ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 224 декабрь 2024 г.
» » Алексей Винокуров. В ЗЕРКАЛАХ СТИМУЛЯКРОВ

Алексей Винокуров. В ЗЕРКАЛАХ СТИМУЛЯКРОВ


(О книге: Юлия Щербинина. Довольно слов. Феномен языка современной российской прозы. М.: ООО «Издательство «Э», 2017)


Виктор Пелевин в свой новой книге «iPhuck 10» всё наше нынешнее искусство назвал эпохой гипса. Это, по пелевинским понятиям, ещё вежливо. Не сомневаюсь, что всю современную  художественную прозу он определил бы как fucking-fiction. Боюсь, что это определение так и останется в истории как основная её характеристика. Я, конечно, буду этому сопротивляться изо всех сил, но что я могу один – ну или даже двое нас? С реальностью не поспоришь: факинг рулит, остальные подтягиваются.

Некоторые, конечно, возразят: какой может быть факинг, когда вокруг пышным цветом расцветают сто цветов и, если верить книжным обозревателям, гении в нашей многострадальной литературе растут как грибы после дождя? На это могу заметить, что подавляющее большинство таких гениев, сверкнув беззаконной кометой на премиальном горизонте, бесследно проваливаются в небытие, откуда их на краткий миг извлекла капризная прихоть издателя. Тех, кто не верит мне (и реальной действительности) на слово, отсылаю к недавнему фэйсбучному высказыванию зам. главного редактора «Знамени» Натальи Ивановой: «Что сказать о коротком списке Русского Букера? Сказать нечего». А если вы думаете, что о других премиальных списках сказать можно больше, это значит, вы их даже не видели.

Таким образом, мы с Пелевиным просто вынуждены обозначить феномен современной прозы суровым термином «fucking-fiction».

Тем значительнее кажется мне подвиг Юлии Щербининой, которая взялась этот самый fucking рассматривать – притом искренне относясь к нему как к литературе. В «Эксмо», оно же – издательство «Э», вышла её новая книга «Довольно слов. Феномен языка современной российской прозы».

Двусмысленность, или, если хотите, метафоричность названия «Довольно слов» не считает только ленивый: довольно слов переходим к делу, слов и без дел достаточно, etc. Так что обратимся сразу к сути названия.

Суть эта, я бы сказал, нуждается в некотором уточнении. Подзаголовок – «Феномен языка», на мой взгляд, не совсем точен. Я бы уж скорее назвал всё предприятие «Язык как феномен».
Дело в том, что Щербинина не рассматривает стилистику современной русской прозы, как может подумать заглянувший с мороза читатель – она рассматривает язык, в первую очередь, как героя этой самой прозы. Проще говоря, предметом её исследования являются книги, где язык – главное действующее лицо, не только субъект, но и объект, по большому счёту – путь, истина и жизнь. Возникающие на месте обычных государств языковые республики и тирании, секты, культы и религии, где язык – Бог, политические партии, опирающиеся на язык, армии различных логотрясов, целые миры, создаваемые или поглощаемые языком – и любые подобные сюжеты, которые приходили воспалённому воображению современных русских писателей, становятся тут объектом рассмотрения.

Как известно, литературу губят не злые критики, а добрые. Правда, Щербинина в своей книге выступает не как критик даже, а как исследователь-филолог, без гнева, типа, и пристрастия. Что, вообще говоря, лично мне не очень нравится. Почему? Ответ прост: безоценочное исследование уравнивает литературу хорошую и не очень, авторов просто плохих и вовсе никуда не годных. Тут, как говорил классик, ни одна блоха не плоха, все у нас запрыгают как миленькие.

Этот либерализм, когда все равны, а плохое даже равнее хорошего, охватил у нас не только академическую науку — ей по статусу положено – но и критику тоже. Почему же, спросите вы, плохое ей милее? Причин тут много: от пресловутого отрицательного отбора до методологии, когда плохое исследователю разбирать проще, потому что там всё шито белыми нитками и все наружу, от приёма до проблемы.

Щербинина же, как мне, наивному, кажется, совершенно искренне и компетентно хотела изучить весьма интересные тенденции в современной... гм-гм… ну, пусть будет проза, чёрт с ней!

Справедливости ради заметим, что иной раз и сдержанного учёного прорывает и вместо него подаёт голос страстный читатель, а то и вовсе литературный агент. Ну вот, например, похож ли на академические штудии такой пассаж?

