О русской прозе 2010-х годовЧетыре года назад, рассуждая о прозе «нулевых», критик Лев Данилкин сравнил ее с клуджем – так называют компьютерную программу, которая по всем параметрам не должна работать, однако исправно функционирует[1]. Так и проза 2000-х, по мысли критика, состоялась, несмотря на самые пессимистичные прогнозы и неблагоприятные обстоятельства. Началом был так называемый «большой взрыв» 2005 года, природа которого подробна описана Данилкиным в книге «Парфянская стрела». Он же в 2012 году вновь задался вопросом: можно ли считать 2012-й очередным «Большим Взрывом» в отечественной литературе – и сам же заметил, что хороших-то текстов много, а вот ярких дебютов в 2012-м всё-таки не видать: «мы получаем очень удачные тексты от писателей, про которых и так знаем, что они хорошие»[2].
Словом, русская проза начала 2010-х вступила в эпоху стабильного процветания. В ней парадоксальным образом вдруг как-то все стало в порядке. Тогда же, в 2012-м, ваш покорный слуга, тоже иногда прибегающий к силе сравнений, предположил, что Большой Взрыв у нас позади, а сегодня мы наблюдаем стремительное разбегание литературных галактик: «Сейчас в литературе царит та же предгрозовая атмосфера, что и в 1895-м (первый выпуск брюсовских «Русских символистов») или в 1913-м (время рождения футуризма). Сегодня очень важно, что напишет Сорокин после меланхолично-неподвижной «Метели»; оправдает ли Прилепин авансы, выданные ему после «Чёрной обезьяны»; наконец, о чём будет следующий роман Пелевина (обещан на весну)»[3].
И что же? После меланхолично-неподвижной «Метели» появилась динамичная и вполне остроумная «Теллурия»; вроде бы на тех же щах, но как раз за литературную стабильность мы Сорокина и любим, не так ли? Прилепин написал 800-страничную «Обитель» – роман, по ряду параметров соответствующий тому, как у нас понимают «большой русский роман» (он же – «энциклопедия русской жизни»). Следующий роман Пелевина «Бэтман Аполло» оказался продолжением «вампирской истории» и стал, вероятно, самым критикуемым его произведением (а по мнению многих – и самым скучным, слишком быстро выветрившимся после традиционно шумной рекламы).
Вообще, начало 2010-х сопровождалось лихорадочным выяснением того, какая же книга – лучшая, какой роман – главный. Следствием этого стало составление разнообразных списков: «10 лучших книг года», «100 книг Иосифа Бродского», «1000 книг, которые нужно прочитать, прежде чем умереть» и пр. Списки, списки, списки – это занятие позволило убедиться в одном: современную русскую прозу нельзя центрировать вокруг одного имени – в противном случае у вас получится очень ограниченная литературная картина. «У нас нет литературы», восклицал критик XIX века. «Сколько у нас литератур?» – такой вопрос встаёт перед критиком XXI столетия.
Тем не менее, книжная навигация по этим «литературам» улучшилась в разы, и это касается не только маркетинга в книжных магазинах. Современная русская проза – это, без преувеличения, бренд, и называется он «редакция Елены Шубиной» (издательство «АСТ») – в книгах этой серии аккумулирована лучшая проза последних лет, от Прилепина и Драгунского до Иличевского и Улицкой. Еще один «радар» – литературные премии: сопоставление премиальных листов «Большой книги», «Нацбеста» и «Русского Букера» поможет вам представить более или менее полную картину литературного года.
В этом смысле символичным было вручение «Большой книги»-2011, когда на сцену поднялись Михаил Шишкин (1-е место, роман «Письмовник»), Владимир Сорокин (2-е место, повесть «Метель») и Дмитрий Быков (3-е место, роман «Остромов, или Ученик чародея»). Расстановка литературных сил была очень наглядна. На первом месте у нас классический роман на универсальную тему – о любви и смерти. Постмодернизм в лице Сорокина тоже никуда не делся, но приобрел благообразные очертания: «Метель» – едва ли не первое произведение мэтра, которое всерьез можно рекомендовать для изучения на уроках литературы. Наконец, была отмечена и беллетристика – авантюрный роман Быкова.
