Наталья Милантьева. ПИЛОРАМА ПЛЮС

(пьеса)


Действующие лица:  

САНЯ, 30 лет
КАТЯ, 30 лет
БОРЯ, муж Кати, 40 лет
ПИЛА ЦИРКУЛЯРНАЯ 
МИХАЛЫЧ, токарный станок советского производства
РЕЙСМУС, крупногабаритный станок для грубой обработки древесины
ФРЕЗЕР, импортный станок для фигурный резьбы с электронным управлением
ТОЧИЛО, простейший станок для заточки инструмента
СТОРОЖ
ПРОДАВЩИЦА
КУКЛА
Друзья М и Н



1.

Клуб-ресторан на окраине города. На площадке группа музыкантов играет поп-рок. Красивая девушка поет песни о любви. Все они улыбаются, светятся от позитива. Это напоминает самодеятельность в сельском ДК. Два стола сдвинуты, за ними сидят Катя, Боря, их друзья и Саня. Все, кроме Сани, оживленно беседуют, Саня смотрит на сцену, в такт музыке покачивает головой, перед ним графин с водкой. Воркованье междусобойчика за столом представляет для Сани душевную пытку, которая отражается на его лице и выражается в частоте наливания из графина.

М. Дронкин! Отвечаю.
КАТЯ. Дронкин? Говно. Ему Боря аранжировку всю делал. Борька мой.
М. Аранжировку в жопу засунь, у него клавишник все пишет, это его клавишник. Все синглы пишет этот пидор Дронкина.
Н. Да они сами обставят все без Борьки твоего, Борька твой вообще не в теме, отстал походу уже. У них бабки вообще не отсюда, ты поняла, Кать?
КАТЯ. Без Бори они ничто.
БОРЯ (берет Катю за руку). Катюш.
КАТЯ. А то вы не знаете, что у нас куча кредитов!
Н. Да работайте, кто вам не дает, я тоже за все цепляюсь, просто надо быть готовым к тому, что ты не первый и не лучший (подмигивает Боре).
КАТЯ. Какой же ты гадкий, Натик.

На сцене пауза, музыканты настраивают инструмент. 

М. Ребят, ребят, не ссориться и чтобы у нас все сложилось.
Н. Без Дронкина только.
М. Ха-ха-ха, без пидорасов как-нибудь!
Чокаются.
КАТЯ. Саш, ты там как? (улыбается) Чего загрустил-то? Тебе не нравится здесь?
САНЯ. Не, все нормально, все супер.
КАТЯ. Не отставай давай. У-у-у-у-!!!
САНЯ. Да я не отстаю.

Последние слова Сани тонут в общем крике “У-у-у!”.
Снова играет музыка, с которой сливается воркованье друзей. Саня вертит в руках пустой графин, затем смотрит на часы, достает деньги, кладет под графин и уходит.


2.

Осень, ночь, проливной дождь. Промзона на окраине города. Саня долго идет мимо гаражей. Они выстроены нескончаемыми ровными рядами, выкрашены толстым слоем зеленой краски, на них огромные навесные замки, у ворот хорошо утрамбованный щебень, уходящий в размытую дорожную глину. Ощущение, что ни в один из них никогда не въезжал автомобиль. Саня проникает в лазейку забора, подходит к старой оштукатуренной постройке и открывает дверь ключом. Входит, нажимает клавишу выключателя высоко над головой, через секунды три загорается люминесцентная лампа и уютно подмигивает фиолетовым огоньком.

САНЯ. А кто это вообще сказал, так хорошо? Не помню что. Нет, помню, слов не помню, но знаю… м-м, знал, да, да нет, это же мое любимое, ну не могу щас. Хотел произнести, да бог с ним, так-то знаю. Вот если б вспомнил, кто сказал… да ладно, чего ты, господи, никого нет, а сам-то я знаю, сам в себе. Блядь, вот так всегда, вот знаешь самую суть и даже не то что перед кем-то, это я вообще молчу, а вот сейчас надо, и такое любимое, и… деградант херов. (Прикладывается к бутылке) Чего молчите, умники? Всезнайки прозорливые…

Снимает мокрые куртку, ботинки, носки,  раскладывает все это на трубу отопления, подходит к большой куче опилок и садится в нее, зарываясь с ногами.

САНЯ. Вспоминай, вспоминай. Не надо вспоминать, все равно не вспомнишь. (Допивает бутылку. Пауза) Ну любит же! (подбрасывает вверх опилки, они облепливают его мокрые волосы и лицо) Любит меня. Я-то знаю. Вижу тебя насквозь, сама себе не признаешься никогда. Я у тебя один. Муж, объелся груш. Ручонки как плети, ему пядь даешь, а он отскакивает как шарик, не, не шарик, а это… куча тряпок рваных, вот муж твой, драное тряпьё, головастик на тонкой шейке, муха сонная, блядь. Ты его достойна. (Пауза) Где-то была телогрейка Ромкина.

Ходит по цеху, заглядывает под верстаки, его знобит.

САНЯ. Рома, Рома, Рома, Рома-а, где твоя телага-а… Наряжайся, да, причесочки, никому это не надо, не девочка уже. А головастик-то всегда будет рядом, хоть без трусов ходи на людях, хе-хе-хе. Блядь, ну что за бардак, ну закончил работу, ну убери в свой шкаф, ну твой же инструмент, ну самому же приятно, когда порядок. Блядь… Принца она ждет, богатого, спортивного. Запомни, курица, никому ты не нужна, кроме меня. Ты на себя в зеркало смотрела? Вымороченная вся, замороченная, работа, работа. Не жрешь ничего, только платьишки меняешь, и хмыря своего не кормишь. Накорми хоть хмыря своего! Три копейки потрать на него, не заработал что ль… Может мне вас приходить кормить? мне не жалко. Пока вы там копите, подохнете с голоду. Дурочка ты моя, дура безмозглая, тупая ты пиз…

Подходит к маленькому зеркалу на стене. В отражении трясущаяся голова с всклокоченными волосами в опилках, бледное опухшее лицо.

САНЯ. О-о-о-х-х… Плохо че-то прям. (Кричит:) Где сменка Ромкина, отвечайте, собаки!!!
МИХАЛЫЧ. У Юрь Михалыча посмотри, Рома теперь там переодевается.

Саня стоит неподвижно с минуту, потом заглядывает в отдельную коморку, где установлен токарный станок. У стены стоят кирзачи, на гвоздях висит рабочая одежда, телогрейка. Он быстро все это надевает, смотрит из коморки в глубь цеха. 

