ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Анна Аликевич. В ПОТОЛОК СМОТРЮ И ПЛАЧУ, ЭЛЯ…

Анна Аликевич. В ПОТОЛОК СМОТРЮ И ПЛАЧУ, ЭЛЯ…

Редактор: Ольга Девш


(О книге: Диана Никифорова. Это то: стихотворения. – М., Издательство «У Никитских ворот», 2022.)



Стихи не должны быть слишком мрачными, не должны быть вторичными, но в то же время им нельзя расти из быта. Стихи не должны стоять в тупике и ставить в него, призывать в мир иной и откровенно демонстрировать безнадежность и бессмысленность. Но прежде всего они не должны быть плохого качества и скучные, еще желательно жизнеутверждающие и без неоднозначных тем, от которых у всех будут проблемы. А, да, и они должны быть разносторонними при этом. Вот как много мы хотим, а это по минимуму, и хочется перефразировать Стефанию Данилову, что стихи уже никому ничего не должны, они просто от этого устали. Хотя творчество Дианы Никифоровой как раз такое: отвечающее нашему запросу. Оно основано на так называемом «первичном опыте» (пусть соцреалистическая доктрина, призывающая к нему, имела в виду нечто иное), отличается  профессионализмом, не скучное для простого читателя, но дающее пищу и «интеллектуалу». Актуальное, затрагивающее обязательную связь времен, то есть содержащее культурный контекст, определяющий принадлежность автора к литсообществу (здесь присутствуют Терешкова и Чинаски, Тед Хьюз и Вирджиния Вульф, Борис Немцов и Апостол Павел…), а не только «розовые сопли» для поклонников сетевой поэзии. Мало того, нам очевидно интересны не только сами стихи, но и тот человек, который за ними стоит. В помощь нам методичка автора Серебряного века, постулирующего, что ничто так не привлекает к текстам поэта, как его непосредственная жизнь: опыт красивой и эмоциональной загадочной девушки уж наверняка притягательнее, чем невнятное стихоподобное бормотание выжившей из ума старой девы. Теоретически существует только текст, но на самом деле для реального читателя контекст составляет 80% мотивации. И все же что-то с ним, с текстом, не так.

я никого не целовала до тебя. и это правда.
я совершала странные движения губами.
и совершала еще много странных дел (тебе расскажут).
но это всё бессмысленно, неточно.

Диана Никифорова, иллюзию дебюта которой мы ныне наблюдаем, почему-то не воспринимается мною, как тайна или нечто неопознанное. Это сложившийся автор конкретной литературной школы, именуемой метареализмом, со всеми примыкающими к ней вагонами – интертекстуальностью, размытостью героев и пространств, неоднозначностью мира, низовыми погружениями и античной телесностью. Никакой простоты в ее лирике не обнаруживается, а кажущаяся откровенность строится на материале литературных и кино-аллюзий. И все же, несмотря на «язык подготовленного филологически человека», даже мыслящего общекультурными образами в быту, перед нами не опосредованный, а прямой опыт нахождения в этом мире. Биография души лирической героини, которая чувствует порой странно, порой слишком обостренно, а иногда «типично». То она предстает ранимым и травмированным ребенком, который «спотыкается на ровном месте», задетый словно бы и вовсе нейтральным словом близкого, то человеком игрового сознания, экспериментатором, который сам в свою очередь проверяет мир на прочность. Можно видеть снег, как белую кучу на обочине, а можно думать, что он похож на Альпы, впервые увиденные Македонским. Но если тебя ударят, и ты упадешь в него, в любом случае ощущение будет одинаковым, поэтому что важнее в данном случае – ассоциативный мыслительный ряд или конкретный опыт?

я пыталась вдохнуть в себя
свои двадцать пять килограмм,
чтоб, наступая на корочку,
не сделать больно снегам.

Дети Бориса Рыжего имеют разный цвет волос, но настроение у них схожее: их мир глубоко трагичен. Можно быть счастливым вопреки и любить вопреки, но лирическая героиня Никифоровой трагична вопреки. Возможно, здесь идет речь о частичном отождествлении лирического героя с автором – обычная читательская оплошность в отношении интимной лирики. Чем больше у героини есть, тем меньше она счастлива, чем дольше она смотрит на мир, тем глубже ее отчаяние. Кто-то сказал, что труднее всего помочь человеку с воображаемым горем, потому что оно часть этого человека и заполняет ту нишу, которую должно заполнять все остальное. «Красивый герой страдает в кабриолете» – можно упростить и до такой степени, но это не даст ответов на глубинные вопросы.

