(О книге: Ольга Балла. Время сновидений. — М.: Совпадение, 2018. - 120 с.)
Открыла, стала читать и сразу порадовало: тонкая глубокая эссеистика, интересные мысли и поэтичные наблюдения, и столько созвучий, многое мне близко, а если порой не близко, то от близкого отталкивается и, как бы противореча ему, вбирает меня как читателя в круг своего восприятия, настраивая на диалог, и не вербальный даже, а, скорее, чувственно-интуитивный, диалог невидимых «антенн восприятия». И мои заметки о книге «Время сновидений» не носят оценочного характера (да я никогда и не пишу таких), а просто отклик на некоторые мысли автора «Времени сновидений» по ходу чтения книги.
Именно: диалог антенн на фоне узнаваемых теней, стоящих за текстом: это Ж.-П. Сартр (его «Слова»), о. П. Флоренский (его «Детям моим. Воспоминания прошлых лет», «Небесные знамения» и пр. ) и, конечно, В. Розанов (весь), Марина Цветаева (проза)... И еще не тени — промельки: «Несбывшееся» А. Грина, перелетающая из тени в свет бабочка А. Тарковского, почти исчезающие следы дон Хуана... И самое главное, что и эти, и другие имена, промельки или следы, внутри, а не вне того мира, который, очертив, создала Ольга Балла, как бы собрав этой книгой себя, ибо собирание и уплотнение своего «Я», соединение невесомой души с обретаемым телом (вещей, домов, Москвы) витально необходимо для нее, живущей всегда вместе с первым, полученным от мира острым сигналом – сигналом о близости небытия: «Первое движение мира — выскальзывание из-под ног, мягко-необратимое движение его вниз — в сторону — в никуда». И с тем открытием детства, с которым можно сродниться, только если облечь его в слова или принять его за свободу: «белое стоячее облако во всю правую половину видимого неба и до черноты синее небо в его левой видимой стороне. Было как-то слишком очевидно, что всему этому до меня нет никакого дела, не может быть, не будет никогда».
Эти три мотива: стремление к самособиранию, противопоставление слова и книги небытию (как возможности множественной инобытийности, аналога бессмертия) и надежда на проявленность для невидимого другого ( читателя, то есть мира), на мой взгляд, матрица творчества Ольги Балла. И от этой матрицы, перефразируя собственные слова автора, расходятся лучами в разные стороны мотивы книги: мотив двойничества, архетипический мотив странствия и возвращения, апология постоянства (дома) и повседневности как многослойной семантики, философия старости (почему-то вспомнились когда-то прочитанные и почти забытые «Этюды оптимизма» И. Мечникова), тайная жизнь вещи, соприкасающейся с человеком и так далее. Метод, который лежит в основе творчества Ольги Балла, не искусственный и не изобретенный ею, но — произрастающий из ее собственного сенсорного контакта с жизнью: отделяясь от ощущения, поэтизируя его, Ольга Балла ловит своей антенной глубинные сигналы, которые, вербализуясь, становятся многослойными символами ( символ всегда таков) . Вторая составляющая ее метода — очень точно обозначена ею самой: это прошлое, которое «созревает; то, что переживается, — всего лишь сырьё для него». Сырьем может стать не только переживание, но любая мелочь, с ним слитая. Совершенно чудный пример: давно разбитый кувшин, но место, которое он занимал, все еще звучит. Такая вот поэтическая «гиперсемантичность каждой крупинки существования».
Именно в «осязаемом смысле» нет для автора и не было «вообще ничего случайного: от всякой мелочи тянулись чувствительные нити к Большому Целому». Стремление мозаику «Я», каждым фрагментом соприкасающуюся как с поверхностью жизни, так и с внутренней глубиной, привести к этому Большому Целому, наверное, главная идея книги, не выраженная афористично, однако проступающая через все, на первый взгляд, разные по тематике эссе.
