизнь достойно прожил, мне не за что стыдиться. Но вот о чем я хочу тебя перед смертью попросить. Сейчас времена другие – другие и возможности. Разыщи, если сможешь Любашин след. Самой-то ее, поди, уже и в живых нет. Она моих годов была, только я на этом свете засиделся. Но может, сумеешь найти кого из ее родни: сына Андрея там или внуков. Найди и если нуждаются они в чем, то помоги. Ну а если не нуждаются, то просто в ноги поклонись – за меня. Обещай мне, Максимка, что попробуешь поискать.
МАКСИМ. Хорошо, дедуль. Только… у меня сейчас в больнице запарка, но в начале июля вроде свободнее со временем, я и займусь. Лады?
ДЕД СЕРАФИМ. Ну что же, и дольше ждал. Еще пару месяцев погожу. (Достает из кармана листок.) Вот, возьми, я тут написал, что знаю. Как деревня называлась, где располагалась, ну и так по мелочи, все что вспомнил.
МАКСИМ (разворачивая листок). Погоди, дедуль. Ты фамилию Любы этой написать забыл.
ДЕД СЕРАФИМ (вздыхая). Кабы знал я ту фамилию. Не удосужился тогда, дурак, спросить.
МАКСИМ. Но как же без фамилии ее разыскать? Да и деревни той сам говоришь уже давно нет.
ДЕД СЕРАФИМ. Не знаю. Но ты все ж попытайся, Максимка, разузнай.
МАКСИМ (с сомнением). Попытка – она, конечно, не пытка. Только дедуль, ты не обольщайся сильно, шансов-то мало. Информации ноль, да и времени, считай, полвека прошло.
ДЕД СЕРАФИМ. Оно-то так. А ты все же попробуй. Ну что, давай, стременную, на ход ноги? За Любашу!
МАКСИМ (разливает, поднимает стопку). За Любашу!



КАРТИНА 3

Наши дни. Ростов-на-Дону. Палата окружного военного госпиталя.

2-ОЙ СОЛДАТ. Тетенька, я че-то не въехал: причем тут лекарь этот и его дед? Ну, спасла его во время войны, укрыла какая-то Люба. Вы ж нам про че тут толковали? Ну, подвиг там, или отвага – это я понял. Но чудеса-то где?
АНДРЕЕВНА. Какой торопливый! Это ж только самое начало – дойдем и до чудес.
3-ИЙ СОЛДАТ. И, кстати, нашел доктор спасительницу деда?
1-ЫЙ СОЛДАТ. Чего вы накинулись на человека? Слова сказать не даете! Кончай галдеть, пацаны. (Андреевне.) Так что дальше было?
АНДРЕЕВНА. А вы не устали еще слушать? А то может, пора спать?
3-ИЙ СОЛДАТ. Нет уж, раз начали – досказывайте ваши сказочки.
2-ОЙ СОЛДАТ. Ага, охота про чудеса, что в обычной жизни случаются, послушать.
1-ЫЙ СОЛДАТ. Да, вы продолжайте, продолжайте.
АНДРЕЕВНА. Хоть и дал обещание деду Серафиму Максим Сергеич, но время шло, а у занятого по горло хирурга все руки не доходили заняться поисками Любаши. Но главное, конечно, было не в загруженности работой. Просто Максим Сергеич не верил, что спустя столько лет можно найти человека, не зная даже фамилии, просто по имени.
3-ИЙ СОЛДАТ. Блин, мог хотя бы в «Жди меня» написать. Я пару раз глядел по ящику, там истории типа такие же. Людей ищут, ну, там потерялся, если кто давно. И главное самому не надо ниче делать – черканул письмецо – и жди, работай себе на здоровье. Не, ну а че, не так?
АНДРЕЕВНА (улыбаясь). Так-то оно так, но, не забывай миленький, что разговор деда Серафима с внуком случился более двадцати лет назад.
3-ИЙ СОЛДАТ. И че?
2-ОЙ СОЛДАТ (3-ему солдату). Нет, ты дурак или прикидываешься? Не было  тогда еще никакого «Жди меня».
АНДРЕЕВНА. Точно, не было. К тому же в свое время дед Серафим куда только можно запросы посылал.
2-ОЙ СОЛДАТ. Значит, Максим этот не стал искать Любу?
АНДРЕЕВНА. Поначалу – нет. И обещанные сроки  истекли. Уже и июль прошел, и лето пролетело. А в сентябре дед Серафим умер...
2-ОЙ СОЛДАТ. Так я и знал! Не дождался дедушка. Хорош внучек – ниче не скажешь!
1-ЫЙ СОЛДАТ. Блин, кончай перебивать, дай послушать.
3-ИЙ СОЛДАТ. В натуре, так че там дальше было?
АНДРЕЕВНА. Крепко загоревал Максим Сергеич. Любил он деда, единственного родного человека на белом свете. Но горюй – не горюй, а с того света человека не вернешь. Схоронили Серафима, собрались поминать. Как водится, люди вставали, говорили: какой замечательный был покойник. И вот поднимается какой-то сосед по даче и, произнося речь, замечает, что помимо прочих достоинств дед Серафим был человеком слова, до щепетильности исполнительным. Мол, если что пообещал, то в лепешку расшибется, но выполнит. И эти слова постороннего человека  будто обожгли Максима Сергеича. Ведь он обещал деду хотя бы попробовать поискать след Любаши, но даже пальцем не шевельнул. И в тот самый день – в день дедовых похорон – Максим Сергеевич дал зарок: чего бы это ему ни стоило, но он найдет либо Любашу, либо ее потомков. И пусть у хирурга было катастрофически мало свободного времени, чтобы искать самому, зато у него были очень хорошие связи по всей стране, чтобы организовать поиски.
3-ИЙ СОЛДАТ. Как это организовать? Это типа нанять других за деньги?
АНДРЕЕВНА. Нет, тогда другие были времена. Это сейчас можно было бы привлечь частных детективов. А раньше многое – если не все – решали личные контакты. Любашин след терялся в исчезнувшей с лица земли деревеньке неподалеку от брянских лесов. И тогда Максим Сергеевич, недолго раздумывая, позвонил своему приятелю, заведующему хирургическим отделением в Брянской областной больнице. Они вместе когда-то учились, да и оперировал там пару раз Максим Сергеич по приглашению. Вот он своего однокашника и озадачил просьбой навести справки в архивах. Брянский коллега откликнулся с энтузиазмом и обещался помочь, даже «грозился мобилизовать знакомого краеведа и какую-то милицейскую шишку». Сказал, за недельку управится, но прошло почти два месяца, пока в кабинете Максима Сергеича не зазвонил телефон…
 


КАРТИНА 4

Голос Андреевны затихает. Затемнение. В темноте слышится трель телефонного звонка. Скрип шагов, кто-то снимает трубку. Раздаются голоса.

