ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Андрей Пермяков. НАСЛЕДСТВО

Андрей Пермяков. НАСЛЕДСТВО


(драма в трёх действиях)


ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

ИЛЬЯ, 35 лет.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА, мать Ильи, 56 лет, пенсионерка, репетитор
АНТОН ВЛАДИМИРОВИЧ, отец Ильи, 67 лет, пенсионер
ВОЛОДЯ, брат Ильи, 27 лет
ВЕРОНИКА, 35 лет, жена Ильи, редактор
АНЯ, дочь Ильи, 14 лет, школьница
ИВАН, сын Ильи, 9 лет, школьник



Действие I

Первый этаж умеренно дорогого особняка. Кухня и гостиная образуют общее пространство, но разделены барной стойкой с колоннами «под мрамор». Слева дверь в прихожую, над ней лестница на второй этаж. Мебель на кухне хорошая, новая, много встроенной бытовой техники. В гостиной тоже всё довольно новое, кроме старинного буфета-«горки» и, опять-таки, антикварных напольных часов. Сверху на часах стоит фарфоровая лошадка с позолотой, какие выпускали лет 70 назад. Большой плоский телевизор на стене выключен.  Вера Николаевна у плиты, Илья за обеденным столом около лестницы.


ВЕРА НИКОЛАЕВНА: А мы тебя уже и ждать перестали.
ИЛЬЯ: Сейчас долго маршрутки ходят. Раньше помнишь, да? На полвосьмого не успел — всё. Сотовых не было, такси не было.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Ага. Я всё никак привыкнуть не могу, спать вот собиралась.
ИЛЬЯ: Ну, так и ложилась бы. Я ж дорогу помню ещё.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА (чуть манерно): Как это, как это? Такой гость дорогой. Бери пирожки.

Ставит на стойку металлический поднос. На нём большая, разноцветная тарелка со свежеиспеченными пирожками, пиала с соусом, другая — со сметаной. Чайник и большая чашка тоже яркие, но довольно дорогие на вид.

ИЛЬЯ забирает поднос, идёт к столу. Пока он возвращается, по лестнице начинает спускаться АНТОН ВЛАДИМИРОВИЧ, его нетрезво пошатывает.
АНТОН ВЛАДИМИРОВИЧ: О-о-о! Сынок родной приехал! Сейчас папке нальёт. А то папка тут трезвый живёт, бабка старая его ругает, не кормит, выпить не разрешает.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА (негромко): Достал.
АНТОН ВЛАДИМИРОВИЧ: А я думаю, с кем выпить? Ну, что Ильюшечка, как дела?
ИЛЬЯ: Да нормально, можно сказать.

Вообще, разговор Ильи и отца протекает в некоем зазоре: отец как-то преувеличено ласков. По манере речи, когда б не разговоры про алкоголь и работу, можно предположить, будто он беседует с любимым, но двоюродным племянником лет тринадцати от роду. Илья же использует намеренно простые интонации, подыгрывая нетрезвому отцу.

АНТОН ВЛАДИМИРОВИЧ: Хорошо, когда нормально.
ИЛЬЯ: Я тебе тут подарок привез.

Достает бутылку дорогой водки Белуга.

ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Ну, и зачем ты отца спаиваешь?
Говорит вроде бы с возмущением, но по звучанию фразы понятно, что она носит характер скорей ритуальный и в семье употребима давно. Кстати Вера Николаевна , выставляет на стойку две рюмки на высоких ножках. АНТОН ВЛАДИМИРОВИЧ и Илья движутся к ним одновременно, но сын успевает раньше. Отец проводит рукой по его волосам. Из-за разницы в росте (папа много ниже) и солидной комплекции обоих взрослых мужчин жест выглядит комично. Будто в фильме про Трёх мушкетеров, в первой серии, когда де Тревиль гладит по голове Д’Артаньяна.

Садятся за стол, разливает отец. 

АНТОН ВЛАДИМИРОВИЧ: Ну, давай, сынок.

Чокаются, выпивают.

ИЛЬЯ: Аню тут опять по телевизору показывали. Открытый чемпионат Москвы по бальным танцам.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Так вообще ж не учится, наверно! Всё только ездит.
ИЛЬЯ: Ну, вот чччо ты, мам? Тебе вообще ничего хорошего сказать нельзя. Я вот только рюмку выпиваю, ты сразу ругаешься.

 Антон Владимирович одобрительно хрюкает, вновь разливает водку. Опять-таки: и возмущение, и ответная реакция как будто предусмотрены ритуалом. Выпивают.

АНТОН ВЛАДИМИРОВИЧ: Как на работе?
ИЛЬЯ: Ну, как сказать… Вот честно: я думал, иностранная контора, всё такое. Не-а. Бардак, как у нас. Снабжение получше налажено, логистика. Система поставщиков. А так… Ну, я у тебя, короче, завтра спрошу кое-чего по работе.
АНТОН ВЛАДИМИРОВИЧ (довольно): Так, конечно... Сыно-ок, ничо ж не меняется. Где они других-то возьмут? Ой, блин (машет рукой). Я в Италии когда был? В девяносто третьем? Ужас-ить.
ИЛЬЯ: Ну, вот в Японии тебе зато понравилось
АНТОН ВЛАДИМИРОВИЧ: А-а-а-а… Япония — другое дело. Я тебе завтра расскажу. Давай, сынок, строИм, да я спать пока пойду.

Опять выпивают. Антон Владимирович уходит вверх по лестнице бодрее, чем спускался, очевидно, довольный своей нужностью и сыновьим почтением. Почти наверху оборачивается.

АНТОН ВЛАДИМИРОВИЧ: Ты у меня в этом году настойку пробовал?
ИЛЬЯ (смотрит на мать): Да не, давай завтра.
АНТОН ВЛАДИМИРОВИЧ (тоже оборачивается в сторону Веры Николаевны, ждет, когда та отвернется и тычет пальцем в направлении стойки, говоря почти одними губами и смешно тараща глаза): Вон там она, где дверца.

Антон Владимирович уходит, Вера Николаевна с ещё одним блюдом пирожков и чашкой чая садится за стол к сыну.

ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Вот так и не просыхает вторую неделю.
ИЛЬЯ: Ну, сейчас рыбалка начнется, так остановится.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: На рыбалке та же пьянка.
ИЛЬЯ: Зато физическая активность.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Угу. Вот такая (Показывает несколько раз жест, будто подносит рюмку к губам и ставит на стол).
ИЛЬЯ: Это ты правильно придумала.

Наливает в рюмку водки, выпивает, заедает пирожком.

ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Ильюш, ну, хоть ты не пей. Я на эти пьяные хари смотреть не могу.
ИЛЬЯ: А чо, Вовка тоже квасит?
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Уууу…. Каждый день. Сейчас вот знает, что у отца запой и денег нет, так не ходит. Боится опять в морду получить. Ты бы хоть ему говорил что-нибудь. Нас ведь не будет, а вам с ним возиться.
ИЛЬЯ: Вот чего ты опять? «Не будет». Дядя Толе сколько? Восемьдесят два? Пьет больше папиного ещё. Чо поделать — родня такая.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Да уж, родня…
ИЛЬЯ: А с другой стороны, чего на пенсии делать? Дом есть, дети выросли, внуков увезли. Я также — Аньку замуж выдам, и квасить буду.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Да не дай Бог (Крестится куда-то в сторону телеэкрана). Ведь всё из-за водки. Посмотри: все, кто с отцом работал, у всех бизнес. На пенсии живут, а все богатые. Локтев до сих пор директор. Но у него и дети сами квартиры покупали. Нет, я не говорю, что из-за ваших квартир всё, конечно.
ИЛЬЯ (сдерживаясь, но недовольство заметно): Ну, я ведь сказал: все отдам! И, между прочим, отдаю. Вы что, плохо живете? Дом вот свой.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Где дом-то? Живём тут как… как на Лысой горе. Всю зиму одни в поселке. Сторож этот, вор который, и мы. Сейчас вот только соседи начали ездить, так тоже никто не ночует, только на выходных. Я когда от учеников еду, очень боюсь зимой.
ИЛЬЯ: Так брось учеников-то
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Ну, да-а. Совсем плесенью зарасту.
ИЛЬЯ: Жили б в квартире тогда.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: А этого придурка куда девать? Они ж с отцом через день дрались.
ИЛЬЯ: Весело у вас.