На самом деле прозаиков даже первого ряда сегодня не трое и не четверо – ситуация складывается таким образом, что критик Юлия Щербинина сетует: «Фамилии авторов, чьи произведения регулярно рецензируются, постепенно составляются в перечень, претендующий на незыблемость азбуки: А – Акунин; Б – Быков; В – Волос; Г – Гришковец; Д – Данилов; Е – Елизаров; Ж – Житинский; З – Захар (без фамилии); И – Иличевский; К – Кабаков; Л – Лимонов; М – Маканин; Н – Найман; О – Отрошенко; П – Пелевин; Р – Рубина; С – Сорокин; Т – Терехов; У – Улицкая; Ф – Фигль-Мигль; Х – Хаецкая; Ц – Цветков; Ч – Чижова; Ш – Шишкин; Щ – Щербакова; Э – Элтанг; Ю – Юзефович. А венчает сей славный список «Я» – эго критика великого, ужасного и всемогущего»[4].
(В скобках заметим, что есть целый ряд авторов, которые не то чтобы персоны нон-грата – однако в «обязательные списки» их романы, как правило, не попадают. В прозе 2010-х можно насчитать несколько хороших романов, прошедших «мимо радаров»: «Захват Московии» Гиголашвили, «В Сырах» Лимонова, «Время золотое» Проханова).
Есть такая фраза Горького (сказанная на Первом съезде союза писателей), в которой он оценивал перспективы советской литературы: «Не следует думать, что мы скоро будем иметь 1500 гениальных писателей. Будем мечтать о 50. А чтобы не обманываться – наметим 5 гениальных и 45 очень талантливых». Сегодня эта фраза выглядит как консенсус для всех составителей книжных списков. В современной прозе вполне можно наметить 5 гениальных и 45 очень талантливых авторов. И никто не будет в обиде. Ну, почти никто.
Итак, «главного» имени русской прозы сегодня нет, однако есть вектор, тенденция, и вот о ней мы далее поговорим.
Русский роман на рубеже десятилетий существенно модернизировался, многому научился у романа западного. Такие прозаики как Михаил Шишкин или Сергей Соловьев во многом сформированы именно традициями западноевропейского романа; прилепинская «Обитель» создавалась не без оглядки на литтеловских «Благоволительниц» – да и вообще русская проза становится более полифоничной, больше ценит сюжет, все более умело обходится с повествовательными техниками. Однако в русском романе традиционно преобладало содержание, а не форма, а содержанием его всегда выступали пресловутые «проклятые вопросы». Что делать, историческая матрица России склонна повторяться, вновь и вновь воспроизводить одни и те же образы и коллизии, и поэтому здесь всегда будут актуальны формулировки «кто виноват?», «поэт и царь», «власть и народ», а также болезненный интерес к своему постоянно переосмысляемому прошлому. Мейнстрим 2010-х – это роман о прошлом: «Зелёный шатер» рассказывает о советских диссидентах, «Обитель» повествует о Соловках 20-х годов, «Теллурия» Сорокина – о том, как в недалеком будущем Россия вернулась в привычное Средневековье, «Лавр» Водолазкина (вот, кстати, подлинное открытие именно «десятых» годов!) – постмодернистское житие целителя XV века (и, кстати, «Большая книга»-2013), «Возвращение в Египет» Шарова – о загадке третьего тома «Мёртвых душ» и его мистической связи с ходом русской истории, «Мысленный волк» Варламова – споры интеллигенции в преддверии Первой мировой войны. Даже Акунин переключился с беллетристики на исторические труды, и они неплохо продаются. «Правда жизни» для отечественного читателя гораздо ценнее литературных игр; реализм не то чтобы снова моден – просто ему более всего доверяет читатель. Правда, теперь это реализм облагороженный, привитый разнообразными авангардистскими, концептуалистскими и прочими прививками.
В этом смысле ключевой фигурой 2010-х стал, условно говоря, не Пелевин с его художественной конспирологией, а Прилепин с его «правдой жизни». Речь не столько о конкретных писателях, сколько о ролевой модели, но правда и в том, что все романы ПВО, изданные в новом десятилетии, никак не обладали стратегически важными признаками – а вот литературные дивиденты Прилепина неуклонно росли, и после неровной «Черной обезьяны» он-таки вышел к штанге и взял серьезный вес – написал свой opus magnum «Обитель».
