(О книге: Светлана Кекова. Нездешний гость. - М.: Водолей, 2016). Лауреатом Волошинской премии за 2017 год стала Светлана Кекова с книгой «Нездешний гость». Учитывая то, что Светлана Васильевна в принципе далеко не первый год считается одним из ведущих русских поэтов, эта новость, хоть и вызвала массу приятных эмоций у её поклонников, вряд ли стала сенсацией. А жаль, потому что очень хочется, чтобы именно эта книга была прочитана как можно большим количеством людей, желательно - не из литературного мира. По причинам даже не столько литературным - хотя и они весомы, сколько по социальным.
Это весьма необычная для нашей словесности книга. Необычна она потому, что эта книга - христианская. То есть, это книга стихов очень верующего человека. Причём не просто верующего, но - воцерковлённого, для которого, и это видно по поэзии, очень важны именно церковные каноны. Среди российской поэзии «высшего уровня» очень немного поэтов, которые настолько открыто заявляют о своих религиозных взглядах и выражают их в стихах. Судя по интервью Светланы Кековой, это действительно её убеждения, которые она высказывает в стихах прямо и недвусмысленно, не прячась за маску лирического героя.
И тут мы сталкиваемся с одной очень деликатной проблемой. Встает вопрос, насколько современный читатель готов воспринимать такие стихи именно как явление поэзии? То есть, насколько он будет читать их именно как стихи, а не как обращённую к нему проповедь? Вопрос серьёзный. И он не только в том, могут ли эту книгу адекватно воспринять представители других религий, или люди неверующие, или люди, как сейчас принято говорить, со сложным отношением к церкви и религии. Вопрос ещё и в том, в какой степени отношение единоверцев поэта к его творчеству будет определяться не общностью веры, но критериями поэзии?
Вряд ли этот вопрос встаёт перед самим поэтом. Для действительно верующего человека религиозная картина мира - объективная реальность, и о другой реальности он писать не может. Равно как для настоящего поэта единственно возможным является и тот поэтический язык, на которым он говорит с читателем. Но вот читателю важно разделять саму веру как единственно возможную для поэта картину мира, и то, как именно эта картина предстает в творчестве поэта. Это необходимо хотя бы для того, чтобы условиться, что далее мы будем говорить не о вере, но о поэзии.
Конечно, первое, на что мы обращаем внимание - это интонация стихов. Они дышат энергией. Здесь вы не найдете ни мучительных колебаний, ни «проклятых вопросов», ни «русской тоски», ни унылой рефлексии над собой и окружающим миром. Голос поэта - голос проповедника с амвона. У него не может быть «проклятых вопросов», потому что он знает ответы. У него нет тоски, потому что для него любая тоска - это отпадение от Бога, и предаваться ей не только греховно, но и бессмысленно, так как известен единственный способ избавления - это путь к Богу. И, конечно, в наше время, когда общее уныние и боязнь прямо высказываться на сложные темы стали бичом современной поэзии, такая прямота не может не вызывать симпатию.
Второе - это какое-то сочетание внешней простоты стихов и их внутренней сложности. Эти стихи - очень музыкальны. Кроме того, поэт выстраивает целую образную систему, где, например, пчелы, бабочки, рыбы, то есть, предельно земные, природные объекты оказываются символами иного, высшего мира. Может быть, потому, что принадлежат к иным стихиям - к воде и воздуху? А бабочка - и вовсе похожа на ангела? Но может быть и потому, что в старину пчелиный улей часто сравнивали с идеальным человеческим обществом. А рыба - это и вовсе древний символ христианства. Древние символы переплетаются с образами современной поэзии, что действительно делает поэзию Светланы Кековой в полном соответствии с формулировкой жюри Волошинской премии - продолжением великой традиции. Только не русской классической поэзии, а поэзии духовных стихов, ну а вслед за ними - и «библейских» стихов русских классиков.
У этой традиции было два свойства, которые присутствуют также и в поэзии Светланы Кековой. Во-первых, весь пафос этих стихов, их очень явная мораль - это традиционные православные догматы, известные по проповедям и трудам отцов церкви. Во-вторых, это цитатность, постоянные отсылки. к Библии, цель которых - поместить героя повествования в библейский контекст. Вот, например.