САНЯ (шепотом). Шоу маст гоу он.
ПИЛА. Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!

Саня смотрит в сторону, откуда доносится пронзительный женский смех. Он видит, что диск циркулярной пилы крутится сам собой и из-под него в такт хохоту выпрыгивает пучками мелкая стружка.

МИХАЛЫЧ. Санек, а у Михалыча еще водка есть, погляди там, в ящике металлическом.

Саня машинально поворачивается к токарному станку, который вещает добродушным старческим голосом, наклоняется вниз.

МИХАЛЫЧ. Нет, в другом, пошеруди-пошеруди. Ой, бестолковый, фрезы сгреби сверху, во-о-о, нашел?

Саня открывает бутылку Праздничной.

ПИЛА. Глупый ты мужик, Саня. Только дурак будет бегать за одноклассницей до 30-ти лет.
САНЯ. А умный как?
ФРЕЗЕР. А за умным сами бегают.
РЕЙСМУС. За богатым скажи.
ПИЛА. Не одно и то же-то? Ох-ха-ха-ха-ха! Бабы за всякими бегают, одинокие. А твоя-то замужняя, ей если и надо будет, так что-то особенное, а не ты.
САНЯ. Ей нужен я, и никто другой.
ПИЛА. Это мы уже слыхали, ха-ха-ха-ха.
ФРЕЗЕР. Откажитесь от своей навязчивой идеи, Александр, и вам встретится хорошая девушка.
РЕЙСМУС. Маленько фугануть его только, какой-то он уже завалящий.
ТОЧИЛО. Шлифанем для лоска, будет как новый!
ПИЛА. Так кинется снова к своей метелке, толку с него.
ФРЕЗЕР. Запрограммируем нашего мастера на определенный выбор. Это я возьму на себя.
РЕЙСМУС. Поможем пацану, он нас не обижает.
МИХАЛЫЧ. Болтуны. Человека не исправишь, это не механизм.
ПИЛА. Золотые слова, Михалыч. Мужика можно только распилить и больше ничего, ха-ха-ха-ха.
САНЯ. (кричит) Я не бегал за ней! Не бегал я ни за кем! Я ее в магазине случайно встретил… Она первая подошла, я стою…
СТАНКИ. Да это мы знаем. У нас все записано.
САНЯ. А в школе она сама за мной таскалась.
ПИЛА. Ишь какой рассказчик, теперь будет нам рассказывать!
САНЯ. Да десять лет прошло, ё-п-р-с-т! Она вдруг передернулась вся. Глаза туда-сюда, не смотрит, коробки в руках зажала, волосы все поправляет, поправляет, глазами шарит по полкам, и видно забыла на хер зачем в магазин пришла. Я руку-то протянул, чтоб ей корзину подставить, она как дернется. Я чего, слепой что ли, меня самого как бритвой полоснуло. Пошли на кассу вместе, ноги ватные, сам забыл обо всем на свете, корзинки эти блин, она раскраснелась… да все прям как в детстве, как будто вчера… Прощаемся стоим, ну типа как жизнь, как работа, рассказывать особо нечего, так. Муж, работают вместе… да ясно все мне, смотрит как побитая собака. Любила она меня, ну как же вам это, блин, объяснить, железяки вы хуевы, у вас же там где-то, блядь, записано должно быть. (Плачет, выпивает.)
ФРЕЗЕР. Саша, вы как человек, склонный к рефлексии, должны понимать, что эта женщина, прошедшая определенные фазы, теперь обрела тихое семейное счастье. Я  сам неопытен в делах сердечных…
САНЯ. То-то и оно.
ФРЕЗЕР. Но имея в своих руках инструментом мировой исторический прецедент  невротической потребности в любви…
РЕЙСМУС. Фред, закрой ебало, парню и так херово. Санек, ты не хныкай, будь пацаном. А баба прискочет, поменьше думай про нее, а еще лучше заведи блядушку какую на время – и верняк, прискочет зазноба.
МИХАЛЫЧ (поет старческим скрипучим голосом). Любовь нечаянно нагря-а-а-не-ет, когда ее совсем не жде-о-о-шь…
Пауза. Саня долго и сосредоточенно пишет в телефоне.
ТОЧИЛО. А как насчет поспать? Завтра рабочий день. Первым делом-то все ко мне, на заточку.
МИХАЛЫЧ. Санек, отдыхай, и мы отдохнем.

Саня выключает все автоматы и общий рубильник, выходит из столярки, закрывает дверь на ключ. Идет к забору. За ним, громко шлепая по лужам, бежит сторож, окликает его.

СТОРОЖ. Санек! Стой те говорю!
Саня не оборачивается.
СТОРОЖ. Стой те говорю, блядь!

Саня оборачивается.

СТОРОЖ. Тебе сколько раз говорить-то, опять за свое?!
САНЯ. Ты чего прицепился, я работаю, я объяснял уже.
СТОРОЖ. Еще раз включишь ночью станки, я приду на хуй пообрезаю все кабеля, понял меня?
САНЯ. Кому я здесь мешаю, чего ты бесишься, старая морда?
СТОРОЖ. Спалишь тут все на хуй по пьяни и сам сгоришь! Мне в тюрьму не надо!
САНЯ. У меня заказ срочный, я тебе уже…
СТОРОЖ. Мне в тюрьму не надо!

Саня возвращается к столярке, достает ключ. Сторож шлепает за ним.

СТОРОЖ. Мне в тюрьму не надо!

Саня открывает дверь, сторож лезет за ним, Саня его выталкивает назад, он ёжится у двери. Саня выходит, дает ему бутылку водки, сторож поднимает ее кверху, смотрит, там половина.

СТОРОЖ. Саньк, у меня у внучки день рожденья скоро, сделай ей куколку какую-нибудь смешную, чтоб за веревочку дергалась, такие знаешь, чтоб руки-ноги это… дергаешь…
САНЯ. Сделаю, сделаю.
СТОРОЖ (кричит уходящему Сане). Ты мастер хороший, Санек! И может там придумаешь ей одёжку, кукле-то. Давай потише тут, менты сам знаешь… кто их знает, сегодня там – завтра тут!
САНЯ. Я не портной!
СТОРОЖ. Чего?! Ну ты понял все (убегает, ёжась в телогрейку, к себе).
 

3.

Вечер. Саня топчется у дверей монументального здания. Оттуда то и дело выходят люди, группами и по одному. Саня стоит чуть поодаль, курит, прикрывая ладонью сигарету от бесконечного дождя.

