Редактор: Ольга Девш
(эссе)«Ижицы на сюртуке из снов» Александра Чанцева как пример модернистского селфи a la АрчимбольдоМонументальный том, эффектно изданный «Алетейей» на ослепительно белой бумаге (за что издательству отдельный респект), представляет «литературную пятилетку» – лучшее, что критик, прозаик и эссеист Александр Чанцев опубликовал за последние годы. Между тем, любой сборник статей в смысле «прагматики жанра» – методологическая и издательская проблема: тексты, особенно критические (информационный повод быстро уходит в толщу временных складок), да еще и написанные по разным поводам и, что существеннее, разбросанные по разным изданиям, в единую картину складываются неважно.
Еще сложнее организовать им новое единство и какой-то дополнительный смысл, высекающий искру из единства. Необходимо минусы обратить в плюсы, придумав такой разворот сюжета, чтобы изначальные недостатки исходных данных начинали работать на концепцию. Для этого требуются изощренность и мастерство.
Важно, что у Чанцева все это превращение отдельных текстов в органическое единство, вот как на ячеистых картинах Павла Филонова, происходит за счет странной и несколько парадоксальной структуры, превращающей «Ижицы на сюртуке из снов» в интеллектуальную автобиографию. Потому что открывать коллекцию своих текстов разделом «Перечитывание», где первое эссе посвящено Михаилу Булгакову, а второе Эмилю Чорану, авторам, конечно же, вечно актуальным, но горячей новостью давно не являющимся, можно только под соусом интереса к фигуре самого автора, думающего не о том, чем заинтересованы его читатели.
Тем не менее, именно перечитывания авторов с историей и харизмой вне времени и пространства служат сборнику методологической базой и фундаментальным основанием для всего остального. Ведь далее там восточные (японские, в основном: ведь как здесь без Харуки Мураками обойтись?!) авторы, обязательные для Александра Чанцева, перемешаны с классиками модернизма – Сэмюэлем Беккетом и Владимиром Набоковым, Андреем Платоновым и Владимиром Бибихиным, и даже с такими столпами русской литературы как Иван Гончаров и Лев Толстой, которых молодежь давно сдала в музей.
Одним же из важнейших текстов сборника, посвященных текущей словесности, на мой взгляд оказывается «Среднеазиатский вектор», умудряющийся даже мейнстрим прочитать на особицу. Романы с ориентальными элементами («Заххок» Владимира Медведева, «Татарский удар» Шамиля Идиатуллина, «Поклонение волхвов» Сухбата Афлатуни, «Гастарбайтер» Мусы Мураталиева) рассматриваются в контексте пост-колониальной прозы советских окраин.
«
Все интереснее, витальнее, даже показательнее становится и пребывает литература соседних стран, постсоветского ареала – Л. Элтанг и А. Иванов, А. Никитин и С. Жадан, М. Петросян и Н. Абрагян, М. Гиголашвили и З. Бурчуладзе, Ферганская школа Ш. Абдуллаева, Х. Закирова, Д. Кислова и других, Ташкентская С. Янышева, Е. Абдуллаева и В. Муратханова, С. Афлатуни, Ш. Идиатуллин, живший в Таджикистане автор «Заххока» В. Медведев и другие…»
Началом «Ижиц» с Булгаковым и Шатобрианом, Чанцев демонстративно покушается на один из самых святых принципов сборника критических текстов – отступает от издательской свежатины на несколько шагов в сторону и вглубь…
Сами книжные новинки последних лет идут дальше и четко разделены на переводные и отечественные. Вторых заметно больше (что правильно и особо отрадно), но после них идет, все-таки, раздел, посвященный чтению на других языках, из-за чего «нерусскоязычные» книги, в конечном счете, преобладают. Причем, если по-русски Чанцев читает, в основном, художественную литературу и актуальную беллетристику, то на других языках это, как правило, концептуально сложный нон-фикшн. В том числе, монографии и научные исследования.
А далее «Ижицы» делают еще пару гигантских шагов в сторону, так как пятый раздел этой книги называется «Музыка» и отдан не только рецензиям на любимые диски и пластинки, но и концептуальным текстам. Из них мы узнаем о меломанских пристрастиях Чанцева – они не менее сложны и заковыристы, чем литературные. Ведь «
музыка – воплощение прекрасного, почти самое прекрасное, она ничем не обусловлена, но обуславливает многое. И никакие тексты ей особо не нужны – ни поясняющие (в партитуре), ни поющиеся. Это важно…»
И, тем не менее… Джаз, причем самый разный, нойз, любой авангард, рок, отечественный и зарубежный, современные академические и «
поисковые» сочинения, а также инди-музыка во всевозможных изводах, зафиксированных, помимо прочего, личными ощущениями с концертов. Иногда кажется, что чем экзотичнее и уникальней (читай, неповторимее), тем они более любимы.