Берет пульт, включает телевизор, сразу же вырубая звук, мотает каналы, пока не находит спортивный с футболом. Выпивает ещё пол-рюмки.

ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Ильюша…
ИЛЬЯ: Всё больше не буду. (Съедает пирожок, недолго молчит). Я ведь вообще-то говорить приехал.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Да я уж догадалась.
ИЛЬЯ: Давай только как договаривались, ну вот тогда, семь лет назад, когда Анька в школу пошла.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Семь лет прошло…
ИЛЬЯ: Прошло. Помнишь, что ты тогда сказала? (передразнивает мамин учительский тон): «Дай Бог, чтоб она у вас хотя б первый класс в общей школе закончила. Это очень, очень запущенный ребёнок». А ведь ничо. Отличница. Только я немножко ещё вопросов накопил, кстати. Вот тогда б ты обещание выполнила, я б себя попластал чуть-чуть и все.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА (опять довольно театрально, она вообще легко переходит на такой тон): Господи, за что мне это всё?
ИЛЬЯ (уже прилично заводясь): За что? А мне за что? Мне у вас слова сказать нельзя было! Ничего никогда не разрешали. Вот не уехал бы, до сих пор бы на огороде всё лето ишачил.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА (тоже криком почти): У вас? Ну-ка, мы вам когда чего пожалели?
ИЛЬЯ: Пожалели… Я сейчас за день, наверное, зарабатываю, сколько тут весь урожай стоит. И вам тоже… Папа тогда весь этот посёлок купить мог, вместе с озером.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Сынок, ну разве в урожае дело? Зато видишь, как ты работать научился? Это ж не зря всё было.
ИЛЬЯ: Не зря… Вот и вкалываю всю жизнь. Сейчас никто не работает! Понимаешь, вообще никто! Ну, ездят некоторые в офис, в компьютер играют. А я вламываю, как пак, как газгольдер! Как пак, как газгольдер! А вам всё мало.
(бьет себя несколько раз наотмашь по щекам ладонью правой руки приговаривая):
Как пак, как газгольдер! Как пак, как газгольдер! Как пак, как газгольдер!
ВЕРА НИКОЛАЕВНА (со слезой в голосе): Вот когда я тебя упустила? Наверное, когда ты учиться уехал.
ИЛЬЯ: Да? Да я когда учиться уехал, хоть полегче стало. А тут смотреть, как вы вокруг Вовки прыгаете…
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: И опять ты мне о самом больном.
ИЛЬЯ: Ага, о больном. Зато до тюрьмы он больно здоровый был.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА (резко повышая голос): Знаешь что?
ИЛЬЯ: Знаю. Всё. Ладно. Как всегда будет. Давай, я тебе чего-нибудь хорошее расскажу, и завтра утром домой поеду. Не хочешь меня слушать, я ещё семь лет подожду. Давай про Аню будем говорить. (Молчат)
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Нет, ну ты говори, тогда уж, раз специально приехал.
ИЛЬЯ: А чего говорить-то? Ты ведь знаешь, как со мной надо. На маленького тоже — заорала и всё. Хоть при ребятах, хоть при всех. Они то и наглели, что видели: меня даже мама не защищает.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Так ты бы тоже на меня орал.
ИЛЬЯ: Нет. Так нельзя, чтобы оба орали. Ты пак — я газгольдер, я пак — ты газгольдер. Ни пак с паком, ни газгольдер с газгольдером (дальше срывается в короткую истерику) вместе не живут! (с последними словами трижды бьёт себя по щекам ладонью).
ВЕРА НИКОЛАЕВНА (с деланной задумчивостью): И когда мы тебя так потеряли?
ИЛЬЯ: А когда всё для Вовки стало, а я только так. Как ты мне там говорила? «Мы на тебе тренировались, не знали, как воспитывать, а теперь знаем».
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Неужели, ты это помнишь?
ИЛЬЯ: Помню, конечно. Мне ж девять лет уже было.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Ну, почему ты тогда-то молчал? Я ж в шутку. Думала, ты не поймешь. Ты тогда улыбался стоял…
ИЛЬЯ: Ага, не пойму… Улыбался… А чо делать было? Нажаловалась бы папе, он бы меня грохнул. Ты ж ни в школе, нигде меня не защищала! Они, уроды эти, надо мной издевались, а ты ещё дома…
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Я думала, ты так сильнее станешь, их победишь.
ИЛЬЯ: Как победишь? Кого победишь? Если один другому хозяин, так он пускай командует. Говорю ж тебе: Ты пак — я газгольдер, я пак — ты газгольдер. (На этот раз не бьёт себя по лицу, лишь тычет в направлении матери пальцем). Я тогда как думал? Когда ты меня в институт запихивала? Думал, они все коммерсами станут, а я — инженеришкой. Всю жизнь надо мной стебчись будут. И они так же говорили.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: И слава Богу, что так не случилось.
ИЛЬЯ: Чо «слава»? Чо «слава»-то? Они сколько уже после школы надо мной ржали? «Учишься? Ну, давай. Может, умным будешь». Они ж все, и Толя, и все, в Польшу за машинами ездили, в Турцию там…
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Толю недавно видела, совсем плохо выглядит. Седой такой.
ИЛЬЯ: Ага. Ещё его пожалей. Ты понимаешь, я ж умней их всех был!
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Так ты и боксом занимался! Как они тебя обижали-то?
ИЛЬЯ: И что? Боксом… Дело не в этом: мне от них ничего не надо было. Мне ж тогда вообще ничего не надо было, сидел, книжки читал. И газету «Советский спорт». В речке вот ещё купался и в лес ходил. А они ко мне лезли. Я и понять не мог, чего им надо. Думал, они знают.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА (вновь повышая градус театральности): Да! Какой ты хороший был маленький! Ругать-то, конечно, не за что было…
ИЛЬЯ: Во-оот! А я хоть раз, хоть раз вообще слышал: «Ильюша, ты у меня самый лучший»? Это хоть кто от мамы слышал, хоть Паутов наш даже.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Неправда! Я только тебя всегда и хвалила.
ИЛЬЯ: Хвалила… Это ты подружкам своим меня хвалила, а я этого не слышал. Я когда Елене Викторовне стал жаловаться, что ты со мной по полгода не разговариваешь, она на меня глаза вот так вытаращила: «Так она ж только про тебя и говорит»! А мне-то чо? Меня надо было хвалить, а не этим тёткам хвастаться. Я ж на самом деле думал, что я хуже всех и в школе меня правильно бьют. Сейчас-то вижу... Вот ещё подымусь по деньгам немного, они все у меня огребут. При детях буду запинывать. Бандиты их держать будут, а я запинывать.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Ну ты же… ну, ты же православный!
ИЛЬЯ: Я православный. Только злопамятный. Вам всегда со мной хорошо было: добрый, всех прощает. Когда я школу заканчивал, а компьютер вы Вовке купили, думаешь, мне не обидно было?
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Вот не думала тогда, что ты на такое внимание обращаешь. Сидел, вроде, книжки читал, ничего вокруг не замечал…
ИЛЬЯ: Не замечал. Ага, слепошарый был! Молчал просто. Думал, что вы меня убьете, если не так скажу.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: ИЛЬЯ, ну чего ты несешь?
ИЛЬЯ: Ничего не несу. Вообще ничего. Я и от своих того же жду, особенно от Аньки. Встанет ночью и зарежет.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Не любишь ты Аню.
ИЛЬЯ: Я не люблю? Просто вы её избаловали. Она вообще ничего делать не хочет. Вот ВАНЯ — нормальный человек. Один раз по морде получит, так больше не повторяет.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Сынок, разве можно детей по лицу бить? Для этого попа есть.
ИЛЬЯ: Можно и по попе. Но по лицу больнее. И обиднее. Так люди быстрей понимают. Если они не Ани. Я ж, когда один, когда совсем плохо, я как будто всё время с Ванькой говорю. И он мне отвечает. Общаемся вот так заочно.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Неужели, ты и Аню обижаешь? Папа ж дочку должен с рук не спускать!
ИЛЬЯ: Аню обидишь… Ты помнишь, сколько Аньке годиков? «С рук не спускать…»
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Ты ж понимаешь: я это образно говорю.
ИЛЬЯ: Угу. А когда при ней меня мордой по столу возила, тоже образно говорила? «АНЯ, ты пойми: у тебя папа дурак и неудачник». Забыла?
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Да, стыдно. Вот чем ты меня тогда обидел?
ИЛЬЯ (визгом): Я обидел???
(Бьёт себя в правую скулу кулаком)
Йййаааа обидел?
(повтор удара).
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Хорошо, в чём я тогда тебя не поняла?
ИЛЬЯ: В чем не поняла? Да ты вообще никогда меня понимать не хотела! Вот смотри, как это делается. Вот простое упражнение:
(Начинает бить по щекам ладонью правой руки, крича):
- Гоцманов! Площево! Э-нер-джай-зер!
- Гоцманов! Площево! Э-нер-джай-зер!