КАТЯ. Саш.
САНЯ. Ой, пропустил тебя, зонты у всех.
КАТЯ. Иди домой. Ага?
САНЯ. Да подожди ты, ну что ты вот… (лезет за пазуху) Я купоны распечатал в ресторан, хорошее место, я посмотрел, пойдем посидим, я такси возьму.
КАТЯ. По купонам (улыбается). С тараканами значит?
САНЯ. Почему с тараканами?

На купоны льется дождь.

КАТЯ. Саш, мне учить партию еще и с Сонькой заниматься.
САНЯ. А так бы пошла?
КАТЯ (смотрит на него, рукой встряхивает его мокрые волосы, затем говорит грудным голосом):  Пойдем домой. (Уходит быстрым шагом, Саня идет за ней)
САНЯ. Тебе для Соньки наверно деньги нужны, чего вы там зарабатываете?
КАТЯ. Я пособие получаю.
САНЯ. Я помогу. У меня после лета есть кой-чего, да и ребята помогут, я поспрашиваю.
КАТЯ. Саш, ради Бога, не надо ничего. Вот просто ничего не надо, да, ты понял?
САНЯ. (замедляя шаг) Да я не для вас, блядь, для дочки твоей.

Катя ускоряет шаг, удаляется.

САНЯ (останавливаясь). Сказал, сделаю. Хмырю своему рот будешь затыкать.
 

4.

Ночь, моросящий дождь. Саня входит в зеленый сумрак гаражей. Хотя зеленым он бывает только при лунном свете. А сейчас это черный беспросветный тоннель. И чем дальше погружается в него нелепая Санина фигура, тем слабее и слабее отсветы фонарей с Проектируемого проезда № 6699. 


Письмо 1-е

Катя, я уже собрал приличную сумму для Сони. И мужики скинулись, и Люба отстегнула, староста храма, где мы резали иконостас. Люди откликаются, буду собирать дальше, свои сбережения вложил. Но научись сначала уважать меня, научись приклонять голову. Если любишь в глубине души, надо жертвовать собой, как я жертвую собой ради тебя и больного ребенка. Я все равно перешагну через все твои оплеухи ради девочки. Знай это.


Саня сидит в столярке на табурете, перед ним на верстаке бутылка водки и закуска.

САНЯ. А потом я узнал, где она работает, ну это не сложно, там, через одноклассников. Встретил ее как-то с работы. Мне показалось, что она обрадовалась. Глазками заморгала…(вздыхает) Не, ну-у… красивая, конечно, че там. Че я вообще к ней прицепился, я не знаю, щелкнуло чего-то там, в магазине, а потом как по рельсам уже покатилось, я ж вообще такой. Ну дело не в этом. Она начала: да, давайте встречаться все, девочки-мальчики, из класса, а мне на хер эти встречи, я уже запал на нее, в кафе ее, туда-сюда, цветы, дочке конфеты. И так вроде хорошо началось-то, блин, господи, думаю, неужели любовь ко мне пришла… Сука гребаная, вертела жопой передо мной, зараза, а потом: давай я тебя с мужем познакомлю. Сука. А я как дурак, развернуться бы сразу и харкнуть на них обоих, блядь, а я знакомлюсь со сморчком этим тухлым, который даже лапу пожать не может, как мужик. Да сидите там себе, с зеленым чаем со своим без сахара, жлоб и жлобиха. (выпивает стакан, смачно закусывает)
МИХАЛЫЧ. Вот помню тоже, работала со мной в 75-м году, это еще на заводе когда я был, хохлушечка одна молодая…
ПИЛА. А давайте хватит уже про каких-то баб вспоминать, я тут вообще-то живая-настоящая.
МИХАЛЫЧ. Помолчи, голос противный у тебя.
ПИЛА. У тебя приятный голос, инвалид.
МИХАЛЫЧ. Хохлушечка, да, выучили ее, ох бойкая девка до чего была, способная, а в конце смены тряпочкой протирает меня, ласково так, грудь колышется надо мной, жаром от нее так и прет. Молодой я тогда был.
ПИЛА. Извращенец.
САНЯ. Ведь проскочила искра между нами, ребята, ну мудаком буду.
ПИЛА. Этот все про свое. Бывают же такие твердолобые, бьются, бьются башкой в стенку, столько женщин вокруг, нет - впиявится… Ты Рак небось по гороскопу? Сань?
САНЯ. Да.
ПИЛА. Даже не знаю чего сказать.
ФРЕЗЕР. Друзья, вы последний номер “Оборудования” читали?
РЕЙСМУС. А на хер?
ФРЕЗЕР. Там же весь материал о выставке.
РЕЙСМУС. Че за выставка? Серов что ли, хе-хе?
ФРЕЗЕР. Я рассказывал, забыли, конечно. Откуда такое чудовищное равнодушие? Это же все про нас, про наше будущее.
ТОЧИЛО. У меня будущее одно – катушка сгорит и на свалку. Это Санька еще бережет, а Ромка-козел фазы переставляет, то вперед, то назад, пристроился, чтоб видишь ли переточки не было, а переточка-то не от этого, а от того что доводить вручную надо, на пасте, а лень ведь, а то что у меня перенагрузка…
ФРЕЗЕР. Лесдревмаш-16, в Экспоцентре, 28 стран-участниц!
РЕЙСМУС. Вся гейропа ваша.
ФРЕЗЕР. Саша, ну вы-то ознакомились, это же ваша профессия?
САНЯ. Я на форуме больше узнаю. А ты тут долго не протянешь, ухандокают тебя. Это пока мы с Ромкой, а летом молдаван запустят… пара коттеджей – и херак тебе.
ФРЕЗЕР. Я верю в разум. И вам советую. А вы подчинили свой разум женским капризам. Стыдно!

Пауза.

