(О книге: Изяслав Винтерман. Галлюцинариум. — М.: Воймега, 2017)Сборник стихов, на обложке название – тревожное, таинственное, громоподобное: «Галлюцинариум». Что это? Какие ассоциации вызывает оно у меня, читателя? Явно не «элизиум теней», скорее, «террариум», «серпентариум», или же – «фатум», «вакуум», «делириум». Да, да, вспоминается чудаковское – «Этот бред, именуемый миром, рукотворный делирий и сон…» «Холодно!», «Холодно!», далеко, и, вместе с тем, удивительно близко...
«Галлюцинариум»? Не викодин ли, рождающий яркие и болезненные видения, ведущие к безумию? Помнится, именно этим словом назвал Доктор Хаус в одной из серий любимый опиоид. Или же это магическое ядовитое средство, способное оживлять наши худшие страхи, понятие, заимствованное из популярного в Сети фанфика на тему Гарри Поттера? Нет, вряд ли книга Изяслава Винтермана написана в жанре фэнтези или медицинского детектива с элементами мистики и драмы.
«Галики», «галюны», «глюки» – мы последнее время заигрались ими, нас самих «глючит». При этом многие отнюдь не видят разницу между словом «галлюцинация» и близким, но отличным понятием – «иллюзия». Так как же со стихами Винтермана, что в его «волшебных шкатулках» – «голоса», «бессмысленная болтовня», «мнимое» за пределами «чувствительного поля», или же обман чувств, нечто кажущееся, то есть искажённо
воспринятое, допускающее неоднозначную интерпретацию? Думаю, каждый найдет свое. А как же иначе – ведь это «поэзии священный бред», «безумный хмель», «задумчивые враки», «лепет складный»! Ну, ладно, хватит вспоминать перлы классиков, пора открыть книгу!
Как и в предыдущих сборниках, тема осмысления преображения, благорастворения, жизненного наполнения остается для Винтермана главной. Автор использует сложный словарь символов и метасимволов – взаимопроникающих и взаимозаменяющих, универсальных и, вместе с тем, выражающих полярные противоположности внутри одной сущности. Поэт признается, что творит, «
упорствуя в своей неправоте и сравнивая то, что несравнимо», для него «
напрасное прекрасно, ненужное – всего нужней». Поэтому неудивительно, что мироздание, в которое поэт помещает лирического героя, имеет полюса, противоположные таковым в реальности. «
И жизнь не здесь, а здесь — не жизнь, / но так похожа, так похожа».
У жизни, утверждает создатель «Галлюцинариума», «
съедобен» лишь верхний слой, бытие снаружи – суета, но внутри – «
картонка». «
Слоники, собачки, другие звери…» – чтобы все это рассмотреть, суметь «
перфорировать мелкими игольными дырочками», вычленить в обычной телесной суете, надо родиться поэтом. «Галлюцинация» для Винтермана – творческий процесс, воображение, различение.
тенью слов проникаешь сквозь толщу мрака
в другие жизни, оставшись в них насовсем«
Мир идет ко дну», для тех, кому суждено погибнуть «
нет выбора у чувств», спасение – через смерть – доверено лишь тому, кто спасает «
волшебные строки». Но смерть это ведь тоже житие, она – не гибель! «
А в жизни и в смерти есть пластика –
/ должна быть!», – убеждал нас Винтерман и ранее, в сборнике «Лжевремя» (2016). Состояние распада и умирания, в его понимании, суть формы бытия. Если ты поэт-стихотворец, тебе доверено заполнить пустоты, узреть просветы и прочерни. Нельзя остановить время, несущее смерть. Остаётся принять мысль о конце как толчок к творчеству, как способ преодоления бренности. Молчание языка есть небытие.
Поэт – беглец, «
герой с канистрою бензина», уплывающий «
летучей рыбой в незагоревшейся воде», путник, уходящий бродить тайным ночным «
бесконечным коридором», дабы познать «
глубокие замеры / безумия и яркой темноты».
«Кто выходит на связь с тобой, уродом?», ведь «связь с Богом потеряна» и «голубь дает неверную наводку»? Пиит-лирик-слагатель – единственный духовный посредник между богами и людьми.
