ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 224 декабрь 2024 г.
» » Яна Сафронова. ВСТРЕЧА В БОРДЕЛЬНЫХ ПОТЁМКАХ

Яна Сафронова. ВСТРЕЧА В БОРДЕЛЬНЫХ ПОТЁМКАХ


(О книге: Андрей Бычков. Вот мы и встретились. Рассказы. – Москва: Издательство «Э», 2016. – Мастера современной российской прозы).


Авангард, нонконформизм, антипостмодернизм, метафизика, антиязык, поток сознания – все эти термины употреблялись критиками относительно творчества Андрея Бычкова, автора более десяти книг прозы, лауреата премий «Бродячая собака 2009», «The Franc-tireur Silver Bullet 2014» и «Нонконформизм-2014». К тому же автор в своей эссеистической деятельности и интервью сам охотно «вводит» и раскрывает многочисленные понятия, которые потом применяются к его же работам. В этом смысле особенно интересно интервью этого года порталу Rara Avis, где Бычков в очередной раз твёрдо заявил о своей художественной позиции: «То есть речь идет о сознательной работе художника, который этот поток сознания артистически моделирует. А поскольку все художники разные антропологически, то и поток сознания моделируется по-разному, разными ритмом, интонацией, скачками, разрывами  то есть я должен научиться воспроизводить этот самый пресловутый поток сознания так, как именно я устроен». Вроде бы просто: все разные и это надо понимать и принимать, «нащупать» свой поток – художественная задача писателя. Безобидное, казалось бы, заявление. Но когда оно становится оправданием психологического расстройства текста, удовлетвориться им уже не представляется возможным. Рассмотрим же результат «артистической модуляции» Бычкова на примере его сборника рассказов «Вот мы и встретились».

Первые три текста сборника, «Права человека», «Голова Брана», «В бешеных плащах» – это ритмически организованная проза, в которой активно используется приём потока сознания. Но это скорее о том, «как именно устроен художник», какой ритм присущ его прозе, по каким тактам она звучит. Но ведь нельзя игнорировать и то, что же всё-таки в ней звучит. И если прислушаться: «Тугие узкие джинсы протянуть руку, безумие  но ведь это последний транспортир, угол бессмертия и направление к солнцу, и пизда, скрытая, спящая, в поезде плывущая по реке, в тугих, и близко… О, длинный синий, калимый в белое, разводящий розовый шов огонь, как на железном дне корабля, осторожнее, не обожги!» – мы сталкиваемся с настойчивым, подчиняющим зовом плоти, благодаря которому по всей книге к месту и не к месту обильно рассыпаны упоминания половых органов. Ощущение подростковой дозволенности, которая открылась автору совсем недавно, не покидает читателя на протяжении трёхсот страниц. Распахнулись шлюзы, юноша вдохнул полной грудью, и – случилась феерия потаённых желаний: «Ни позже, ни раньше, потому что же ему надо тебя обмануть, наебать тебя, и в два часа это легче всего. Наебать как, например  а не хуя так высокомерно смотреть поверх, да еще в очках! Да, короче, наебать, как русского жирафа, Гумилёва там или не Гумилёва, Льва или Николая, неважно». 

Сюжет в этих трёх рассказах вторичен, фокус направлен на исполнительское мастерство автора. Есть сюжетные зацепки, например, в «Правах человека» тягуче, в абсурдистской манере описывается встреча с условным агентом; в «Голове Брана» на Алексея Фёдоровича помочились революционеры, а потом он и сам убил вождя во имя окончания эры застоя; в «Бешеных плащах» с помощью ассоциативных рядов описывается половой акт. Как мы видим, для разговора о полноценной фабуле недостаёт сюжетного материала. Вместо него — обсценный карнавал ритмизованных вульв и пенисов. Возможно, иногда стоит держать поток в русле?..

