Александр Марков. НОВЫЙ РАЗГОВОР КНИГОПРОДАВЦА С ПОЭТОМ

Литературные мечтания Александра Маркова
(все статьи)




Когда еще несколько лет назад много говорили о единстве литературного поля страны (хотя границы этого поля каждый размечал по-разному), имелось в виду в том числе финансовое единство. Так, книга, где бы она ни была издана, в конце концов могла дойти до продажи, а отдельные институты, например, фестивали, заведомо гарантировали продажи лучшие, чем магазин или даже презентация. Автору было нетрудно просчитать своё экономическое поведение: здесь он рассчитает такой-то тираж, здесь спланирует участие в таких-то ярмарках, а здесь начнет коллаборацию с галереей. 

Это единство было разрушено в последние годы, но и экономическое поведение оказалось не так уж поддающимся рациональному упорядочиванию. Прежде всего, оказалось, что автору приходится делать много неоплачиваемой, неучтенной работы, создающей зияния в бюджете. Так, чтобы книга появилась в продаже, нужно потратить много времени на договоренности, нужно выяснить, насколько надежны контрагенты, нужно провести ряд переговоров, узнать, как устроены местные сообщества потребителей книг. Всё это большая душевная работа до выгорания и большие затраты времени, — тогда как результатом становится просто запланированная продажа некоторого числа экземпляров. 

Экономика литературы как будто расслаивается. В ней есть обычная жизнь, где у поэзии своя целевая аудитория, а у фантастики — своя, и где происходят нормативные сделки. Но есть и другая жизнь, где риски выше, где результат никогда не может быть предсказан, где энергии уходит больше и требуется самоотдача. Одно дело — провести презентацию вышедшей книги, как положено. Другое дело — придумать сотрудничество с театром или с библиотечной сетью и завоевать новых читателей. 

В первом случае за автора работает инфраструктура, в которой всегда есть некоторое число читателей, покупающих поэзию, и поведение этих читателей довольно предсказуемо. Во втором случае никогда не известно, кто станет читателем, готовым платить за книгу или поэтическое выступление, и как эта экономика оправдает множество усилий, предпринятых твоих партнером, например, театром. Только общий энтузиазм и оседлание волны просветительства (edutainment) — но и то, и другое долгосрочным в наши дни уже не кажется. 

Как раз самое время обратиться к философско-поэтическому «Разговору книгопродавца с поэтом» А. С. Пушкина, написанному в Михайловском и предварявшему отдельное издание первой главы «Евгения Онегина» в 1825 году [1]. Публикуя первую главу, Пушкин обращался к новой публике, которая любит тонкую, взыскательную сатиру, при этом благопристойную, и уже немного раздражена на байронического героя. Пушкин одновременно подстрекал публику, всё же вводя такого героя, но обещая его совсем необычные приключения, и мирился с этой же публикой, ни в чём не нарушая ее ожиданий. 

Наш национальный гений одновременно манил лицевой стороной изображения, что таков современный человек, так он уже предстал, и как бы он ни раздражал, он таков, с ним каждый всё равно хочет-не хочет, но заговорит — но при этом и создавал особую изнанку благопристойности, кулисы светской жизни. За эти кулисы и должны были проникнуть новые читатели, тем самым став не просто адептами, но покупателями не самой дешевой книги — у них возникало примерно то же чувство, что сейчас у фанатов, оказавшихся в VIP-зоне концерта, все вместе, и еще получивших много дополнительных ценных призов в виде намеков и отгадок. 

В. Г. Белинский назвал роман в стихах «энциклопедией русской жизни». Белинский как гегельянец имел в виду специфический смысл этого слова, который придал ему Гегель — раскрытие всеобщего в отдельных действиях, благодаря чему только и можно примирить общее и частное; общие принципы и огромное многообразие их жизненных проявлений, которое невозможно исчислить. Так понятая энциклопедия типологизирует реальность, но также и показывает, как некоторые общие принципы прямо сейчас могут способствовать прогрессу. 

