(Об одном стихотворении Елены Зейферт)Цикл стихотворений Елены Зейферт, который условно можно назвать «античным», похож отчасти на фрагменты утраченного барельефа или разбитой эллинской вазы не в силу только содержания, но, скорее, в силу фрагментарности, осколочности самого стихотворного события. Почти каждое стихотворение цикла охвачено невидимым и замкнуто-разомкнутом зигзагом трещины, и содержание его расположено внутри этой ненарочитой, но вполне определенной границы.
Так же выстроено стихотворение «Тюхе».
Трещина, как ей и подобает, замыкает стихотворение во внутренний сюжет и одновременно размыкает его, устремляя к целому, которому этот фрагмент, как подразумевается, принадлежит. Такое положение «фрагмента» всегда предполагает пластику сжатия-разжатия, то есть наполняет происходящее в нем дополнительным смысловым порывом, идущим одновременно в две стороны.
На этих «двух ветрах» и располагаются, и танцуют герои стихотворения «Тюхе». Один «ветер» несет с собой завершенность и всецелостность, присущие вазе, античному зданию или микенскому барельефу, и сообщает о гармоническом законе, опираясь на который, произведение изобразительного искусства, литературы или архитектуры входит в вечный цикл времени, который переживали греки.
Второй вектор-«ветер» говорит о частичности и даже о частности, о визуальной интимности происходящего, подавая его «крупным планом», создавая возможность для рассмотрения «частной жизни» осколка, вычлененного из барельефа, в котором он был одним из многих событий. Тут же он, волей-неволей, словно встраивает увеличительную линзу между собой и наблюдателем. Таким образом он вносит зрителя-читателя в область частной жизни, в негромкую мелодию, в оптику повышенного внимания к неразмашистым, скрупулезным жестам, заставляя задержаться на них и вглядеться в их траектории.
Это сочетание двух одновременных и противоречивых планов - масштабности и несомненности целого и почти гипнотической значимости короткой пластики свойственно обыкновенно сновидению – именно в нем естественно сочетаются вещи, в обычном режиме деятельности несочетаемые. Причем эта несочетаемость, явленная во сне, всегда обладает дополнительной достоверностью и эмоциональной убедительностью.
Думаю, замечание вполне правомерно, особенно для рассматриваемого стихотворения, в котором действует статуя Тюхе, которой силой реальной истории предстоит стать к нашему времени — разбитой.
Кто же остальные герои краткого события? Это — сама богиня Тюхе, пришедшая к своему изображению вместе с Немезидой; повествователь, некто Алексайос, отправившийся к скульптуре Тюхе вместе с комедиографом Менандром, автором комедии «Щит», в которой действует Тихея - богиня случая, и Оронт – герой, двоящийся между потоком и юношей.
Как и в других стихотворениях цикла, для автора, специалиста по античности, важны культурные репутации героев, а вернее, —пучок смыслов, который сегодня соответствует тому или иному имени, тому или иному мифологическому или историческому персонажу древней культуры, значительному (редко у Зейферт) или «второстепенному» (чаще).
То, что явно происходит в стихотворном сюжете «Тюхе», — всего лишь первый уровень события, и, пожалуй, не главный. Как осколок подразумевает присутствие и участие в событиях более широкого плана, так и конкретные действия героев отсылают читателя к игре смыслов на следующих мифо-культурных этажах, надстроенных над происходящим событием.
Какова же мифологическая репутация главных героинь?
Они, как и сам жанр рассматриваемого фрагмента, олицетворяют уже упомянутые (или родственные им) разнонаправленные силы – силу общего закона и силу частичного и все же постоянного нарушения этого закона. Немезида – это закон, справедливость, неотвратимость космического порядка. Это сила, которая отвечает за воздаяние.
Тюхе, бывшая сначала в непосредственной близости к Мойрам, богиням судьбы, которых страшились даже Олимпийцы, со временем скользнула к другой, более легкомысленной функции, которая словно ненароком выпадает из области суровой необходимости, общего неотвратимого закона – к случаю, к случайности, в основном, благоприятной. Тюхе –не ваза, а ее благодатный фрагмент. Однако этот фрагмент принадлежит устрашающей космической необходимости.
Две этих силы, играя друг с другом, дополняют игру «двух ветров», заданную фрагментом как жанром. Происходящее, в котором Алексайос с другом Менандром пришли в храм к изображению богини случая, продолжает раздваиваться и, отрицая себя, создавать себя в новой сновидческой перспективе.
Первая же строчка «у Тюхе рука Немезиды. у них одно колесо на двоих» обрадовала меня предощущением чего-то необычного, радостного. Думаю, во многом это произошло из-за «колеса».
Прежде, чем приняться за эту заметку, я сидел у монитора и просматривал фотографии Александра Уланова, сделанные им в музеях во время путешествия по Криту. Дельфины, осьминоги, сцены охоты, колесницы, волны – все они, так или иначе, содержали в себе окружность, «колесо». Оно могло таиться в рисунке щупалец, прятаться в глазу, раскручиваться за конем, светить солнцем, но оно присутствовало во всех изображениях настолько часто, что я бы рискнул предположить: не было ли оно формообразующим началом (выражаясь сегодняшним языком) для того, что мы знаем теперь как микенскую визуальную культуру?