У Никифоровой есть «банальные» стихи и «привычные» мысли, подобные сетевой поэзии, после которых читатель облегченно выдыхает – совпадение, опознание, он такой, как мы. Эти общие места связывают автора, лирическую героиню и человека по ту сторону обложки / экрана. Например, путеводная нить нехитрой мудрости Евтушенко, что человек похож на папу и на маму, а на себя не похож. Или что, если бы его поймали, не дай Бог, фашисты, он бы не проявил никакого героизма, и вообще, даже уколов боится, так что не видит смысла врать насчет своего сходства с краснодонцами в школьном сочинении. Или дежавю с романом Варламова, где юного героя тоже пытаются лечить сексом от прыщей, хотя лечить надо от подобной картины мира. Наконец, расхожий образ «плохой девочки» – подростковый протест, токсичная мама, отношения с абьюзером – все это игра в классики с сетевым читателем, работа на комфорт другого. Но есть и серьезная лирика, без поддавков. Это из нее рождается мысль, что смысл в том, чтобы жить не долго, а менее мучительно. Что Сильвию Платт уничтожила она сама – своей сутью, а вовсе не садист-супруг. Что ужасно, когда самый близкий человек тебе чужой – например, твоя мать, и ничего сделать нельзя, а по итогам сражения между двумя главными героями всегда страдает кто-то третий, не имеющий отношения к делу («Человек всегда сам виноват, а стреляет в зверей»). Медея («Сон») – это то, что живет внутри, как внутри живет и Сильвия, и Марина. Есть внешняя беда, когда человек сломал ногу или его ранили на войне, а есть внутренняя беда, которая на первый взгляд выдуманная, как это говорит старшее поколение, «что ты придуриваешься», – но она от этого не становится меньше.

Именно в силу «внутренней беды» мир лирической героини тяготеет к беспросветности. Какой бы кощунственной ни казалась эта мысль, но даже войну можно видеть и помнить по-разному. Один ребенок играет с медалью отца и вообще им гордится, другой же словно бы несет в себе прапамять об убитых и травме своего родителя. Кто из них прав? Оба. Просто они разные. Выбирает ли человек, что и как он видит? Наверное, это и есть главный вопрос. Почему один известный поэт при виде некрасивого ребенка в первую очередь думает о его внутреннем огне как компенсации, другой же размышляет об искуплении неведомого зла таким образом, неожиданно перекликаясь в этом с темной народной верой? В чем больше проявления личности – позиционировать себя как потенциального героя, надеясь, что «война никогда не случится» и получая одобрение социума, или иметь смелость по-ремарковски заявить, что вообще-то я очень боюсь войны и вряд ли буду отличаться мужеством, если меня решат расстрелять «враги»? 

Взрослые люди знают, что аполитичность – тоже политическая позиция, и отсутствие гражданского самосознания – тоже тип гражданского самосознания. Лирическая героиня, пребывающая на платформе 9 ¾ между подростковостью и взрослением, словно бы следуя негласному правилу, соблюдает обязательный минимум «большого поэта» и проясняет свой взгляд на обе эти темы:

Цветы с перил для бэ немцова
Пускает ветер по воде.
Должно быть грустно. Я пью колу.
Мне это дело по звезде.

Ну как тут не вспомнить стихи Б. Кутенкова о его аполитичности во дни безвременья и счастливой способности воспринимать мир безотносительно газеты, телеэкрана, тревожного звонка, написанные несколько лет назад.
Диана Никифорова выражает общечеловеческую эмоцию в качестве своего отношения к трагедиям современного мира:

Я скажу ему что кино балабанова леши ложь
Горы – не горы, а декорации военных фильмов

