Редактор: Ольга Девш
(О книге: Современный русский верлибр: антология / сост. Л. Р. Газизова. — М.: Воймега, 2021. — 428 с.)Антологии рецензировать трудно — можно долго говорить о вошедших авторах, цитировать их то с одной, то с другой страницы, пытаться объяснить принципы отбора, и время от времени ловить невольные
quiproquo, невольные сбои чистоты жанра. С точки зрения сурового критика не каждый верлибр до конца верлибр, и не каждая элегия до конца элегия, но спорить с составителем — это в конце концов ставить под сомнение само явление. Равно как и указывать, что можно было бы включить и других авторов, это тоже уже поставить под сомнение саму идею антологии, — невольно заявив, что из новых
quiproquo, из появления авторов, полюбившихся сердцу рецензента, в этом корпусе текстов, только и возникнет поэтическое переживание.
Но если суровая критика — подмена однократная, подмена рассуждения вкусом, то рекомендации составителю — подмена двукратная: уже и вытеснение механики антологического сборника некоторыми безудержными страстями, и замена идеи антологии возгонкой эффективности авторских заявлений, как будто яркость текстов скажет всё за себя и даст совокупный эффект. Поэтому, чтобы избежать любых подмен, и с учетом, что антология находится в свободном доступе в Сети, я решил дать рецензию концептуальную, без единой поэтической цитаты, но с размышлением, как такая антология стала возможной.
Антология как жанр жанров, вместилище для жанровых экспериментов, где они оказываются теснее всего сближены самим строением книги, отличалась в нашей литературе некоторым ускоренным развитием на очень узком поле коллективного собрания. Иногда по антологиям можно было следить и за будущим литературы, а не только за прошлым: так, книга «Русские поэты» Ежова и Шамурина не просто давала панораму литературы от символистов до молодых пролетарских поэтов, но показывала, как будет развиваться советская поэзия дальше — не как проекты, последовательно выдержанные в определенной канонизированной эстетике, но как волны, несущие различные формы лиризма, открытые как раз этими школами начала века, как накат волны на волну.
Можно ли будет такое сказать об антологии верлибра — покажет время, но в этой книге я вижу примерно то же обещание: верлибр не станет монопольной формой высказывания о текущем положении дел, взятого в готовые границы социального опыта или мировосприятия, в отличие от рэпа, который так функционирует, в нем так же будут сочетаться волны прежних открытий. Хотя история верлибра, в отличие от истории русской поэзии, не поделена на вехи, но понятно, что такие этапы были: например, принципиальная прозаизация высказывания, или спустя некоторое время, столь же принципиальная его многозначность, имеющая дело с паузами и некоторыми сбоями речи. Как символизм распространялся вместе с мыслью Ницше, а акмеизм — вместе с мыслью Бергсона, так в будущем и о верлибре будут говорить как о синхронной рецепции разных философий от Витгенштейна до Делёза; хотя, конечно, это не задача одной антологии.
Само понятие об антологии очень быстро трансформировалось в истории нашей культуры от собрания риторических и моральных образцов, делающих речь убедительной и нравственно приемлемой, к учебной хрестоматии, показывающей, как именно строится лирика, или отдельный лирический жанр, как способ высказывания, уже освоенный культурой. Перипетии пушкинской поры — как раз история этого перелома, от лирического выражения как заведомо схваченного жанром с его качествами и добродетелями к пониманию того, что жанр уже состоялся, и нельзя просто возобновлять готовое благонамеренное выражение. Сходный перелом происходит и в начале ХХ века, но уже от хрестоматийных образцов и национальных хрестоматий к вычленению функциональных жанров, что отчасти совпало с движением мысли русских формалистов. Кто составлял в 1980-е годы книгу вроде «Два века русской элегии» или «Русская эпиграмма» (названия условные), тот мог не опираться специально на понятия о «литературной эволюции» или «параллельных рядах», но фактически эти книги и позволяли гораздо проницательнее изучать эти обстоятельства, чем упомянутый том Ежова и Шамурина.
Свод элегий тогда — это History of emotions, изучение истории культуры через эмоциональную призму, и значит, антология элегиков — это тогда исследование того, как сочетались нормативные эмоции и эмоциональное творчество на протяжении долгого времени. История эпиграммы в избранных примерах — это изучение литературного быта, того, как эпиграмма становилась оружием литературной борьбы, и поэтому чтение эпиграмм — способ представить себя внутри литературы с ее исканиями и проблемами. Иначе говоря, антология если не вводит в литературу, то показывает, что в нее можно войти.
Это относится и к рецензируемой антологии: она показывает, как верлибр стал местом самосознания многих поэтов, выяснения отношений со временем и с самим фактом собственного вовлеченного участия в делах литературы и социальной жизни. В научной области этому бы соответствовала книга «Мой путь в науку» как собрание интервью или признаний, а в области изобразительных искусств — «Мои главные выставки». В любом случае, это работа соединяет в себе исследование того, каким может быть верлибр, как он может возникать, из какого материала, и исследование того, как верлибр стал современным, так что авторскую систему каждого из вошедших в антологию поэтов мы уже не можем представить вне верлибра.
Отобранные каждым автором избранные верлибры сопровождаются ответами на очень общие вопросы, поставленные составителем Лилией Газизовой (формулировки были созданы, как говорит составительница, при участии Данилы Давыдова):
1. Что происходит сегодня с русским верлибром?