САНЯ (задумчиво). А какие запястья тонкие. Первое, на что я смотрю всегда. Музыканты…каста неприкасаемых, ёпт. Они только своих признают, все эти… творческие.
ПИЛА. Да негде потому что искать, сидят там себе, пиликают, мужиков нормальных не видят.
САНЯ. Для них они нормальные, есть о чем поговорить. А я чего?
ПИЛА. Ну и не лезь туда. Видишь, не получается – и не лезь.
РЕЙСМУС. А он не лезет, он доказать хочет, имеет право.
ТОЧИЛО. Не поет, зато строгает.
МИХАЛЫЧ. Сегодня пастух, завтра музыкант!
САНЯ (орет). Да не в этом дело!!! Не надо мне ни зато, ни завтра! Я это я! Я, я, я! Она меня чувствует, она меня любит! (падает в кучу опилок)
МИХАЛЫЧ. Сань, ты завтра во вторую?
САНЯ. Да. Там фигня, доску распустить, часа на три работы.
МИХАЛЫЧ. Так тебе перетаскать ее еще из сушилки. Сколько кубов-то? Все сам, сам. Одиночка.
ТОЧИЛО. Жадный.
ПИЛА. Чудной он у нас. Так и надорваться недолго.
ФРЕЗЕР. Пусть сублимирует хотя бы в физический труд, раз аналитическое мышление оставляет желать лучшего.
САНЯ. Слушай, ты, умник, вот ты мне объясни такую вещь. Девчонка в 20 лет выпрыгивает замуж, потому что дома кошмар, папочка протоиерей, мамочка регент, благочестие и все дела, а девка красивая, ей гулять охота, а ее вместо курортов по монастырям на все лето. Ну и она за первого встречного, в переходе познакомилась, приезжий. А дальше больной ребенок, а папа с мамой: - это тебе за блуд, за непослушание и так далее. А дальше муж новоиспеченный сваливает из этой семейки. Дочка растет, кучу денег надо на всякие эти, реабилитации, интернаты. Помыкалась-помыкалась, потрахалась с кем попало, а время-то идет, ёпт. Выходит за этого пердуна с виолончелью. Там сидят вместе пиликают целый день, в филармонии своей, потом домой плетутся - тут сидят пиликают друг друга. Вот счастье-то, вот это счастье! Семейное счастье, блядь! Родственные души! А коробки-то как посыпятся у нее, и губы… так вот… ну я не могу изобразить…
ФРЕЗЕР. И не надо.
САНЯ. Ну это же не жизнь! Сублимирует… я не хочу сублимировать, я хочу ее трахать, так, чтоб она визжала! Понятно, немецкое отродье?!
МИХАЛЫЧ. Успокойся, сынок, тихо, тихо. Кажется тебе все это, что они плохо живут.  А они может и неплохо живут. Он постарше, так и надо. И она спокойнее стала, и за дочку. И квартира у него.
САНЯ. У меня тоже квартира!
МИХАЛЫЧ. Да етит твою… семья там, отлажено все. Увидал, вишь ли, в магазине бабу. Никуда ведь не ходишь больше, сюда да в магазин. В интернете сейчас, я знаю, знакомятся. Если я знаю, старый, так ты уж точно должен знать.
САНЯ. Да если б мне надо было, я бы раньше знакомился, не о том речь, ну как вы… я ЕЕ ВСТРЕТИЛ!  
ФРЕЗЕР. Вы встретили не удачу, а препятствие на своем жизненном пути. Пока что одни неприятности и дискомфорт. Дальше будет только сложнее. Эта женщина осознанно сделала выбор, она опытнее вас. А вы по-прежнему мальчишка-десятиклассник, надо же как-то двигаться в сторону взросления. И надо себя уважать.

Сторож подходит к окну столярки. Окно изнутри покрыто густой древесной пылью, завалено деревяшками. Сторож с трудом находит просвет в нижнем углу, заглядывает. Глазами сторожа мы видим Саню, сидящего в опилках, размахивающего руками и что-то говорящего под тихий гул холостого хода станков. 
Стук в дверь. Стук все сильнее. Саня поднимает голову с кучи опилок. Встает, подходит к двери. 

СТОРОЖ. Сань! Курить есть? Ты живой там?
САНЯ. Нету курить.
СТОРОЖ. Ты видал, у вас провода тут висят, над дверью, прибей, а то провиснет, а кто-нить дернет дверь, и на хуй пообрывает все. А потом пожар. Вам-то насрать, а здесь все постройки рядышком. Сань!
САНЯ. Я понял.
СТОРОЖ. Ты куклу режешь? Скоро день рожденья.

Саня молчит.
Слышно, как сторож ушлепывает. С минуту Саня стоит у двери, потом идет к верстаку, допивает водку, доедает закуску. Отыскивает липовый чурбан сантиметров сорока, вставляет его в Михалыча, настраивает станок.

МИХАЛЫЧ. Чего делать собрался?
САНЯ. Тебя не спросил.
МИХАЛЫЧ. Да я и так знаю. У нас наперед все известно.
САНЯ. Ну, не подведи.
МИХАЛЫЧ. Резаки наточены? Рука не дрожит?
САНЯ. Рука дрожит с утра.
МИХАЛЫЧ. Ох, бедовый. Смотри, держи угол, выпил ведь. Витек тоже хорохорился по пьяни, царство ему небесное, угол-то заломил, и резак прямо в сердце вошел, как в масло, заточен-то был идеально.
САНЯ. Помолчи пока.

Саня вытачивает заготовку в виде человеческой фигурки.
 

5.

Прошло несколько дней. 
Ночь. Сильный порывистый ветер, ураган. Над гаражами раскачиваются деревья. Оторвавшийся кровельный лист громыхает по крыше. Саня направляется к столярке, он сильно пьян. Ветер гонит его в спину, и он  почти вприпрыжку катится по дороге. 


Письмо 2-е.
     
Ослица горделивая, больше тешить твою гордость я не буду, из-за твоей гордыни я принципиально не буду ничего переводить. Я хоть в чем-то меняюсь понемногу, с тобой же все бесполезно. Я отдам эти деньги на отопление в храм. Это последний раз был, когда я преклонил перед тобой голову, утешая твое самолюбие. Я понял, какая у тебя гордость, она крайней степени, и это на самом деле очень страшно, так как она несет разрушительную силу от тебя, ты просто сама этого не понимаешь еще, с тобой не то что мне, с тобой любому мужику будет не под силу справиться, только настоящая любовь твоя личная к человеку, какие-то потрясения настоящие, горе жизненное исправит твою гордость, а так ты смиришься только наверно на могиле человека. Вот к такому выводу я пришел.


Саня сидит на табурете, положив голову на верстак.