Далее сборник распадается на три типа рассказов, которые определяются сферой интересов главного героя. В них появляется шаткий прерывистый сюжет и исчезает нарочитая ритмичность. Многие из рассказов выполнены в эллипсисной технике, из-за чего повествование порой «захлёбывается», что достаточно точно передаёт состояние практически всегда нездорового главного героя. Интересно, что сам Бычков в аннотации к книге обещает читателю «художественно-антропологический спектр мужских архетипов нового русского времени». Антропология часто встречается нам в высказываниях автора, с помощью этого общего понятия он характеризует практически все свои проявления. Но вернёмся к «новым архетипам» ...

…которых даже при самом тщательном поиске обнаружить не удалось. Хотя опять же, дело в нацеленности высказывания. Первый авторский «архетип» – это жестокий маньяк, который нередко озабочен удовлетворением своих изощрённых сексуальных предпочтений. Рассказ «Прогулка на катере» отличается двухплановым повествованием: в одной реальности молодой человек наслаждается прогулкой на катере, а в другой – подвешивает к потолку голую девушку, ломая ей кости. В «Машине Джерри» автор рассказывает нам о «чудесной» пыточной машине, в которую помещают умерших людей и «катают» их в ней; «Ничья вина» – рассказ о маньяке, заточившем четырёх девушек в своём убежище для сексуальных забав; «Русский рассказ» – о мужчине, убившем свою возлюбленную и её ребёнка, потому что она много говорила. Психологически отклонения никак не обоснованы, маньяк предстаёт читателю во всём своём хаотичном великолепии. Маньяки Бычкова – явления масскультурные, типичные представители клишированных фильмов ужасов. Расчленения, садизм, сексуально-натуралистический оттенок и игривая издевательская интонация автора лишают их всякого шанса на «глубину».

В противопоставление психически нездоровому дан второй «новый русский архетип», тот, кто должен таких лечить: психотерапевт. «Грядущее и навязанное», «Блиссамбо» – рассказы о людях этой трудной профессии, которые в итоге оказываются чуть ли не безумнее тех, кого врачуют. Повествование в этих текстах само иногда «сходит с ума». Например, вместо мужчины, убившего собаку, прожектор неожиданно переносится на собаку, умертвившую мужчину. Как уже заведено, врачи не обошлись без плотского элемента и «жирных» натуралистичных сравнений: «Отмастурбированное сознание клиента лежало перед профессором, покрытое слегка голубоватым налётом».  

Третий – промежуточный образ – сексуально озабоченные мужчины, смысл жизни которых, основание мира и определяющая черта самосознания – это половое сношение. На фоне расхлябанных полубезумных психотерапевтов и жестоких маньяков эти звери выглядят вполне себе безобидно, только несколько слюняво и противно. Эротической лихорадке подвержены все: три профессора в рассказе «Тапирчик», которые, увидев похожую на Мерлин Монро разносчицу элитной еды, не могут сдержать порывов своего страстного воображения: «…выгони его из квартиры или запри в сортире, и вернись сюда, где я на коврах и давно уже жду тебя, чтобы ты мог меня просто выебать, выебать, выебать, если ты не можешь сознаться, слабый и несчастный, и рассказать мне свой сон, как ты летал и чем это кончилось»; главный герой из рассказа «Гог Ван», который на протяжении многих лет не может забыть удивительный сексуальный опыт с проституткой; Олег в «Разрывах листвы», который фанатично вожделеет любовницу своего мастера по восточному учению тыйцзы, Хопипо. Финал этой трогательной истории, кстати говоря, эксцентричен. Вместо мимолётного наслаждения Олег получает гораздо более внушительное нравственное потрясение: мастер дефлорирует задний проход главного героя, инициируя молодого человека в жизнь.