«
Дотянись до «выкл.», и – мир закачается
: «
День сотвори, сотвори ночь!» Мгновение – и ночь «
взорвется» «
пузырьками на губах», призовет всплыть словом в неведомых пространствах.
Я твой диггер, ты – мой свет.
В жёлтой внутренности ночи –
тёмной страстью одиночки
и фонариком согрет.
Бросишь в темноту кольцо –
заблестит кусок дороги.
Тени кротки, длинноноги,
заиграются в серсо.«
Смотришь выпукло, но слепо»: «
порошковая» Лета сыплет в глаза, и «
небо – старый цементный заводик». Сквозь пыль робко пробивается «
свет растворенной звезды», плывут «
облаками жжёного сахара» галлюцинации – «
перистые и кучевые».
Но только ужас, ни теней, ни черт,
ни конца ни края, ни точек круга.
На автопортрете моём – о, чёрт! –
лица не видно, зато два юга… –
один холодный, другой – ещё холодней… По граням соприкосновения двух виртуальных реальностей, двух противоположных полюсов зрения начинается колебание, двойственность, закипает борьба, растут страхи, воскресают химеры. Отныне видение поэта соединяет в себе небо и землю, кругом бунтует хаос, не ставший единым телом. Там, в хаосе, властвуют злобные, противоборствующие силы. Это поэт творит неузнанный мир, вернее, узнанный, но не многими. Прозрения поэтов и мистиков... Их муза всегда оказывается планетой, в которой пересекаются лучи новоявленной религии.
Андрей Белый писал: «Нет никакой раздельности. Жизнь едина. Возникновение многого только иллюзия. Какие бы мы ни устанавливали перегородки между явлениями мира
– эти перегородки невещественны и немыслимы прямо. Их создают различные виды отношений чего-то единого к самому себе. Множественность возникает как опосредствованные единства,
– как различие складок все той же ткани, все тем же оформленной».
Так происходит единение значений-образов – мира земного, эмпирического и реального, и мира духовного, мистически-идеального. Поэт умеет видеть знаки общей сущности и способен понять их скрытый смысл. Живя на грани «двойного бытия», он внемлет «
гнёту на железных магнитных ветрах», – и во всем видит радость мира иного, в котором любовь, душа и свой собственный язык – «
роса на лепестках ресниц», «
цветного льда скользящий бзик», «
солнечный цирк». Перед тайной этого мира поэт себя сознает лишь его «грезой», он понимает: «
все мы вышли / не из ночи – из черновика».
Жизнь близко, но ещё не здесь!
Уже не здесь?! – Не столь и важно.
И небо сыплется, как смесь
дождя и солнца. Время – влажно,
слезой магической висит
на самом острие иголки
застывшей в спячке, как весы
в коротком равновесье, ёлки!Мир для лирического героя Винтермана – «
разбитый елочный шар на вате бессонницы». На его «осколках» – блестках ангела, вымышленном елочном домике, красных сосульках – жизнь предстает настоящей.
Философская поэзия – особая форма миросозерцания, миротворения, в ней сила мышления приумножается силой воображения. А мерой поэтического таланта может быть названа единственно лишь способность узреть целое и все, что за целым скрыто. Поэт А. К. Толстой выразил эту идею наиболее точно:
Много в пространстве невидимых форм и неслыханных звуков,
Много чудесных в нем есть сочетаний и слова и света,
Но передаст их лишь тот, кто умеет и видеть и слышать,
Кто, уловив лишь рисунка черту, лишь созвучное слово,
Целое с ним вовлекает созданье в наш мир удивленный. Видения поэта для нас и есть самое драгоценное. «Философия ночи» – «Галлюцинариум» – обнажает призрачность нашего «я». Это воззрение – давняя традиция, идущая еще от Тютчева, от романтического
Nachtseite der Seele, утверждающая, что день закрывает от души подлинное бытие, и что лишь ночью душа способна высвобождаться. Новая книга Винтермана дарит читателю подлинное и глубокое переживание – и «откровения Вечности», и «космизации» души.
скачать dle 12.1
