Россияне в Эфиопии: путешествие как парафраз [1]
В рамках общей теории путешествий, создание которой инициировано на старте нового тысячелетия установочным докладом В.Л. Каганского на пионерном трансдисциплинарном симпозиуме в Санкт-Петербурге [2], было выдвинуто предположение о концептуальной (или метафорической, по Дж. Лакоффу) близости и даже тождестве феноменов путешествия и литературного текста[3]. Вдохновляющий материал для теоретизирования в этом направлении предоставляет историография наиболее известных путешествий россиян в Эфиопию.
Праздник многообразия, открывающийся при обозрении этого исторического ряда, имеет в своём основании, конечно, артистические по своей природе усилия, вложенные в русско-эфиопский геопоэтический сюжет центральной в данном контексте фигурой – поэтом и путешественником Н.С. Гумилёвым (1886–1921). Однако тематическая и жанровая пестрота материала несводима к влиянию одного только Николая Степановича. И особенно обращает на себя внимание характерное «литературное», «интертекстуальное» свойство, или даже качество, части этих экспедиций – реминисцентность и едва ли не серийность. Некоторые из проделанных разными путешественниками маршрутов становились впоследствии если не каноном или матрицей, то по меньшей мере исчерпывающим поводом для дальнейших путешествий, осуществляемых другими авторами – зачастую через многие годы, даже десятки лет.
Данный ряд путешествий в своём историческом протяжении позволяет различить условно три основных этапа «эволюции жанра» (термин «эволюция» здесь применён очень приблизительно и не содержит оценочных коннотаций, поэтому заключён в кавычки), обусловленных, в первую очередь, изменением их базисных мотиваций: от архаичного
политического мотива к мотивам
научно-исследовательскому и
художественно-игровому.
Помимо этих трёх этапов мотивации, различимых в данном конкретном «эволюционном» процессе как центральные, опорные, существует, как известно, огромный набор закреплённых культурными традициями мотиваций для путешествия – инспирационная (вариант: «поиски сюжета»), рекреационная (вариант: лечебно-оздоровительная), развлекательная (вариант: спортивно-соревновательная), воспитательная (вариант: перевоспитательная, нацеленная на коррекцию личности), инициационная (вариант: паломническая), миссионерская (вариант: просветительская) и т.д., все они могут примешиваться к мотивам основным.
О базовом комплексном, или бинарном, мотиве «чужеродности/родства». Дальние страны и неизведанные края привлекают путешественника, с одной стороны, своим экзотизмом, непохожестью на его родину или на привычную (стартовую?) среду обитания. Это проявление доминирующей в личностной структуре большинства путешественников
неофилии – потребности в новизне. С другой стороны, абсолютная новизна невозможна и недопустима. Шок от непривычных элементов жизни на отдалённых территориях, от испытываемых впервые ощущений требует также отчасти и буферных условий, частично смягчающих стресс: новый мир должен быть хотя бы в чём-то похожим на старый, родной.
В случае россиянина в Эфиопии, неофилия путешественника удовлетворяется столкновением с климатом, ландшафтом, флорой и фауной, культурными и антропологическими особенностями населения принимающей страны. Дополнительным (альтернативным) фактором – стабилизирующим и/или притягательным – в данном случае является сходство (или, как долгое время считалось, идентичность) религиозных конфессий в принимающей и родной стране. Миофизитское христианство Эфиопии действительно во многом близко к православию, и исторически древнее его. Такая поездка, при всех её ошеломляющих, фраппирующих все органы чувств нюансах, могла восприниматься как первый визит к заново найденным дальним родственникам, «нашим африканским братьям по вере».
Наполнению компонента «родства» на начальном этапе «эволюции жанра путешествий» служил также геополитический фактор. Эфиопия, в последние столетия называвшаяся Абиссинией, к концу XIX века осталась одной из двух африканских стран, не подвергшихся колонизации европейскими империями. Поэтому она вполне могла стать перспективным партнёром Российской империи в её глобальном соперничестве с этими конкурентами, и её лидеры тоже хорошо это понимали [4].
Пионерной российской экспедицией можно считать индивидуальную вылазку в Абиссинию в 1883 году пензенского мещанина, казака Николая Ашинова – харизматика, мечтавшего о политическом и церковном сближении России с этой страной. Уже через два года во второй поездке, выдавая себя за официального представителя российских властей, он добился персонального контакта с негусом (императором Абиссинии) Иоанном.