Ты понимаешь, почему я так делаю, да? Ты понимаешь? Вот смотри: Гоцманов. Гцццц… грррххх (корчит мерзкую рожу, опуская углы губ и хрипя). Вот понимаешь, да? В горле получается перемычка и тебя зарубает, у тебя истерика!
- Гоцманов! Площево! Э-нер-джай-зер!
- Гоцманов! Площево! Э-нер-джай-зер!
- Гоцманов! Площево! Э-нер-джай-зер!
(Всё время, пока приговаривает так, бьёт себя ладонью по лицу)
Знаешь, вот сейчас у тебя в духовке буженина дотушится, и мы с тобой в лес пойдём. Я там тебе что-то покажу, и ты всё поймёшь. Вот вообще всё!
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: В лес? Спятил, что-ли? Времени-то сколько?
ИЛЬЯ: Ну, у нас сейчас долго светло. Мама, понимаешь, раз согласилась поговорить, надо поговорить. Я и так уже кой-чего понял. Сходим. Вот поговорим ещё, и сходим.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: ИЛЬЯ, буженина будет готова часа через полтора. Ты меня всё это время собрался изводить?
ИЛЬЯ: Вот опять «изводить»… (совершенно другим, заискивающим голосом) Ну, хочешь, молчать буду или про Аньку рассказывать? Хочешь?
(молчат)
ИЛЬЯ: Ты ведь зря говоришь, что меня в институте зарубать начало. Ты когда меня к психиатру поволокла, к Кирееву? В четвертом классе. Тогда, летом, футбол был. Чемпионат мира в Мексике. Там сборная Кореи играла. Вот я под её состав и стал пластаться: (Повторяя имена игроков, бьёт себя по скулам и щекам кулаками. Серии по три удара, под каждого игрока) Пак Ен Су, Ху Ен Му, Ким Ен Бу, Чо Бун Дук, Чо Кван Ре…
ВЕРА НИКОЛАЕВНА (строго): Дожили. Ты ещё материться при мне будешь теперь?
ИЛЬЯ: Мам, Ху — это такая фамилия восточная. В Китае, например, самый главный — Ху Цзиньтао. А вот Анька действительно в школе матькается. На собрании даже говорили. Помнишь, да, когда эти меня совсем довели, я их отматькал? Так ты что сделала? Ты всему классу допрос устроила. Только не про то, как они меня били, а кого и как я обозвал. И обещала дома меня водой из унитаза напоить. При всех обещала. Они потом, между прочим, пытались.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Ну, вот как так…
ИЛЬЯ: Им-то я, мама, как раз благодарен: я так врать научился, что никто не поймёт. И ты ж меня никогда не ловила. Вот помнишь, как Серёжка Одинцов на меня обижался? Мы чо не натворим, он влетит, а я нет. И где сейчас Серёжка? Правильно, фельдшером работает. И пьёт не как я, а как следует.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА (с интонациями директрисы на педсовете): ИЛЬЯ, ты ничего такого не говорил. Ни про школу, ни про то, что мы как-то не так себя ведём.
ИЛЬЯ: Да как вам сказать-то было? Я б сказал, что меня в школе обижают, сам бы и виноватым был: «Ты ж боксом занимаешься, как тебе не стыдно».
Ладно, чёрт с ней, со школой. Дома-то как было: «Ты у нас умный, будешь наукой заниматься, а Вова деньги зарабатывать». Было такое? Было.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Ты Володю сразу невзлюбил, как только он родился.
ИЛЬЯ: А вот не так. Я немножко расстроился, что не сестра, а так нормально было. А потом… Мне сколько, восемь, да было, когда ты его мне стала оставлять? Ну, когда папа в Кирове жил, а ты вечером работала? Я сижу, его качаю и пою: «Вощщем площщем, вощщем площщем, морду Вовочке уплощщим…».
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Да не может быть. С ним Наталья сидела. Я его тебе, может, раза три оставляла.
ИЛЬЯ: Да? Тридцать три! Я ж тогда и бить себя начал. Он орёт, не затыкается нисколько, а по телевизору лыжи. Марья-Лиса Хямяляйнен бежит.
(бьёт себя по лицу ладонью с оттяжкой, наотмашь, при этом растягивая слова): Ма-арья – Ли-иса Хя-мя-ляй-нен! Ма-арья – Ли-иса Хя-мя-ляй-нен! Ма-арья – Ли-иса Хя-мя-ляй-нен!
Не помнишь?
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Помню. Тогда тебя и пришлось к психиатру вести. Вон как тебе хорошо помогло.
ИЛЬЯ: Помогло, даа-а? А ты помнишь, как ты мне витамины колола? Как рассказывала, что это не больно совсем? Чего говорила-то? Правильно: «Это не больнее, чем порка ремнём». Вот хоть одна мама так ребёнка хоть раз успокаивала, а? (орёт совсем дико, через сжатые зубы): А теперь плотная обработка хари!!! Харри Кирвисниеми!!!
(часто-часто с небольшим размахом бьёт себя кулаками по лицу, секунд, наверное, двадцать).
Йййййииииииллллллаааааааааааааааааауууууууууууу!!!!!!!!!!!!!!!!!!
ВЕРА НИКОЛАЕВНА (плачет): Господи, Господи… Ну, прибери меня, а? За что мне такое наказание?
ИЛЬЯ: Мама, всё-всё-всё, больше не буду. Ну, хотел поговорить, а ты ж знаешь, как надо. Всё.
(пьют чай, Илья ест пирожки, когда мать отворачивается, прихлёбывает из горла водку, чего Вера Николаевна не замечает).
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Я тебя столько всего спросить хотела, а теперь даже и не знаю как…
ИЛЬЯ: Как-как… Нормально. Ну, попробовал опять с тобой поговорить, опять не  получилось.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА (с остатками слёз в голосе): Так ты и говори по-нормальному. А ты меня только обвиняешь, обвиняешь, обвиняешь…
ИЛЬЯ: Да где обвиняю? Я тебе ещё ничего
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Так что я сейчас делать-то должна?
ИЛЬЯ: Ты плащщись, плащщись! Ты понимаешь? Я вот тут перед тобой плащщусь, а ты не площещься! Ващще не площещься! Я не говорю: Бей себя! Ты хоть как-то плащщись! Я плащщусь, когда себя мордую, а ты вообще не площещься! Ты никогда не пласталась!
(Бьёт себя ладонями правой и левой рук, с размаха, соответственно, по правой и левой щекам, далеко отводя локти):
- Площут? Плащщись! Площут? Плащщись? Площут? Плащщись!
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Ну, ведь выросли как-то у всех приличные дети. Что я не так сделала-то?
ИЛЬЯ: Опять… Всю школу это слушал. И потом тоже. Помнишь, я Веронику привёз знакомиться?
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Как не помнить? Свалились, как снег на голову…
ИЛЬЯ: Ага. И кто у нас тут злопамятный? Я только не про это. Ты что тогда Веронике сказала: «Извини, пожалуйста, что он у меня такой»?
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: ВЕРОНИКА вообще-то и не возражала.
ИЛЬЯ: Так у неё характер такой. Она тем, кто главнее, и не будет возражать. Она потом на них оторвётся.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Я поэтому и боюсь стареть.
ИЛЬЯ: Опять начинаешь. Сначала меня перед ихней семьёй сто раз перепозорила, теперь их поливаешь. Да вы просто привыкли на мне экономить, и всё. Я один институт без компьютера заканчивал! Один! А вы тогда богатые были.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Ты и не просил.
ИЛЬЯ: Как не просил? Как не просил-то? Два раза говорил. А ты мне что? «Илья, покажи, где у нас дома стоит печатный станок для денег». Было так? Было.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Значит, не очень тебе и надо было.
ИЛЬЯ: Да как не надо-то было? Я б тогда уже зарабатывал! Тогда только-только все конторы по техническому переводу появились. Я б раз в десять тогда больше имел. А ты помнишь, как ты меня перед тётей Диной позорила? Когда она рассказала, что Вадька у бандита охранником работает? Как ты его хвалила? «Нашёл себя человек в жизни»! Не помнишь? И чем закончилось?
(далее говорит нарастяг, почти поёт)
Вы видали, как работает Гоооцманов?? (бьёт себя по лицу ладонью правой руки) Гоцманов работает так (левым кулаком по скуле): Шире-дале как работает Гооооцманов (тыльной стороной левой ладони по правой щеке), Гоцманов работает в такт. (последовательно правым и левым кулаком по скулам).
Всё-всё-всё, прости. Я ж говорил, что по хорошему будем разговаривать. Ну, просто показать тебе хотел, отчего так.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Ведь жизнь-то я получается, зря прожила.
ИЛЬЯ: Угу. Опять… Двадцать лет одно и то же. Да кого там… Больше, наверное. Вот тогда ж, на огороде, когда тётя Дина про Вадьку рассказывала, ты чего мне говорила? (говорит плаксивым голосом, передразнивая мать) «Не таа-ак у тридцатилетних детей роди-ители живут…» А мне тогда сколько было? Правильно. Двадцать три. В аспирантуре, между прочим, учился.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Сынок, но тогда все как-то зарабатывать старались…
ИЛЬЯ (кричит): Какие все? Какие такие «все»? При чём тут вообще все? Гокко! Гокко! (одновременно ударяя кулаками по обоим вискам)
ВЕРА НИКОЛАЕВНА (делая попытку помириться): Ильюш, прости меня? Просто так прости, и всё.
ИЛЬЯ: Как можно прощать? Я православный, мне нельзя прощать! Я знать хочу, как на самом деле! Зачем ты надо мной издевалась знать хочу!

