По ходу чтения: колонка Евгении Вежлян
[Полный вариант статьи можно получить, написав автору на мейл
ev2905@yandex.ru]
<описание социо-культурного контекста>
…Публичные пространства, бывшие до этого подмостками литературной сцены, наполняются молчанием и пустотой. Одновременно возникают виртуальные проекты, где публикуются антивоенные тексты тех же авторов, для которых теперь невыносимы и неприемлемы оффлайновые формы традиционной жизни, включая премиальные события — с их квазисветскостью и нарочитой театрализованностью (1). Будто бы «писать литературу» и «заниматься литературой» — это вещи, стоящие по разные стороны этического барьера и выбора. Писать и «выкладывать» тексты — это действие, воспринимаемое как гражданская перформативная практика, освобожденная от чисто литературной прагматики и связанной с ней заинтересованности. Почему это так? Попробуем ответить.
В состоянии постправды нет ничего важнее, чем выполнять миссию возвращения словам их прямого смысла. Для этого нужно вывести их из манипулятивного оборота, отмыть от любой заинтересованности и принадлежности, перестать «хотеть», «стремиться» и «жаждать» (литературной славы, например, всяких примочек, связанных с известностью). Так ситуация постправды на новом витке возвращает нас к моменту рождения метанарратива о поэте, который пишет исключительно чтобы «жечь глаголом», то есть исходя из своего понимания правды, и кроме этого больше ни в чем не заинтересован, ничего ему не надо.
Только на новом витке меняется основная метафора. Никакого пафоса. Никаких
пророков. Никакой тотальности. Призрак «великой русской литературы» (а именно в таком качестве ответственные за национальный литературный канон институты конструировали нашу литературную историю) кажется теперь окончательно повержен. И повержен он именно потому, что апроприировался не «гуманистический посыл» (пушкинская милость, достоевская «слезинка ребенка», толстовский пацифизм), требующий напряженного глубокого чтения, а, напротив, колониальная оптика и тоталитарная модель мира, считываемые или даже вчитываемые при чтении поверхностном, не учитывающем ни контекстов, ни многоуровневой сложности классических текстов. «Канон» при этом равно «пантеон». Пантеон нуждается в почитании, а вовсе не в осмыслении. Он не подвержен времени и разложению, потому что тщательно из этого времени изъят. Он — национальная Святыня. А Святыня не может, например, материться или заниматься любовью (2). Зато в качестве Святыни образ Русской Классики (которую никто не читает и не должен, а то уровень сакральности понизится) удивительно пластичен и очень хорошо встраивается в различные политические игры и манипуляции.
То есть когда я говорю о возвращении к метанарративу, я имею в виду не воскрешение модерного «великого автора» как «великой личности», создающей вечные смыслы, а совсем иное. Лучше всего это иное описывается толкиеновской метафорой. «Творчество» как тяжкая, ненужная, быть может и самому творцу этическая работа. И не вечная истина стоит в центре такой работы, а та правда, в которой уверен он сам. Он не пророк, а свидетель. У него нет задачи «жечь сердца» и перековывать людей. Ему просто нельзя врать. Недаром сейчас часто вспоминают блокадную литературу, Лидию Гинзбург, Герцена… Я про себя все повторяю стихи Сатуновского. Литература должна стать «бедной». Или — «малой». Найти спасение в самоотреченном труде. Борис Дубин писал, что именно малые литературы, переосмыслившие свой тяжелый исторический опыт, стали источником больших сдвигов в литературе ХХ века. Так и есть. Словом, для того, чтобы противостоять манипуляциям политики постправды, литература должна радикально «выйти из игры». И в этом смысле сброс символического капитала, в том числе и через разрушение механизмов литературной жизни, которая только о нем и печется, и на самом деле является машиной распределения влияния — это хорошая и правильная точка начала.
Чтобы дракон был повержен, нужно вытравить из литературной коммуникации малейшие следы борьбы за литературную власть. Ресентимент, сопряженный с литературной жизнью и борьбой, заслоняет насущные и настоящие задачи. Время литературтрегеров прошло. Для решения новых задач нужны иные, иного типа, агенты консолидации.
_________________
1. Отлично о премиальном вручении как политической репрезентации когда-то написала Елена Фанайлова на материале Русской премии. Просто удивительно, как она была проницательна…
2. Припоминаю, как в пушкинских Горах купила книжку, где были собраны все тексты, написанные Пушкиным в ссылке, но читать его не смогла, потому что «неправильная» лексика была заменена звездочками, и этих звёздочек была примерно половина текста.Евгения Вежлян
поэт, литературный критик, доцент РГГУскачать dle 12.1