Да, реализм победил, и отсюда – еще одна особенность прозы 2010-х: она старается быть все более невымышленной. Понятие романа размывается – какой же «роман», если повествует о невыдуманном? Так полагает Эдуард Лимонов: «Роман стал неправдоподобен. Когда я читаю роман, то он кажется мне до ужаса примитивной конструкцией. Мне обычно становится не по себе и стыдно за автора, за все эти "запрокинул лицо", "вынул изо рта сигарету", "спина её мелко сотрясалась от рыданий"… Оставив роман в покое, можно всё-таки заметить, что большие монстры литературы рано или поздно понимали себя ближе к концу жизни как учителей, а то и пророков. Пророчествовать в форме романа малоудобно»[5]. Ему вторит Владимир Сорокин: «В том-то и дело, что ни один язык не способен исчерпывающе описать современный мир, поэтому и нет великих романов. Невозможно это сделать линейно. Романы не пережили свое время. Они там и остались, в первой половине XX века. Нужен другой язык описания мира, и найти его крайне трудно. "Теллурия" – одна из попыток»[6]. Наконец, к воображаемой полемике подключается Алексей Иванов, в 2010-х окончательно переключившийся на нон-фикшн: «Хороший роман всегда порождается важным вопросом. Не актуальным, а важным. Но ответ на вопрос должен быть аргументирован. В нынешней культурной ситуации художественная аргументация перестала быть убедительной. Размылись границы между вымыслом и реальностью. <…> «Преступление и наказание» переходит в разряд криминального романа про маньяка: "Рубка топором по-петербуржски". Приходится искать аргументацию нон-фикшн. И утешаться тем, что вымысел не является непременным условием художественного произведения»[7].
Оставим в покое манифесты – на практике все выглядит точно так же. В числе самых ярких явлений назовём и «Горизонтальное положение» (2010) Дмитрия Данилова, и «Обращение в слух» (2013) Антона Понизовского, и «Детство 45–53» (2013) Людмилы Улицкой, и «Завод «Свобода» (2013) Ксении Букши, и «Ёбург» (2014) Алексея Иванова[8]. Невымышленности сегодня жаждут и автор, и читатель, поскольку оба сидят в социальных сетях, а в фейсбуке больше всего ценится факт, пусть и многократно перетолкованный. Отношения с реальностью меняются – ее вдруг стало слишком много, она сама просится в истории. И еще одна причина – в литературу приходят рожденные в 80-х, чей жизненный опыт сформировался уже на рубеже веков – а значит они хотят знать о реальности нечто новое. Вот показательное рассуждение молодого критика Петра Силаева: «Российская литература, русский язык – в кризисе, ясное дело. Самые популярные тексты моего поколения были про каких-то рекламщиков, про буддизм. Несколько десятилетий остались без рефлексии – как Великая Отечественная война ранее, в советской литературе. Была недавно одна книга, про нее говорили: «Новый Горький явился». Несколько хороших людей из Москвы мне сказали, что узнали свои детство и юность в ней. Я не узнал. Снова правдоискательство, какие-то надуманные проблемы. Моя тетушка, ученый-эндокринолог, проработала двенадцать лет продавщицей на рынке у молдаван — ее несколько раз грабили, однажды ее взяли в заложники и приковали к батарее. Мне бы хотелось узнать от русской литературы что-то по этому поводу, а не о том, почему жизнь несправедлива»[9].
Сказано, кстати, в связи с выходом ещё одной невыдуманной книги - чеченских дневников Полины Жеребцовой. «Про буддизм» – это Пелевин, а «новый Горький» – надо полагать, Прилепин. Уже и понятие такое появилось – «постпелевинские времена»[10]…
До сих пор мы вели речь только о романе – «короле жанров», но современная проза, разумеется, куда более разнообразна. Долгое время велись споры о том, куда подевалась малая форма и почему рассказы перестали быть популярными. Ныне эти споры неактуальны: изданы «Стыдные подвиги» Рубанова, «Мы вышли покурить на 17 лет» Елизарова, «Прощай, кукушка» Быкова, «Волною морскою» Максима Осипова, ну а Денис Драгунский и вовсе публикует по три сборника в год. Неожиданно стал популярным формат прозаической антологии: «Русские дети», «Русские женщины», «Новые сказки об Италии». Причина? Слишком много хороших рассказов, слишком много хороших рассказчиков! Что касается повести, то здесь важную роль играет премия Белкина: в сетевую эпоху, когда критерии средней формы размыты, квалифицированный обзор имеет большое значение. Кстати, в 2014-м белкинскую премию получила Татьяна Толстая, нового сборника которой читатель ждал десять лет – и дождался: минувшим летом вышла книга «Легкие миры».
