Редактор: Ольга Девш(О книге: Андрей Оболенский. 7+2, или Кошелёк Миллера. – М.: РИПОЛ-классик, Де`Либри, 2019.)Андрей Оболенский впервые обратил на себя внимание читателей в 2014 году, когда его рассказ «Любовные похождения писателя Глохова на даче» оказался в коротком списке Международного Волошинского конкурса. И только через пять лет вышла книга, которую издатель определил как «роман-пасьянс», содержащая этот и другие тексты автора, называемые «фантасмагории». Коль скоро моя реплика оказалась на обложке издания, решусь на более развёрнутую оценку, тем более, что в напечатанном виде книга отличается от варианта, с которым автор любезно позволил мне ознакомиться.
Во-первых, это, конечно, никакой не роман. Здесь нет признаков даже фрагментарного романа, жанра мне близкого и понятного. Это сборник рассказов и повестей, где главным инструментарием автора становится метод мистического реализма. Однако нет ни общих персонажей, ни общего времени или места действия, ни связывающей эти произведения истории или некой надтекстовой концепции. Не считать же таковой тезис, что «всё происходит одновременно, нет ни прошлого, ни будущего». Этого достаточно чтобы вертелся мир, но мало для того, чтобы не распадалась книга. С героями Оболенского происходит что-то необычное, и это становится поводом для разговора с читателем о любви, ненависти, предательстве, человеческих слабостях и подлостях, но вместе с тем и о величии духа. Мистическое, надчеловеческое присутствует во всех в текстах Оболенского, но оно неглавное. Иной раз кажется, убери всю эту метафизику и останется напряжённый, животный реализм, безжалостный к читателю и одновременно милосердный к человеку, которому присутствие потустороннего только мешает, чтобы проявиться во всем трагизме и фатальности.
Приведённое мной в аннотации к книге сравнение с Булгаковым справедливо по сути только для повести «Корректор», самой, на мой взгляд, неудачной из всего сборника. Что касается «МиМ», то здесь аналогия прямая, автором выпячиваемая, представляющая «бригаду Волланда» лишь частным случаем, одной из многих и многих подобных, направленных к человечеству отнюдь не с благой вестью. Но в отличие от «бригады Волланда», «бригада Панакеева» не бьёт по площадям, а действует точечно, метаморфизуя конкретных индивидуумов. Зачем она это делает, писатель и сам, как мне думается, ответить не в силах. По крайней мере, в тексте сколько-нибудь убедительная причина не указана. Читателю предоставляется возможность самому достроить эту конструкцию. И вот тут Оболенский просчитывается. Читатель размышлять на эту тему отказывается. Он лишь с облегчением на краткий миг вглядывается в мглу, куда ушли все эти бесконечные и унылые в своей архаике Геннадии Викторовичи, Катерины Львовны и Арианы Эпионовичи с их обязательными Германиями. Панакеев – не Воланд, не тот масштаб трагизма личности. Но по масштабу жизненных опечаток и корректоры. Что держит построение Булгакова? С одной стороны блестящая многоглагольная фельетонная часть, заставляющая читателя с азартом следить за разворачивающимся действием. В противовес ей плавная, наполненная эпитетами, заново смоделированная, новозаветная история, эдакий апокриф. А всякий апокриф любопытен, поскольку ведёт к толкованию канона. И как стержень – история Маргариты и Мастера, драматическая по своей сути, закончившаяся ещё до встречи на Патриарших, но извлечённая из небытия, чтобы быть продолженной уже по воле неземных сил. Всего этого у Оболенского в «Корректоре» нет. В «Корректоре» есть неоправданное по размерам относительно остального текста тяжеловесное описание быта главного героя, которое не тянет на завязку, потому что в ней не заложен конфликт. Продраться через этот бульон из подробностей жизни персонажей, которые неинтересны сами себе, практически невозможно. Иной автор уместит эти несколько страниц в два абзаца и сразу перейдёт к сути. Но Оболенский так не делает. Почему? У меня есть только один ответ – мы видим остаток от чего-то большего, возможно романа, на который у автора не хватило терпения. А вернее, как раз автор и осознал, что вся эта история на роман никак не тянет и скомкал сюжет в небольшую повесть, очень нескомпенсированную по весу.