МАКСИМ. Алло, слушаю.
КУТИКОВ. Здоров, Макс. Это Кутиков.
МАКСИМ. Привет, Стас. Я уж думал, ты про меня забыл.
КУТИКОВ. Ага, как же. Просто ту еще задачку ты мне задал.
МАКСИМ. Значит, ничего не вышло? Совсем ничего не узнал?
КУТИКОВ. Как это не вышло?! Обижаешь!
МАКСИМ. О! Так чем порадуешь… или огорчишь?
КУТИКОВ. Ну, уж это тебе решать, Макс. Короче, все что просил, разузнал.
МАКСИМ. И? Давай, не томи, Стас.
КУТИКОВ. В общем так. Полонская Любовь Матвеевна, 1910 года рождения, в сорок четвертом перебралась в Брянск, работала в библиотеке. В мае сорок пятого получила похоронку на мужа. Замуж больше не вышла.
МАКСИМ. Она жива?
КУТИКОВ. Нет. Умерла в восемьдесят третьем. Инфаркт. Не смогла пережить утрату сына.
МАКСИМ. Как? Андрея тоже нет в живых?
КУТИКОВ. Да, погиб в Афгане. Офицером был, пошел по отцовским стопам.
МАКСИМ. Блин, все, тупик. Жаль, но… все равно огромное тебе спасибо, Стас! Я…
КУТИКОВ. Да погоди ты. У Андрея дочь осталась, Марья. Или тебе это уже не интересно?
МАКСИМ. Да ты что! С этого же и надо было начинать! Значит, у Любаши есть внучка. Марья, говоришь? Тоже Полонская?
КУТИКОВ. Нет, она замуж вышла. Теперь Свиридова.
МАКСИМ. И где она, известно?
КУТИКОВ. Лет десять назад уехала на родину мужа, в Курскую область. Какая-то глушь – деревня Стакановка.
МАКСИМ. Ты не связывался с ней?
КУТИКОВ. Нет. Решил тебе сначала позвонить. Да и как? Область-то не наша…
МАКСИМ. И молодец, что сразу мне позвонил. Дальше я сам. И помни – я твой должник. Ты мне очень помог, Стас.
КУТИКОВ. Да ладно свои ж люди…
МАКСИМ. Точно, сочтемся! Пока, Стас! И привет Инге.

Короткие гудки обрываются тишиной. Загорается свет. Рабочий кабинет Максима Сергеевича. Хозяин кабинета сидит за столом, заваленным книгами и  бумагами. Перед столом два стула для посетителей. Взгляд хирурга отрешено-задумчив. Он покачивает зажатой в правой руке телефонной трубкой. Пальцы левой руки выбивают по столу нервное стаккато. Наконец, будто бы решившись, он набирает номер.

МАКСИМ. Але, Леночка, шеф еще не ушел? Будь добра, соедини с ним. Спасибо, ягодка. (Пауза.) Але, вечер добрый, Михал Петрович. (Пауза.) Нет, с новым рентгенологом вопрос решенный. Да. (Пауза.) Нет, я по другому вопросу. Михал Петрович, мне нужно пару недель отпуска. (Пауза.) Нет. Срочно. С завтрашнего дня. (Пауза.) Да, понимаю. Но Михал Петрович, мне позарез нужны две недели и именно сейчас. (Пауза.) Нет, мои дела подождать не могут. В конце концов, я уже два года в отпуске не был. (Пауза.) Спасибо. Я заявление Леночке занесу.

Не кладя трубки, снова набирает номер.

Здравствуйте, девушка. Подскажите, когда ближайший рейс до Курска. (Пауза.) Так, завтра, 21-40? Прекрасно, будьте добры, забронируйте один билет на фамилию Платонов… да…

Во время телефонного разговора раздается стук в дверь, и в кабинет бочком входит анестезиолог Арсений. В его руке листок. Он присаживается перед столом Максима и ждет, когда тот закончит разговор.

АРСЕНИЙ. Оппаньки! И куда это мы намылились?
МАКСИМ.  Далече, Сенечка. Я к твоему сведению с завтрашнего дня в отпуске. Вот сейчас заявление напишу и goodbye my love, goodbye. (Берет ручку, пишет.
АРСЕНИЙ (трясет листком). Блин, а я тебе план на неделю принес. Думал, глянешь, кого себе брать будешь. (Хлопает себя по лбу.) Елочки точеные, там же еще мамаша эта сумасшедшая!
МАКСИМ (не отрываясь от письма). Что за мамаша? Почему сумасшедшая? Вообще-то, Сенечка, психиатрия – это не наш профиль.
АРСЕНИЙ. Да нет, так-то нормальная она. За пацаненка своего только сильно переживает. В смысле за сына. Его к нам из второй детской направили. Тяжелый случай. (Смотрит в принесенный листок.) Вот, на послезавтра операция. Ну…
МАКСИМ. Что ну?..
АРСЕНИЙ. Ну и эта мамаша вбила себе в голову, что ее сына непременно должен оперировать великий и всесильный доктор Платонов. Теперь вот рвется к тебе, желает поговорить. Я так понимаю, подмазывать тебя будет. Или еще что! (Хитро подмигивает.) Она вообще-то бабенка симпатиш-ш-шная!
МАКСИМ. Вот что, разлюбезный друг мой Арсений! С завтрашнего дня я в отпуске. На две недели забудьте все о «великом и всесильном». Операции пускай Касьянов распределяет. И никого послезавтра я оперировать не буду. Завтра в 21-40 у меня самолет до Курска. Уяснил?
АРСЕНИЙ. Да, понял, понял.
МАКСИМ. И вот еще что. Будь другом, избавь меня от встреч с этой сумасшедшей мамашей. Пусть даже и симпатичной.
АРСЕНИЙ. О'кей. (Встает, идет к двери.) А чего ты в Курске-то забыл?
МАКСИМ. А вот это, Сенечка, не твоего ума дело. Все, пока!
АРСЕНИЙ. Пока. (Уходит.)
МАКСИМ. Вроде бы у меня атлас здесь был (роется в ящике стола). Ага, вот он. (Раскрывает книгу, листает.) Так, Воронежская, Орловская… есть, Курская. Где же эта Стакановка?

Раздается стук в дверь и, не дожидаясь приглашения, в кабинет вбегает растрепанная и раскрасневшаяся женщина. Она, безусловно, красива, но красота ее несколько поблекла от горя и выпавших страданий. Она тяжело дышит, то ли задохнувшись от быстрой ходьбы, то ли от переполняющих чувств.

