ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 223 ноябрь 2024 г.
» » Людмила Вязмитинова. СМЕРТЬ И БЕССМЕРТИЕ

Людмила Вязмитинова. СМЕРТЬ И БЕССМЕРТИЕ


(Доклад, прочитанный 15 ноября 2012 года в Государственном Литературном музее на Первых литературных чтениях «ОНИ УШЛИ. ОНИ ОСТАЛИСЬ», посвящённых памяти поэтов, ушедших молодыми в 90-е-2000е. Москва, 15-16-17 ноября 2012 года).


Поскольку мне выпала честь открывать чтения, я вынуждена взять на себя труд проговорить вещи, во многом, наверно, банальные, но требующие, тем не менее, серьезного осмысления для того, чтобы понять, какая проблема является ключевой для темы этих чтений. Всем известно, что поэт – человек особенный, особым образом одаренный, особо восприимчивый и ранимый и, согласно сложившейся культурной традиции, принадлежит или, по крайней мере, приобщен не только к этому, дольнему, видимому и обыденному, миру, но и горнему, невидимому, скрытому за видимым.

Казалось бы, все замечательно, и мы имеем ситуацию транслятора, воспринимающего и доносящего до людей недоступную для большинства из них информацию о невидимом мире (здесь мы оставляем в стороне вопрос о том, как он устроен). При этом высшей формой проявления функции поэта считается его миссия в качестве пророка или – именующего то, что окружает человека, согласно их истинным, бытийным сущностям. Однако судьбы самих поэтов настолько часто складываются крайне трагично – вплоть до ранней и наступившей при тяжелых обстоятельствах смерти, что приходится признать, что кажущаяся такой замечательной ситуация кажется таковой только на первый взгляд и требует тщательного анализа.

Понятно, что наиболее эффективный путь для прояснения ситуации – тщательный анализ судеб великих, тем более что это уже делали многие, и при желании можно ознакомиться с определенным количеством трудов на эту тему. Лично мне представляется необходимым прежде всего обратиться к статье Дмитрия Мережковского «Поэт сверхчеловечества», посвященной одному из самых великих, равно как и одному из наиболее рано и при весьма трагичных обстоятельствах погибшему русскому поэту – Лермонтову. В ней говорится о «небесной тоске» поэта «по родине земной», о «движении» его «любви» – «оттуда сюда», то есть «от неба к земле», в то время как лежащее в основе нашей культуры христианство учит о «движении от земли к небу».

О движении души от неба к земле как об опускании ее в «мир печали и слез», пишет и сам Лермонтов – в стихотворении «Ангел». У него она помнит мир «блаженства безгрешных духов», точнее, в ней «остался» «звук» «песни» об этом мире – «без слов, но живой», и она «томится», «желанием чудным полна», и «скучные песни земли» не могут «заменить» ей «звуков небес». Можно привести еще одно свидетельство правоты Мережковского: «облако в штанах» – так назвал себя другой великий и рано и трагически ушедший из жизни поэт – Маяковский. Характерно, что сначала поэму о себе он назвал «Тринадцатый апостол», но затем заменил на слова, гораздо более точно выражающие суть ситуации, которую, на мой взгляд, лучше всех описал еще один великий поэт – Баратынский в своем широко известном стихотворении с само за себя говорящим названием – «Недоносок».

Горькие строки Баратынского рисуют поэта «изнывающим тоской» «недоноском» – непригодным ни для неба, ни для земли и обреченным, «как облачко», «носиться» «меж землей и небесами», то «возлетая», то «падая», «чувствуя бытие», но не имея возможности «постигать тайны мира». Эту мысль развивает в своем стихотворении «Ласточки» великий и трагичный Ходасевич, однако после слов о невозможности «подневольным» «сердцем» «выпорхнуть туда, за синеву» он уточняет, что это – пока «не выплачешь земные очи» и «не станешь духом». То есть, речь идет об уходе из земного мира, который, как известно, возможен не только в случае физической смерти, но и в случае аскетического подвижничества, подразумевающего прежде всего уход от земных страстей и привязанностей.