(Свет медленно гаснет под неумолчные звуки скандала и самоизбиения)



Действие II

Картина 1

 Слева ворота дома и его почти глухая стена, на эту сторону выходит только одно окно второго этажа. Снаружи дом тоже вполне нов, красного кирпича, крыша из синей металлочерепицы, забор обычный, зелёный высотой метра два с половиной. В центре сцены узкая, но асфальтированная дорога, справа — лес. Местами ещё видны остатки снега.

 Выходят Илья и Вера Николаевна. На лице Ильи заметны следы побоев.


ИЛЬЯ: Опять ведь зря поговорили. Ты ничего мне не хочешь объяснить, зачем так со мной надо было.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА (теперь она выглядит гораздо более нервной, чем сын): Господи! Неужели ты ещё надо мной издеваться будешь?
ИЛЬЯ: Да нет. Просил же: один раз по-хорошему поговорим, десять лет просил. Вот, поговорили. Теперь, если только опять через десять лет.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Да не дай же Бог! Неужели ещё десять лет вот так вот мучиться?
ИЛЬЯ: Мама, ну, чего ты? Ты ж обещала не плакать, ты ж в этот раз и не плакала почти. Я чего хотел, почти всё спросил. Только ты мне не ответила. Вот пойдём, ещё кое-что покажу, и всё.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Клещей не боишься наловить?
ИЛЬЯ: Да ну. У нас тут у всех иммунитет к энцефалиту. Да и рано — вон снег лежит. А…а-а, чёрт, провалился.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА (очень сочувственно): Ногу промочил?
ИЛЬЯ: Угу. Немного.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Бедный… А вот нечего мать изводить.
ИЛЬЯ: Кто кого изводит-то? Это ты меня тридцать лет изводишь.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Знаешь! Достал уже!

 Идут в лес. Илья останавливается первым у тополя с торчащим, чуть изогнутым вниз суком.


ИЛЬЯ: Вот смотри, мама. Помнишь, ты меня тогда, в десятом уже классе чмырила? Тогда на меня Ленка Костина завучихе нажаловалась, ну, Помидорке: «Оградите нас от Бокарева»! Помнишь, да? Будто я матом всех поливаю и вообще? Ты со мной полгода не разговаривала и в классе позорила. За что, главное? Я себя первый раз человеком только почувствовал, когда вся гоблота ушла после девятого, а ты…
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: ИЛЬЯ, время такое было.
ИЛЬЯ: Какое «такое»? Какое «такое» время было?
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Серьезное такое, все по струнке ходили ещё.
ИЛЬЯ: В девяносто втором-то году? Самая свобода, наоборот была.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Никто ж не думал, что так вот будет. Думали, станет, как в Америке.
ИЛЬЯ: В какой Америке? Чо вы про Америку-то знали тогда? То, что Листьев напел?
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: А вот почему ты всё-таки не уедешь? Вот я б в твоём возрасте, была б возможность, из семьи бы даже ушла, чтоб уехать
ИЛЬЯ: Говорила уже это. У меня зарплата тут больше теперь.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: А дети?
ИЛЬЯ: Дети… Вот смотри. Я ведь тоже дитё был. Почти как Анька сейчас.

Достаёт из-за дерева табурет, поднимает с земли ветку,  встает на табурет, шарит веткой по толстому суку до тех пор, пока оттуда не падает петля. Вера Николаевна ойкает, крестится.

