(О книге: Олег Юрьев. Неизвестные письма. – М.: Издательство Ивана Лимбаха, 2014)
Добычин – Чуковскому: «Вы, несомненно, спрашиваете себя, Корней Иванович, что со мною было после собрания двадцать пятого марта тысяча девятьсот тридцать шестого года и как я попал в совхоз "Шушары”, а не в Невы державное теченье. Я расскажу Вам, если Вы дальше не скажете. Меня не ищут, но я бы хотел сохранить
инкоhнъто, по выражению Фаины Александровны. Двадцать восьмого на рассвете я вышел из дому, мимоходом увидев свой профиль в распахнутой оконной створке на лестнице — и это был, конечно,
профиль смерти, замеченный и тов. Берковским. Подбил меня Добин, добил Берковский. Но я не хотел в невское сало с карманами, полными кирпичей…» Письмо датировано 19 июня 1954 года. Известно, однако, что Леонид Добычин пропал без вести после собрания в Ленинградском отделении Союза писателей 25 марта 1936 года, посвященного борьбе с формализмом.
…Якоб Михаэль Рейнгольд Ленц пишет Карамзину, Иван Прыжов – Достоевскому, Леонид Добычин – Чуковскому. Неизвестные письма – и очень странные обстоятельства их создания. Письмо Ленца, к примеру, датировано 23 мая 1792 г. – а ведь известно, что немецкий поэт «Бури и натиска» скончался именно в ночь 23 мая на одной из улиц Москвы от апоплексического удара. Судя же по письму, в эту ночь с ним приключилось настоящее чудо: «На Языке чуждого моего Отечества вдруг я и писать, и говорить способен сделался будто на Языке, мне природном! <…> И вот уж я третий день по Москве хожу, и в замоскворецких лопухах ночую, похожих на пальмы африканские, врытые в землю по самую головку, и дрожу от холода, голода и ужаса».
Что ж, выходит, в реальности этих писем быть не могло, и писатель Олег Юрьев их… выдумал? сочинил? Ни одно из этих слов не годится. В примечаниях сообщается о невероятных обстоятельствах, при которых в руках Юрьева оказались эти тексты: найдены в архивах ФСБ, обнаружены в старом доме... При этом уровень стилизации – выдающийся: «добычинское» письмо некоторые читатели приняли за крупное литературоведческое открытие. И все-таки «Неизвестные письма» – не мистификация и не литературная игра. Их природа сложнее.
Прежде всего, из какой параллельной реальности они транслируются? В этой реальности незадачливый Ленц околевает в замоскворецких лопухах, сочиняя самому себе некролог, несчастный Иван Прыжов спивается в Петровском заводе, а прозябающий в совхозе Шушары Добычин возмущается по поводу вручения Пастернаку Нобелевской премии и читает «Один день Ивана Денисовича» («Понравилась ли Вам эта Драма, Корней Иванович? Напоминает Сейфуллину: много Правды Жизни…»). О последних часах (днях?) жизни юрьевских героев в действительности ничего не известно – их судьбы имеют загадочный, темный финал. Между тем все письма – заглянем-ка в википедию – помечены предсмертными датами адресантов. И адресованы лицам, которые прочитать эти послания уже не смогут. Из письма Добычина: «P. P. P. P. P. P. P. P. P. S. (Октября 29, 1969 г.) Дорогой Корней Иванович, а теперь газета "Правда” сообщает, что и Вы умерли. Это позволяет мне обращаться к Вам более по-товарищески — иногда мне кажется, что и я умер». А вот письмо Прыжова: «Был сегодня в каземате, в аптеке, бегал жене за лекарством, прислугу мы отпустили к куме на крестины. Черноголовик получил из Петербурга Ваш фотографический портрет в раме, где снизу подписано: Ф. М. Достоевский, 30. X. 1821 — 28. I. 1881. Федор Михайлович, Вы же давно умерли, знаете ли Вы это?! А я Вам пишу, пишу, как дурак... Что же Вы меня столько лет путаете, разве же Вы прочтете мое письмо, коли Вы умерли?».
Каждое из «неизвестных писем» есть, таким образом, то последнее слово, на которое у авторов не выпало шанса при жизни. «Они оставлены судьбой, но не оставлены словом – бесконечным постскриптумом к их горестной участи» (из аннотации). «Фикшн» это или «нон-фикшн» – такие рассуждения будут очень наивными. Олег Юрьев заглядывает в те пространства, куда слово не ходит и речь замолкает. Переводит с летейского языка.
Здесь нельзя не вспомнить один важный текст русской литературы – «Венерин волос» Михаила Шишкина. Главный герой там – тоже Толмач; однажды в его руки попадают дневники певицы Изабеллы Юрьевой: «молодому учителю позвонили из одного издательства <…> и предложили написать для биографической серии книгу об одной известной когда-то певице, исполнительнице романсов». При этом задача, поставленная редактором, в пересказе Толмача носит отнюдь не формальный характер: «– Как бы вам объяснить, чего бы мне хотелось, — продолжала она [редактор]. – Суть книги — это как бы восстание из гроба, – вот она вроде бы умерла, и все о ней забыли, а тут вы ей говорите: иди вон! Понимаете?».
А вот что говорил сам автор: «Если бы вы заинтересовались судьбой Изабеллы Юрьевой и прочитали ее интервью, которые она давала уже в преклонном возрасте, то увидели бы, что в одном она говорила: "Да, да, я помню, у меня во Франции родился ребенок, который потом умер. Это был мальчик". В другом: "Да, да, я помню, у меня во Франции родился ребенок, который потом умер. Это была девочка". От нее ничего не осталось, и я даю ей жизнь, я ей говорю, как Лазарю: "Иди вон". Я показываю, что Бог может воскресить нас, используя слово, потому что этот мир был создан словом и словом воскреснем – это эпиграф к моему тексту»
[1].
Все это имеет к книге Юрьева прямое отношение: «Неизвестные письма» и «Венерин волос» – соприродные тексты. Они связывают жизнь и смерть словом, на какой-то момент воскрешая героев. И Ленц, и Прыжов, и Добычин, и Изабелла Юрьева – они
вроде бы умерли, и все о них забыли, а тут автор им говорит: иди вон!
Одна из предыдущих книг Юрьева называлась «Заполненные зияния» (М.: НЛО, 2013); это название может служить подзаголовком нынешних «Писем». Литература – это ведь не только гамлетовские «слова, слова, слова». Это еще и глубины молчания, «смерти час напрасный». Не каждый писатель отважится вслушаться в это молчание. Совсем немногие – переводят его на наш язык.
__________________________
ПРИМЕЧАНИЯ:
1 Михаил Шишкин: «У Бога на Страшном суде не будет времени читать все книги» // Известия. 22.6.2005 скачать dle 12.1