Ключевым
, хотя ныне почти забытым моментом в истории российско-эфиопских путешествий, их военно-политического этапа, стал морской поход в Абиссинию, предпринятый Ашиновым в 1888 году в сопровождении архимандрита Паисия (формально возглавлявшего духовную делегацию), при участии полутора сотен казаков, монахов и других добровольцев. Заняв заброшенную турецкую крепость Сагалло на территории, которая вскоре станет Французским Сомали (нынешняя Республика Джибути), они заявили о создании в Абиссинии русской станицы «Новая Москва» – с целью формирования в составе армии негуса казачьего войска, которое стало бы рычагом политического влияния России в Абиссинии и в Африке в целом. Однако французы, в чью зону колониальных интересов вторглись россияне, путём артиллерийского обстрела сломали сопротивление поселенцев и выдворили их из региона. Так закончилась единственная, – оставшаяся при этом неофициальной, «самодеятельной» (царское правительство представило её миру как частную инициативу Ашинова и Паисия), – попытка России утвердиться на Чёрном континенте.
Авантюра Ашинова оставила после себя не столько исторические, сколько мифологические следы. Но уже через несколько лет после него несколько известных россиян внесли заметный вклад в историю Эфиопии и в развитие двусторонних отношений: Александр Булатович (о. Антоний) — исследователь Абиссинии, офицер, впоследствии иеросхимонах, лидер движения «имяславцев» на Афоне, военные и дипломатические деятели Виктор Машков, Николай Леонтьев, Леонид Артамонов и другие. Их усилия способствовали борьбе эфиопского народа за независимость (в частности, подготовленная Леонтьевым абиссинская армия отбила вторжение в страну итальянских войск) и установлению в 1898 году дипломатических связей между нашими странами.
Этапы «эволюции жанра» редко присутствуют в рафинированном виде, чаще всего в путешествии сочетаются элементы разных мотиваций. Первый, политический этап в случае российско-эфиопских экспедиций имел со временем всё бóльшую примесь научной мотивации: так, к началу XX века при участии российских военных была в основном завершена работа по картографированию эфиопских провинций. А уже на самом старте первого этапа Николай Ашинов после первых двух своих экспедиций издал в Петербурге «Абиссинскую азбуку» и пробный «Абиссино-русский словарь» – что имело, безусловно, не только просветительное, но и определённое научное значение.
Следующий, собственно
научный этап «эволюции» российско-эфиопских путешествий в чистом виде впервые представлен масштабной экспедицией выдающегося советского генетика, основоположника современного учения о биологических основах селекции Николая Вавилова. За несколько месяцев 1927 года он собрал на длинном маршруте по Эфиопии уникальные образцы семян тропических сельскохозяйственных культур, прежде всего – древних засухоустойчивых сортов пшеницы.
Более известно, и обладает едва ли архетипическим статусом «научной экспедиции поэта» (слегка ощущаемый в этом определении оксюморон не только не опровергает эту мифологему, но наоборот, делает её более живой и живучей), совершённое полутора десятилетиями ранее четвёртое из африканских путешествий Николая Гумилёва.
Последнее и главное из них, оно имело и официальный научно-исследовательской статус экспедиции. В ходе путешествия были собраны более ста ценных экспонатов, репрезентирующих традиционную культуру народов Эфиопии и Сомали, сделаны 240 уникальных фотоснимков. Гумилёв записывал фольклорные тексты, поэтические переводы которых сделал впоследствии сам, вёл полевой дневник; его племянник и компаньон Николай Сверчков собирал энтомологические коллекции.
Однако помимо научно-исследовательского компонента, это путешествие содержало ярко выраженные элементы следующего, «более продвинутого» (кавычки традиционно маркируют условность термина) этапа «эволюции жанра» –
художественно-игрового.
Во-первых, путешествия Николая Степановича были органичной и наиболее выраженной частью его, как теперь принято говорить, жизнетворчества и имиджестроительства. Переполненные пафосом культурной утопии, они служили и иллюстрацией к его текстам, и их верификацией, и материалом для них. Эта деятельность, в его исполнении в первую очередь игровая, содержала определённый элемент мистификации, дорисовывания реальности: так, до сих пор доподлинно неизвестно, действительно ли Гумилёв достиг Абиссинии в рамках второй из четырёх своих африканских экспедиций.