ИЛЬЯ: Вот. Капроновая верёвка. Двадцать лет провисела, а всё как новая.
(спрыгивает, держась за верёвку, та выдерживает)
Помнишь, тут вашего домика не было, вагончик стоял. Мы с тобой на даче ночевали. Ты мне ни слова не сказала. Только: «сам должен знать, что делать». Ты спать рано легла, а я эту (кивает на верёвку) отмотал от рулона — папа тогда плёнку для парника привёз — и сюда пошёл. Долго в петле стоял, а потом забоялся. Кукушка закуковала, и я забоялся. Думал, всё равно меня не найдёте. Тут совсем ведь глухомань была.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: А табуретка откуда?
ИЛЬЯ: А табуретку я сегодня принёс. Из двора, пока домой ещё не зашёл. Вот вы спать ляжете, а я опять сюда пойду, смотреть буду. Оттуда мир немножко по-другому выглядит. Из петельки-то. А ночи белые сейчас.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: Илья!
ИЛЬЯ: А хочешь, я прямо при тебе туда залезу?
ВЕРА НИКОЛАЕВНА: А хочешь, я залезу?
ИЛЬЯ (выдерживает паузу, затем говорит намного медленней, чем до того, тон похож на Веру Николаевну во время её театральных выходок): Вот ты знаешь, не буду возражать. Оттуда на самом деле многое по-другому.

Подает Вере Николаевне руку, помогает взобраться на табурет. Вера Николаевна надевает на шею петлю, она, стоя на табуретке, почти с Илью ростом — очевидно, что если б Илья готовил верёвку для себя, то он бы, повесившись, легко достал ногами до земли. Но Вера Николаевна росту невысокого, и когда табурет выскальзывает из-под ног — неясно, случайно, по её воле, или с помощью сына, женщина повисает. Илья смотрит на неё в упор, повешенной не видно из-за его широкой спины, но руки и ноги женщины дёргаются долго. Когда Илья, наконец, отходит, мать висит спиной к залу.

ИЛЬЯ: (Отойдя на несколько шагов, вытягивает в сторону повешенной руку с вытянутым указательным пальцем — маленькие дети таким жестом изображают пистолет при игре в войнушку): А верёвка, даже капроновая, за двадцать лет бы сгнила! Так-то.

Уходит. Труп матери поворачивается на верёвке лицом в его сторону, но он этого не видит, конечно. Переходя дорогу, звонит по мобильнику. Говорит с короткими паузами, очевидно, собеседник тоже немногословен:

Алё! Вовка! …Привет, ага… Да, приехал вот… Слушай, ты дома? Срочно давай сюда… Ну, тут дела плохие очень… Потом расскажу, давай, беги.

Когда он входит в калитку, на сотовом раздаётся звонок, но он сбрасывает вызов. Некоторое время сцена остаётся пустой. Далеко-далеко редко лает собака.


Картина 2

Илья первым появляется из ворот дома. На Илье та же серая куртка, в которой он был возле осины, но теперь она сидит чуть по-другому. В руках небольшой полиэтиленовый пакет. Ходит по дороге в разные стороны, наизусть цитируя из «Рассказа о семи повешенных»:

ИЛЬЯ: «Складывали в  ящик трупы. Потом  повезли. С вытянутыми шеями, с безумно вытаращенными  глазами, с  опухшим  синим  языком,  который,  как  неведомый ужасный  цветок, высовывался  среди  губ, орошенных  кровавой пеной, — плыли трупы назад, по той же дороге, по которой сами, живые, пришли сюда. И так же был мягок и пахуч весенний снег, и так же свеж и крепок весенний воздух. И чернела в снегу потерянная Сергеем мокрая, стоптанная калоша». Стоптанная калоша. Стоптанная калоша. Стоптанная калоша.

По дороге идёт Володя. Здороваются. Володя слегка нетрезв, чуть-чуть совсем. 

ВОЛОДЯ: Чо, с приездом?
ИЛЬЯ: Да уж блин, с приездом… Видишь, чо у меня на морде?

Володя присматривается. Ночь хоть и белая, но постепенно темнеет, и следы побоев не так заметны.

ВОЛОДЯ: Блин… Кто тебя так?

Даже сейчас братья не матерятся — не принято было это в семье.

ИЛЬЯ: Кто… Батя, кто.
ВОЛОДЯ: Ага? Вроде, никогда ж не было.
ИЛЬЯ: Ну, не было. Он, вообще, короче, добухался. Пришёл на кухню, сначала так по-приколу начал маме чо-то говорить, со мной бороться. А потом как чокнулся. Меня долбанул башкой об табуретку вроде, или не знаю…
ВОЛОДЯ: Гы-ы-ы…
ИЛЬЯ: Чо ты ржёшь-то? Я короче, очухался, на полу лежу. Ничо не соображаю. Мама такая стоит побитая: «Илья, я пошла, скоро буду».
ВОЛОДЯ: Побитая?
ИЛЬЯ: ДА!!!
ВОЛОДЯ: Да, вроде, батя так не делал.
ИЛЬЯ: Я ж говорю: крышак поехал.
ВОЛОДЯ: Белка, что ли?
ИЛЬЯ: Не, белка это после запоя, дня через три. Тут, типа, алкогольный психоз или не знаю.

Володя делает несколько шагов в сторону дома. Илья его удерживает за рукав.

ИЛЬЯ: Батя спит пускай. Потом скорую будем вызывать. Надо маму пока найти. Я так-то, когда тебе звонил, уже где-то полчаса просидел. Башка болела. Сотряс, по-любому. Ментов, главное вызывать нельзя: посадят батю.
ВОЛОДЯ: Так-то да.
ИЛЬЯ: Держи вот буженину, вкусная. Горчицу на.

Достаёт из пакета нарезанное мясо, пластиковую баночку с горчицей, пластиковую же вилку. Угощает брата. Затем выкидывает пакет.
 Идут в лес, периодически выкрикивая «мама» с усилением крика на последнем слоге. Получается похоже на кошачьи вопли весной.


ВОЛОДЯ: А-а! Чёрт! Провалился
ИЛЬЯ: Не промок хоть?
ВОЛОДЯ: Да, вроде, не сильно. Давай постоим. Дунуть надо.
(закуривает)
Чо, как на работе-то?
ИЛЬЯ: Ты чо, всё куришь? Взрослый уже, вроде. Батя в твоём возрасте и то бросил.
ВОЛОДЯ: Это не табак.
ИЛЬЯ (говорит ободрившись, по мере надобности  размахивая руками): Ну, блин. А у нас тут на работе прикол был. Короче, дядька по возрасту типа как батя почти, был раньше главным инженером, всё такое. Ну, как шиисят исполнилось, стал замом по режиму. Тут на пенсию собрался. Ну, так отметили всё как надо — он, новый главный, технолог — уважаемые такие ребята. Сидели в третьем корпусе. Он у нас на отшибе. Поддали, как надо. А чо? Пятница, все уже разошлись.
Идут, короче, такие домой. Вдруг ТЫДЫЩЬ!!! Прямо перед ними стена вылетает и на заборе, прикинь — клочья мяса! Здоровые такие. Эдик, ну, Эдуард Николаевич, которого на пенсию провожали, думает: «Ну, всё. Заместо пенсии — тюрьма». Ну, типа, несчастный случай со смертельным исходом, всё такое. Реально: человека на куски разодрало.
У нас там автоклавы стоят, здоровые. И рабочее давление — три с половиной атмосферы. Бахнет — вообще кранты.
Побежали туда-сюда, ментов вызывать. А, прикинь, чо оказалось: охотничий сезон открылся, и мужики делали кабанью тушенку. Куски такие по полтуши в автоклав сложили, и бухать ушли. За давлением нифига не следили, всё долбануло. Стену у корпуса вынесло и мясо стало на заборе висеть.
А Эдуард забоялся. Так на пенсию и вышел. Болел, говорят, три недели.
ВОЛОДЯ: Прикольно.