ОНА. Это правда?
МАКСИМ. Что, правда? И вообще вы кто? Кто вас пропустил?
ОНА. Сама прошла. (Горько усмехается.) С боем прорвалась. Значит, это правда, и вы уходите в отпуск?
МАКСИМ. Да. Только я не пойму…
ОНА (падает на колени). Максим Сергеевич, умоляю вас, спасите моего сына!
МАКСИМ. Вот еще история! (Оббегает стол, поднимает посетительницу, сажает на стул.) Я вас прошу, успокойтесь. Хотите я вам воды налью?
ОНА. Нет, не надо. (Молитвенно складывает руки.) Максим Сергеевич, возьмите моего Ваську. Мне профессор Белов сказал, что такая операция только вам по плечу. Так и сказал: добивайтесь, чтобы вас Платонов взял. И в районной поликлинике заведующая говорила, что нужно постараться именно к вам попасть.
МАКСИМ. Поймите же, кроме меня в клинике масса прекрасных специалистов…
ОНА. Максим Сергеевич, миленький, прошу вас, не отказывайте! Мне кроме вас и надеяться не на кого. (Плачет.) Васька как заболел, так поначалу думали в Москву. Но там деньги большие нужны. А у меня откуда? Муж погиб, одна как белка в колесе кручусь. Я и так в школе за любую подработку хватаюсь. Какая уж тут Москва? (Перестает плакать.) А как про вас узнала, я так обрадовалась. Говорю Васеньке: «Теперь все будет хорошо, сынок!»
МАКСИМ (смущенно). И правильно говорите. И не нужно в Москву. Завтра вашего Василия обследуют, а послезавтра прооперируют. Доктор Касьянов – замечательный хирург. Он все…
ОНА (плачет). Я думала… что вы… я прошу, вас Максим Сергеевич. Я век вам благодарна буду. Я отработаю, я могу! Стирать могу вам, убираться,  готовить. (Поправляет волосы, заискивающе смотрит, тихо говорит.) Я все могу! Что хотите, и даже больше. Я знаю, вы одиноки. Я на все готова!
МАКСИМ (стучит ладонью по столу). Прекратите немедленно! Да как вам не стыдно такое предлагать?!
ОНА. Стыдно? (вытирает слезы.) Да, мне не стыдно! А почему мне должно быть стыдно? Мне сына спасать надо! И наплевать на гордость. Лишь бы Вася жил. А все говорят: вы – гений! Ну что вам стоит на два дня задержаться? Я до смерти за вас молиться буду.
МАКСИМ. Ну что на мне свет клином сошелся что ли? Вот вы плачете, уговариваете, а сами не знаете, насколько у меня дело срочное и важное. Может у меня от этой поездки многое зависит? Может, я и на день отложить ее не могу?
ОНА. Что может быть важнее человеческой жизни?
МАКСИМ (поднимает непрошеную гостью, подталкивает к двери). Все, голубушка, прощайте. Мне перед отпуском нужно дела закончить. И давайте обойдемся без истерик. Касьянов – первоклассный специалист и блестяще справится с операцией. Поверьте, послезавтра на радостях вы забудете этот разговор как дурной сон.
ОНА (в дверях). Доктор, вы же давали клятву Гиппократа!
МАКСИМ. Да, и в ней не говорилось, что я должен работать без выходных и отпусков. Всего доброго! Ну, надо же, клятву Гиппократа вспомнила, истеричка!

Максим закрывает дверь, садится за стол, разбирает бумаги. Дверь без стука распахивается. Входит Касьянов. В его руке картонная папка.

А, это ты! Только не говори, что тоже пришел меня уговаривать задержаться.
КАСЬЯНОВ. Именно.
МАКСИМ. Нет. Можешь и не пытаться.
КАСЬЯНОВ. Ты хотя бы историю болезни глянь. (Бросает папку на стол.) Тяжелый случай. Шансов у парня – ноль целых хрен десятых. Вся надежда только на тебя.
МАКСИМ. Да? И почему это? Кто я, по-твоему, господь Бог? Я такой же врач, как и ты.
КАСЬЯНОВ (отводя взгляд). Сам знаешь, что не такой.
МАКСИМ. Митя, избавь меня от грубой лести. Я знаю себе цену. И еще знаю, что если мальчику можно помочь – ты справишься. Ну а нет… на нет и суда нет.
КАСЬЯНОВ. Да пойми же, Макс. Я боюсь оперировать его. Я тоже знаю свои возможности и не хочу брать грех на душу.
МАКСИМ. А я, получается, просто жажду? Ну, конечно, подумаешь: грехом больше, грехом меньше – какая разница?
КАСЬЯНОВ. Я не о том. Но я нутром чую: помрет малец у меня на столе. Вон даже глаз левый чешется. Стопудовая примета – к слезам!
МАКСИМ. Причем тут глаз? Чушь какая-то, суеверие.
КАСЬЯНОВ. Считай, как хочешь. Но я точно знаю, у тебя все получится, а у меня нет. Макс, мы же друзья, двенадцать лет бок о бок работаем. Мы же должны выручать друг друга, а?  
МАКСИМ. Должны. И выручаем. Или ты забыл, сколько раз я твою задницу прикрывал? Но теперь извини, у меня – дела.
КАСЬЯНОВ. Макс, если б твои дела не терпели отлагательства, я б даже не заикнулся. Но… я слышал, ты по просьбе деда тетку какую-то разыскиваешь? Ну, скажи, ради бога, что один день решает? И деду твоему, извини, уже фиолетово: завтра или послезавтра ты к ней поедешь.
МАКСИМ. Деду, может и фиолетово, а мне, Митенька, нет. Я и так непростительно долго откладывал. А теперь все, твердо решил! Я уже и билеты заказал. И, в конце концов, я тоже немного суеверный, и боюсь спугнуть удачу. Вдруг сейчас что-то поменяю, а потом мне дороги не будет?
КАСЬЯНОВ. Но Макс…
МАКСИМ. Мить, давай замнем для ясности. (Поднимается.) Все, давай, увидимся через две недели.
КАСЬЯНОВ (берет историю болезни). Даже не глянешь? (Максим отрицательно качает головой, Касьянов идет к двери.) Ладно, пока.
МАКСИМ. Пока, Мить, и ты уж постарайся послезавтра. Дай пацану шанс.
КАСЬЯНОВ (себе под нос). Да пошел ты!



КАРТИНА 5

Наши дни. Ростов-на-Дону. Палата окружного военного госпиталя.