Пред Богом мы оправдаться ничем не можем -
ни чужой любовью, ни собственным брачным ложем,
ни потоком слёз на дороге пустой и пыльной,
ни зажатой в горсть материнской землей могильной.
(«Пред Богом мы оправдаться ничем не можем...»)
Страшные строки - ведь речь идёт о самом важном в человеческой жизни. Но, при этом, в них - традиционное для богословия противопоставление мира духовного и мира земного, и поэзия Светланы Кековой радикальна в этом смысле. Но, при этом - важно здесь ещё и то, что в стихах - отсылка к известным евангельским строчкам.
Интересно, что в том же ряду - временного и второстепенного, оказывается и «мирская» литература, даже классическая.
А птицы в небесах небесный строят град
там ласточка-сестра и жаворонок-брат,
и что им Августин - они ещё блаженней...
А смертных тяготит то безотчётный страх,
то жалость, то любовь, то жизнь в иных мирах,
то сложная игра взаимных отражений.
(«Мы выброшены в мир как бы волной взрывной...»)
Таким образом, даже цитируемые великие стихи Георгия Иванова оказываются всего лишь очередным неким симптомом общемировой болезни. А сами великие поэты - просто спутники на пути к Богу («Что, Марина, Осип, уже не затеплить свечки...»).
Об этой болезни, которая является следствием отпадения человека от Бога, Светлана Кекова пишет очень много. Причем от Бога отпал не просто один человек, от Бога отпала целая страна.
И в России нищей стоят вдоль дорог вертепы,
и воры в законе китайские рвут петарды,
и любовь, мой друг, проще пареной стала репы –
так под Новый год голосят под гитару барды.
(«Сумасшедший рыцарь твердит о любви и браке...»)
Ближе к концу книги мысль о России начинает звучать всё громче и громче. Поэт воспринимает свою страну как оскверненную святыню, опустевшее место, некогда бывшее местом божественного присутствия.
Божий храм осквернён,
дом родимый сожжён,
Кровь Христова смешалась со снегом…
Только Божьим смотрением мир окружён, –
так вода ограничена брегом.
Пусть плетут кружевницы свои кружева,
ангел жив над кремлёвской стеною,
он неслышно поёт, что Россия жива,
как земля под корой ледяною.
(«Над изгибами рек, над вершинами гор...»)
Ангел жив. И не оставлена надежда для России. Не оставлена надежда и для частного человека. И среди быта, обыденности, самой что ни на есть прозаической повседневности - просвечивает вечное бытие, которое надо лишь его разглядеть. И для этого сопряжения вечного и временного, земного и божественного язык поэзии действительно кажется наиболее уместным, если не единственно возможным.
Жили в долг, и Великим постом
проливали горючие слёзы.
Вышивали болгарским крестом
на подушке пунцовые розы.
Вышивали жар-птиц, росомах,
в шали серые кутали плечи,
в невысоких кирпичных домах
разжигали железные печи.
(«Жили в долг, и Великим постом...»)
Справедливости ради надо сказать, что современности, пусть даже и помещенной в контекст вечности, в книге немного. Несравнимо меньше, чем библейских аллюзий. С другой стороны, понятно, что для данного конкретного поэта как раз Библия - это и есть самое повседневное, современное, актуальное, что только вообще может быть. И другой современности поэту не нужно.
Такой подход меняет отношение и к собственной жизни. Она переосмысливается как вечное проживание одной и той же - евангельской - истории, отраженной в природе и - в церковном календаре. Не случайно в стихах постоянно звучат как признаки смены времен года, так и - названия церковных праздников как вех этой истории.
А сегодня Волгу назвал ты Евксинским Понтом
и ещё сказал: не нуждается грех в огласке...
Не хочу я знать, что таится за горизонтом,
но хочу я верить, что мы доживём до Пасхи.
(«Как ты знаешь, милый, всегда я живу на грани...»)