Для Пушкина энциклопедия — это прежде всего французская «Энциклопедия наук и ремесел», то есть некоторое приспособление, позволяющее быстрее развиваться отдельным технологиям и техническим отраслям. «Энциклопедия» и была дорогостоящим изданием, но которое вручало каждому читателю необходимый инструментарий для понимания прогресса общества и общего прогресса всей цивилизации. «Энциклопедия» покончила с цеховым принципом передачи навыков ремесла, став инструктивно-формульной: имея достоверные знания об условиях происхождения каждой вещи, можно вручную воспроизвести условия такого происхождения и тем самым добиться прорыва отдельных отраслей, например, строительства дорог. Эти отрасли изымаются из-под централизованного властного контроля и передаются специалистам. Таким специалистом и оказывается лирический поэт, который вовсе не сам Пушкин. Пушкин был слишком монархистом, чтобы быть таким поэтом, но и слишком свободолюбивым, чтобы принять немецкий идеализм — любая эклектика для Пушкина треножила свободу.  

В первой главе романа в стихах «Евгений Онегин», как все помнят, герой «бранил Гомера, Феокрита / Зато читал Адама Смита». Как показала Г. Л. Гуменная [2], Онегин был противником меритократического идеала Сперанского, согласно которому выходец из низов мог сделать административную карьеру благодаря хорошему общему образованию, в том числе, чтению классиков в оригинале. Онегин был аристократом-денди, а не меритократом, и поэтому требовал специфически английского понимания делового интереса: аристократ для него производитель, но определенных норм, символов, и поэтому служит и интересам других. Но Онегина никто не поддерживает в романе, Татьяна читает французские книги, а не немецкие или английские, хотя и становится энциклопедистом немецкого типа тогда, когда почти разгадывает Онегина — то есть переходит от функциональных моделей, на кого он похож, какую он технологию разыгрывает, к установлению для себя всеобщих отношений между лицом и маской.

Немецкую сторону деятельности Книгопродавца прекрасно понял П. А. Плетнёв, крестный отец великого романа, писавший Пушкину 22 января 1825 года: «Но Разговор с книгопродавцем верх ума, вкуса и вдохновения. Я уж не говорю о стихах: меня убивает твоя логика. Ни один немецкий профессор не удержит в пудовой диссертации столько порядка, не поместит столько мыслей и не докажет так ясно своего предложения. Между тем какая свобода в ходе! Увидим, раскусят ли это наши классики?» Конечно, «классики» — это не столько даже знатоки Гомера и Феокрита, и не столько консерваторы, сколько те, кому открыта только одна модель энциклопедизма — французская. Поэт вполне мыслит как Феокрит: 

Все волновало нежный ум:
Цветущий луг, луны блистанье,
В часовне ветхой бури шум,
Старушки чудное преданье.

В отличие от немецкого идеализма, где общее и частное требуют синтеза, а не риторического перечисления, поэт перечисляет всё в духе французской ремесленной деловитости, которая несмотря на некоторые английские истоки французского идеала энциклопедизма, всегда именно волнующая — начинается новое ремесло и новая политика. В речах поэта всегда есть ум как риторический центр, риторическая инстанция знания и вещей мира, и способов их упорядочивания:

И тяжким, пламенным недугом
Была полна моя глава;
В ней грезы чудные рождались;
В размеры стройные стекались
Мои послушные слова

Полуцитата из Овидия (sponte sua carmen numeros veniebat ad aptos, / et quod temptabam dicere versus erat) не может заслонить позы совершенно классицистской, где уму не просто все подчиняются, а все слышат его, слушают, послушны, кротки. Речевые жанры подчиняются величию некоего единого придворного жанра создания прекрасного. Ум царствует. Этим французский рационализм отличается от немецкого идеализма, где наш ум — только эпизод самораскрытия Духа или начальной Бездны.  
Книгопродавец как раз и рассматривает поэта просто как момент в связывании прошлого, настоящего и будущего, — в единой диалектике.

И впрям, завиден ваш удел:
Поэт казнит, поэт венчает;
Злодеев громом вечных стрел
В потомстве дальном поражает;
Героев утешает он;
С Коринной на киферский трон
Свою любовницу возносит.