3-ИЙ СОЛДАТ. Значит, не помог ваш расчудесный доктор мальчику? Уехал?
2-ОЙ СОЛДАТ. Ясен пень, свалил. Вот если бы мамашка докторишке бабла отгрузила, да желательно в баксах, тогда б он сына ей на ноги поставил. Все решают бабки! Все и всегда!
АНДРЕЕВНА. Нет, миленький, ты не прав! Наш мир, конечно, не совершенен, но… не все уж так в нем плохо и мрачно.
3-ИЙ СОЛДАТ. Ха-ха! Ну да, изредка попадаются светлые пятнышки.
2-ОЙ СОЛДАТ. Не, ну че, я не прав, что ли? Максим-то этот отказал тетке? Факт!
1-ОЙ СОЛДАТ (приподнявшись на кровати и полусидя). Не факт! Думаю, не все так просто. Иначе, к чему весь этот рассказ?
АНДРЕЕВНА (ласково гладит по голове 1-ого). Правильно, сынок, догадался.
3-ИЙ СОЛДАТ. Тогда в чем фишка? Че-то я не вкурю. Че дальше было?
АНДРЕЕВНА. Может все-таки спать? Час-то уже поздний. Завтра доскажу…
1-ОЙ СОЛДАТ. Нет уж, сегодня досказывайте. Не знаю, как пацаны, а я все равно не усну перед операцией. Мысли все разные в голову лезут.
АНДРЕЕВНА. Ну, хорошо, слушайте. На следующее утро Максим Сергеич поехал на кладбище. День для середины октября выдался просто замечательный: погожий, теплый, солнечный. Положил Максим цветочки на могилу Серафима, извинился, что редко навещает и долго еще беседовал с дедом.
2-ОЙ СОЛДАТ. Беседовал? Вы это серьезно, тетенька?
3-ИЙ СОЛДАТ. Ну, наверное, не с ним, а типа, с его душой…
2-ОЙ СОЛДАТ. Ерунда все это. Блин, он с таким же успехом мог и со столбом фонарным говорить. Не верю я в эти басни про общение с духами.
1-ОЙ СОЛДАТ. Не веришь – не слушай. Только другим не мешай.
АНДРЕЕВНА. Рассказал Максим Сергеич деду, что почти выполнил его наказ и уже завтра возможно увидит внучку той самой Любаши, что из-за этой поездки отложил все дела и наконец-то послал к чертям работу. Словно оправдываясь перед самим собой, помянул врач и вчерашнюю посетительницу. Никаких важных дел до вылета запланировано не было, и Максим не торопился уходить с кладбища. Но спустя час погода вдруг резко поменялась. Солнце скрылось за тучами, налетел бешеный ветер, заморосил противный холодный дождик. Максим попрощался с дедом и поехал домой. А по дороге дождь сменился снегом. Сначала закружились редкие снежинки, что таяли, едва коснувшись земли, но вскоре повалил настоящий снег. Максим Сергеевич отказывался верить собственным глазам...
3-ИЙ СОЛДАТ. А че такого?! Когда, вы говорили, это было, в середине октября? Так-то, конечно, рановато, но в принципе ниче удивительного, нормалёк.
АНДРЕЕВНА. Не знаю, может где-нибудь в Норильске или, скажем, Салехарде снег в октябре – это, как ты говоришь, нормалёк, но у нас в Ростове, ребятки, – это нонсенс! Подивился Максим Сергеич снегу и решил, что нужно пораньше выехать в аэропорт. Дома он сунул в портфель пару рубашек, бритву и прочую мелочь, необходимую для недлительного путешествия, договорился с соседкой, чтобы присматривала за котом и, уходя, оставил ей ключи. Когда Максим Сергеич вышел из подъезда, все вокруг уже было покрыто толстым ковром снега, и снег сыпал, не переставая. Небо будто бы прорвало. К тому же стало жутко холодно. Тем не менее, Максим Сергеич сел в машину и поехал в аэропорт. Ехать было недалеко, но кругом были заторы и  пробки, да и обледенелые дороги допускали лишь черепашью скорость. Максим Сергеич, выехавший заблаговременно, даже стал переживать, что опоздает. Но переживал он зря. В аэропорту выяснилось, что все рейсы отложены до утра.
3-ИЙ СОЛДАТ. Ха, я так и знал! Не, ну вот че он поперся, если видит, что погода – не фонтан? Трудно было в интернете глянуть, есть ли задержка рейсов. Мы прошлым летом, когда в Турцию собирались, так постоянно на сайте он-лайн табло проверяли. А че зря в аэропорту торчать и париться?
АНДРЕЕВНА. Что ты, миленький, какой интернет в то время? Позвонить с таксофона – и то проблема была.
3-ИЙ СОЛДАТ. В натуре, я че-то не подумал, лоханулся по ходу.
1-ОЙ СОЛДАТ. А надо думать, прежде чем квакать!
АНДРЕЕВНА. Тихо, мальчики, тихо. Или дальше уже не интересно? То-то. В аэропорту Максим Сергеевич метался, как запертый в клетке зверь. Но с погодой не поспоришь. Выбор у него был невелик: торчать в битком набитом раздраженными пассажирами зале ожидания или несколько часов пробиваться через заторы домой. Обе перспективы не устраивали Максима Сергеича. К тому же ему не хотелось так поздно беспокоить соседку, которой он оставил ключи. И тогда Максим Сергеевич решил поехать на работу. Во-первых, больница была гораздо ближе дома – рукой подать. Во-вторых, в ординаторской стоял уютный диванчик, на котором можно было вздремнуть до утра. И наконец, самое главное, в больнице имелся телефон, а значит, была возможность регулярно звонить в аэропорт и справляться насчет своего рейса.
2-ОЙ СОЛДАТ. Ну а че, мудро, по-моему. Все разрулил, дядька, чин чинарем!
АНДРЕЕВНА. Сказано – сделано: Максим Сергеевич поехал в клинику. Переночевал, а утром первым делом выглянул в окно и с огорчением убедился, что снегопад не прекратился. И звонок в аэропорт ожидаемо не принес ничего, кроме разочарования. Усталым голосом девушка из справочной сообщила: аэропорт не принимает и не отправляет, и рейс до Курска пока отложен до 20-00, однако если к обеду погода не изменится и не прояснится, то…
3-ИЙ СОЛДАТ. Во непруха мужику!
АНДРЕЕВНА. Только Максим Сергеевич положил трубку, в ординаторскую вошел доктор Касьянов. Как уж он обрадовался, увидев коллегу! Мите даже особо не пришлось уговаривать Максима Сергеича провести операцию на сердце мальчика – тот все равно не знал, куда себя деть. Время, еле тянувшееся с вечера, к утру для него практически остановилось. Максим Сергеевич пока пил кофе, внимательно изучил историю болезни мальчика. Случай действительно был сложным, шансы на успешный исход операции были крайне  невелики. Касьянов, сбросивший со своих плеч тяжкий груз ответственности, великодушно вызвался ассистировать. Когда Максим Сергеевич шел по коридору в операционную, мать больного ребенка, узнавшая о благой для себя вести, кинулась к врачу и попыталась на ходу целовать его руки. (Вздыхает.) Но Максим, поморщившись, отстранил ее…
1-ОЙ СОЛДАТ. И как операция прошла? Обошлось?
АНДРЕЕВНА. Да. Случай и, правда, был непростой, нетипичный. Операция длилась без малого пять часов. И лишь благодаря мастерству и золотым рукам кардиохирурга мальчик был спасен. Стягивая с рук перчатки, Максим Сергеевич, смертельно уставший, еле стоящий на ногах, чувствовал, что совершенно опустошен внутри. Медсестры плакали и поздравляли его. Касьянов с покрасневшей от напряжения физиономией, нервно икал и божился, что непременно сегодня напьется после смены. Для всех них, опытных и видавших всякое медиков, эта трудная и уникальная по тем временам операция была чем-то из разряда чудес. Но самым удивительным было то, что в тот самый миг, когда жизни мальчика перестала угрожать опасность, в окно операционной проник солнечный луч и зажег хромированные стойки стола ослепительным светом. Тот золотой луч солнца знаменовал окончание снегопада. А значит, у Максима Сергеича были все шансы вылететь в Курск сегодня вечером.
В коридоре операционную бригаду встретила умирающая от тревоги мать. Она сразу же все поняла и кинулась благодарить Максима, но тот, ткнув пальцем в потолок, лишь сухо сказал: благодарите небеса, пославшие этот чертов снегопад. Ах, если б он только знал...
2-ОЙ СОЛДАТ. И что, улетел-таки доктор, тетенька?
АНДРЕЕВНА. Да, тем же вечером, с опозданием на сутки. Ночь он провел в гостинице при аэровокзале. А утром сел на автобус, идущий до одного из райцентров. Дальше путешествие Максима Сергеича было уже не столь комфортным…



КАРТИНА 6

Голос Андреевны затихает. Затемнение. В темноте слышится нарастающее тарахтение трактора. 