Во-вторых, он первым привнёс в «российско-эфиопский сюжет» элемент культурно-географической (геопоэтической) реминисценции. По замечанию Сергея Маковского, издателя журнала «Аполлон», в котором Гумилёв начинал работу в 1909 году, к поездке в Африку поэт готовился «
по примеру Рембо». Знаменитый французский поэт, как известно, некоторое время занимался колониальной торговлей именно в Абиссинии. Но особенно Гумилёва вдохновляли абиссинские подвиги русских офицеров; он специально повторит тамошний маршрут Александра Булатовича и частично маршруты Николая Леонтьева. Такие преднамеренные повторения известного чужого маршрута мы можем рассматривать как аналог литературного парафраза, или авторизованного исполнения чужого музыкального произведения, того, что сейчас называется «кавер».
Заметим здесь, что геопоэтическая реминисцентность, игра с географическими маршрутами свойственна Гумилёву и в текстовых проявлениях. «
Кажется, никто ещё не обратил внимание, что вторая половина [гумилёвского – И.С.]
стихотворения «Абиссиния»… по структуре повторяет пушкинский «Кавказ» – в обратном направлении: описание смены природных поясов в горах Пушкин начинает с безлюдной заснеженной вершины, а Гумилёв – с тропической (но тоже опасной и безлюдной) низины.)» – отмечает писатель, автор книги «Зодчий. Жизнь Николая Гумилёва» [5] Валерий Шубинский.
В-третьих, своими путешествиями, как и текстами, Гумилёв выстраивал многомерный метаисторический диалог со своими читателями, в том числе – будущими. В том числе, загадывая им культурологические загадки, которые и становились впоследствии поводом для новых экспедиций, затеваемых его последователями или исследователями.
Среди людей, встретившихся Гумилёву в его абиссинских путешествиях, особенное место занимает дэджазмач (т.е. губернатор) Харэра и окружавших его территорий Тэфэри Мэконнын, впоследствии ставший последним императором Эфиопии Хайле Селассие I, а затем, как считают приверженцы растафарианства, воплощением Господа Бога – Джа. Поэт сфотографировал будущего негуса, зафиксировав невероятный исторический контрапункт: мимолётное соприкосновение судеб мистически настроенного стихотворца и грядущего божества. Метафизическая загадка, заданная поэтом в данном случае мимовольно, на родине была замечена далеко не сразу: первопубликаторы его «Африканского дневника» и некоторых экспедиционных фотографий (в журнале «Огонёк» в 1987 году [6]) не догадались связать образ его 21-летнего визави с богом растафарианцев.
Далее, самое знаменитое верлибрическое стихотворение Гумилёва «Мои читатели», написанное незадолго до его смерти в 1921 году и считающееся своеобразным завещанием, начинается с рассказа о трёх встречах автора-мистагога с поклонниками его творчества. По единодушному мнению гумилёвоведов, за этими лирическими эпизодами стоят реальные жизненные сюжеты. Двое из трёх упомянутых персон – это российский революционер и террорист Яков Блюмкин и штабной офицер Черноморской эскадры Сергей Колбасьев. Третий же его читатель и почитатель – некий «
старый бродяга в Аддис-Абебе, / Покоривший многие племена»; в течение полувека после смерти автора считалось, что прототипом этого персонажа был абиссинец Ато Гено, о котором Гумилёв рассказал в африканской поэме «Мик». Однако известный историк-африканист Аполлон Давидсон, со времён «оттепели» занимавшийся исследованием жизни и творчества Гумилёва, не согласился с этой версией. И вот в 1983 году поездка «по следам» поэта в Аддис-Абебу привела учёного к открытию: наиболее вероятным прототипом «старого бродяги» был «
совершенно абиссинившийся» (как писал о нём в 1906 году глава российской дипмиссии в секретном донесении министру иностранных дел) бывший русский офицер, а впоследствии управляющий одной из эфиопских провинций и художник-портретист Евгений Сенигов, проживавший неподалёку от столицы и носивший прозвища «белый эфиоп» и даже «русский Гоген».
Давидсон оказался далеко не последним, кто «шёл по следу» Гумилёва. Суггестивная «геопоэтическая реминисцентность», продемонстрированная поэтом, имела за собой многократное эхо.
Так, в 2008 году группа учёных петербургского Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамеры) РАН, под руководством историка и антрополога Юрия Чистова и арабиста и исламоведа Ефима Резвана «
прошла по следам знаменитого поэта, сделав поразительно схожие фотоснимки и собрав больше 120 уникальных экспонатов» [7].