В контекст библейской истории помещается и история страны и рода. И эта история - во времени и в пространстве - как это всегда и было свойственно русской духовной мысли, также помещается в контекст библейской истории, становится как бы её продолжением.
Я в помянник пишу: Параскева, Дмитрий, Иван -
и коснеет рука, вспоминая о Божией каре...
Тихо бабушка Марфа садится ко мне на диван.
Помнишь ты, дорогая. кто Зару родил от Фамари?
(«Я никак не пойму смысла этого слова «свекровь»...»)
Отношение к собственной жизни как к духовному пути видно даже по названиям разделов сборника. Четыре раздела как четыре его этапа духовного пути человека: «Накануне покрова» - грехопадение, отпадение человека от Бога, «Иней Рождества» - обретение надежды, предчувствие спасения, «Ангелы этого мира» - божественном призыв к спасению и мучительно-трудный отклик человека на него, «Путь домой» - встреча с высшей, подлинной реальностью. И осознание своей жизни как пути к Богу - становится и главным лирическим переживанием поэта.
Но этот путь - не прост. И наш поэт проговаривается о таких вещах, о которых, возможно, и не принято говорить среди богословов. Или принято, но как о свойственных человеку слабостях. Но для нас, читателей, эти слабости - свидетельства реального мироощущения христианина в современном мире.
Так, к примеру, обнаруживается, что временное и тленное отвергается далеко не столь бестрепетно, как, казалось бы, было положено истинному христианину. А может, наоборот, от христианина как раз и требовать любить и это, временное и преходящее, равно как и смотреть трезвым взглядом в глубины своей мятущейся, колеблющейся, охваченной страхом и сожалением души? В любом случае, поэт Светлана Кекова честна перед собой и перед своим читателем.
Да, я боюсь своей души, –
как дух для тела чужд!
Сидеть, точить карандаши
среди житейских нужд,
и рисовать в тетради ноль,
приняв в расчет любовь и боль
добро и зло, и сон и явь,
сор жизни, мир иной...
И слышать голос: «Все оставь,
не плачь, иди за Мной!»
(«Нездешний гость»)
Также, очевидно, поэт не может смириться и с традиционным для богословия представлением о вторичности творчества, стихотворного ремесла, не хочет выбирать между верой и поэзией. Выход находится в изменении отношения к творчеству, и Светлана Кекова осмысливает поэта как божьего работника, «нового Адама», дающего имена всем земным тварям и объединяющего тем самым духовный и земной миры.
Предмет и слово были для Адама
единой сутью. Он не различал
двух планов жизни, двух её начал,
тревожных и простых, как звук тамтама.
(«...Адама охватило ликованье»)
Слово - даже обычное, поэтическое - оказывается всё-таки чуть ближе к миру высшему и в этом смысле противостоит миру земному. Соответственно - рискнём довести до логического конца эту мысль - и поэт как носитель слова в своём творчестве чуть-чуть, но приближается к высшему миру.
Будем надеяться, приблизится вместе с ним и читатель. В любом случае, возвращаясь к началу статьи, очень бы хотелось, чтобы эту книгу прочитали самые разные люди - верующие, неверующие, верующие других религий. Потому что поэзия Светланы Кековой предоставляет читателю уникальную возможность прикоснуться к внутреннему миру современного верующего христианина. Даёт возможность глубоко верующим испытать «радость узнавания», верующим, но не столь глубоко - задуматься о своей вере, примерить на себя масштаб её требований, ну а остальным - просто лучше понять людей, выбравших такой духовный путь. Ведь понимание, как известно, первый шаг к приятию.
Но есть и другая причина. Очень важно, крайне важно, чтобы мы не разучились читать и такую поэзию. Поэзию, в которой отражается не только человеческая душа, но - человеческая судьба. Поэзию не мгновения, но - вечности. Не мимолетных впечатлений от мира, но осознания себя в контексте вселенской истории. И, может быть, «Нездешний гость» - это именно та книга, которая позволит вернуть такое, почти уже утраченное понимание поэзии.
скачать dle 12.1