ТРАКТОРИСТ. Ну вот, мил-человек, отсюдова направо потопаешь. Вон за тем пригорочком Стакановка и будет. А мне направо, стало быть, в Курносовку, раскудри твою кукурузу!
МАКСИМ. Спасибо за доставку.
ТРАКТОРИСТ. Та не за што! Хиба мне жалко, хорошему человеку пособить, ешкин-матрешкин поперек кабины в кузов?
МАКСИМ. Не скажи, выручил. А то и не знал бы как добраться.
ТРАКТОРИСТ. Тю, смешной. А че тут знать? Автобус-то в Стакановку по средам да субботам, не читал што ли? Послезавтрева на автобусе бы и почапал, етить-колотить.
МАКСИМ. Не друг, не могу я до послезавтра ждать. Хорошо, что ты вот подвернулся.
ТРАКТОРИСТ. Ясен пень, что хорошо! Ладно, екарный бабай, некогда мне тут лясы точить, делов пропасть. Будь здоров, не кашляй!

Загорается свет. Максим Сергеевич с портфелем в руке подходит к Стакановке. У забора крайнего дома рядом с калиткой, упершись одной ногой в кособокую скамейку, стоит и внимательно смотрит на приближающегося Максима Аким Мироныч.

АКИМ МИРОНЫЧ (обернувшись). Ха! Ну-тка глянь, Марфутка, каку важну птицу в наши края занесло. Вышагивает, что твой гусак. Иш-шо и с портфелем.
МАРФА (самой не видно, только голос). Ой, неколи мне, Мироныч, на птиц всяких любоваться. Дел по горло.   
МАКСИМ (подходит ближе, делая вид, что не слышал переклички Мироныча с Марфой). Здравствуйте.
АКИМ МИРОНЫЧ. И тебе не хворать.
МАКСИМ. Не подскажите, как пройти к сельсовету?
АКИМ МИРОНЫЧ (прикладывая руку к уху, будто глухой). Куда? К сельсовету? У-у! Это ты, братец мой, опоздал. Закрылся сельсовет.
МАКСИМ (смотрит на часы). Уже? На обед или как?
АКИМ МИРОНЫЧ. Или как! Совсем накрылся сельсовет.
МАКСИМ. То есть как?
АКИМ МИРОНЫЧ. А вот так – сверху медным тазом!
МАКСИМ. Погодите, что-то я не пойму, вы шутите?
АКИМ МИРОНЫЧ. Эх, ты, шляпа! Какие уж тут шутки? Ты что не в курсе, что сельсоветов более нет? Канули в небытие вместе со страной советов. Тудыть им и дорога.
МАКСИМ. Постойте, но должно же… быть что-то?
АКИМ МИРОНЫЧ. Конечно, должно. И я тебе больше скажу: есть! Администрация! Понял? То-то.
МАКСИМ. Тьфу ты, запутали меня совсем. А как пройти в администрацию?
АКИМ МИРОНЫЧ (оживившись). О, ну это совсем просто. Щас я те все популярно объясню! (Жестикулируя). Пройдешь по улице до развилки, там возьмешь влево, метров через триста перейдешь по мостику через Кривой ручей. Дальше иди вдоль ручья до мельницы, за мельницей будет Тришкин луг, так ты напрямки по нему топай до лесополосы, аккурат с полверсты будет. За лесопосадкой увидишь дома, там спросишь. Только спрашивай, где контора или правление. А то ведь у нас народ как, предпочитает по старинке, по-простому.
МАКСИМ. Ну-ну. Что-то далековато, нет?
АКИМ МИРОНЫЧ. А ты как хотел? У нас, вишь ты, позатот год Стакановку с Косиловкой объединили, и администрацию в Косиловке поставили. Что ж ты хошь, молодежь с деревни бегёт, деревня мрёт. Сам погляди: народу мало – хаты по пальцам пересчитать можно. Так чего ж на каждые две избы администрацию заводить?
МАКСИМ. Ну, в Косиловке так в Косиловке… (отходит).
АКИМ МИРОНЫЧ (вдогонку). Только зря ты щас в администрацию идешь, понапрасну ноги стопчешь.
МАКСИМ. Это почему?
АКИМ МИРОНЫЧ. А нет там никого.
МАКСИМ. А этот… как его… председатель?
АКИМ МИРОНЫЧ. Фу ты, ну ты! Какой председатель? Эй, Марфа, иди, глянь какой гражданин непонятливый выискался!
МАРФА (самой не видно, только голос). Отстань, Мироныч. Я белье вешаю!
АКИМ МИРОНЫЧ. Ты што? Какой председатель? (Поднимает указательный палец вверх с очень важным видом). По-нонешнему: глава сельской администрации. Усвоил, шляпа?
МАКСИМ (начиная нервничать). Хорошо, пусть глава, да хоть сам президент. А вы точно знаете, что его сейчас нет в администрации?
АКИМ МИРОНЫЧ. Абсолютно! Хошь побожусь?
МАКСИМ (раздраженно). Не надо. Лучше скажите, какого хрена кучерявого глава этот в рабочее время на рабочем месте отсутствует?
АКИМ МИРОНЫЧ. Иш ты, отсутствует! Так может он хозяйство иншпектирует? Может, ходит, окидывает, так сказать, хозяйским взглядом вверенный ему участок. И вообще, у него рабочий день… этот, как его, ненормативный, понял?
МАКСИМ. Как я погляжу, вы вроде бы хорошо осведомлены. Так может, вы в курсе, где этого главу найти можно?
АКИМ МИРОНЫЧ (важно и многозначительно). Может и в курсе.
МАКСИМ. И где?
АКИМ МИРОНЫЧ. Дык здеся! Я – и есть глава, самый настоящий. (Кланяется). Аким Мироныч, прошу любить и, как говорится, жаловать!
МАКСИМ (задыхаясь от возмущения). Так что ж ты… какого черта лысого… ты мне мозги компостируешь?... ах, ты ж… ешкин-матрешкин, пес ты шелудивый, мать твою растак-разэдак, чертополох ты ушастый, плашмя тебя и поперек, мозгоклюй ты старый!..
АКИМ МИРОНЫЧ (удивленно, но радостно). О! Слыхала, Марфа?! По-русски забалакал. Оказывается, свой человек. А то гляжу поначалу, что за фрукт? Весь такой важный, тоси-боси. Думаю: не из области ли начальство с ревизией пожаловало? Ан нет. Звиняйте, сразу не признали. Да ты не кипятись! Пар-то чай спустил маленько и буде. (Показывает на скамейку, садится сам.) Присаживайся, в ногах правды нет. Садись и рассказывай: каки-таки дела привели тебя, мил-человек, в Стакановку?
МАКСИМ (присаживаясь рядом). Вот у меня какое дело, Аким Мироныч. Разыскиваю я в ваших краях одну женщину, Свиридову Марью.
АКИМ МИРОНЫЧ. Свиридову? Маньку? (С подозрением.) А пошто она тебе?
МАКСИМ. Дело у меня к ней. Так, где ее найти?
АКИМ МИРОНЫЧ. Какое-такое дело? Да ты не кривись. Думаешь, не в свои оглобли мужик впрягается? Ты, пойми: я – тута власть, нравится тебе это или нет. И как власть, я обязан знать, какого рожна ты тут об односельчанах моих справки наводишь.
МАКСИМ (поразмыслив). А я, Аким Мироныч, разыскиваю гражданку Свиридову по поводу вступления оной гражданки в наследство. (Похлопывает по портфелю.) Родственник у нее дальний недавно помер, ну и оставил ей кой чего.
АКИМ МИРОНЫЧ (потирая руки). Во как! И много оставил?
МАКСИМ. Нормально. Думаю, довольна будет.
АКИМ МИРОНЫЧ. Вона че! Подфартило-таки Маньке. Слышь, Марфа?! Подружке твоей как повезло? Наследство обломилося!
МАРФА (самой не видно, только голос). Дай бог. Намаялась она, бедолага.
АКИМ МИРОНЫЧ. Эт верно. Настрадалась – на троих хватит.
МАКСИМ. А что такое?
АКИМ МИРОНЫЧ. Да как што? Мужик-то у нее пьюшший был, запойный. А как напьется, так гоняет супружницу по двору с дитем. А дите больное. Рази это жисть? Она-то бедняжка старалась, крутилась, как могла. А что толку? Крестьянскому дому крепкая мужская рука требуется. Во, видал?! (Демонстрирует Максиму свой вяленький бицепс.) Да. А как-то перед Троицей Манькин благоверный пошел спьяну на рыбалку, да так и не вернулся. Утоп, на другой день токо нашли. И так ей здесь несладко жилось, а тут совсем туго стало. Ведь ежели раньше все-таки был какой-никакой муж – пусть плохонький, никудышный, но когдать оный трезвым обретался, все ж бабе подмога была. А тут осталась одна с дитем малым. Так что твое наследство ей аккурат в масть будет!
МАКСИМ (поднимаясь). Замечательно! Так где мне ее найти? Покажете?
АКИМ МИРОНЫЧ (тоже поднимается, вздыхая и разводя руками). Не знаю.
МАКСИМ. Слушай, Аким Мироныч, кончай свои шуточки! У меня дело серьезное, а ты мне голову морочишь.
АКИМ МИРОНЫЧ. Но-но, полегше на поворотах. Как есть, так и говорю: не знаю где она. Уехала Манька от нас, давно уехала – лет семь уж как, а то и восемь. Она ж сама не здешняя, городская, за мужем к нам припожаловала. А тут што? Работы никакой, а грядками особливо не прокормишься. Да и дите хворало – то лекарство нужно, то к врачу, то еще что. А тут к нам в школу практикантку из города прислали. Она, вертихвостка, с полгода поработала и свалила, поминай, как звали. А Манька за ней увязалась – в город.
МАКСИМ. Тупик! И где ж ее теперь искать, Мироныч?
АКИМ МИРОНЫЧ. Хрен ее знает. (Чешет затылок.) Хотя постой! Кажись, она Марфе писала. Они вроде как дружкались меж собой. Щас, выясним все в лучшем виде. Эй, Марфа!
МАРФА (самой не видно, только голос). Че?
АКИМ МИРОНЫЧ. Подь сюды.
МАРФА (самой не видно, только голос). Отстань, Мироныч! Некогда мне с вами лясы точить.
АКИМ МИРОНЫЧ. Подь, говорю, дело сурьезное.