Можем ли мы с уверенностью утверждать, что поездка носила исключительно научный характер? Разумеется, нет. Совершенно очевидно, что при всём серьёзном отношении к задаче со стороны серьёзных учёных экспедиция имела явственный художественный оттенок – привнесённый именно концептуально предусмотренным элементом реминисценции, точнее парафраза. (То же самое правомерно сказать и о поездке в октябре-ноябре 2012 года группы российских генетиков и селекционеров в Эфиопию по уже упомянутому маршруту другого великого соотечественника – Николая Вавилова, в память о его ботанической экспедиции 1927 года; экспедиция имела в том числе просветительские цели: важной её составляющей были лекции о Вавилове для жителей Аддис-Абебы и эфиопских провинций. Очевидно, что научный, художественно-игровой и другие жанры путешествия разными способами диффундируют друг в друга.)
А совсем недавно, в первой половине 2017 года, состоялась арт-экспедиция в Эфиопию «По следам Гумилёва» московских художников Михаила Погарского и Василия Власова.
«
Арт-экспедиция, – сообщает пресс-релиз проекта
, – это целенаправленное путешествие по следам того или иного поэта, художника, музыканта, исследователя и т.п. (в данном случае по следам Гумилёва), сделанное с целью сбора художественных впечатлений, пересекающихся с поисками выбранного арт-путешественниками человека. Выстраивание с ним своеобразного вневременного диалога. Арт-синтез пространства, времени и творчества как исследователей, так и исследуемого. Создание синтетического произведения искусства, объединяющего художественное творчество, литературу, историю, географию, этнографию и т.п. Результатом работы арт-пилигримов является выставочная экспозиция, сделанная по результатам путешествия и экспедиционный художественный дневник, включающий фото- и видеодокументацию…»
Из пост-релиза: «…
В рамках арт-экспедиции «По следам Гумилёва» в Эфиопию были осуществлены следующие задачи… Пройдены фрагменты маршрутов Гумилёва по Эфиопии 1910-1911 и 1913 гг. Аддис-Абеба, Дире-Дауа, Харрар, Джи-Джига. А также озёра Звай и Лангано. В процессе путешествия (более 2500 км) сделано более 2000 фотографий, многие из которых выстраивают параллельные взгляды на Абиссинию Гумилёва и современную Эфиопию. А также отснят обширный видеоматериал. Собраны художественные, антикварные и этнографические артефакты (религиозные свитки и складни времён Гумилёва, предметы современных народных промыслов, образцы народных тканей, гербарий, фроттажи всевозможных знаковых поверхностей, пробы воды из озёр, рек и источников, образцы почвы, камней, щебня, деревьев и т.п.)…» Как экспедиции Гумилёва содержали в себе компоненты будущего самостоятельного художественно-игрового жанра путешествия, так и современная арт-экспедиция, наоборот, может сохранять в себе элементы научно-исследовательские – пускай даже из «реминисцентных» соображений.
Тем не менее, нынешняя эпоха – безусловно, во всё большей степени время именно артистически и культурно нагруженных путешествий. Помимо игрового компонента, в них может играть большую роль также и мотив просветительный, образовательный.
* * *
Экстраполируя тенденции, обозначившиеся в последних российских экспедициях в Эфиопию, мы можем (а значит, должны) предложить концепт дальнейшего развития жанра путешествий на российско-эфиопском метамаршруте.
Здесь уместно вспомнить, что замысленное Николаем Ашиновым русское поселение в Абиссинии должно было называться «
Новая Москва». Словосочетание, в сегодняшних обстоятельствах имеющее скучноватые урбанистические, бытовые, даже бюрократические коннотации, в призме африканского сюжета, как в окуляре калейдоскопа, приобретает неожиданную яркость и свежесть. Включая механизм культурной реминисценции, зададимся вопросом: в свете истории 130-летней давности, что может представлять из себя «арт-экспедиция» под тем же названием?
Разумеется, никакой геополитики. Соответствуя современной эпохе «эволюции» жанра путешествий, проект должен содержать в себе исключительно культурные, геопоэтические интенции. А эпитет «новая» должен отсылать прежде всего к неофилии, он обязывает организаторов максимально позаботиться об удовлетворении неофилических запросов и устремлений как участников проекта, так и его аудитории.
Далее, проекту не нужны новые стационарные географические компоненты: в Аддис-Абебе, где расположен головной офис Африканского союза, уже находится также и Российский центр науки и культуры. Более того, именно в Эфиопии работает постоянная научная биологическая экспедиция Российской академии наук, единственная на африканском континенте. Эти две институции могут успешно использоваться как площадки в инициируемом нами проекте. Главным в проекте является, разумеется, подвижный, «экспедиционный» компонент.