ПИЛА. Миленький. Устал. Дома никого, домой идти тошно небось. Ты меня, парень, послушай, я хоть и вредная, но в людях маленько разбираюсь. Магазин продуктовый у остановки, ну знаешь, по лесенке, ты не так часто туда ходишь, а там женщина стоит в сырах, блондинка такая пышненькая, глазастенькая, она на тебя глаз положила. Ей-богу. Ей тридцать семь, с ребенком, очень хорошая девушка, добрая очень, а тебе такая только  и нужна, которая тебя терпеть будет, холить. Жалко ведь смотреть на тебя, как ты с ума сходишь.
МИХАЛЫЧ. Была бы мать жива…
ПИЛА. Так бы при матери и сидел, она его под юбкой держала, как вместо мужа. Матери эти тоже, прости господи.
МИХАЛЫЧ. Таким лучше при матери. Больной он.
РЕЙСМУС. Вы, зануды, вы чего на нем крест-то ставите? Мужику тридцать лет, красивый, сильный, деньги зарабатывает. Бабу хочет отбить у ботаника, бабу, которой он нравился. Он ей и сейчас нравится, крутит им, сука. Ботаник палец о палец не ударил, воспользовался одиночеством и ребенком больным и заполучил красивую бабу. А ботаники не могут любить, по определению.
ФРЕЗЕР. Что за чушь вы все несете!
РЕЙСМУС. Михалыч, ну ты-то мужик нормальный, я не прав, что ли? Пускай педик немецкий решает тут все, или, может, еще у Точила совета спросим?
ПИЛА. У среднего рода про любовь не спрашивают.
ФРЕЗЕР. Какая любовь, какая любовь? Маниакально-депрессивный психоз.
ТОЧИЛО (зевая). Вот и я хотело… подтвердить.
РЕЙСМУС. Друзья у нас тут, бля, нарисовались – педик ученый и колесико тупое, знатоки отношений, бля.
ТОЧИЛО. Помолчи, рыгалово, ты уже давно стружку не снимаешь с первого прохода, по два раза через тебя пропихивают, ёбарь хренов.
ПИЛА. Ого! Точилко порнухи начиталось?

Станки смеются.
Саня поднимает голову, встает, идет к умывальнику, пьет воду из крана, умывает лицо. Достает из шкафа деревянную куклу, разглядывает, зажимает в тиски и начинает резать.
РЕЙСМУС. Любишь детишек, Санек?

Саня берет обрезок бруса и кидает в рейсмус.

РЕЙСМУС. Полегче, братуха. Здесь виноватых нету. Одной бабки собираешь, другой игрушки мастеришь, санта-клаус нах.
САНЯ (подходит к рейсмусу с кувалдой). Щас расхерачу раз и навсегда тебя, Джигурда вонючий.
РЕЙСМУС. Будешь новый покупать, на те деньги, что собрал для милосердия, хе-хе-хе.
МИХАЛЫЧ. С деньгами история нехорошая и для женщины деликатная. Ну раз уж собрал, надо отдать куда-нибудь в детский дом.
ТОЧИЛО. Мне бы хоть выделил на полировальный круг для пасты. Сколько просить-то? Они ж чего делают? На наждак наносят пасту ГОИ! Если деньги-то девать некуда?
ПИЛА. Да пошло ты со своей пастой… Здесь с нуля надо все менять, в этой халупе. Все молчат, этому только больше всех надо, вечно вылазиет.
ТОЧИЛО. Слово одно сказало, ну надо ж.
МИХАЛЫЧ. Аморально ты поступаешь, Саня, скажу тебе в глаза.
ФРЕЗЕР. Да не примешивайте вы сюда свою мораль, Юрий Михалыч. Он ведь моралью этой и прикрывается – ребенком больным. А скудоумие не дает ему понять простой вещи, что деньги он отдаст, а взамен ничего не получит.
РЕЙСМУС. Дурак, ну. Но тут по-всякому может быть. Баба увидит, что он для нее на все готов, что добивается, как может. Приятно должно быть. Ее ведь только прокатывали все, этот один ползает с деньгами в зубах.
ПИЛА. Да не та эта женщина! Стерва она. Может, и любит даже, но вот нравится ей вокруг да около, так и будет крутить, а в койку не пустит!
САНЯ. Заткнитесь, собаки! Я вас не спрашиваю, что мне делать! У меня все будет, потому что я сам все решаю, у меня есть цель, у меня есть любовь, а любовь может все, любовь расставит все по своим местам! Потому что я люблю и я докажу! А вы безмозглые, никчемные, тухлые развалины, которые ебут мне мозг! Чтоб вы сгнили здесь, уроды.

Саня достает из шкафа противошумные наушники, надевает, выпивает водку из горла и садится резать куклу.

ТОЧИЛО. Довели парня.
МИХАЛЫЧ. Так сам сюда идет, силком никто не тащит.
ФРЕЗЕР. Все дороги ведут в Рим. 
 

6.

Прошло еще несколько дней. Вечер, льет дождь. Саня  достает сигарету, поджигает, но она мгновенно тухнет под крупными каплями.

САНЯ. Ах ты, блядь.

Саня запрыгивает на крыльцо продуктового магазина, курит под козырьком. Затем заходит в магазин, слоняется туда-сюда, подходит к прилавку.

ПРОДАВЩИЦА (улыбаясь). Давно вас не видела, заходите почаще, у нас все свежее всегда. Сырку желаете? Вот по акции есть, белорусский, сама всегда беру.
САНЯ. Да я так, погреться.
ПРОДАВЩИЦА. Промок, бедненький, ну погрейтесь, погрейтесь. Нате вот кусочек попробуйте, может, понравится, так будете приходить брать.

Всем пышным телом она переваливается через прилавок, протягивает ему обрезок сыра. Ярко подведенные васильковые глаза умоляют: возьми! возьми меня вместе с сыром. А пухлые пальчики и белая шея с золотым крестиком обещают домашний уют и ласку. У Сани выражение ужаса на лице, он резко отшатывается от прилавка.

ПРОДАВЩИЦА. Да не бойтесь вы, ха-ха-ха! Да что с вами, поплохело что ль? Э, мужчина!
САНЯ. Не, ничего. Я погреться. Спасибо.