«
Некоторые концерты были и не забываются. Тот же Брёцман. Все побывавшие в Москве проекты (TheThing, Fire!) и коллаборации Густафссона (PaalNilssen-Love, Кен Вандермак). Ёсихидэ Отомо хотя и играл скорее нойз, чем джаз – к вопросу о зыбкости жанровых определений в данном случае и к миграции и самих артистов, из коллаборации в коллаборации, из эксперимента в эксперимент – но сатанинскими ногтями так скреб по цинку, что барабанным перепонкам этого никогда не забыть!...»
Куполом всей этой книжной конструкции являются интервью, которые Александр Чанцев взял (и по именам, появляющимся в этом разделе тоже можно видеть каких именно персонажей и «деятелей современной культуры» он предпочитает всем прочим), ну, или дал – и именно этот раздел, с прямым уже обращением к биографическим фактам исполняет функцию послесловия. «
В начальной школе был очень отличником, очень домашним, очень болезненным. Единственное – книжные запои начались уже тогда (с тех пор и не завязал)…»К финалу, таким образом, сборник этот преображается в автопортрет, в ментальный срез, составленный по методе Арчимбольдо, из разных, разнозаряженных и разнонаправленных объектов, взятых встык.
Разномастность материала и его объемы позволяет каждому читателю прокладывать в этих залежах свои кротовьи норы, путешествуя внутри авторской головы неповторимыми маршрутами. «Ижицы на сюртуке из снов» не только написаны, но и сложены таким образом, чтобы ни в коем случае не сводиться к единому знаменателю.
Это, кстати, отлично видно по обилию рецензий на чанцевский сборник, помимо прочего, заслуживший в этом году «Премию Андрея Белого»: все они, неизменно доброжелательные, рассказывают словно бы про совершенно разные книги. Надеюсь, что и это мое эссе исключением не станет.
В сборнике Чанцева, прежде всего, мне интересно складывание целого из маргинальных имен и названий – своего персонального мейнстрима из того, что обычно «рассеяно по краям». Сборник и нужен как раз для того, чтобы собрать отдельные высказывания, рассыпанные по умным журналам и сайтам, в обобщающий монумент. Новое качество авторских поисков возникает из густой массы имен и названий, явлений и даже дискурсов (вот как в «музыкальной» части), будто бы ненамеренно отступающих в сторону от правил, принятых в нашей культуре-литературе.
Да, Чанцев описывает и оценивает чаще всего пограничные явления, но все они, раз уж оформлены в издания и концерты, уже включены в всемирный каталог общепринятых явлений, проявлены в нем как значимые. И в этом смысле, автопортрет статусного интеллектуала, коим является Александр Чанцев, должен состоять из значимых явлений, утверждая их на новой почве (если они перенесены из другой культуры) или же в автономном контексте, отличном от привычного.
Скажем, я не слишком принимаю Эдуарда Лимонова в писательском качестве, однако, зажатый между музыкантов и харизматиков, вроде Вагнера или даосских алхимиков, даже такой персонаж, попадая, таким образом, в разномастную толпу маргиналов, выравнивается в культурных правах. Важен контекст и сила его упругости, она же «правота» и «убежденность», с которыми идешь по жизни, вне зависимости от поветрий и мод. Это собственные неправильность и неформатность, позволяют не стать частью массовки и «еще одним кирпичом в стене»…
«
Где-то в седьмом классе, да, я ходил (дома) с небольшим хвостиком, в разрисованных брюках (стены и все остальное тоже рисунков не избегли) и серьезно думал в первых рассказах над тем, что у Сатаны был сын, у него тоже была какая-то весть, что-то о закате, фиолетовом цвете, Боге, распятом на прозекторском столе. Тризна гранатового сока, свечей, кристаллов собственного производства – и крест, похожий на пацифик, из меди и собственноручно же высверленный…»Вот почему в автопортрете Чанцеву одинаково важны такие черты изучаемых героев как маргинальность и харизматичность. Музыка, не нуждающаяся в пояснениях, делает возможными и действительно значимыми людей без слов – персонажей, вроде Юкио Мисима, чья харизма бьет и пробивает сильнее им же написанных слов. Как «
человека, пошедшего до конца – его возбуждала смерть как эротический, эстетический и идеологический концепт, и он выпустил из хара душу. Интересное, кстати, было время в конце 60-х – тогда же кастрировались и выбрасывались из окна («Прыжок в пустоту» – образцово буддийское, кстати, название) венские акционисты, но с тех пор сильно помельчало – отечественные импортозаместители отрезают лишь дольку уха. Душа же Мисимы до сих пор летает, вьется серафимом и семафором…»
Эти слова я вновь беру из интервью, которые не просто связывают рецензии с личными пристрастиями, но и объясняют почему Чанцев выбирает именно эти имена и книги, а не какие-то другие. Наглядно показывая, как с юности не искал легких путей, но пестовал непохожесть, объясняя Борису Кутенкову, что «
о совсем диких вещах я писал в середине 2000-х – перверсии, маргиналы, рок-н-ролл и т.п., Джира и Радиге, Паланик и Лотреамон», а теперь же «
пишу о вещах трансгрессивных» и не менее радикальных.