Особый интерес представляют книги, который западный аналитик Нассим Талеб называет «черными лебедями» – книги, появление которых не мог просчитать ни один критик или издатель. Таков роман Сергея Соловьева «Адамов мост» – будучи издан в 2008-м году в «Новом мире», он дорабатывался автором еще семь лет, и в результате вниманию читателей был представлен огромный 500-страничный том – лирическая история индийских похождений героя и его горькой любви. Разговору об этой книге нужно посвящать отдельную статью: слишком многогранен талант автора, слишком необычны повествовательные техники – проще сказать, что Соловьев переписывает традиции русской прозы, а не просто продолжает их.
Кстати – раз уж мы упомянули «Новый мир» – нельзя не сказать о том, что «толстые журналы» и тут не сдали своих позиций. Сложилась новая практика: сначала произведение публикуется на страницах «Знамени», «Октября», «Нового мира», а потом, пару месяцев спустя, выходит в большом издательстве – и никто не в обиде!
Что касается жанровой литературы, то в 2010-х она скорее сдала свои позиции. Массовый роман отощал – теперь это быстро написанный романоид, разверстанный до размеров не самой толстой книжки. Слишком много ретро-детективов, слишком много скверно придуманных и еще хуже написанных фантастических романов о «попаданцах»… Массовый читатель сегодня живет ожиданиями: как Акунин расправится с Фандориным (последний роман о нем обещан на апрель 2015-го) в последнем романе цикла и когда наконец в России появится умный научно-фантастический роман уровня «Ложной слепоты» Питера Уоттса или «Квантового вора» Ханну Райаниеми…
✴✴✴
Итак, современная русская проза – это, вспоминая Горького, «5 гениальных и 45 очень талантливых писателей». Это 2-3 писателя, которые всерьез могут претендовать на Нобелевскую премию (я намеренно не называю имен – важно то, что само наличие этой вакансии уже не выглядит фантастикой). Это 15-20 книг в год, которыми стоит как минимум полюбопытствовать. Русская проза XXI века состоялась: по степени разнообразия и сложности она сравнима только с 1860-ми, эпохой великих романов (да вдобавок и свой Чехов в лице Максима Осипова присутствует).
Чего ждать от современной прозы? Как обычно, интересно следить за тем, как будет меняться роман – недаром же многие писатели уже сейчас озабочены его жизнеспособностью. Мы видели, как трансформировался роман в эпоху социальных сетей; любопытно, изменится ли жанр, когда писатели нацепят на нос Google Glass и станут еще ближе к виртуальности.
Кроме того, сейчас в русской прозе доминируют писатели, которым «за сорок» и больше (Прилепин, Быков, Рубанов, Алексей Иванов, Иличевский…); так вот, любопытно, какой же будет проза «рожденных в 80-х» – они уже появляются: Ксения Букша, Владимир Данихнов, Ульяна Гамаюн, Полина Жеребцова. Иначе говоря, ждем очередной «смены элит» в литературе. Это будет совсем другой опыт и, возможно, иная поэтика.
__________________
Примечания
[1] Данилкин Л. Клудж // Новый мир. 2010. № 1
[2] Данилкин Л. Можно ли считать 2012-й очередным «Большим Взрывом» в отечественной литературе? // Афиша. 14.03.2012
[3] Оробий С.П. Прогулки по минному полю: литература в 2012 году // Homo Legens. 2012. № 4
[4]
Щербинина Ю. После двоеточия: о насущных задачах литературной критики // Октябрь. 2014. № 5
[5] http://ww.w.zaharprilepin.ru/ru/litprocess/intervju-o-literature/jenergichnij-russkij-muzhik-s-volgi.html
[6] http://www.kommersant.ru/doc/2308815
[7] Цит. по: Мир фантастики. 2012. № 6. С. 22
[8]
О явлении «невымышленного романа» уже доводилось писать, подробнее см.: Оробий С.П. «Всё что угодно, только не роман»: Джойс, Джобс и поэтика флуда // Лиterraтура, № 13 (август 2014)
[9] Сидаев П. «Чеченские дневники»: хроника разрушения общества // Афиша. 20.05.2014
[10] Голубева А. Журналисты на войне // Colta. 22.05.2014скачать dle 12.1