Редактор: Ольга Девш
(О книге: Макс Неволошин. Где сидит фазан. Boston: M Graphics, 2024. 262 с.)
Начинать с биографии автора – прием банальный. Но в данном случае необходимый. Потому что книга будет о собственной жизни, без прикрас и ретуши. Честно. «Мне интересна правда, личный авторский опыт, цепкость детали, выбор и порядок слов — если всё это есть. А если нет, то никакая фантастическая клюква не поможет. Лучшая фантазия всегда растёт из жизни, как палец из сточного отверстия раковины». Она и растет. Как говорил Бабель, правда – это лучший вымысел.
Посему автор двух сборников рассказов (се тоже оговаривается, что это именно его формат, его дыхание), печатавший их в «Дружбе народов» и иных толстых, «Макс Неволошин родился в Самаре. В прошлом — учитель средней школы. После защиты кандидатской диссертации по психологии занимался преподавательской и научно-исследовательской деятельностью в России, Новой Зеландии и Австралии». Об этом все и будет. Много ли это или мало? Как жизнь, что на весах. А мы всегда на весах.
В принятии тех решений, из которых и кроят парки нашу жизнь. Уж что было, что урвать удалось. Убежать ли от шпаны из подворотни, остаться в стране или уехать в Новую Зеландию (или – зависнуть в промежуточном Мюнхене). Стерпеть или взбунтоваться. Или-или.
Можно констатировать и другую не слишком блещущую оригинальностью мою мысль. Что вопрос об отъезде – был из основных, делящим жизнь хирургическим разрезом пополам, а текст, размышление о нем, книге одноименный, - один из самых ярких и сильных.
«Сбыча мечт, особенно розовых, — хитрая штука. Спросите Мартина Идена. Даже моментом насладиться трудно. Когда оно случается, ты ещё не веришь. Когда поверил, оно уже рутина. Я поверил с опозданием часов на семь. Не тогда, когда Боинг, взяв октавой ниже, превозмог четыреста тонн здравого смысла и земля стала быстро превращаться в карту местности. Нет, тогда это казалось путешествием. Ощущение родов возникло после Токио. Многочасовые, тяжёлые роды как финал двухлетней беременности. Я был одновременно акушером, новорожденным и матерью. И адрес доставки выбрал сам. Смерть здесь тоже присутствовала каким-то боком. Ведь эмиграция — не только смена места, языка. Ты сам меняешься четверти на три. Уходит морщинистый циник с тяжёлым анамнезом, появляется некто глупее, моложе, легче».
И здесь уже, возможно, ясно, что, хотя и Макс Неволошин – рассказчик великолепный, правда, украшение печатного листа и любой честной компании (хотя и, пишет, нелюдим все чаще), но предмет ли такой, что тут размышлений больше, в общем – это уже почти эссе. В том вольном, но мудром жанре, в котором писали, скажем, Бродский и Генис. Бродский – слишком много и комплимент? А вот же смотрите, не о Стамбуле, а о Веллингтоне: «Аэропорт был какой-то ненастоящий. Напоминал замаскированный плакатами сарай. Тусклая реклама, болезненный свет, мягкая от пыли ковровая дорожка. Я долго искал подходящее слово. Заброшенность? Киношность? Имитация? Портал? Фокус в том, что слово это — не только про аэропорт. Оно из синонимов города. Нетронутость? Дизайн провинциального музея? Повсюду артефакты, экспонаты, а дотронешься — рука видна насквозь. Реальные здесь только океан и ветер. Слова, оценки приблизительны, ибо Веллингтон неопределим. Эскиз, туманный силуэт, ускользающая мысль. Покинув его, моментально теряешь уверенность в том, что он существует». Здесь – видишь. Или, точнее, не видишь, настолько иллюзорен город и потерян в нем человек, растворен в невидимом. Как, кстати, и автохтонные жители, которых рассказчик сравнивает с детьми, оставшимися в песочнице, когда другие дети-народы повзрослели и давно уже играют в другие взрослые игры.
То же, что здесь, несмотря на всю бодрость рассказа, много мыслей, подтвердится еще и после. Размышления о карьерной бессмыслице, сидении в офисе ради денег, понтов, ради – ничего, отложенного на никогда (жизни на пенсии, которой легко может и не быть). Или же – занятие для не менее стрессоустойчивых, как говорят в тех самых офисах, и схватке пары голодных крокодилов подобное – карьера в мире университетском, академическом. Наблюдения тут злые и отстраненные одновременно. Герой слишком живой, чтобы не играть в эти кубики, и слишком умный, чтобы не понимать весь абсурд и тщету.
И все это то, куда действительно, видимо, кидала жизнь героя – его и Макс зовут часто, кстати. Куда он кидал себя сам.
В этом смысле еще и потому заглавный рассказ, повесть скорее – краеугольный тут камень: некоторые рассказы примыкают, отходят от нее. Встретился в автобусе случайный попутчик, потом он же на пьяном русском эмигрантском сборе. А вот и рассказ – история его и его жены.
И здесь уже иное зеркало. Приложенное, как к губам умершего, к устам ушедшей страны – Союза, его слома и того, что воспоследовало сразу. Преподавание по послеинститутской разнарядке в глухой деревне. Два юноши там, томятся, спиваются, чего-то добиваются. На фоне – дикого деревенского пейзажа. Частью которого они чуть не стали, он их – чуть не втянул (одного, впрочем, и поглотил, кажется, не хватило сил сбить молоко в масло и выбраться наружу). Это – почти довлатовская «Зона». Благо тут и пенитенциарное учреждение под теплым боком: «Демографический профиль села Рождествено определяли ближайшие госпредприятия: рыбсовхоз, спиртзавод и зона. Две четверти населения добывали выпивку-закуску, третья грела нары, последняя её стерегла. То и дело жители менялись ролями, что укрепляло общую гармонию системы. Пили в селе много, жили быстро, школа исправно готовила новых сидельцев, охранников и заводчан».
Или – понаехавшие в Москву, которая слезам не верит. В перестройку она верить была склонна меньше всего.
А еще то, что ужасно, конечно, но даже легкой ностальгической патиной успело покрыться. Период первоначального накопления капиталов так называемый. И девушка, которая хотела – стать фигуристкой, да не вышло – чего-то иного. Финал в принципе понятен, но не менее ярок, слушать и слушать. До утюгов, слава Богу, там не дошло. Но было близко, уже включали в розетку.
Обо всем этом – алкоголе и бросании всего, взбирании на одну, другую и третью жизненную лестницу и сломанных ступеньках – и есть эта проза. Честная, приметливая, яркая («Зачем? — он поднял страдающий утренний взгляд, будто штангу»), самоироничная и грустная проза. Главное, честная. Ведь это не имитация, а так и есть, слышно.
скачать dle 12.1