По Бычкову, инстинкт размножения управляет всеми особями мужского пола на этой планете. Более того, всё остальное по сравнению с этим идолом – совершенно неважно и даже недостойно размышления. Половая поэма Бычкова воспевает похоть и насилие как её следствие. Секс правит бал в «асоциальном художественном мире». Архетипичность данного сборника сомнительна, зря Бычков акцентирует внимание именно на мужских образах. Женщины у писателя выходят гораздо «природнее», особенная удача – современные сирены, которые обманчивой невинностью завлекают героя в сети своей упадочности. Такой, например, видится Хопипо из «Разрывов листвы», ускользающая экзотика, навсегда чужая и порочная, а также Валерия из «Ничьей вины», резко контрастирующая с окружающим её серым миром: она отчаянно пытается быть похожей на немецкую модель Верушку фон Лендорф, стойко сносит любое осуждение, единственная пытается спастись из плена маньяка, и в конце концов только у неё находятся моральные силы на то, чтобы убить своего мучителя.

Тем более удивительно после всего вышесказанного о моральном разложении начинать разговор о поисках Бога в рамках сборника. Однако стремление к нему героев настолько наивно и навязчиво, что не упомянуть об этом аспекте книги нельзя. Думается, что оно в некотором смысле автобиографично. Вообще говоря, Александр Трапезников в своей рецензии на роман «На золотых дождях» уже отмечал религиозную полифоничность автора: «А если ещё добавить чуточку религиозности из разных конфессий, слить в одно, приперчить садомазохизмом, то вообще прелесть». Сам Бычков в «Хаотичной автобиографии» признавался, что практиковал буддизм, индуизм и даже крестился. Новый сборник не стал исключением. В пространстве одной книги мы снова встречаем разнообразные религиозные составляющие: упоминание индуистской эры застоя Кали-Юги в «Голове Брана», исламского ангела Джабраила в «Гог Ване», христианские мотивы в «Русском рассказе». Однако при таком разбросе элементов разных конфессий, герои вне зависимости от них видят Бога практически в каждом прохожем, мысль о его пришествии может прийти им при любых обстоятельствах в любой момент жизни. Уже упомянутая Валерия совершенно необъяснимо узнаёт Бога в своём будущем маньяке: ««Бог»,  подумала Валера, обмирая. И чтобы Бога спасти, накрыть зонтом, чтобы не мок Бог, от дождя Бога спрятать, чтобы не простудился Бог, жалко, ах, какая добрая…». А в рассказе «Имя» Бог видится главному герою в немощном человеке: «Но откуда он мог знать, может, это и был Бог, этот перевернутый инвалид в курточке, в грязной сорочке с дешевеньким галстуком и был Бог для него? Но откуда же знать, что Бог может и так?» И можно было бы подумать, что божественное сопряжено для героев Бычкова с жалостью, но в «Русском рассказе» мужчина прозревает божество в человеке, лишённом слезоточивых описаний: «И я даже не испугался, когда кто-то стал ругаться, что хватит срывать, и я увидел, что с горы спускается хозяин, было непонятно, где руки его, где ноги, где голова, а виден был лишь большой, огромный живот, вдруг я подумал, что это и есть Бог». Спонтанные проявления религиозности в контексте «Вот мы и встретились» выглядят нелепо, но представляются чем-то живым, что автор не может удержать и «смоделировать». Неконтролируемое желание видеть спасительное в тривиальном и даже ужасающем вполне объяснимо. Пошлость жизни настолько «придавила» героев, что им как воздух необходима надежда. В сборнике есть несколько таких «подземных ключей», которые бьют в лицо живой необработанной правдой.