2. Какое место занимает верлибр в вашем творчестве и творчестве близких вам авторов?
Вопросы эти даже не допустили бы регламентированного объема ответов, поэтому он и колеблется от двух строк до двух страниц. Если бы мне как рецензенту пришлось отвечать на эти вопросы, ответил бы так:
1. Русский верлибр продолжает занимать промежуточную позицию между А и Б: (а) одним из жанровых этикетных маркеров, например, новаторства, которые входят в «паспорт», незримый artist statement автора, и (б) собственно свободным творчеством, которому проще сказаться в верлибре, как для режиссера может оказаться проще поставить спектакль не в театре, а в парке. В этом смысле верлибр, говоря на языке театра, занимает промежуточную позицию между (а) «режиссерским почерком», который проявляется как раз в несвойственных ситуациях для режиссера, например, важно считать этот почерк, если театральный режиссер вдруг ставит сериал — и (б) «постдраматическим театром», который во многих странах такая же магистраль свободного творчества в драматургии, как верлибр — в поэзии. И именно такая промежуточная позиция и позволяет создавать здесь в России, как и в ряде других стран, антологии верлибра; примерно по той же причине, по какой фестиваль постдраматического театра может быть там, где еще есть и представления о театральном почерке и режиссерской стилистике, а не проектное мышление в области режиссуры.
2. В моем творчестве критика верлибр — лучший материал для исследования. Я никогда не смущаюсь, читая верлибр, что автор делает что-то нарочито, или что у меня сбитая оптика и я ошибочно принимаю за архаизмы или приемы то, что этим не является в системе современного регулярного стиха. Верлибр, это, грубо говоря, способ поближе познакомиться с автором и уже не ошибаться, увидев, что автор не прекратит свою работу, что именно здесь началась работа. В этом смысле изучение верлибра стоит близко к «включенному наблюдению» в социологии или к работе экономиста в банке или на производстве, где вдруг оказывается видно, что работа какого-то принципа начинается именно здесь, даже если по прежним косвенным данным ты знал, как эта работа продолжается.
Конечно, составление антологии — дело не одного месяца, поэтому Инга Кузнецова в своих автокомментариях указывает на Василия Бородина как живого еще автора, а Дарья Суховей сетует, что в антологию не был приглашен профессиональный верлибрист Алексей Кияница. Очевидно, что это антология верлибров, а не верлибристов; из-за чего автокомментарии, те самые ответы на два вопроса, оказываются странным явлением. Нужно отвечать не как верлибрист, а как поэт, причем поэт, заинтересованный во всей поэзии, а не только верлибрах, но при этом текст будет прочитан как прямое высказывание о верлибре.
Это парадоксальное движение-кувырок больше всего напоминает частые задачи в быту: например, нужно не опоздать на работу, комбинируя разные виды транспорта, но про нас будут говорить, что мы «вовремя пришли на работу», а не приехали или нас подвезли. Так и здесь про любого поэта будут говорить, что он или она «пишет верлибры», хотя в ответах на вопросы говорится, что поэзия уже что-то сделала с верлибрами в России, наделила их каким-то статусом и каким-то особым локальным смыслом. В каком-то смысле данная антология — противоположность ситуационистским «дрейфам», здесь, наоборот, надо сказать, почему в одном месте дрейф возможен, а в другом — нет. Это тоже благороднейшая задача, не менее сложная, чем любой «дрейф» по эпохам и самим концепциям литературы и литературного высказывания.
Чем стала эта антология в результате? Прежде всего, это школа признаний в близости. Школьный вопрос «чем нам близок и дорог» звучит всегда смешно, но здесь 52 автора антологии, включая составителя, говорят, что даже если верлибр им не дорог, он им близок, они уже сблизились с ним, а параметры этого сближения помогут понять сами стихи. Поэтому антология создает необходимую дистанцию для занятия верлибрами, более, чем даже специальные исследования, деидеологизирует отношение к верлибрам и позволяет принять их как движение мысли, как в каком-то смысле «пересобирание» (reassembling) поэтико-лирического, — потому что школьные представления о лирике суть в анамнезе у всех поэтов и читателей, и странно делать вид, что этого анамнеза нет просто на основании частных программ и новых привычек чтения.
Но антология эта — и нечто большее; это изучение того, что и как говорит поэт в самом общем смысле, отвечая на первый же вопрос о себе. Вопрос «Что говорит поэт» и «Как говорит поэт» может задать ребенок, не знающий, отличаются ли поэты от других людей качественно или нет. А здесь мы приступаем к чтению верлибров без указаний, что это образцовая поэзия, или кем-то отобранная, или кем-то вызванная к жизни, или скрывавшаяся и наконец нашедшая путь к широкому читателю. Все эти цензурные практики у нас тоже есть в анамнезе, и они часто блокируют создание антологий, так что получается либо Ежов-Шамурин, либо фестиваль, либо, в нескольких исключительных и лучших случаях — патент на благородство, доказательство достоинства поэзии на русском языке.
Относится ли рецензируемая антология к этим лучшим случаям — несомненно, да. Ведь она не фестивальна, она размышляет долго и живет долго. Но главное, она разблокировала эти блокировки, так что мы можем просто читать верлибр как поэзию поэтов, как ряд признаний поэтов в любви друг другу, даже если слова любви не сказаны. Но сама любовь опередила эти слова и сказалась в самом факте существования этого издания.
скачать dle 12.1