Письмо 3-е

Почему ты молчишь? Я попросил прощения, ты же вылила на меня таз с помоями.
Моя душа щедрая, я отдам втройне, все повторяется по десятому кругу, но по-другому не получается, пока не научишься уважать меня – как в Чечне под Шатоем меня уважали, где горы с землей ровняли. Сержант Александр Рындин по минному полю как по пляжу ходил. Мне дагестанцы носки стирали. Чтоб ты знала.
 Да, меня можно обвинить в оскорблении, но ты даже не ведаешь, что ты творишь, ты перешла табу касаемо моей мамы, зная, что это для меня самое дорогое, ты обвинила меня в ее смерти, это немыслимо просто.
Тебя твои мужики бросали, издевались, Большаков тебя проволок, как только мог, и ты ничего, ни ненависти, ни злобы!
Ты совсем уже, блин, желаешь мне жить в мучениях души, чокнутая. Приди в себя, я тебе не враг, это я, САНЯ твой.
И еще хочу сказать, я на твое пожелание, чтобы мне на душе было тяжело, говорю тебе - ты будешь всегда бежать от меня, но никогда не убежишь, и это будет всегда с тобой, это будет всегда с тобой по жизни, пока я не отпущу тебя, а ты не простишь меня, получается целый ребус, который нельзя воспринимать буквально.
Потому что ты ведьма, а я вампир, по твоим словам, не зря мы в жизни пересеклись, ты не можешь простить, я - отпустить, прекрасная жизненная позиция, так как оба ёбнутые - одним объяснением.
Я знаю, что ты любишь меня, я чувствую это какой-то своей любовью.
Но ты перешла такое табу касаемо моей матери, что уму это непостижимо, насколько ты злобная. Желаю тебе, чтобы тебе когда-нибудь приснилась моя мама и рассказала обо мне, что я претерпел с ней и как ее люблю, чтобы ты заткнула свой рот раз и навсегда касаемо обвинения в смерти и вообще затрагивания самого сокровенного. То, что я выжил после мамы, было чудом.
Не будет тебе мира, пока не встанешь передо мной на колени за эти слова, так как тебя убить мало за такое.
Я не имею мира в душе после твоих слов, сказанных в злобе: «пусть тебя гложет это».
Мне ничего не жалко для тебя на самом деле, но ты лучше не прощай меня, любить таких, как я, нельзя. Я понимаю, что действительно сведу тебя в могилу (образно выражаясь) своим характером.
Каких людей, как я, тебе жаль? Ты себя пожалей лучше. Гребаная ты шлюха со своими унижениями низкими, пошла ты на хуй со своими прощениями, у меня одно только уже осталось: удавить тебя, как блядь переёбанную в песке, а так живи с миром.
Каждый раз, сука, ты находишь моменты проехаться кирзовыми сапогами по моей душе, тварь ты последняя, тебя можно только оскорблять, другого ты не заслуживаешь. Надо было тебя сразу на хуй послать после таких фраз, а я еще из себя выжимал христианский настрой, сука переёбанная.
 

7.

Саня стоит у дверей монументального здания. Его взгляд светел и лучист, голова приподнята, руки опущены в карманы брюк. Из здания выходят Катя и Боря, они делают вид, что не замечают Саню, проходят мимо.

САНЯ. Эй! Неразлучники! Семейка благочестивая! (идет за ними) Здороваться будем или как?

Боря останавливается, Катя уходит.

БОРЯ. Здравствуй, Саш.

Саня крепко жмет ему руку, Боря слегка передергивается от боли.

БОРЯ. Ты что-то хотел?
САНЯ. Слушай, вы как-то странно себя ведете, убегаете тут, прячетесь. Мы вроде друзья. Вы за мной бегать должны, а не я за вами. Ты наверно в курсе, что я хочу помочь вашему ребенку, Катькиному ребенку, вернее. Не твоя дочь-то, насрать наверно, да? А я перед всеми кланяюсь, деньги прошу, переживаю. А вы ко мне жопой… музыканты, интеллигенция. Я плохой, да, нагрубить могу, но я отходчивый, обиду не держу. А вы чего злобу затаили? Вы о людях подумайте, а не о гордыне своей, люди вам…
БОРЯ. Саша, мы на тебя не злимся, за что на тебя злиться? Нам тебя очень жаль, ты как-то потерялся в жизни. Надо взять себя в руки, нельзя распускаться. У тебя интересная работа, коллектив неравнодушный, и в личной жизни все сложится, я уверен. Я могу посоветовать хорошего психолога.
САНЯ. Психолога посоветуй своей жене, жаль им меня, вы себя пожалейте, убогие.
БОРЯ. Мы вот часто обращаемся, это нормально.
САНЯ. В больные меня записали, что ли? Кто из нас больной-то? Вы заторможенные, не реагируете ни на что, вы человека игнорируете. Да я с тобой вообще не хочу разговаривать, я к Кате обращаюсь, а ты ей перекрыл весь кислород, ты ее заколдовал на хер.
БОРЯ. Письма больше не пиши, Катя все равно их удаляет, не читая. Мы правда очень устаем, и тебе бы надо отдохнуть, отвлечься, съездить куда-нибудь. А деньги можно перевести в детский дом, это не проблема. Давай, поправляйся, и не надо здесь дежурить, смешно даже, ей-богу.

Боря улыбается, хлопает Саню по плечу, убегает.

САНЯ. Не тебе решать, что мне делать! Ботаник хитрожопый. Не подпускает, сволочь. Письма какие-то, что за бред… Какие письма? Психушку мне шьет, козел. Побежала, цок-цок-цок, не убежишь ты никуда. (Смеется, потом плачет)
 

8.

Ночь. Зеленые гаражи встречают Саню позвякиванием замков и скрипом ржавых навесов. Или ему это кажется? Ну уж нет, не все же ему только кажется, - стонут на все голоса, и ветер подвывает, и ветка отбивает такт по крыше, и белый щебень зычно хлюпает, сглатывая дождевой поток. “Какие мерзкие звуки, - подумал Саня. – В филармонии вот так же, наверно”. И он прибавил шаг.

СТОРОЖ. Явился!
Саня пытается его обойти, но сторож толкает его в грудь.
СТОРОЖ. Не пущу я тебя сюда больше.
САНЯ. С чего это?
СТОРОЖ. А с того. Аварийное у вас тут все (показывает на провисший кабель). Я сюда устроился, чтоб лишняя копейка была, еле-еле уже, сердце прихватывает. А не для того чтоб о пожаре думать всю ночь. Льет по ночам, а у тебя под напряжением все, того и гляди закоротит. Оборудование старое, а вы его без перебоя, выжимаете все соки, одни деньги на уме, я к начальнику вашему пойду утром.
САНЯ. К Петросяну что ль?
СТОРОЖ. К какому Петросяну?
САНЯ. Петросян его фамилия.
СТОРОЖ. Сам ты Петросян. Ты чего тут делаешь по ночам, я знать должен?
САНЯ. Куклу тебе режу.
СТОРОЖ. Куклу доделаешь на смене, а сейчас вали отсюда. Давай, давай.
САНЯ (вынимая из внутреннего кармана купюру). Старая морда, мне сегодня очень надо. Кукла почти готова, одеть осталось, очень красивая получилась, Катя зовут, а если не пустишь, я ее зарублю топором.
СТОРОЖ (выхватывая деньги). Кукла здесь ни при чем, дурака из меня не делай (отходит назад), вот телефон, щас буду звонить в милицию, если полезешь опять сюда. Здесь охраняемая зона, понял, блядь?
САНЯ. Деньги-то давай обратно.
СТОРОЖ. А ты хочешь с начальством разбираться? Я тебе устрою, выгонят тебя на хер отсюда, узнают, что ты пьяный тут херачишь. Кукла чтоб завтра была готова.