Поэт оказывается идеалистическим зеркалом самосознания современников и потомков, и автокоммуникативное действие поэта, под названием вдохновение, действие на вдохновенном рапиде [3], связывает диалектически общее и частное. При этом можно сказать, что этот спор, предваряющий роман в стихах, придворный, он имеет в виду высший свет, во всяком случае, людей, от которых зависит история. Этот свет Пушкин понимает уже и не по-французски, как просто профессионалов, которые могут быть смещены другими профессионалами-энциклопедистами, потому что для него это слишком несвободная ситуация всеобщего послушания. Но и не по-немецки, потому что пышность речей о прошлом, настоящем и будущем обезличивает поэта, делает его одним из участников рынка. 

Итак, в «Разговоре книгопродавца с поэтом» надо видеть придворный спор, придворный в смысле принадлежащий тому самому светскому закулисью, которое и смыкается с двором. Книгопродавец представляет как раз немецкий энциклопедизм, а Поэт — французский. Итак, Пушкин, создавая роман «Евгений Онегин» как энциклопедическое произведение, противопоставил два типа энциклопедизма: французский, в котором энциклопедия была ключом к ремеслам, и немецкий, где энциклопедия понималась как самораскрытие духа, примиряющее общее с конкретным. Но что это может сказать в наши дни об отношениях книгопродавца с поэтом? В конце концов, рукопись как конкретное пришлось продать, ради того, чтобы всеобщее продолжало порождать изящное вдохновение. 

Сейчас поэты следуют часто новым онтологиям, новейшим направлениям и в континентальной, и в англоязычной философии, читают Хармана и Мейясу, Марка Фишера и Маккензи Уорк. Такое чтение может немного утомить — книгопродавец и говорит, что поэт любовью утомлен. Книгопродавцы скорее практичны, будут читать Стивена Пинкера или Дэниэла Деннета. При всем редукционизме этих англоязычных авторов, они тоже хотят примирить всеобщее и конкретное, но уже через чистую биологическую процессуальность, а не диалектику. И придворным теперь оказывается весь мир с его agenda, о которых трудно научиться говорить сразу, когда до этого мы столько говорили о своём. 

Вероятно, поэту и нужно уметь объяснять как раз не что он или она хотели сказать в стихах, но собственный риторический энциклопедизм, показывая, что его или ее слово не просто вдохновенно, но ценно, не менее ценно, чем наблюдения за светской жизнью или за таинственной жизнью природного вдохновения. Пусть этот энциклопедизм слишком разрознен, как статьи о ремеслах в Энциклопедии Дидро и д’Аламбера, — он возвращает весомость словам и формулам. 

А книгопродавцу тоже надо научиться автокоммуникации, общению с собой, в котором Пинкер будет работать не как аргумент на все времена, но как большая программа разговора о благе — как некоторые биологические предпосылки в нас не сделают нас добрее, но помогут нам меньше выгорать. Нужно так же актуализовать Пинкера, как Кожев актуализовал Гегеля. Тогда и договориться поэту и книгопродавцу будет легче, и читателями поэта и покупателями его или ее книг станут все, кто чувствует современность как современность. Кто уже актуален, кто сам актуален в своей вдохновенной автокоммуникации, тот и готов платить поэту, — таков простой придворный этикет для всех нас.  

Александр Марков, профессор РГГУ



_______________ 
1. Факсимиле этого издания: http://lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=8653
2. Гуменная Г. Л. Первая глава «Евгения Онегина»: о поэтах без «Пиитик» // Вестник Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского. – 2013. – №. 4-2. – С. 35-39. Особую перспективу понимания Пушкина как поддерживающего императрицу Елизавету Алексеевну, совершенно свободно распоряжающуюся своими масками и оказывающуюся по ту сторону и того, и другого, создает С. А. Макуренкова: Макуренкова С. А. Пушкин 3D: новая пушкинистика. – М.: Река времен, 2019.  
3. Автокоммуникацию мы понимаем феноменологически, как первичное вдохновение, не связанное условиями заранее данной предметности. Автокоммуникация равняет предметы и ценности в едином перформансе — открытии фактичности своей собственной телесности. Подробнее см.: Марков А. В., Штайн О. А. М. М. Бахтин как теоретик кино: автокоммуникация на рапиде // Временник Зубовского института — 2024, № 1(44). — С. 157–174.скачать dle 12.1