Очень интересное – о бытийности вещи. Сейчас есть философские работы на эту тему, но даже узнаваемые темы Ольга Балла насыщает своим личным опытом, переживая их заново (каждый человек всегда первочеловек) и своим чувством. Что и делает ее книгу живой. В эссе, где автор пишет о том, что вещь имеет «два модуса существования — присутствие и отсутствие, причём последнее не менее, а иногда и более сильно, чем первое», основная мысль не нова: «Время превращается в вещи, загустевает и оплотневает в них. Вещи — это всего–навсего возможность пощупать время руками» (сейчас есть работы на ту же тему), но ракурсы мысли: вещи накапливают «за время существования смысловые шумы» и «человек–владелец выполняет роль души по отношению к своим предметам», мне как читателю близки, независимо от того, кому эти мысли принадлежат. Ольга Балла имеет на них право, поскольку одушевляет вещи. «Иной раз начинает казаться даже и то, — пишет она, — что «просто» чувствовать мир — куда больше и важнее, чем его понимать, — хотя бы уже в силу условности, преходящести и частичности всех пониманий». Так, вчувствовавшись в буквы кириллицы, Ольга Балла вдруг делает для себя открытия, что, к примеру в «Е: все три области бытия параллельны друг другу — и укоренены в чём-то одном (общая их вертикальная опора). Может быть, это бытие в целом?», а «Д привстаёт на цыпочки — единственная из всех букв, — не лепится к земле, но — цепляясь за неё нижними зацепками — одновременно от неё отрывается, тянется вверх».
Однако вернемся к вещи как хранилищу времени: «Впитывая время, насыщаясь им, предметы тяжелеют. Наливаются соком и (горькой) сладостью, как спелые плоды. То же относится к пространствам». Автор из всех пространств выбирает родной дом. Мне как человеку, у которого с самого раннего детства судьба неоднократно разрушала родные дома, не давая мне увязнуть «в сложившихся, вязких, засасывающих состояниях» и «тем самым способствуя жизни» (близкая мне мысль книги), тем не менее, знакомо чувство «перенасыщения пространства» подтекстами, когда «каждая его деталь подвергается бесконечному уточнению и превращается в овеществлённую память, уводит в воспоминания о воспоминаниях, в воспоминания о воспоминаниях о воспоминаниях». Знакома – и мучительна: но не личными, а общими коллективными подтекстами, то есть слоистостью смыслов разных эпох, сгущающихся в некоторых местах, когда входишь «сразу в плотную-плотную — почти твёрдую — толщу чужих жизней, их смыслов, предсмыслий и снов, в надышанный поколениями воздух». (Прошу прощения, что ввела себя в эти заметки, но поскольку я сразу обозначила их как диалог, думаю, это допустимо). Вообще, взаимодействие автора (лирической героини эссе) с миром носит сложный характер: произрастая из богато нюансированной сенсорики, оно, обойдя психологию, тянется к этике, ощущая «от-ветственность» — существование миру в ответ, прочтение его как послание себе — и писание себя как ответа». Ольга Балла — и как автор, и как героиня своей книги — воин, сражающийся на стороне бытия, поскольку «бытие и небытие оспаривают человека друг у друга, и первое всё больше, хотя поначалу очень неохотно и строптиво, сдаёт позиции». Сражение идет внутри ее души, отбрасывая проекции на ее творчество. И душа расширяется до безграничных пределов, поскольку пространство превращается в ее собственное тело»; без пространства «тело как таковое, не говоря о душе, утрачивает объём, становится лишь заготовкой, возможностью самого себя — лишь в привычном, накопленном обиталище обретая полноту реальности». «Москва — город-палимпсест» тоже способна ощущаться как материальное продолжение (и воплощение) своего «Я». Эта слиянность с Москвой делает другие города и страны «феноменами воображения». «И только дорога к дому от метро “Университет” — реальность». Автору кажется, что в «чужой» среде мы выполняем в значительном объёме «голые», едва ли не асемантичные действия, — точнее, с одной только «прямой» семантикой, почти без подтекстов». Ощущение точное, но трактовка его, разумеется, субъективна. Разве пространство как чистый лист (пусть монитора) не вызывает радости от возможности стать его первым со-творцом?
Много размышляет Ольга Балла и об осени жизни, находя в этой поре прозрачность и свободу. Пройдя через сожаление о потерянной неповторимой юности, обычное для всех, она приходит к мудрой мысли, что «всякая потеря заново производит нас на свет». Впрочем, возможно, никакой потери и нет, ведь «человек во все свои времена один и тот же», «с не такой уж длинной — линией памяти, натянутой между первой и последней точками, легко просматриваемой из конца в конец». И в этом Ольга Балла видит «доказательство бытия Божия». Хочется с ней согласиться.
скачать dle 12.1