Бросает бычок. Идут дальше. Снова зовут маму. Неожиданно раздаётся довольно близкий собачий лай. Так гавкают  некрупные дворняги.

ВОЛОДЯ: Гы. Отозвалась.
ИЛЬЯ: Хе. А чо, она тебя тоже ругает?
ВОЛОДЯ: Да ващще… Мы б так-то с папой нормально жили. Она его, короче, доведёт, он потом психованный.
ИЛЬЯ: Во. Я сегодня тоже приехал, так она его пилит и пилит. Ну, он так-то зря, конечно, на неё.
ВОЛОДЯ: Фиг знает.
ИЛЬЯ: Ну, да. Может, она б себя тише вела, так и он бы не бухал.
ВОЛОДЯ: Тише вела…
ИЛЬЯ: Ну, ей же, видишь, всегда командовать охота. А на работе не слушаются. Она батю гоняла. Он над ней прикалывался, пока сам работал, а щас достала. Как их мирить-то будем?
ВОЛОДЯ: Ты ж у нас умный, ты и мири.
ИЛЬЯ: Вовка, блин! Давай вот я сейчас начну вспоминать, чо в детстве было? Перестань.
ВОЛОДЯ: Ты сёдня опять исполнял?
ИЛЬЯ: Ну… маленько. Рассказал ей чуть про жизнь. (дальше другим тоном, таким, как истерил при матери): Жизнь есть совокупность газгольдеров, площущих, когда они площ и не-площущих, когда они не площ.
ВОЛОДЯ: Я ещё когда на тюрьме был, у нас такой сидел один, тоже психованный. Типа Пахома из «Зелёного слоника». Ложку заточил, живот себе наджабил. Орал вот как ты. Его так-то уважали… А тебе б хреново очень было на зоне.
ИЛЬЯ: Это почему?
ВОЛОДЯ: Да жидкий ты. (опять закуривает). Вероника-то как?
ИЛЬЯ: Да ничо, живём. Тут Вконтакте Лену твою видел. Родила недавно. Фотки такие выложила. Мальчик, Денисом назвали.
ВОЛОДЯ: Да? Здорово. На меня-то хоть маленько похож?
ИЛЬЯ: Ну, с чего бы? Всё-таки пять лет прошло.
ВОЛОДЯ: Всякое ж бывает, дак…
ИЛЬЯ: Не, это только батя у нас верит, что дети на первого похожи. Так он и с родителями на кладбище разговаривает. И водяру им на могилку наливает.
ВОЛОДЯ: Дак пускай разговаривает. Лишь бы отвечать ему не начали.
ИЛЬЯ: Надо будет хоть окрестить его, как пробухается.
ВОЛОДЯ: Нафига? Много вот тебе твой Бог помог?
ИЛЬЯ: Ну, вообще да. Нормально так помогает. Батя, может, хоть драться перестанет. У тебя ж днюха на той неделе?
ВОЛОДЯ: Угу. Совсем старый стану.
ИЛЬЯ: Ты, блин, хоть мне-то не говори… «старый». Вот как батю такого звать? Начудесит.
ВОЛОДЯ: Нахрен я его звать-то буду? Уедем на Гавайи.
ИЛЬЯ: Куда?
ВОЛОДЯ: Гы… А чо, не знаешь? У нас тут база отдыха такая. В Заречном. Ну, там озёра, нормально так.
ИЛЬЯ: А по деньгам?
ВОЛОДЯ: Да недорого. Пятьсот с рыла, водки по минимуму можно брать, остальное с собой. Там сейчас весь город бухает. Свадьбы, все дела.
ИЛЬЯ: Да, хорошо сейчас. Я как вспомню в детстве днюхи — волосы на башке шевелятся. Мама с утра гонять начинает, то в магазин, то куда… И орёт. Чё-нибудь уронишь, а она: «тварь безрукая». «Чего ты стоишь, ты ж дебил, да»? Потом гости придут, уже ни праздника не надо, нифига. Толя Лапин раз на меня обиделся, не помню за что, за фигню какую-то, домой убежал, так она меня из-за стола выдернула, заставила к нему домой идти, извиняться. А он дверь не открывает, ясен пень. Я обратно прибегаю, реву. Она меня снова туда. Восемь, что-ли мне исполнялось. У него родаки бухарики были. Я приду, чего скажу? Извините, я вашего сыночка обидел? Пришибли бы по-пьяни. А мама в это время с моими гостями ко-о-онкурсы проводила. Меня отругала ещё потом, что ей всё самой делать пришлось, а сын взрослый уже.
ВОЛОДЯ: Не. У меня ничо так Дни рождения были.
ИЛЬЯ: Ну, так ты чо…
ВОЛОДЯ (изображая детский голосок): А чего ты мне дари-ить будешь, братик?
ИЛЬЯ: А то, типа, я тебе когда-то без подарка приходил. Покажу скоро.

В совсем опустившихся сумерках (ночью это назвать трудно) повешенной почти не видно, и сыновья едва не натыкаются на неё. Она снова висит спиной к залу.

ВОЛОДЯ: Опа…
ИЛЬЯ: Стой! Не ходи туда. (Подходит на цыпочках, трогает мать за руку). Холодная. Не. Снимать нельзя. Надо Кольке звонить — помнишь, из медэкспертизы? Одноклассник мой? Тебе ещё срок из-за него скинули?
ВОЛОДЯ: Помню. Чо делать-то будем? Батю всё одно закроют теперь.
ИЛЬЯ: Не. В дурдом, наверно, сложат.
ВОЛОДЯ: Один фиг.
ИЛЬЯ: Ладно, чо. Щас давай Кольке звонить. Поздно уже, так-то.
ВОЛОДЯ: Да чо он сделает? Ментов звать надо.
ИЛЬЯ (медленно): Чо он сделает? Знаешь, чо он сделает? Он заключение напишет. Как всё на самом деле было. Ты знаешь, как было-то?
ВОЛОДЯ: Как?
ИЛЬЯ (дальше говорит с ехидной улыбкой, которая достаточно долго обманывает брата): Ну, как? Приехал я домой. Там батя бухает. Над матерью издевается. Я впрягся. Батя меня положил, чуть не убил. Я очухался, брату позвонил. Он у меня ранее судимый за преступление против личности. Пошли мать искать. Как нашли, брат домой вернулся и батю застрелил. Я его остановить хотел, так он мне ещё навалял. Видишь, вся морда в фингалах?
ВОЛОДЯ: Ты чо мелешь? Чем застрелил?
ИЛЬЯ: Тем же пистолетом, каким сам потом застрелился, около трупа матери. Вот этим.
Быстро вынимает из внутреннего кармана пистолет, в упор стреляет в голову брата.
Очистительные, так сказать, муки совести.

Пока опускается занавес, Илья вытирает оружие, укладывая его затем рядом с Володей.



Действие III

Просторная кухня в новой квартире, совмещённая с комнатой. Мебель везде новая за исключением серванта-горки и старинных часов. На часах стоит фарфоровая лошадка, та же, что в первом действии. За столом Илья и дети. Вероника у плиты готовит завтрак. На большом экране плоского телевизора беззвучно бегают хоккеисты.