В свете этого представляется важной мысль Мережковского, что для последовательного христианина «нездешнее» означает «бесстрастное» и «бесплотное», но для Лермонтова – от себя добавлю, что и для Маяковского, и многих других – именно «там», за пределами здешнего мира находится «огненный предел земной страсти». Главный же, как мне кажется, вывод Мережковского таков: для поэта нет «правды небесной без правды земной», точнее, он ищет свою правду – в «соединения правды небесной и правды земной». И здесь, еще раз оговорившись, что в связи с темой я вынуждена обращаться к известным всем, но, тем не менее, требующим серьезного осмысления вещам, самое время вспомнить, что Иисус Христос учил о том, что «царство Мое не от мира сего», в котором следует смиренно «отдать кесарю кесарево, а Богу Божье». Иными словами, правда Его не от мира сего, и она не смешивается с правдой земной, а корректирует ее и очищает.

Еще раз обратившись к Мережковскому, приведу его спорную мысль о том, что за «кощунством», которое позволяет себе поэт, кроется, «может быть, начало какой-то новой святыни». Думается, однако, что речь все-таки идет о той борьбе добра и зла, которая происходит в душе каждого человека, но – в условиях смешения «звуков небес» и «песен земли». И какими бы «скучными» ни казались поэту эти «песни», как бы ни «томилась» его душа в тоске по «звукам небес», он не в состоянии отрешиться от этих, настоянных на земных страстях «песен», прежде всего потому, что захвачен страстью творить «из пламя и света рожденное слово».

Но в его «слове», как и в истории его жизни, заключен уникальный и бесценный опыт его души, и в этом смысле поэт – каждый по-своему и в разной степени – выполняет свою миссию, определенную нахождением между мирами без принадлежности какому-либо из них. Оказавшись в зазоре между правдой небесной и правдой земной, смешивая их и опробуя действие этой смеси прежде всего на себе самом, поэт бунтует и против неба, и против земли, и этот бунт осуществляется разными поэтами во многих вариантах их судеб. При этом, как хорошо сказал Андрей Урицкий, анализируя творчество Михаила Лаптева, о котором мне сегодня еще предстоит читать доклад, какую бы форму ни принимало у поэта неприятие действительности, оно всегда экзистенциально.

Способность к восприятию действительности за пределами видимого мира позволяет поэту ощущать метафизическую природу действующего в нашем мире зла. Одновременно эта способность приводит к формированию у него того, что Мережковский в своей статье назвал «какой-то религиозной святыней, от которой не отречется бунтующий даже под угрозой вечной погибели». Все это создает питательную почву для попадания поэта в зону повышенного риска и нередко заканчивается для него болезнями и бедами – вплоть до социальной неустроенности, убийства и самоубийства. Поэтому не вызывает удивления тот факт, что при разговоре о судьбах поэтов неизбежно всплывает тема трагической смерти. И если вспомнить, что любой человек в период молодости склонен пробовать на прочность и истинность законы жизни, не стоит удивляться и тому, что в большинстве случаев смерть поэта приходится на далекие от зрелости годы. Те же, кто, согласно известному выражению Высоцкого, «как-то проскочили», зачастую обретают мудрость и умение находить равновесие между земной и небесной правдой.

В заключение хотелось бы напомнить, что явно не без основания слова «как-то проскочили» сказаны Высоцким о «нынешних» поэтах. Чем дальше, тем более явно определение «великий» по отношению к поэту погружается в глубины истории. Конечно, великое, как и большое, видится на расстоянии, однако, не претендуя на истину в последней инстанции, выскажу мысль, что, возможно, это связано с тем положением, в котором находятся ныне великие мировые религии. Что бы ни заявлял и ни думал о себе сам поэт, он всегда глубоко религиозен, и его бунт, в котором сложным образом переплетены разрушение и созидание, – всегда внутри, а не вне религиозной системы. И эрозия, разрушающая величие этой системы, разрушает и возможность появления эпитета «великий» рядом со словом поэт. Однако, кто знает, что ждет нас в будущем.

скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
3 002
Опубликовано 18 авг 2014

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