Таким проектом может стать ежегодный фестиваль российской культуры и науки, репрезентирующий для эфиопской (а вместе с ней, через масс-медиа и веб-архивацию, и африканской в целом) аудитории новости в этих сферах. Новшества, изобретения и открытия (а параллельно – и дайджест истории отечественных инноваций), представляемые российскими писателями, художниками, музыкантами, деятелями естественных и гуманитарных наук. «Новая Москва» – фестиваль неофилов и для неофилов.
Собственно, обсуждение возможности такого проекта уже идёт в среде известных российских авторов. Так, участием в этой инициативе заинтересовались Франcиско Инфанте-Арана – корифей отечественного экспериментального изобразительного искусства, один из крупнейших художников XX века, и Сергей Летов, музыкант-мультиинструменталист, мэтр фри-джаза. Первый удивляет мир более полувека, выступая с неординарными решениями в визуальном искусстве, и, что важно, является интереснейшим интерпретатором собственных открытий и теоретиком контемпорари арт в целом; второй, также являясь великим знатоком своего направления и блестящим лектором, сейчас представляет миру свой новый проект: озвучивание, с суперсовременной аранжировкой, шедевров советского немого кинематографа – фильмов Дзиги Вертова, Сергея Эйзенштейна.
В популярной и живой форме участники фестиваля будут рассказывать о своих открытиях и новаторских идеях, публично общаться друг с другом и с аудиторией. Основная часть программы (которая может включать, например, «парафразы» на события старинных африканских путешествий россиян – начиная, скажем, с фотосессии с будущим императором-божеством и т.п.) проходит в Аддис-Абебе и в эфиопских провинциях. Затем участники перемещаются в Джибути, где выступления происходят в основном на побережье, недалеко от тех мест, где когда-то появился эфемерный форпост царской России [8].
Эфиопия и Африка заново открывают для себя Россию и живой пульс её творческой жизни, не перестающий биться даже в самые смутные времена.
Итак, Фестиваль открытий «Новая Москва»? Почему бы нет.
_____________________
Примечания:
1. Статья написана на основе доклада «Россияне в Эфиопии: смена жанров путешествия. Поход, экспедиция, арт-проект», сделанного автором на VIII международной научно-практической конференции «Африка в контексте формирования новой системы международных отношений» (к 120-летию со дня установления дипломатических отношений между Россией и Эфиопией) 07.02.2018.
2. Каганский В.Л. Междисциплинарно-культорологический и теоретико-географический аспект путешествий. // Материалы теоретико-биологической Школы «Междисциплинарно-культорологический и теоретико-географический аспект путешествий». 2000.
3. Сид, И. «Власть Маршрута»: путешествие как фундаментальный антропологический феномен. Доклад на конференции «Власть Маршрута: путешествие как предмет историко-культурного и философского анализа». 06.12.2012, РГГУ. Опубликован в: Институт «Русская антропологическая школа». Труды. Вып. 13. – М.: РГГУ, 2013.
4. «Эфиопия также стремилась к обеспечению неприкосновенности своих границ и, опасаясь внешней угрозы главным образом со стороны Англии и Италии, старалась всеми доступными ей способами заручиться поддержкой Российской империи, не имевшей прямых государственных колониальных интересов в Африке и выступавшей в роли политического оппонента этих государств» (цит. по: Виноградова К.В. Проблемы военно-политического и культурно-религиозного взаимодействия Эфиопии и России в новое время. Автореферат дис. … канд. ист. наук. Краснодар, 2002).
5. Шубинский В.. Зодчий. Жизнь Николая Гумилёва. – М.: АСТ, Corpus, 2014.
6. Н.С. Гумилев. «Африканский дневник». Вступительная статья, вместо послесловия В. Енишерлова, публикация О.Н. Высотского. «Огонек». 1987. – № 14-15.
7. Как Николай Гумилев прошел тысячу километров по Эфиопии. А современная экспедиция повторила его путь. http://y.kunstkamera.ru/humilev-2/
8. Эфиопская (эфиопско-джибутийская), основная часть маршрута может быть дополнена эффектной российской – с элементом парафраза экспедиций Гумилёва, имевших результат в виде, в том числе, ценных научных коллекций. А именно: российские авторы приезжают в Эфиопию не просто в гости, а как «экспонаты в коллекции открытий», привезённые из России [молодым] современным эфиопским поэтом (художником, музыкантом; или всеми вместе) после ознакомительной «экспедиции» по России. скачать dle 12.1