Саня хватает его за грудки и колотит об стену.

САНЯ. Сука ты фашистская, полицай!
СТОРОЖ. И ключ сдай мне, буду утром под наличник сюда пихать, не за чем тебе с ключом быть, и будешь сюда же совать вечером.
САНЯ. Щас тебе! Обнаглел, скотина (бьет его кулаком в лицо) Мразь. (Уходит)
СТОРОЖ. Я все равно до тебя докопаюсь. Летит сюда, как ведьма на шабаш. Ни днем не спит, ни ночью, я чертей-то повыгоняю из тебя. Место что ль здесь какое нечистое? Тьфу!
 

9.

Сторож уходит. Саня осторожно подбирается к столярке (он прятался за забором), заходит с тыльной стороны, забирается на окно, выдавливает форточку, опускает шпингалет и проникает внутрь. Не зажигая свет, подходит к рейсмусу, включает питание. В темном цеху загорается зеленая лампочка станка. Саня садится рядом. Достает из-за пазухи чекушку.

РЕЙСМУС. Ну что, бродяга, как сам-то?
САНЯ. Устал я. Уеду я отсюда.
РЕЙСМУС. Из-за этой сучки что ль? А в магазине-то чего растерялся, мы старались?
САНЯ. Вы только издеваетесь надо мной, вместо того чтоб помочь. Ну помоги ты мне! Ну ты же видишь, как мне херово!
РЕЙСМУС. Ты упёртый, это плохо.
САНЯ. Я настойчивый.
РЕЙСМУС. Настойчивый это когда при уме, а когда его нет, то упертый. Ты ей нравился в школе, так ведь? Она тогда тихоня была, забитая, а ты герой, красавчик, может, что и вышло бы у вас, если б ее дома не запирали. И если б ты оболтусом не был. Она другая теперь, Саня, вообще другая, ее жизнь потрепала, у нее клыки выросли и когти, а ты опустился. Ушло время.
САНЯ. Я уеду. Пусть страдает по мне всю оставшуюся жизнь.
РЕЙСМУС. Ха-ха-ха. Ох-х-х. Ты вот чего. С письмами своими заканчивай, Лев Толстой это  не про тебя. Напиши последнее в двух словах, что необходимо встретиться, намекни, что сумма солидная собрана и что ты сваливаешь, что тебя бизнесмен нанял лично… не знаю,  наври что-нибудь, небрежно так начиркай, типа попрощаемся, но дочке обещал помочь, изменить слову не могу. Соплей не разводи только. Она согласится, назначит тебе встречу, без мужа. Ты три дня не пей, сходи купи себе пальто модненькое, ботинки, шарф, ну что тебя, учить что ли? Мамы нет уже, давай сам. В парикмахерскую, парфюм там, цветы принеси обязательно. Держись отстраненно, карт не раскрывай, на вопрос о девушке отвечай уклончиво, с улыбкой. Дальше по обстановке. Деньги она возьмет.
САНЯ. Вот так прям все просто?
РЕЙСМУС. Давай, мужик! Уехать всегда успеешь.

Саня встает, убирает бутылку в карман.

РЕЙСМУС. Да, погоди… и это… куклу доделай, старика не обижай.
 

Письмо 4-е

Катя, я решил кардинально поменять свою жизнь. Давай помиримся, умоляю, мне тяжело с этим жить, и разойдемся с миром. Я не могу жить в одном городе с тобой, это невыносимо. Уже куплен билет, я уезжаю на север. Кать, ты не прощаешь меня, я это чувствую, ты этим мучаешь меня. Ну ты же не зверь, а человек, ну я прошу тебя, пожалуйста, скажи, ты простила меня за все?
Хочу еще сказать одну вещь, поскольку мы окончательно расстаемся, я оставил тебя в покое не потому, что ты просила, а потому что действительно люблю тебя не только физически, а в совокупности и твою душу, все, что есть в тебе.
Я собрал эти деньги для ребенка и в последний раз для себя искупаю свою вину перед тобой за все, больше я не буду беспокоить тебя ничем, прошу еще раз у тебя прощения за все мои заскоки.
Да, я ревнивый, неуравновешенный человек, и я стараюсь исправлять это в себе, чего и тебе желаю, борись с этой гнусной гордостью, она отвратительна, отвратительнее, чем слова "я хочу тебя" в сотни раз, так как они не несли ненависти и разрушения.
Но ты-то тоже как сумасшедшая себя ведешь, ну сколько можно не прощать-то, ну взяла для ребенка деньги и пошла, если тебе нравится так жить, не прощая. Я не пойму вообще твоей логики, но извини, ты мне до этого наговорила тоже неприятные, мягко говоря, вещи.
Просто подойдешь и возьмешь, не съем я тебя. Думаю, это прощает мое поведение. Я не хочу держать в своем сердце уже такую злыдню, как ты. Ты находишься в большом заблуждении, что я на тебе помешан и из-за тебя не вышибаю клин клином.
И зачем нас все это свело, я не знаю, знаю одно - я не хочу видеть твои страдания, я хочу, чтобы ты была счастливой мамой. Убери свою гордость, тебе надо мне поверить, во всяком случае, я у тебя есть, помни это.
Поговорим, и последние обиды уйдут, вот увидишь.
Дай мне шанс в конце концов, может потом тебе дадут шанс в твоей жизни, жизнь это бумеранг. Я возьму весь психологический барьер при встрече на себя, и тебе будет легче.
Жду твоего ответа.
 

10.

Вечер. Саня стоит возле глухой ограды храмового комплекса, той, что противоположна центральному входу и граничит с лесопарком, расположенным внизу, под холмом, то есть практически в тупиковой зоне. Он приодет, пострижен, хорошо выглядит. Из-за угла ограды появляется Катя, Саня идет ей навстречу.

САНЯ. Катюшка. А я уж думал не придешь.
КАТЯ. Привет. Спевка была после всенощной, я еще задержалась немножко, чтоб со всеми не идти. Ну как ты? Я так рада за тебя. Надо иногда что-то менять. Новые города, новые лица.
САНЯ. Какие города? Катя, ты не сердишься на меня?
КАТЯ. Нет, все хорошо, и ты не сердись.
САНЯ. Я очень хотел тебе помочь, вам помочь с Соней (вынимает толстый конверт, Катя забирает).
КАТЯ. Так ты уезжаешь?
САНЯ. Ну да.
КАТЯ. Сонечка будет за тебя молиться.
САНЯ. Ты сейчас свободна? Может, прогуляемся? (кивает на парк)

Катя тревожно смотрит вниз, желто-красные деревья уже утонули в сумеречном тумане.