Один из них открывается в неожиданных диалогах Бычкова с читателем, которые являются способом выражения авторской позиции. Однозначный вывод по поводу отношения писателя к своим героям сделать сложно, автор «надевает» их маски и описывает реальность как бы скрывшись за своими маньяками, психологами и сексуально озабоченными. Но иногда он «выглядывает» из текста: происходит это, когда Бычков «рвёт» повествовательную канву и высказывается по поводу литературы и литературной ситуации вообще, даже скорее ни с того ни с сего выкрикивает: «…а если про высшие ценности, то тогда с толстинкой обязательно, про такие про журнальные ценности, про корректные политически, корректные стилистически, а иначе не урвать, не урвать свой поганый Букер, оттого и топят все словесами свое советское говно, а оно все не топится, а нам, ярким и воистину славным  как про меж двух огней, мы, мля, как заложники, нас, мля, и либералы шестидесятники не печатают, и коммуняки  уж и подавно». Однако и в этих зашифрованных посланиях мы можем уловить некую иронию на грани истерики, которая одновременно и поражает своей обиженной искренностью, но и отталкивает попыткой этой иронией завуалировать истинное отношение к написанному.

Последний рассказ в сборнике, название которого и получила книга, «Вот мы и встретились», – это короткий разговор с читателем тет-а-тет, лишённый всего присущего остальным произведениям в сборнике: сексуальных аллюзий, абсурда, игр с сознанием героя. Нельзя не признать целесообразности вынесения в название самого стилистически и событийно усреднённого рассказа, после шквала порнографических эпизодов он кажется глотком свежего воздуха. Это может стать успешным маркетинговым ходом, ведь если оценивать книгу по одному финальному рассказу, то градус возмущения будет значительно снижен. Но удачно ли это короткое произведение само по себе? Бычков рассказывает притчу о читателе, встретившем Смерть на страницах книги, и вот что она говорит ему в последнем абзаце книги: «Дорогой читатель, я совсем не собиралась тебя пугать, и этот жест я сделала от неожиданности. Поверь, у меня не было намерения встретить тебя именно здесь, ведь назавтра (или на послезавтра, или… а какая, собственно, разница когда?) у нас с тобой уже назначена встреча в жизни». Несмотря на внешнюю непритязательность и спокойную нарративность этого диалога, суть приёма всё та же. Шокировать читателя, вызвать внутреннее сопротивление, побудить на отрицание и насильственно вовлечь в разговор. Эта дискуссионность должна появиться не потому что тема или собеседник интересны, но потому, что читатель в теории не может не поддаться на провокацию. Однако на практике механизмы вызова не действуют, нападки не задевают за «живое», скорее они нацелены на «мёртвое» в каждом человеке. А «мёртвое» обычно безразлично молчит. Один из рассказов в сборнике так и называется, «Русская смерть», она же, как мы видели, фигурирует на завершающих страницах. Так вот она какая, оказывается. Тягучая, сумасшедшая, монструозная, с мужским искорёженным лицом. Не хотелось бы такой умереть.

В психологии тип самовыражения, представленный в сборнике, называют терапевтическим письмом: просто выписываешь всё, что «сидит» внутри, и становится легче. Психотерапевтируемому, а не терапевту, роль которого при прочтении приходится брать на себя читателю. Да и результаты сеансов обычно не печатают в серии «Мастера современной прозы», в случае же с Андреем Бычковым почему-то издают довольно охотно. Если взглянуть обширнее, то эту книгу можно рассматривать как попытку пугающего откровения. Сборник «Вот мы и встретились» – живописная иллюстрация Кали-Юги, которая упоминается только вскользь. Однако если ненароком в неё вчувствоваться, то мы отчётливо увидим моральный хаос, услышим грохот разрушающихся социальных институтов, распробуем последствия отсутствия моральных ценностей, которые выполняют для человека саморегулирующую функцию. «Отпустите» себя, и вы увидите, как много потаённо-тёмного живёт внутри вас. Вот только по-настоящему ли чёрен мрак Бычкова или его просто поспешно и неуклюже раскрасили акварельной краской?.. Тьма другого может быть интересна своей интимностью и неосознанностью, но за пугающую мглу в «Вот мы и встретились» нам пытаются выдать бордельные потёмки, в которых нет ничего будоражащего, а есть лишь унылый разврат и скучающая пошлость.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
1 583
Опубликовано 23 янв 2018

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