ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Татьяна Щербина. СЧАСТЛИВЫЙ ПОЭТ

Татьяна Щербина. СЧАСТЛИВЫЙ ПОЭТ


(О книге: Йегуда Амихай. «Помнить — это разновидность надежды...»: Избранные стихотворения / Перевод с иврита, составление, предисловие и комментарии Александра Бараша. — Москва: Книжники, 2019. — 188 с.)


Йегуда Амихай – самый переводимый израильский поэт. И наконец, благодаря Александру Барашу, он появился по-русски - в объеме целой книги.
Йегуда Амихай родился в 1924 году и умер в 2000-м. Всю жизнь ему сопутствовало невероятное везение. Его предки, религиозные евреи, веками жили в Германии, где родился и он, и звали его Людвиг Пфойфер. Отец хорошо зарабатывал, немецкая культура в семье естественным образом сочеталась с соблюдением еврейских традиций, посещением синагоги и знанием иврита. Понятно, что было бы с этой семьей, не реши отец в 1936 году уехать вместе со всеми родственниками в Палестину, находившуюся тогда под британским мандатом. Практической угрозы жизни в Германии еще не было, антисемитизм, казалось, не превышал прежнего «бытового» уровня, и друзья-немцы отговаривали родителей Амихая от отъезда: здесь у них было «всё», а там – «ничего». Но «там» Людвиг, ставший Иегудой (это было его вторым, еврейским, именем с рождения), а после окончания Второй Мировой сменивший и фамилию, освоился легко. И потому что знал иврит, и потому что обладал счастливым характером, который передается и в его стихах. Фамилию Йегуда поменял тогда, когда отошел от религии и начал писать стихи, и с тех пор стал Амихаем, что означает «мой народ жив».
Книга открывается очень подробным эссе Александра Бараша о жизни Йегуды Амихая, а сами стихи читаются как дневник, но не биографический. Перипетии жизни проходят внутри очевидно сложную обработку, пока не явят счастливый характер автора. На войне, рискуя жизнью, или влюбляясь, или теряя, в стихах Амихай принуждает себя к оптике наблюдателя. Принуждает – потому что эмоции сверкают, как молнии, но допускаются к языку только, сгустившись до притч. И это сдерживание «избытка сердца» делает стихи Амихая такими емкими и краткими.
Для самодисциплины Амихая есть веские причины. Во-первых, Амихай немец, избежавший позора одного своего народа, и еврей, избежавший катастрофы, случившейся с другим его народом. Он не должен стенать, он счастливчик. Во-вторых, Амихай, всё детство и юность изучавший Тору и однажды ставший социалистом, отказавшимся от иудаизма, попадает в поле высокого напряжения. И по отношению к самому себе (библейские темы присутствуют во многих его стихах, и строй молитвы в них остается, только с заменой слов, чужих на свои), и по отношению к отцу, который простил ему «предательство веры», чего религиозные отцы обычно не прощают. Амихай должен быть сдержан. Должен подумать прежде, чем сказать. Остыть и подумать еще раз. В-третьих, он живет в Иерусалиме, городе, который не просто город. И о нем он пишет постоянно, вглядываясь в его смыслы: 

Матросы Судного Дня в белых одеждах
взбираются
по лестницам и канатам проверенных молитв.
И торговые переговоры, и ворота, и золотые
купола.


Или в другом стихотворении:

Иерусалим, место, где все помнят,
что забыли здесь что-то,
но не помнят, что именно.


Еще Иерусалим – место, в котором важна история, а не повседневность:

Я забываю, какой была улица
месяц назад, но помню,
какой она была при крестоносцах, например.

(из стихотворения «Шхемские ворота»)


Вообще, тема памяти – почти во всех стихах Амихая. Память как возвращение к чему-то важному, смутному или явственному, как в последних двух отрывках, но и как противопоставление любви, жизни, которая существует только здесь и сейчас:

Память движется в будущее

Я стою сейчас в том пейзаже,
на который мы вместе смотрели с холма:
деревья шевелились под ветром,
будто люди в конце дней,
и так близко, что это было невыносимо,
и мы сказали — жаль, что у нас
нет времени, «когда будем
в следующий раз, пойдем туда».
Я там.
И у меня есть время.
Я — следующий раз.