К калитке выходит Марфа. Одета просто, по-домашнему. Через плечо переброшена мокрая простыня.

МАРФА. Ну?
АКИМ МИРОНЫЧ. Коромысла гну! Тебе Манька Свиридова письмо присылала?
МАРФА. Ну.
АКИМ МИРОНЫЧ. Титьки мну! Вот разнукалась, окаянная! Адрес Манькин помнишь?
МАРФА. Что мне голову больше нечем забивать?
АКИМ МИРОНЫЧ. Ага, знамо дело, чем твоя башка забита: как половчее к Селивану, задрав подол сбегать. 
МАРФА. Тьфу, на тебя, старый хрыч! (Поворачивается, собираясь уйти.)
МАКСИМ. Постойте, Марфа, не знаю, как вас по отчеству. А само письмо у вас не сохранилось?
МАРФА. Не знаю, надо в комоде глянуть.
МАКСИМ. Посмотрите, пожалуйста. Это очень важно.
МАРФА. Ну ладно. (Акиму Миронычу.) Вот, Мироныч, учись, как с людями разговаривать надо. С обхожденьицем! А ты привык коровами помыкать, ирод. (Уходит.)
АКИМ МИРОНЫЧ (сплюнув). Вот зараза! Ишшо меня учить будет.
МАКСИМ. Да ладно, Аким Мироныч. Не обращай внимания.

Появляется Марфа. В ее руке потрепанный конверт. Протягивает его Максиму.

МАРФА. Вот. Манька, как уехала, так вскорости отписалась. Только я не ответила ей. Не, ну а че писать-то? Сколь картошки собрали или что лето дождливым выдалось? Да и не люблю я писанину эту.
АКИМ МИРОНЫЧ. Знамо дело, какую писанину любишь – Селиванову!
МАРФА. Вот щас как приглажу тебя мокрой простыней по хребтине, пень трухлявый!
МАКСИМ (торопливо выдергивает из рук Марфы конверт). Я сейчас верну – только адрес перепишу. (Достает из портфеля блокнот и ручку, начинает писать.) Не может быть!
АКИМ МИРОНЫЧ (испуганно заглядывая через плечо Максима). Што такое? Не разобрать?
МАКСИМ (трясет конвертом). Адрес-то ростовский!
АКИМ МИРОНЫЧ. Фу ты! Ну да, ростовский. И што?
МАКСИМ. Так я к ней из Ростова-то и приехал. Нет, ну надо же, мы с ней, оказывается, на одной улице живем. А я такой путь проделал – уму непостижимо!
АКИМ МИРОНЫЧ. Ну эт ишшо ничего! Главное, что нашел.
МАКСИМ (возвращает конверт Марфе). Слушай, Мироныч, а как бы мне теперь обратно до райцентра побыстрее добраться?
АКИМ МИРОНЫЧ. Так послезавтра автобус будет. У нас ведь как автобус ходить…
МАКСИМ. Знаю, просветили уже: по средам и субботам. А что ж мне делать?
АКИМ МИРОНЫЧ. Так што, оставайся. Ты, я вижу, человек хороший, душевный Я тебя такими огурчиками угощу хрустяшшими. Они под водочку само то! А? Оставайся. Я и баньку истоплю, а с утра рыбалочку организую. У нас знаешь, как окунь берет? У, чисто крокодил наживку заглатывает. Оставайся, а послезавтра поедешь.
МАКСИМ. Да ты что, Мироныч?
АКИМ МИРОНЫЧ. Ну а што? Оставайся. У нас здеся все по-простому, без особых церемониев, зато воздух чистый, не то, что в городе. Сделай милость, оставайся, будет с кем хоть за жизнь поговорить. А то воюю тут с бабами, понимаешь.
МАКСИМ. Да как-то…
АКИМ МИРОНЫЧ. Да че тут думать? Автобуса все равно до послезавтра не видать. А пешком, братец мой, не потопаешь. Оставайся…



КАРТИНА 7

Голос Акима Мироныча затихает. Затемнение. В темноте слышатся шаги поднимающегося по лестнице человека. Человек останавливается. Голос Максима: «Так, вроде здесь». Настойчиво звенит дверной звонок. Затем раздается приглушенный женский голос: «Кто там?»

