(О книге: Дана Курская. Ничего личного. - М.: Новое время, 2016)Название сборника «Ничего личного», конечно — вызов. Какая поэзия без личного? Какое творчество без твоего, пережитого, перелопаченного, утрамбованного неровно и нервно, подоткнутого кое-как и любовно расправленного. Дана Курская из тех, кто не боится выложить все это личное. Казалось бы, в наш век каждый второй в своих профилях выставляет ежедневно все это «свое», чего ж тут особенного? Да вот только у них — другое личное, фильтрами отточенное, изящно продуманное, ракурсным светом прибранное, в нужном месте вытянутое, а в ненужном заретушированное. А здесь выливается на тебя поток самого глубинного, болезненного, того, о чем на кухне только шепотом и то от отчаянья, о чем ночами в подушку или на небо молча глядя. И вот ее личное уже вовсе и не личное, оно выставлено для всех, как арт-перформанс Марины Абрамович: и красиво в своей наготе, и бесстыдно в ней, и пугает своей откровенностью. И найдутся те, кто отвернется, мол, прикрылась бы. И найдутся те, кто под лупой разглядывать будет, как в анатомическом театре: здесь, мол, непропорционально, а тут так вообще нарост, а вот здесь неестественно что-то и слишком. А найдутся и те, кто на это смотрит как на человеческую душу – не бывает она кривой или пьющей. Для них и станет Данино личное чем-то мучительно-общим.
Человек пускает в себя беду
Человек готовит беде еду
Человек заботится о беде
Чтоб ей было удобно в его среде.И Дана в первую очередь себя раздевает до души и называет своими именами все завуалированное, высоким слогом поэтическим обычно прикрытое. Ее стихотворение «Известно, что современные поэты» - как будто заранее приготовленный ответ на все эти критические «что-у-вас-в-голове-кроме-алкоголя-секса-смерти?» — Да ничего, ничего больше, проходите мимо те, кому надо объяснять. — А мы, как пристыженные за очередное несоответствие ожиданиям старших, выйдем нехотя из подъезда, заглушая плеером чье-то ворчание вслед, и соберемся на соседней площадке с «остывшими ракетами» и сломанными качелями, чтобы снова о своем помолчать, чтобы слушать ту самую песню, смысл которой никак не объяснишь им, ворчащим, но он точно понятен тебе, и ему, и мне.
Сборник разбит на три части. Но так не хочется подступать к нему с этим линейным анализом: смысловая нагрузка первого, название второго. Давайте сразу с третьего, а потом как пойдет? Они такие живые, что не хочется их в коробочку укладывать, через микроскоп разглядывать. Хочется сразу о том, что цепляет и что послевкусием останется.
Третья часть, озаглавленная выдуманным словом «Струнгулляцион», как будто в противовес ему, совсем не о выдуманном и абстрактном, напротив болезненно земная, такая конкретная и от того отзывающаяся каждым словом.
Автор рискует, пишет не о классическом или общепонятном. Нет здесь просторных пейзажей русских или отсылок к античным мотивам. А есть только очень живое про наше поколение (тех, кто родился в середине 80-х). Боюсь, очень сложно услышать это поколениям намного до и намного после. И в этом опасность для автора — кому не захочется покритиковать за эту конкретность временную, поохать о тех взбалмошных, на всем готовом выращенных, жизнью обласканных, горя не знавших…
А наши девяностые были не про развал и уже не про светлое будущее. Они про данность окружающего безумия, о взрослых вокруг — каких-то потерянных, занятых. И потому от их занятости перестройками и нищетой много у нас странной внутренней свободы по сравнению со старшими и теми, кто родится потом, которым как будто свобода эта скучна.
Дана пишет об очень конкретном, очень личном и тайном для тысяч и тысяч тех подростков 90-х. И читаешь Дану, как будто не просто стихи, а как будто дневник свой нашел, приклеенный к днищу ящика стола. И надо обязательно спрятать, если мама зайдет, потому что от мамы только «где твои мозги?». И вдруг понимаешь, что Дана-то не спрятала, Дана всем рассказала! Про крыши, про кладбища, про запахи, про того мальчика? Просто так взяла и рассказала, как будто и не придумывала, не рифмовала. Это отличает слог Курской: речь героев льется сама. Иногда это будто голоса в коридоре наутро после ночных бурных сборищ: ирония переплетается с чем-то очень сокровенным, то шепчутся, то почти кричат с надрывом. Иногда это бормотание депрессивной обиженной на весь мир девушки: бредет себе, бубнит что-то под нос, заплачет и вдруг засмеётся.
Читаешь и будто ты там с ней в 90-х, только не в ее челябинском дворе, а у себя в Москве на Арбате, но с тем же самым «Наутилусом» в ушах, также ошарашен гибелью Бодрова, ведь это он для нас «Брат» и придумал «остаться в живых», а сам не остался. Вообще тема тех, кто не остался протягивает по всему сборнику сквозняком. Говорят, что легко эксплуатировать тему смерти, что уже избито, мол, придумайте что-то новое. Но ведь придумал ее Творец, да так изощрился, что всю жизнь мы идем к этой задумке. Чем не тема? И сколько их, туда ушедших, не выдуманных, так почему не писать о них? Почему бы не сохранить их именами и штрихами в стихах, чтобы тот, кто их знал, вдруг споткнулся на имени, замер и вспомнил, что, быть может, и сам так хотел, да только сдержался, и к счастью: «Я оставлю их в кадре – такими, за миг до того, как случится надлом».
И строчки Даны складываются в цельные образы: сырость леса, запахи яркие, поверхность шершавая и куртка желтая, как у соседки. Эти образы хлесткие, удивительно емкие и визуальные. Картинка вырастает перед глазами, у каждого своя, она про одно детство, юность и такую странную взрослость, наполненную незавершенным детским, не то травмированным, не то просто теплым.
скачать dle 12.1