Живая магия окружности нами забыта, а для спутников Агамемнона она цвела неизреченными смыслами, лучилась как солнце. Думаю, бытия в ней было намного больше, чем самой вещи.
Колесо, окружность для древнего грека — еще и символ цикличности, периодичности, смысловой завершенности и достаточности происходящего в большом мире античного космоса, большого дома.
С другой стороны, это — изображение превратности, известное как «колесо Фортуны».
Иконография Тюхе изображает ее стоящей на колесе или сфере, иногда держащей эту сферу в руках. Но сфера, если на нее встать – самая ненадежная опора. Удача – это и есть та кратковременная опора, которая держит тебя, но держит недолго. В стихотворении действие богини случая явлено в качестве не столько удачи, сколько возможного чуда – когда, как во сне, возможно все, что пожелаешь. Это, собственно, миг и мир без ограничений. Пусть всего лишь один момент, пусть всего лишь один миг – но существующий вместе с тобой, взятым в его неуловимый центр, не только в воображении, а наяву.
Вот как это происходит в стихотворении. Герой пытается заговорить с богиней, ставшей на миг привлекательной и желанной женщиной, желанной и вместе с тем ужасающей своей божественностью; но он вспоминает, что не знает языка богов и тут же находит возможный выход в безречевой речи – в поцелуе.
Это тонкое и многозначительное место в стихотворении хочется отметить особо: здесь опять возникает важная и периодичная для поэзии Елены Зейферт тема — тема «невозможного языка», который способен осуществить новое, истинное, чудесное общение, но на этот раз — сверхсловесное, осуществляемое без слов и все же при помощи речевого аппарата — губ, языка, дыхания, полости рта. Поцелуй все же не удается, богини уходят, но ослепительная возможность такого единения с высшим (реальностью, речью) продолжает стоять в глазах героя и, думаю, читателя тоже.
И, развивая тему, - рождает догадку о том, что человек – весь, целиком — может состояться как речевой аппарат, как орган речи, где глагол — движение руки, существительное – часть тела.
И мне кажется, что тут, явно или неявно, затронута основная поэтическая тема самой Зейферт, да и многих других поэтов, тревожащая их с тех самых пор, как возникла поэзия: тема божественного языка, ведущего своего обладателя к событиям, которые не ускользают из-под ног, как шар, но, будучи манящими, божественными и даже прежде не произносимыми, этим языком произносятся, удерживаются и при его помощи становятся твоей основной реальностью, о которой снятся сны и слагаются стихи, и с которой, увы, все еще соскальзывает божественная Тюхе.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Елена Зейферт. ТЮХЕ Венделину Мангольдуу Тюхе рука Немезиды*. у них одно колесо на двоих. Менандр приглашал
меня в Мегары, там статуя Тихеи, сам Пракситель изваял её. мы, двое
крепких мужчин, быстро спрятались за храм, когда к статуе подошли две
женщины: плеть свисала с пояса одной, в руке её была яблоневая ветвь,
серебро её короны играло в мышцах венчающих её голову оленей.
«Немезида!» – прошептал Менандр, он задыхался от восхищения. «мой друг
Алексайос! как она прекрасна». эта женщина действительно была очень
красива – розово-золотые кудри, изумительного рисунка тело в прозрачном
красном шёлке. но я смотрел на Тюхе, она подбрасывала на ладони
стеклянный шар, у ног её лежал юноша, он будто плыл, раскинув руки, я где-
то его уже видел, по-моему, в Антиохии. неожиданно для себя я вышел из
укрытия и громко окликнул его: «Оронт!» он опустил лицо, прижался телом
к земле. но Тюхе посмотрела на меня. с пяти шагов я видел её выпуклые веки
и чуть подрагивающие ноздри молодой самки, она была похожа на
Артемиду, вернее на те представления об Артемиде, которые у меня были.
Тюхе бросила на землю рог изобилия и колесо и пошла мне навстречу,
подбрасывая на ладони свой прозрачный шар. я ощущал спиной, как дрожит
Менандр, вжавшись в камень храма. Тихея встала вровень со мной, глаза в
глаза, я стоял не шелохнувшись и молчал, да и говорить было бесполезно,
ведь я не знаю языка бессмертных. она была моего роста, глаза водно-
зелёные, карие у зрачков, мраморный лоб, увенчанный крепостными стенами
города. я хотел поцеловать её, но вдруг все пятеро встали вокруг нас –
Немезида, Менандр, Оронт, статуя Тихеи и Пракситель. «он-то откуда здесь
взялся», – с досадой подумал я, но Тюхе была ещё рядом, между нами верх-
вниз прыгал её шар. Немезида взяла её за руку, как девочку, Немезида била
ритуальной плетью по земле, удары плети совпадали с прыжками шара. они
медленно уходили, был день летнего солнцестояния, в такие дни боги
пожирают царей и жрецов. я оглянулся кругом – ни Праксителя, ни
Менандра, Оронт лежит на земле лицом вниз, и лишь статуя Тихеи смотрит
мне в лицо глазами из-под выпуклых век.
_________________________
* Тюхе, Тихея – богиня счастливого случая. Немезида – богиня возмездия. Менандр – автор комедии «Щит», действующим лицом которой является Тюхе.скачать dle 12.1