МАКСИМ. Свиридова Мария здесь проживает?

Клацает дверной замок. Дверь открывается. Загорается свет. На пороге в линялом халатике, непричесанная и не накрашенная стоит Она.

ОНА.  Вы ко мне?
МАКСИМ (с коробкой конфет подмышкой, с букетом в одной руке, и бутылкой шампанского в другой). Да. Ой! (Узнает в хозяйке мать прооперированного им мальчика.) Вы!!! Это – вы?!
ОНА. Вы что-то хоте… (В свою очередь узнает в госте Максима.) Максим Сергеевич? Ох, я же… извините, я не ждала гостей… я на секундочку…

Свет гаснет – дверь захлопывается. Через минуту свет загорается. За круглым кухонным столиком напротив друг друга сидят Максим и Она. У него в руке чашка с чаем. Она в нарядной блузке и юбке, причесана и со сделанным наспех макияжем. На столе принесенный Максимом букет в трехлитровой банке. Бутылка шампанского стоит неоткрытой.

МАКСИМ. Вот такая история.
ОНА. Невероятно! Баба Люба часто мне рассказывала о сбитом летчике. Все гадала, пришел ли домой с войны, выжил ли? Дедушка ведь не так и вернулся…
МАКСИМ. Я знаю. Мария…
ОНА. Зовите меня, Марусей. Мне так привычней.
МАКСИМ. Хорошо. Маруся, я хочу, чтобы вы знали: мой дед до самой смерти вспоминал вашу бабушку и считал себя перед ней в неоплатном долгу. Потому и попросил меня найти ее родственников.
ОНА. Значит, когда мы виделись в последний раз, вы собирались на мои поиски?
МАКСИМ. Да. В тот самый час, как вы меня умоляли остаться, чтобы прооперировать сына, я думал о том, как бы мне разыскать вас и исполнить дедов наказ. Мыслями я уже был в этой богом забытой Стакановке.
ОНА (удивленно). О, вы были в Стакановке?
МАКСИМ. Представьте себе. И даже пару дней погостил у Акима Мироныча. Вынужденно, правда. В эту вашу Стакановку не так-то просто попасть, но еще труднее из нее выбраться.
ОНА (смеется). Что есть, то есть! Сама еле вырвалась.
МАКСИМ. Кстати, вам и Марфа привет передавала, и Мироныч кланяться велел.
ОНА. Как они там?
МАКСИМ. По-моему, нормально. Марфа все хлопочет по хозяйству. А Мироныч теперь у них главой администрации заделался.
ОНА. Да ну? Важничает, небось, что в начальство выбился? Чудеса, да и только! Хотела бы я хоть одним глазком на них глянуть. Я ж давно из Стакановки уехала, Васенька еще совсем маленький был.
МАКСИМ (хлопает себя по лбу). Вот растяпа, даже не спросил: как там Вася?
ОНА. Ой, что вы! Все хорошо! Идет на поправку, сегодня уже вставал! Дмитрий Олегович говорит: если так дальше пойдет, недельки через две выпишут. А все благодаря вам, Максим Сергеевич…
МАКСИМ. Давайте уже, без Сергеичей. Просто – Максим.
ОНА. Хорошо, Максим. Если б не вы…
МАКСИМ. Я? Мне даже страшно представить, что бы я делал, если б тогда улетел и с вашим Васей… не дай бог… в общем, случилось бы непоправимое. Как бы я мог после этого заявиться к вам? Как цинично бы прозвучал мой вопрос: «Чем я могу помочь, Маруся?» Да вы бы меня моим же букетом отхлестали да с лестницы бы спустили. И были бы правы!
ОНА. Но ведь все обошлось.
МАКСИМ. И все же, каков парадокс! Вы сами, сами пришли ко мне за помощью, а я?.. нет, это уму непостижимо! Господи, если бы не этот снегопад! А как я ругал его тогда, как проклинал. Вот уж поистине его небеса послали!
ОНА. А может неслучайно в тот день снег пошел?
МАКСИМ. Вы тоже так считаете? Я сам об этом же думал. Когда стоял в подъезде, приходил в себя и ждал, пока вы, Маруся, одевались. Я гадал: что это? Мистика? Но я в такие вещи не верю… по крайней мере, не верил до этого дня. Стечение обстоятельств? Но их слишком много, и уж больно удачно все для всех сложилось. И тогда я решил… только не смейтесь, обещайте мне…
ОНА. Что вы, и в мыслях не было.
МАКСИМ. Я решил, что не иначе это мой дед вмешался. Ведь дед Серафим сейчас в том мире, где уже нет никаких тайн, все явно и открыто. Он все видел, и не дал, не позволил мне улететь, пока я не помог вашему сыну. (Хватается за голову.) Боже, что за бред я несу!
ОНА. Ну почему же бред? В жизни всякое бывает. Не зря же говорят: пути господни неисповедимы.
МАКСИМ. Никогда не мог понять этого выражения.
ОНА. Да? На самом деле все очень просто: иногда в жизни даже помимо нашей воли, вопреки всему случаются чудеса. Вы слышали про закон бумеранга?
МАКСИМ. Нет.
ОНА. Этот неписаный закон гласит: каждый наш поступок, каждое деяние обязательно вернутся к нам. Добро – добром, а зло – таким же черным злом.
МАКСИМ. Ясно. Что посеешь, то и пожнешь.
ОНА. Можно и так сказать. Но, к сожалению, не всегда задумаешься, чем обернется тобой посеянное. А перед людьми ведь часто встает вопрос выбора: сотворить добро либо зло. Или может быть, ничего не предпринимать, оставить всё на волю случая?! Как быть?
МАКСИМ (заворожено). И как?
ОНА. Да очень просто. Слушать своё сердце, искать внутри себя правильный ответ. Порой достаточно малой искорки, чтобы душа почувствовала, что кому-то нужна помощь и вдруг откликнулась на призыв совершенно незнакомого человека. А помогая бескорыстно, мы запускаем Бумеранг Добра. Помогая другим – мы помогаем себе!
МАКСИМ. И этот бумеранг всегда возвращается?
ОНА. Да! Пусть не так быстро и чаще всего совсем не в том виде, в котором мы могли бы ожидать, но он возвращается непременно. Вот взять, к примеру, хотя бы мою бабу Любу. Тогда во время войны, рискуя жизнью, она помогла попавшему в беду летчику и тем самым запустила  бумеранг добра. А тот, проделав долгий путь, вернулся спустя полвека, но вернулся вовремя. Очень вовремя.
МАКСИМ. И, слава богу! Но каюсь: я заслуживал, чтобы этим бумерангом меня, как следует, треснуло по башке. Стыдно вспоминать, каким упрямым ослом я был.
ОНА. Не, корите себя, Максим. Хорошо, что все хорошо кончается.
МАКСИМ. Звучит как тост, Маруся. (Берет в руки бутылку шампанского.) По-моему, за это нужно выпить!
ОНА. Я не против. Открывайте шампанское, Максим!