Почему я столь много уделяю внимания именно неудачной частности, в то время как книга целиком безусловно хорошая? Оболенский, пусть и поздно входящий в литературу прозаик, но на мой взгляд, один из самых перспективных внутри жанра, чьё авторское дыхание рассчитано скорее на стайерские романные дистанции, где преимущество подробного его письма станут очевидны. И «Корректор» весьма показателен как модель романа, оставшаяся моделью, схемой, прототипом. Такой прототип никогда не войдёт в серию. Продолжая автомобильную аналогию, можно сказать, что он даже не поедет, но на нём идеально видно, как хорошо выполненные отдельные агрегаты могут не собираться в единое целое и больше так не делать.
Но те же агрегаты оказываются прекрасно пригнаны в повести «Ночное дежурство доктора Кузнецова». Здесь Оболенский продолжает начатую рассказом «Любовные похождения писателя Глохова на даче» тему иллюзорности времени. Москва тридцатых и Москва двухтысячных обживается разными ипостасями одних и тех же личностей: профессора Розенталя и Северцевой. Саспенса добавляет зловещий образ комиссара госбезопасности Каграманова. Письмо Оболенского становится аккуратным, из него пропадает необязательность, сравнения точны, образы ярки: «...Мне показалось, что я углядел даже тяжёлые автомобили, большими чёрными тараканами вползающие в тёмный опущенный рот освещённой Спасской башни».
Вообще, героический период в жизни страны, эпоха титанов как нельзя лучше подходит для игры в мистику. Советский миф строит себя сам, впитывает и конкретную фактологию и любую удачную метафору. Былинные фигуры реальных сталинских наркомов прекрасно соседствуют с выдуманными персонажами. Наркомы способны управлять не только своими наркоматами, сдвигая с мест вместе с сотнями тысяч людей сотни тысяч тон стали и камня, но и внедряться в метафизику – миру повелевать или быть повелеваемыми потусторонними силами. Оболенский, подобно другим авторам, подмечает эту закономерность и свободно располагается в декорациях Советской России тридцатых-сороковых годов. Повесть «Странная любовь капитана Азарова» встроена в ту же концепцию, что и «Ночное дежурство доктора Кузнецова». Но если вторая «стартует» из спокойного «сегодня», то первая берёт начало в папках с «необъятного стола начальника московского НКВД», а завершается днём сегодняшним.
Эти два текста хочется собрать во что-то большее. По всему видно, что автор сам с удовольствием играет на поле исторического детектива, чувствует уверенность в своих силах.
Однако центральное место в книге принадлежит повести «Сказка о мёртвой музыке». Здесь Оболенский находит свою уникальную авторскую интонацию, говорит от первого лица. И это позволяет тексту продлеваться столько, сколько это необходимо автору, увлекая читателя, заставляет торопиться перевернуть страницу, чтобы узнать, что там дальше. Вновь, как и в других произведениях Оболенского, коллизия закручивается вокруг вневременной женской сущности. Здесь это Аманда, своего рода эманация духа музыки, тогда как «Серафима» из «Любовных похождений писателя Глохова на даче» – эманация духа поэзии. Это довольно просто и без архаики сколоченный текст рассчитан на сегодняшнего читателя и будет им, конечно, принят.
Погоня за отражением женщины – тема для литературы привычная. Являющейся во снах, а после мучительно разыскиваемой в реальности любви посвящены книги писателей эпохи романтизма, предшественников реализма. Пусть русские реалисты вроде Куприна или Бунина прекрасно умели играть на поле чувств и возвышающих душу идеалов. Но если раннего Куприна в «Олесе», хотя тот с трудом сдерживает повествование в пределах реального мира, прежде всего интересуют человеческое страдание, то Оболенского, раздвигающего границы физического мира, заботят идеалы. И оттого вошедшие в книгу тексты наследуют скорее романтизму. Все – даже небольшой рассказ «Сон разума», данный под дефиницией «подсознательная фантасмагория», в котором автор заглядывает в хтонический мрак человеческих страстей, приближаясь уже к антиидеалу.
Оболенский, как мне видится, оказался на распутье. Автор хочет писать так, как любит читать сам, сложно, медленно, подробно. В то время как оставшийся ещё у отечественной литературы читатель следует за глаголами, требует от писателя действия, максимальной реальности или максимальной ирреальности. Оболенский может по-всякому, что демонстрирует разнообразие авторского подхода на примере книги «7+2, или Кошелёк Миллера». Но что он выберет? Куда пойдёт? Времени для долгого пути в тупик у современной русской прозы не осталось. Читатель требует ясности творческого высказывания при его видимой простоте. Так читатель ещё готов смотреть на литературу.
скачать dle 12.1