Если не говорить об очевидных смысловых ассоциациях, даже нарочитых – это дидактический Евтушенко и печальный Рыжий (даже имя Эля, словно бы дразня, мелькает и у Никифоровой, уже не говоря о Марине), то мы сразу вспоминаем минор Александры Шалашовой. Ее главную тему – условно трудное взросление гиперчувствительного изломанного человека на фоне черствого или равнодушного окружения. Существует стереотипный «город Да» сетевой поэзии, где лирическая героиня преодолевает себя, свои беды и так или иначе находит путь к осуществленности. Это может быть стандартная схема «наконец счастливая любовь после страданий с абьюзером / безответности полная семья / любимый ребенок – благодарность жизни за уроки / становление в качестве сильной личности». Чуть менее популярен образ успешного профессионально и творчески человека, состоявшегося как личность (как ни забавно, под этот тип подходит такой неординарный поэт, как Данилова), затем достойное одиночество или помощь животным, наконец, религия. А есть «город Нет», где поиски приводят к поискам, рефлексия не кончается, герой идет от разочарования к разочарования, пополняя свою картотеку образами ностальгии, печальных воспоминаний, неотвеченных вопросов и новых шрамов. Мир Никифоровой – скорее второе. При внешней насыщенности событийного плана (это дневниковая лирика, где герой весьма близок к автору), по которому мы, как нам кажется, узнаем биографию, чтобы не сказать подноготную автора, остается большое пространство пустот. В глубине души «рядовой читатель» всегда хочет попасть в «город Да» (по Евтушенко), и в этом заключается грубая и приземленная правда о том, почему он расходится с талантливой и глубокой поэзией Дианы Никифоровой.  

О чем еще представляется важным сказать? О предубежденности, конечно. Есть такой тип творчества, как стихи художника или проза актера, фильм политика или альбом синглов, выпущенный моделью. Отношение к нему часто предвзятое: дескать, лучше бы каждый своим прямым делом хорошо занимался, в нашей культуре полиипостасность человека непривычна и даже – объект сарказма. Так, несколько лет назад молодой и весьма талантливый автор Надежда Евстигнеева, начинающая актриса, не была воспринята со своей лирической мрачноватой прозой всерьез, именно потому, что «не пристало этой розовой девочке про ужасы всякие писать и портить образ свой». Ее дальнейший путь в литературе я потеряла из виду. Конечно, нередко поэт в определенном смысле тоже актер и работает над своим публичным имиджем, однако в случае с Никифоровой формула Бродского, что мы больше смотрим, кто говорит, чем что говорит, сработала мгновенно, хорошо это или плохо. Если Никифорова-«актриса» или Никифорова-«фотомодель» возникла в нашей жизни раньше, чем Никифорова-поэт, растождествить мы их уже не можем, и ее тексты воспринимаются небезотносительно конкретной личности. Я вынуждена признать, что если бы эти стихи были написаны неизвестной студенткой педучилища из Норильска, а не девушкой, при взгляде на которую у среднестатистического пользователя минимум отвисает челюсть, я прочла бы их совершенно иначе. Но как именно иначе больше озаботилась бы поиском недостатков или напротив, списала бы мнимые огрехи на меньшую эрудицию автора – это мне неизвестно. Есть негласное правило, пришедшее еще от структуралистов, что мы читаем только текст, и ничего за ним и вокруг него, – но это неправда: мы лжем другим и себе о своей нейтральности. Вспомним курьез, когда Чаплин не подписал свой сценарий и пара членов комиссии, прочтя по диагонали, отклонила его из-за… бездарности. Этот случай крайне показателен, он не в пользу нашей объективности. И все же наш долг постараться.

«лески» давно срубили.
шашлычная любовь сидит в орле.
я в ресторане заказала стейк.
мне двадцать пять, и ничего не вкусно мне.

Еще одна немаловажная особенность – перед нами не творчество «лишнего человека», не «записки из подполья», а картина мира глазами условно прекрасной, относительно успешной и «все имеющей» девушки: именно такой образ автора создан. Вселенная имеет центр и периферию, и, когда рифмы рождает дворник Ахмет, о котором никто не знает (и, возможно, не узнает), это одно видение мира; когда старушка Софья, кормящая кошек, пишет о своей доле в сетевых группах, это второе; а когда некий человек, находящийся в средоточии жизни, обладающий атрибутами формального совершенства, смотрит со своей колокольни, это третье. На краткий миг совпадая с автором, с лирической героиней, отождествляя себя, читатель примеряет чужое платье и смотрит, насколько ему в нем тесно или просторно, насколько ему комфортно быть воображаемой Сильвией Платт, Мариной Цветаевой, Дианой Никифоровой, Ксенией Некрасовой, Александрой Шалашовой. Звучит абсурдно, не так ли? А тем не менее в этом есть доля истины – насколько нам комфортно быть Дианой? Ваш ответ на вопрос – это как раз и есть самая точная характеристика данного поэта для нелитературоведа.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
920
Опубликовано 01 ноя 2022

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