АНЯ: Я боюсь, вдруг папа так же с ума сойдёт?
ВЕРОНИКА: АНЯ, ну тихо!
АНЯ: Встанет ночью и нас всех зарежет.
ИЛЬЯ: Вероничкин, дай бутерброд, пожалуйста (он почти не общается с дочерью, несмотря на её хамоватые попытки обратить на себя внимание — видимо, недавно поссорились).
ВЕРОНИКА подходит к нему с плоской тарелкой, на тарелке — бутерброды с мясом и зеленью) Держи. Бедненький. Ты даже седой стал с этой историей. Вот тут вот, слева.
ИЛЬЯ: Дак, тут хоть лысым станешь. За полгода-то.
ВЕРОНИКА: Ну, ладно. Сегодня всё закончится уже. Ты к нотариусу в пол-первого идёшь?
ИЛЬЯ: Ну, да. Ваньку в школу отправлю, и пойду.
ВЕРОНИКА: А на работу совсем не надо что-ли?
ИЛЬЯ: Я у Николай-Викторыча отпросился, нормально всё. (Ест бутерброд) Про Николая заговорили, так я вспомнил: сейчас вот наследство получим, надо будет Кольке денег отвезти. Не он, так я б в тюрьме сидел.
ВЕРОНИКА: Да уж, да уж.
АНЯ: Ты и так сидел. У меня теперь дядя большой преступник и папа в тюрьме сидел за убийство. Буду всех пугать.
ИЛЬЯ: Не за убийство, а по подозрению. И то всего два дня: на похороны уже отпустили.
АНЯ: Значит, папа у меня — самый главный мафиози. Его за убийство через три дня отпустили. Ура.
ВЕРОНИКА: АНЯ, прекрати.
ИЛЬЯ: Веркин, ладно. Это просто волшебный возраст играет во вторых девяносто. Хотя до девяноста там очень далеко. И в церковь надо будет денег отнести. Побольше б лучше.
АНЯ: Да-да-да. И Бог сразу всех простит. Ура. Христианство — оно доброе.
ИЛЬЯ: Ань, вот ты пока ничего ещё не понимаешь. Молодец, конечно. Книжки читаешь. Только не понимаешь ничего совсем! Не просто христианство, а православное христианство. Если б мы все были добрыми такими, как надо, так нам можно было б и в церковь не ходить. Как Святой Антоний. Или, например, Святая Мария Египетская…
АНЯ: А знаешь, что твоя Мария Египетская…
ИЛЬЯ: Знаю. Тихо, не перебивай. Так вот. Все мы иногда делаем маленькие ошибки. А в церкви есть люди, которые не делают ошибок. У них благодати — на десять раёв хватит. И они благодатью делятся. А храмы это как место, где можно благодатью делиться. Мы туда несём деньги, а нам оттуда — благодать.
Чужая, да. Но мы деньги несём. И на наши деньги ставят храмы благодатным святым. Иконы пишут. Получается взаимовыгодный обмен и усиление благодати. Вот Вовка ж, ну, дядя Вова ваш, тоже крещённый. Будем за него молиться долго — и спасём. Главное, чтоб крещенье было. Так то!
ВЕРОНИКА: Я с этими похоронами так замучалась… Баландины ж не помогали, думали, ты виноват.
ИЛЬЯ: Ну, они не так чтоб думали, но наследство иметь хотели. Там, вроде, какие-то сложные штуки бы получились, если б я на самом деле убил (скорчив зАНЯтную рожицу). Поняли, да, дети? Низзя папу убивать, денег не дадут!
АНЯ: Так у тебя и дома нет.
ИЛЬЯ: Теперь-то есть. Вот сейчас тебя замуж выдадим, квартиру Ваньке оставим, а сами построим себе дом на Волге. И станем внуков смотреть раз в полгода.
АНЯ: Фигушки. Моих детей будете воспитывать! Вы что-ли внуков не любите?
ИЛЬЯ: Анна, тебя кто воспитывал?
АНЯ: Вы. Но плохо ж получилось? Я ж дура, да? Значит, пусть бабушки воспитывают.
ВЕРОНИКА: Так опять же, мы, получается? Не. Сама воспитывай.
АНЯ: Да я вообще замуж не пойду.
ИЛЬЯ: Ха! Спорим на семь лет? Я дедов дом ставлю, а ты, например, заколку?
АНЯ: Семь лет…
ИЛЬЯ: Через семь лет от того, какая теперь ты, тебе у нас уже почти годик был. (Далее театрально, изображая профессора на кафедре) Я не слишком сложно излагаю?
АНЯ: Да мы привыкли.
ИЛЬЯ: Никакой почтительности к старому папочке (судя по тону отца и дочери, конфликт между ними в основном исчерпан).
ВЕРОНИКА (садясь за стол): Что, всё-таки случилось-то там?
ИЛЬЯ: Так, вроде, сто раз уж обсуждали. И вообще, не надо б при Ване.
АНЯ: Да-да-да, он у нас маленький, глупенький. И главное — ничего не запоминает. Это у вас главная тема светской беседы уже полгода. Всё к месту, к столу.
ВЕРОНИКА: Анечка, об этом же трудно говорить было. А теперь уже легче.
ИЛЬЯ: Колька в экспертизе только наврал, что в моей крови алкоголь не обнаружен. А так — всё правда. Вообще, просто вот из ничего, из ничего совсем, восстановил картину. Я ж там ничего не помню: без сознания всё время был. Вот сейчас, конечно, более-менее картинка восстанавливается. Самый ужас был, когда я на второй этаж поднялся. Дедушка Тошенька лежит, а с него кровищи — как с поросёнка.
ВЕРОНИКА: ИЛЬЯ
АНЯ: Это у нас папа, значит, воспитанный, а я — невоспитанная.
ИЛЬЯ: Да ну вас, карасики. Вообще рассказывать не буду. Ужастики свои про зомбей смотрят, так не страшно, а тут страшно. Интересные личности. Я, между прочим, так боялся… Когда Колька в камеру зашёл, думаю: вот он сейчас скажет…
ВЕРОНИКА: «Да вы убили, Родион Романыч! Вы и убили-с...»
ИЛЬЯ (чуть изменившимся голосом — он неплохо научился за годы понимать интонации жены): Ну, типа, да.
АНЯ: Какой Романыч?
ИЛЬЯ: Ох… Ну, что ж такое? Классики мы вообще не читаем? Только Луркмоар?
АНЯ: Так, это вы вечно старыми цитатами разговариваете. Мы другие, мы из Интернета.
ВАНЯ: Папа, расскажи, пожалуйста дальше!
ИЛЬЯ: Не буду. Меня всё время перебивают и смеются все. Это потому, что я добрый. Все меня обижают.
ВЕРОНИКА: Да, папа у нас на самом деле добрый. Он поэтому сегодня к Ане на собрание пойдёт. А то я классную нашу удавлю.
АНЯ: Не, мам. Лучше ты иди. Дракоша реально оборзела. Ты представляешь …
ИЛЬЯ: Это вы Дракошей классную свою?
АНЯ: Ну, да. Она волосы в дракончика заплетает. А девочке-то уже 40 лет.
ВЕРОНИКА: Пятьдесят пять, так-то
ИЛЬЯ:  Не сплетничай.
 (молчат)