КАТЯ. Я не могу сегодня, извини. Давай на днях.
САНЯ. Слушай, ну так нельзя. Я… ты можешь хоть попрощаться со мной? Да кто так делает?
КАТЯ. Саш, я тебе очень благодарна. Ты же сам это все устроил, никто не просил. Ты хочешь уехать, ты принял решение? Ну чего ты от меня ждешь теперь? Ноги тебе расцеловать? Я могу, тебе ведь это надо? Я восемь лет тащу Соньку, ты даже себе представить не можешь, что это. И никто не видит, все видят только – развелась, замуж вышла, снова развелась, теперь она с этим, с тем, по концертам ходит, развлекается. А я еще пожить хочу, да, представь себе, я еще не старуха. Борю мне сам Бог послал, я молилась, рыдала по ночам. Мужик, который наконец-то взвалил на себя все это. Саш, прости, прости, пожалуйста. (Она поворачивается, уходит, Саня идет за ней)
САНЯ. Да, они были правы. Мои друзья.
КАТЯ. У тебя есть друзья? Ты не говорил никогда.
САНЯ. О, у меня классные друзья, хочешь познакомлю, пойдем, ты будешь в восторге (хватает ее за руку, она отдергивает руку). Да, они так и говорили: не связывайся с этой сучкой, особенно Пила и… немец один, психолог. Да все твердили, даже Точило – отвали от нее, не связывайся, один Джигурда только – давай, Саня, давай, трахни ее, ведь она этого хочет!

Катя почти бежит вдоль высокой кирпичной ограды храмового комплекса. Саня поднимает с обочины булыжник.

САНЯ. Ты меня любишь? Катя, ты меня любишь?
 

11.

Ночь. Саня вваливается в столярку, он сильно пьян. Достает из шкафа куклу и сажает ее на верстак. Она красиво раскрашена, покрыта матовым лаком, у нее длинные льняные волосы и блестящее платье из новогодней мишуры. Саня плюхается в кучу опилок, подбрасывает их вверх, и они покрывают белой пылью его новое пальто, уже измазанное грязью. Саня смотрит на куклу.

САНЯ. Ну любит же! Любит меня, я-то знаю. Я у тебя один. Хмыря больше нет, нету его,  не бойся, не найдет он нас. Щас купим билеты и уедем, да? Ты ведь теперь послушная будешь, будешь меня уважать? Гордиться не надо, нечем гордиться тебе, потаскуха. Таких, как ты, и за пятерку берут, а у меня щедрая душа, я все отдал. Чего ты опять молчишь-то, блядь?! Ты жена моя теперь! Вот сука.
МИХАЛЫЧ. Саня Рындин! На внеочередном собрании рабочего коллектива ООО “Русская избенка” коллектив единодушно постановил: объявить тебе строгий выговор с занесением в трудовую книжку и выгнать тебя вон из нашей столярной мастерской! Мы не желаем работать вместе с аморальным типом, и грязные руки нас не коснутся! Стыд и позор на веки вечные! Сдай инструмент и покинь помещение!
ФРЕЗЕР. Вы отстранены от работы по профилю и от общения с порядочными гражданами до конца жизни.
ПИЛА. Убирайся отсюда, чмо! Мы долго терпели твою шизу. Докатился, подонок, тьфу на тебя! Будь ты проклят, грязная свинья!
ТОЧИЛО. Пошел вон, бессовестный! Чтоб духу твоего здесь не было! Скотина.
САНЯ. Да вы кто такие, вообще? (ржет) Решили они на собрании, ой, не могу, ха-ха-ха. Ща подожгу вас всех нахер, чтоб вы заткнулись, чтоб вы наконец все заткнулись. (вынимает зажигалку из кармана)
РЕЙСМУС. Зажигалку убрал! Убрал, я сказал!

Саня убирает зажигалку.

РЕЙСМУС. Руки из карманов! Чтоб я видел! Пошел на выход! На выход быстро!

Саня медленно доходит до двери, потом резко разворачивается и бросается к рейсмусу. 

САНЯ. А тебе, командир, я первому рожу разобью (он хватает брус и начинает лупить по корпусу станка). И не только рожу, я тебе яйца поотбиваю нахер, мудозвон вонючий (бьет ботинком по защитному кожуху электродвигателя).
РЕЙСМУС. Отошел от меня, придурок! Конченый дебил, ты на кого полез?!
МИХАЛЫЧ. Прекрати, тебе говорят, дебошир пьяный!
ФРЕЗЕР. Караул! Надо вызвать полицию!
ПИЛА. Ха-ха-ха-ха-ха-ха!!!

Саня сбивает ногой кожух и продолжает бить по открытому электроблоку, его нога застревает в проводах, он пытается вырваться из этой ловушки, но ботинок сваливается, и Саню зажимают оголенные клеммы. По нему идет ток. Он бьется в конвульсиях и умирает.
 

12.

Сторож бежит к столярке, дверь открыта.

СТОРОЖ. Ну, брат, теперь пятисоткой не отделаешься, я с тебя теперь стружку-то поснимаю.

Сторож заходит внутрь, через несколько минут выходит из столярки, пряча за пазуху куклу. У него жуткое выражение лица, сильная дрожь. Сторож идет к себе в вахтерку, запирается изнутри, садится, сажает куклу на стол, разглядывает ее. Потом долго сидит и просто смотрит на нее.

КУКЛА. Старая морда, отнеси меня обратно, меня муж будет искать.
СТОРОЖ. Не, обратно мы не пойдем, нам в тюрьму не надо.
КУКЛА. Саня без меня не сможет, он так любит меня. Давай его с собой возьмем.
СТОРОЖ. Не, с собой не, это не надо. Куда его с собой, помер он?
КУКЛА. Он будет жить с нами, со мной и с Соней.
СТОРОЖ. С какой Соней?
КУКЛА. Внучкой твоей.
СТОРОЖ. Внучка моя Настя.
КУКЛА. Нет, Соня. Саня, я и Соня. Пойдем домой, старая морда, нам в тюрьму не надо.

Занавес







_________________________________________

Об авторе: НАТАЛЬЯ МИЛАНТЬЕВА

Родилась в Москве. Училась в ПСТГУ. Работает строителем. Начала писать сравнительно недавно. Почти все пьесы были представлены на драматургическом фестивале “Любимовка”. “Пилорама плюс” поставлена в двух театрах.скачать dle 12.1