КАРТИНА 8

Наши дни. Ростов-на-Дону. Палата окружного военного госпиталя.

АНДРЕЕВНА. Но на этом история не заканчивается. Что-то зажглось в тот вечер в сердцах Маруси и Максима. И как-то так само собой вышло, что закоренелый холостяк стал частым гостем в квартире Маруси. А спустя год они поженились, и Максим Сергеевич заменил отца спасенному им мальчику.
3-ИЙ СОЛДАТ. Да, не слабый поворотец!
АНДРЕЕВНА. А вы говорили мне, что чудес не бывает! Бывают: и чудеса, и магия добра, и волшебство любви. Главное: иметь чистое сердце, а в нем веру и любовь, и капельку надежды. И тогда обязательно все будет хорошо.
2-ОЙ СОЛДАТ. Говорите, поженились, тетенька? И что дальше? (С долей ехидцы.) А, знаю! Наверное, так: они жили долго и счастливо и умерли в один день?
АНДРЕЕВНА. Почему умерли? Живы и здоровы до сих пор.
1-ЫЙ СОЛДАТ. Сдается мне, что вы все выдумали. Выдумали, чтобы утешить меня. И рассказывали эту свою сказку ночь напролет, лишь бы удержать меня от… глупостей. Так?
АНДРЕЕВНА. Нет, милый. Я рассказала эту историю, чтобы приободрить тебя, чтобы ты поверил в то, что ничего для тебя не закончилось. Почему ты считаешь, что я все выдумала?
1-ЫЙ СОЛДАТ. Не знаю, гладко как-то все вышло. Так не бывает. Вернее, так бывает только в кино.
2-ОЙ СОЛДАТ. Причем хэппи-эндом, как правило, заканчиваются дерьмовенькие фильмы.
3-ИЙ СОЛДАТ. В натуре, тетенька, может вы нам фильмец какой пересказывали?
АНДРЕЕВНА. Не знаю, как там с кино, но я рассказала чистую правду.
1-ЫЙ СОЛДАТ. А откуда вам так хорошо, до мелких подробностей, известна эта история?
АНДРЕЕВНА (улыбаясь). Все просто. Я и есть та самая Маруся, внучка Любаши. И это моего сына спас Максим Сергеевич. А когда мы с ним поженились я, чтобы быть ближе к мужу, ушла из школы, пошла работать в больницу – сначала санитаркой, потом – когда закончила училище - медсестрой. А мой сын, Василий, по примеру отчима после школы пошел в медицинский. Он тоже стал хирургом, военным хирургом. (Гладит 1-ого солдата по голове.) И самое главное, мой хороший, это он, мой сын, уже через пару часов будет бороться за твою ногу.
2-ОЙ СОЛДАТ. Не фига се!
3-ИЙ СОЛДАТ. Бляха-муха!
АНДРЕЕВНА (1-ому солдату). И ты, миленький, должен думать не о смерти, что ты поминал, а о том, что чудеса – не такая уж и редкость. То, что мой сын двадцать лет назад остался жив и стал врачом – тоже чудо, ставшее возможным благодаря бумерангу, вернувшемуся мне в ответ за добро, сотворенное еще моей бабкой! И ты верь, непременно верь: и в чудо, и в то, что мой сын сделает все возможное и невозможное, чтобы ты побегал еще по этой земле. 

Слышится радостный женский голос в коридоре за дверью. «Доброе утро, Василий Максимыч»!

ВАСИЛИЙ. (В коридоре). Доброе! Ты, Ритуля, сегодня сногсшибательна и неотразима!

С кокетливым хихиканьем в ответ: «Скажете тоже, Василий Максимыч».

ВАСИЛИЙ. (В коридоре, но уже ближе). Пятая, что у нас здесь? Так. Осколочное ранение нижних конечностей. Что ж готовим к операции. И в темпе вальса – через часок начнем.

Заходит в палату, где с удивлением обнаруживает Андреевну.

Привет, мам! А ты разве не выходная сегодня? (Андреевна утвердительно кивает.) А чего ж… а-а! понимаю, ты со вчерашнего дня здесь?
АНДРЕЕВНА (устало поднимается). Так получилось. Заболтались мы что-то…
ВАСИЛИЙ (Андреевне). Знаем мы ваши душеспасительные беседы. Ну, ни дать, ни взять: вылитая мать Тереза! Все, марш домой и отдыхать!
АНДРЕЕВНА. (Солдатам). Видите, какой он строгий у меня? Слушайтесь его. (Идет к двери, оборачивается и, обращаясь к 1-ому солдату.) Все будет хорошо! Верь мне. (Уходит.)
ВАСИЛИЙ (подходя к 1-ому солдату). Ну что, герой, будем штопать ноги?
1-ЫЙ СОЛДАТ. Так точно. (Широко улыбаясь.) Будем, обязательно будем!

Занавес







_________________________________________

Об авторе: ВАЛЕРИЙ АЛФЁРОВ 

Родился в Тольятти. По образованию инженер-электромеханик. Эксперт в области Промышленной Безопасности. В настоящее время занимает должность руководителя Испытательного Центра по лифтам. Женат, есть сын. Хобби: театр, фалеристика, футбол. Повесть «Кавалер Южного Банта» (2010) - диплом 1 степени II Международного Творческого Конкурса «Вечная память». Сценарий «Бродяга» (2011) - шорт-лист конкурса «Поехали» (кинокомпания «Базелевс» и Российское Космическое Агентство). Пьеса «Бутерброд» – лонг-лист международного конкурса современной драматургии «Время драмы» (осень 2015) и дипломант конкурса «Литодрама» (2018) в номинации «Пьеса без действия». Пьеса «Все будет хорошо» – победитель международного драматургического конкурса «Литодрама» (2015) в номинации «Философская пьеса». Пьеса «Новая жизнь» (в соавторстве с Амельяненко А. С) – шорт-лист семинара-лаборатории «Мастерская сказок» в номинации «Пьеса для подростков» (2018). По пьесе «Суета сует, или хоровод вокруг наследства» в Молодежном Драматическом Театре г. Тольятти осуществлена постановка музыкальной комедии «Все или ничего!» (режиссер Логутенко В. К., премьера 12.06.2016). Роман «Записки хулигана» вошел в лонг-лист V Международного конкурса имени С.В. Михалкова на лучшее художественное произведение для подростков (2016). В настоящее время роман готовится к изданию в «Издательском доме Мещерякова». В Самарском Художественном театре (режиссер П. А. Карташев) и в Молодежном Драматическом театре г. Тольятти (режиссер Д. В. Квашко) в 2019 году готовятся постановки по пьесе «Закон бумеранга» (победитель I Международного конкурса на лучшую пьесу «Автора – на сцену!»).скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
2 360
Опубликовано 27 мар 2019

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