Но радикальных уже не снаружи, а, что ли, внутри, когда отдельные рецензии выглядят экспресс-манифестами, настаивающими на субъективности, превышающей любые границы.
Я давно слежу за работой Александра Чанцева – и собранной в книги с барочными именами, и врассыпную по журналам и сайтам… Неоднократно уже мне доводилось относить его творчество к плеяде
младомодернистов. Четыре года назад, в новомировской статье «Этическая ценность интеллекта»* (№7, 2017
), посвященной сборнику Ольги Баллы «Упражнения в бытии», автора Чанцеву максимально близкого, помимо этих двух «критиков и эссеистов», также я приписал к этой плеяде, например, Александра Скидана и Константина Львова, Евгению Риц и Анатолия Рясова, Игоря Гулина и Евгения Иза, Александра Ульянова, поскольку «
для многих из них формообразующим оказывается синтез неофициальных («полуподпольных») поэтик с поисками и разработками немассовой западной литературы. Когда “как” гораздо важнее, чем “что”. Но главное здесь даже не диалектические отношения формы и содержания, но служебная роль критического инструментария, необходимого для более насущных, нежели книгоиздательский процесс, экзистенциальных надоб. Когда экстравертные практики письма необходимы для глубинных, сугубо интровертных задач…»
И если про «экстравертные практики» и «интровертные задачи» в этом, давнишнем моем определении, все остается как раньше, некоторые части его нуждаются в уточнении.
И если раньше мне самым важным здесь казалось эстетическое самостояние младомодернистов, то теперь я ценю их, прежде всего, за независимость выбора. Себя и своих предпочтений, позволяющих держаться на особицу, не сбиваясь в стаи.
Постмодерн накрыл общую культурную поляну совсем с другой стороны. Не оттуда, откуда его ждали, выкликая все 90-ые годы прошлого века. Тогдашним теоретикам, вооруженным Фуко и Бартом, Деррида и Бодриайром, казалось, что скверне симулякров более всего подвержен масскульт, распространяющий подобия, выхолощенные по определению. Но никто не ожидал основного вала подделок от нового культурного истеблишмента путинских времен, от лауреатов премий, ставших вполне официальными.
Модернизм теперь и есть определение оригинальности с человеческим лицом, способной задавать необщую повестку дня. Идти вслед «личной синдроматики», как это называл Дмитрий Александрович Пригов, а не за логикой издательского пресса, все сильней и сильней пытающегося подменить процесс литературный. Кажется, только сейчас стала окончательно понятной роль толстых журналов и независимой культурной периодики, активно младомодернистов привечающей для того, чтобы регулярно убеждаться в том, что автор не умер.
Ведь в ситуации когда большинство книжных блогеров и даже статусных обозревателей отталкиваются именно от очередности пресс-релизов, максимально заметной оказывается работа уже не даже не авторов, но редакторов и руководителей редакций, заполняющих издательские портфели тем, что продать будет проще всего.
Чанцев продолжает объяснять Кутенкову свои взгляды и крайне важными оказываются слова, за которыми возникают тени и более жестких, пока еще непроговоренных, определений: «
Слава Богу, с литературным процессом у меня никаких пересечений нет. Хотя бы потому, что в нем так много людей, для которых в “литературном процессе” вторая составляющая существенно важнее первой, самой литературы. Люди не пишут, но тусуются. Не оценивают, но зарабатывают оценки. Разменивают собственное достоинство на – честно говоря, довольно смешные – материальные блага…»
Именно модернизм оказывается сегодня знаком не только нонконформизма, но и полноценной творческой потенции. Территорией свободы, где понятие «личного выбора» перестает быть сугубо метафорическим.
Нынешняя культурная ситуация складывается в России парадоксальным каким-то образом, когда настоящий (читай: подлинный) «литературный процесс» с акцентом именно на первое слово формулы, происходит вне общепринятых литературных и книгоиздательских институций.
Теперь, когда подлинная творческая активность становится делом честным и сугубо частным, маргиналы и извращенцы трансгрессии, которых автор «Ижиц» привечает с школьных времен (отдельный респект за «верность себе»), становятся подлинными культурными героями. Благодаря, в том числе, и младомодернистам, среди которых Александр Чанцев находится в самых первых рядах.
_______________
*«Этическая ценность интеллекта»:
https://magazines.gorky.media/novyi_mi/2017/7/eticheskaya-czennost-intellekta.html(О книге: Чанцев А. Ижицы на сюртуке из снов: книжная пятилетка. СПб.: Алетейя, 2020. — 724 с.)скачать dle 12.1
