Редактор: Ольга Девш
(О книге: Кшиштоф Шатравский. Ниже сна: Стихотворения:Перевод с польского Евгении Добровой. — Чебоксары: Free Poetry, 2020. — 130 c. (Билингва). Переводная серия Free Poetry.)Книга, написанная в начале 80-х годов ХХ века, «у времени в плену», выходит далеко за рамки времени военного положения и диктатуры в тогдашней Польше. Катастрофа в ней разворачивается во всех направлениях Нового времени. Шатравский спорит с Ницше, подбирает камешек Томаса Стернза Элиота, неожиданно перекликается с Витгенштейном.
Стихотворения «Дорога, по которой я иду», «Вкус стекла» и «Поединок II» сильно напоминают элиотовские медитации из «Четырех квартетов». Но по образности и напряжению Шатравский ближе к Теду Хьюзу: катастрофа мира не может быть преодолена снятием состояний, ни смирением, ни отрешенностью. Мир имеет цвет. Он не разноцветный, его суть — цвет и боль, последние и неподдельные. «Краткий трактат о цвете» Шатравского — словно вспышки из одноименного труда Витгенштейна. Автору этот трактат был тогда неизвестен. Можно сказать, это прямая конгениальность опыта озарений. И дальше на страницах книги встречается множество прямых реминисценций, только слово это тут не годится — скорее, алмазные нитки Витгенштейна, которыми пронизан стих Шатравского.
Боль это мир, где живет
бессоница страха
я заполняю им страницу, и
ночь становится наиреальнейшей
легкое дыхание как цвет тумана
или струящегося света
когда хочется рисовать радость
я зарисовываю холст, и становится так
бумага легче себя самой
общего цвета не бывает
но ему требуется быть
я смешиваю цвета
и в этой смеси проступают
контуры реальности
(Краткий трактат о цвете. Перевод Евгении Добровой)Цвет и свет, скрытые вне век, сохраняют мир реальности. Они непознаваемы, поэтому они несомненны, они просто есть. Цвет первичен, неразлагаем. Он есть настроение, из которого можно видеть мир. Герой (в то мгновение это сам поэт) смотрит на небо, загроможденное соборами, сидя на самой нижней ступеньке. Его созерцание долго мечется, дергается между приятием и не-приятием, так дергается веко от нервного тика, но напрасно это списывать на эмоции или болезнь. «Боль это мир», и жить в боли значит принимать мир, быть в мире, а не отражать его. А с этого все начинается.
Поэтический пейзаж странствия «Ниже сна» и странен, и прост.
Казнь Полигимнии из первого, открывающего стихотворения: забава. Смерть имен. Надежда выйти. Абстрактный герой Ян П (именно так, без точки — он и «поляк», и просто некто; «павлин и попугай» из манифестного стихотворения Словацкого) как последний солдат традиции. Путь по обочине дороги, по щебенке из белых камней. Неповторимость как невозможность. Неизвестный (Христос) будет принят как Неизбежное. Обесцененная монетка истины. Страх роения, строения, истины, имени. Серенькие поколения, боящиеся действия, бездействия, мысли, прикосновения.
«Уборка». Листья сгорают в кострах. Первая вспышка, поворотный момент. «Ветер не поднимается / голоса падают во влажную землю / ниже огня». Ниже огня залегает жизнь, робкое, спасительное, сожженное «да».
«Поры земли закрываются / кресты в темноте / ласка тумана / внутри сосен всегда жизнь». Неурочное обновление в конце октября, уход смерти в жизнь. В туманное, неизъяснимое. В то, что ниже сна.
И снова герой становится ребенком. Земля дарует плоды, как будто время слегка отошло назад, в сентябрь, когда свет еще возможен, еще не до конца сгустился. Не огустел.
В стихотворении «Ян П говорит и молчит» продолжает сходить с ума его отражение. Но это он сам. Он не может спрятаться даже в свои превращения. Не называй меня по имени и не... — заклинает герой. Бегство в ничто заканчивается ничем. Сном. Это сон Заратустры, отдых безглазого. «Глаз нет / но, может, рука / соберет разбросанные спирали Вико». Вместо вечного возвращения. Ян П пишет письмо Заратустре. И — «напевается новая песнь», как он просил. И соната. И предел всех вещей — Грааль, и предел человека — Ян П: в его усталости, опустошенности, злости, откате от жизни.
«Традиция»: из пореза — ртуть, а не кровь.
«Воскресенье»: рука наносит удар. И сгорает. Ее дело — огонь. Опять же, как у Витгенштейна: книга, через которую удается увидеть мир, дальше должна быть отброшена.
Но воскресение в одиночку невозможно. Остается лишь послевкусие экстаза. Растительная жизнь духа еще ничтожнее, чем страх имен, границ, техник, смерти. Новое очищение не дает свободы. Страх даже усиливается. «Когда тонкие губы сдувают пепел / алмаз осторожно / омывает слеза». Вечные любовники окончательно вычищены, пусты, бесполезны, и неважно, в мертвецкой они или друг на друге. Невеста Лазаря под стеклянной крышкой гроба.
А дети снова здесь. Сжигают «облетевшие листья отцовства».
Потом вновь от земли. Ввысь. Герой смотрит на мир с вершины холма. Так смотрел Заратустра.
В опорном стихотворении «Краткий трактат о цвете» слышится детское недоумение: общего цвета нет — а почему? Надо, чтобы он был. («Надо» совсем не в моральном смысле — поэтическое и философское «надо» всего лишь говорят о том, что есть).
Города как «паноптикумы геометрии». Веки скрывают суть белого света. «Молния неожиданно молчит». Молния Гераклита — теперь не логос. И открывается апокалипсический шелковый путь. «Шелковый страх».
Теперь Ян П поет, но горло его каменное. «Патрули пустынной души». Неподвижные круговороты слов. «В общем, думаю, я буду словом». Безысходно и навек.
«Примирение». Оно состоялось: где? В чистоте сумасшедшего дома. В гербарии. В океане неба.
И — «Траурная музыка» как финал — похороны Ницше. Идущее следом заключительное стихотворение «Ниже сна» — посмертие. Тихие шаги отца, как шелест листвы (не сожженной ни в каком детском огне — это шелест и тихий смешок листвы из «Марины» Элиота).
Последняя строчка книги: «Я завязываю узелок». На память и в дорогу? Это останется тайной.
скачать dle 12.1