ИЛЬЯ: Сейчас, конечно, я больше помню. Почти всё. Вот иногда бывает — просыпаюсь утром, и вспоминаю ещё что-нибудь.
АНЯ: Так это ты сны свои рассказываешь.
ИЛЬЯ: Вовсе нет! Там совсем по-другому. Сон с этим не перепутаешь. Вот, например, во сне запахов же не чувствуешь, правильно:
АНЯ: Как это? Мне вчера снилось, что Ваня опять маленький, ты его к себе на шею посадил, а он тебя обкакал. Так воняло…
ВЕРОНИКА: АНЯ, мы ж за столом!
ИЛЬЯ: Это к деньгам. Хороший сон. Ну вот. А там пирожками пахло. И бужениной. Сейчас вот мама наша пусть буженину учится делать. Дед сначала нормальный был. Ну, мы выпили, нормально всё. А потом он не своё понёс. У него ж где-то год было — как напьётся, говорит, что Вовка не евошний ребёнок. Ну, бабушка обижалась. Я его тоже как-то успокаивал, разговор переводил. Он потом такой: «Вот Илья наш, смотри, какой здоровый». И полез дурковать. Ну, бороться, как с маленьким. А потом шире-дале… Я сознание потерял. Просыпаюсь, мама ревёт. И синяк почти на всё лицо. Надо было за ней идти, конечно. Но я чо? Встаю, а меня мотает. Наверное, где-то минут двадцать посидел, потом пошёл. А её нет нигде. Потом Вовка пришёл. Когда нашли, он к дому вперёд меня ломанулся. Я ж сначала ничего не понял. Он бегает по кухне с пакетом, мясо складывает. Ну, потом в милиции решили, что он бежать собирался. Я ж не знал, что он деда уже грохнул, его держу, а он отмахивается. Вот знаете, в жизни ж на меня руку не поднял…
АНЯ: Всё бывает в первый раз, это жизнь, привыкай.
ИЛЬЯ: Тьфу ты. Вот. Я ни в стойку не встал, ничего. А он меня дыдыщь по башке и убежал. Я уж знаешь, чего думаю? Он, наверное, решил, что меня тоже убил. Ну, я, когда падал, об стол стукнулся. Так бы ему за деда дали лет пять. Состояние аффекта, всё такое. А тут, если б меня убил — точно пожизненное. Ещё, считай, рецидив. Так бы и погибла вся семья в один день.
И вот разобраться, так папа по глупости ж умер. Не взял бы тогда пистолет у Мишки Орлова, ничего б не было. Помните, да? Хвастался: «Полезут воры, я их напугаю».
ВЕРОНИКА: Ну, не знаю. У него ж всё равно целый арсенал дома.
ИЛЬЯ: Ну, как арсенал? Карабин, вертикалка, мелкашка и ещё двустволка. Мне, кстати, карабин, может, сдавать придётся. Там какое-то специальное надо разрешение. Да и вообще: я ж по охотничьему билету пять лет взносов не платил…
Не, если б пистолета не было, дед бы живой остался. Оружие в сейфе, ключи спрятаны. А пистолет он на шкафу держал — сколько раз сам рассказывал.
АНЯ: Пап, а зачем тебе ружья? Ты ж не охотник.
ИЛЬЯ: Ну, и что? «Страх перед оружием есть признак задержки в сексуальном и
АНЯ: Сам придумал?
ИЛЬЯ: Ты чего? Это дедушка Фрейд написал. Ой, неграмотные вы все.
(помолчав)
Хотя да: я б в живое существо никогда б не смог стрельнуть. Если только в ворону.
ВЕРОНИКА: Да уж… Ань, собирайся давай в школу.
АНЯ: Ой, неохота. Сегодня бум сочинение писать. Бесит.
ИЛЬЯ: Какое?
АНЯ (кривляясь): Сочинение на вольную тему "Что такое счастье".
ИЛЬЯ: "Счастье это тёплый пистолет" (напевает фальшиво): Happiness is a warm gun...
АНЯ: Нет, чтоб по делу любимой доченьке подсказать.
ИЛЬЯ: Ну, вот эпиграф хочешь придумаю? Щас вспомню... так... "Самое лучшее для всякого человека и в любом месте, чтобы быть богатым, здоровым, иметь значение среди своих сородичей, дожить до старости, и, воздав, как надлежит, последние почести своим родителям, умереть и быть погребённым своими потомками с тем же почётом". Так-то! Между прочим, Платон придумал.
ВЕРОНИКА: Ну, у тебя и память.
ИЛЬЯ: Не жалуюсь пока. Могу вот с Анькой поделиться.
АНЯ (бросая на стол чайную ложку, которой ковырялась в десерте): Ну, конечно, чо. Я одна в семье дура. Все умные-умные, одна я тупая. Может, вы меня вообще от бомжей удочерили?
ВЕРОНИКА: АНЯ!
ИЛЬЯ (ехидно): Доченька, ты такая нервная сегодня. Ты случайно не беременная у нас?
ВАНЯ (хихикая): Бе-ре-мен-на-я!
АНЯ: Идиот! (бъет брата по голове, он лягает её под столом, начинается толкотня).
ВАНЯ: Папа, Анька вообще сбесилась!
АНЯ (вскакивая из-за стола, уже почти из дверей, неясно папе или брату): Дурак!
ВЕРОНИКА: Ильюша, ну, зачем ты с ней так? У неё сейчас возраст такой.
ИЛЬЯ: Ага. У неё с трёх месяцев такой возраст. У вас у всех по жизни такой возраст, у меня у одного другой возраст.
(сидят за столом молча)
ВЕРОНИКА: Анечка, собирайся давай. Я тебя увезу. Ильюшечка, за тобой потом заехать? К нотариусу?
ИЛЬЯ: Не. Сам доберусь.
ВЕРОНИКА: Получай давай тоже права? Сейчас можно ж ещё одну машинку будет купить.
ИЛЬЯ: Какие права с моими-то нервами… Я у нас создание трепетное. Вон Анька подрастёт, купим ей чо-нибудь
АНЯ (заглядывая в кухню): Не чо-нибудь, а Тойоту для начала! Мам, я готова.
ВЕРОНИКА (целует Илью в щёку, машет рукой Ване): Пока-пока, мальчики!
ИЛЬЯ: Пока.
Слышен звук закрываемой двери.
ИЛЬЯ (нараспев):А я сейчас пивка-а накачу-у-у… Ибо враги человеку домашние его.
Открывает холодильник. Чтобы достать пиво из нижней полки в дверце, садится на корточки. Теперь ему не видно сына. Слышен голос Вани, но зрители видят, что мальчик ничего не говорит.
ГОЛОС ИВАНА: Папа, а если б у тебя в тот раз с бабушкой не получилось, что бы ты стал делать?
ИЛЬЯ (отвечает автоматически, будто собственным мыслям): Ну, чего делать? Ещё б раз съездил. Довёл бы её рано или поздно.

Замирает на корточках, опасаясь выглянуть из-за дверцы холодильника.






_________________________________________

Об авторе: АНДРЕЙ ПЕРМЯКОВ

Родился в Кунгуре Пермской области. Окончил Пермскую государственную медицинскую академию. Кандидат медицинских наук. Работает в фармацевтической промышленности. Под псевдонимом Андрей Пермяков (по девичьей фамилии матери) с 2007 года публикует стихи, прозу, критические статьи в журналах «Арион», «Воздух», «Волга», «Дети Ра», «Знамя», «Новый мир» и др., а также в ряде альманахов. Организатор различных литературных проектов в Перми и других городах России. Участник и один из основателей товарищества поэтов «Сибирский тракт». С 2008 года жил в Подмосковье. В настоящее время проживает во Владимирской области, работает в Международном биотехнологическом центре «Генериум». В 2013 году в Санкт-Петербурге вышла книга стихов «Сплошная облачность».скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
2 016
Опубликовано 27 май 2018

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