Книга, собственно, и названа «Помнить – это разновидность надежды» (одна из строк Амихая), поскольку дистанция, с которой пишет Амихай, процесс внутренней дистилляции, превращает всякий порыв, разрыв и надрыв в память, только в таком виде они и допущены в текст.

Как внутренняя стена дома,
которая стала внешней после войн и разрушений,
так я нашел себя, неожиданно
и слишком рано. Я почти забыл,
что значит быть внутри. Уже нет боли.
Уже нет любви. И далеко, и близко,
всё это очень далеко от меня, и
на том же расстоянии. 


Говоря о стихах Амихая, мы, разумеется, говорим о поэте, воссозданном Александром Барашем. Ощущение, что стихи эти так и были написаны по-русски. Амихай настолько близок переводчику, что не всегда скажешь с уверенностью, чье это стихотворение – Амихая или самого Бараша, при всей разницы бэкграунда и поколений. Главное в этих переводах – интонация: говорить о чрезвычайном и личном как об обыденном и отвлеченном - обволакивая, но не подыгрывая. Медленный ритм, «останавливающий мгновенье». Лексика - в строгих стилистических рамках: речь проста, но без просторечий, серьезна, но без торжественности, слова выбиваются молотком, как чеканка, но они мягкие. Здесь запрещены многие регистры: иронии, юмора, слов из бабушкиного сундука или принесенных утренним бризом. Язык как бы и нейтрален, но свой, и тут самое трудное и мало кем достижимое: чтобы каждое слово было дано крупным планом, а не как блик в общей ряби.

небо зевает. А по ночам
ветер недовольно передвигает вещи,
дым, люди, огни.


Так Амихай (или Бараш) несколькими словами описывает и пейзаж, и настроение, и события неспокойной ночи.
Свой язык – настолько свой, что Амихай, видимо, пишущий уже давно, ощущает его как «древний»: «Я устал, как древний язык, куда проникают чужие слова, не могу защититься». А вот как он передает тоску одиночества: «Моя жизнь пуста как цветок, у которого оторвали все лепестки «любит — не любит — любит».
Важный мотив – след. В нем – преемственность, и если он явлен, одиночество отменяется. Так, пожалуй, не на уровне рода, а на уровне человечества, об этой всеобщей общности, как о чувстве, никто не писал. Оно, конечно, горчит, но такова природа вещей. Только человек со счастливым характером, когда ему грустно, мог бы сказать:

На моей подушке след
головы, которой нет.
Поэтому — не убирайте
со стола. Хорошо, что я знаю:
кто-то был до меня
в этом мире.


Если и есть в стихах Амихая ирония – она всего лишь дымка или дым, флёр, окутывающие констатацию: это так. Память тверда и холодна, даже если принимает форму некогда живой руки или живого чувства:

Перспектива любви

Вдоль по бульвару
деревья становятся все меньше и меньше,
но все больше и больше —
грусть и жалость.
На входе
в твой старый дом в Иерусалиме
висит металлический кулак, дверной молоток
(когда-то он был
из плоти и крови).   


И да, чем дальше, тем всё становится меньше, мельче, менее значимо. И любое сильное переживание память приводит к одному и тому же финалу - сожалению. В памяти еще и пропадают «несущие конструкции»: то остается сплошная стена, то ворота, неизвестно что отворяющие:

Это ворота без стены.
Это стена без ворот.
Это память, которая
никогда не сможет
снова любить то, что помнит.
Не обнимет,
не будет перешептываться,
не увидит.


Амихай дал определение и жизни вообще, любой человеческой, разделив ее на две составляющие: ту, которая куда-то стремится (корабль), и ту, которая это плаванье обустраивает (порт). И процессы эти происходят одновременно, но когда завершено второе, первого, ради которого всё и затевалось, уже нет:

Жить — значит строить корабль и порт
одновременно, и закончить строительство порта,
когда корабль уже давно затонул.


Амихай – поэт-философ. Но он не пишет тезисами или максимами, особенность его письма – стилистика горячей иглы, тонкой, но стальной, и Александр Бараш великолепно ее передает, а возможно, она такова именно в переводе.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
1 489
Опубликовано 09 фев 2019

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