«Этот роман ждали давно. Его настроения витали в аудиториях, пишущих ежегодный «Тотальный диктант». Его коллизии зрели в интригах с переизданием словарей, призывавших произносить «йогУрт» и употреблять «кофе» в среднем роде. Его интонации звучали в злобном бурчании граммар-наци о тотальной речевой деградации. Его идеи прорастали из академических дискуссий о корреляции узуса и нормы. Его образы мерцали в достопамятном «едином орфографическом режиме» и грозной школьной цифири «одна ошибка – четыре, две ошибки – три, три ошибки – два…»

Это сказано про роман Валерия Вотрина «Логопед». Слышал ли ты, широкий читатель, что-нибудь про этот роман?.. А он есть. И его давно ждали. 

Или про Владимира Козлова:

«Литературная критика поспешила сбросить «Гопников» и последовавшие за ними тексты в поганую яму литературной «чернухи» и загасить ругательной известью. Чтоб не воняло. За последующие годы ни один из текстов Козлова не удостоился «толстожурнального» критического разбора. Разве что в 2003 году в «Новом мире» Дмитрий Быков мимоходом назвал «Гопников» «очень скучной книгой». Между тем романы этого писателя привлекают самые разные категории читателей: от пубертатной молодёжи до высоколобых интеллектуалов...»

Скучная книга «Гопники» или всё-таки нет, не мне судить, я ведь не пубертатный интеллектуал. Но частным образом господин Козлов выражается совсем нескучно:

«Я во многом разделяю идею моего героя о том, что «классической культуре давно пришёл пиздец», – говорит он в рубрике «Прямая речь». – Эта культура не соответствует «культурным потребностям» людей и реальности, в которой мы живём. Я ничего не имею против неё в принципе, пусть она будет доступна тем, кому это интересно. Но когда уже в школе её начинают навязывать, не предлагая никаких альтернатив, это плохо. Тебя убеждают, например, что Достоевский и Толстой – это классики, гении, и если тебе не нравится, неинтересно, то проблема в тебе. А что, если проблема как раз в Достоевском и Толстом?.. Может, это и есть одна из причин коммуникативного кризиса: долгие годы людям навязывалась ненужная и неинтересная им культура, и теперь, когда на них свалились тонны самого разнообразного, да еще и бесплатного «культурного продукта», они просто потеряли ориентацию?»

Одним словом, классической культуре пришёл Козлов, хотя она и очень сопротивлялась. Попутно разоблачены извращенцы Толстой и Достоевский, от которых люди окончательно теряют ориентацию и предаются разным перверсиям вроде прослушивания Моцарта вместо «Гражданской обороны».

Конечно, вы скажете, что у каждого свои любимые авторы и плох тот филолог, который не стал агентом – хоть даже и литературным. Но лично я всё-таки подивился смелости Юлии Щербининой. Одно дело стать представителем Алексея Иванова: это не штука, риска тут никакого, сплошные выгоды. И совсем другое – продвигать Владимира Козлова, на это не всякий решится. Она – решается.

Но, впрочем, довольно шуток, и без того грустна наша Россия, так что поговорим лучше всерьёз.

Достоинств в книге Щербининой много. Одно из главных: замечательная идея перемежать авторский текст «прямой речью» самих писателей, их монологами, так или иначе касающимися темы. Во-первых, это оживляет общий ритм чтения, во-вторых, если что и есть в наших писателях, так это голова на плечах и мозги в этой голове. Да, далеко не у всякого писателя есть талант писать книги. Но ведь не у всякого же и сантехника есть талант чинить унитазы. Так что же теперь – унитазы отменить?

А вот с мозгами тут пока ещё всё в порядке. И потому высказываются писатели ясно и по делу.

Например, Алексей Слаповский.

«Язык – моя среда обитания, мой воздух. Сейчас вокруг смог. Но другим воздухом я дышать не научусь, да и не хочу. Для меня важно не столько ахать и охать по поводу тотального загрязнения, сколько работать маленьким заводом, производящим, извините за наглость, кислород. Мало, сколько могу».

То есть деваться писателю некуда, оттого и пишет. И это признание дорогого стоит.

Или вот ещё, Алексей Иванов.

«Потеря статусов – это потеря иерархии, а общество или культура – всегда иерархическая система. Демократическое общество и полноценная культура — комплексы многих разных иерархий, а вовсе не отсутствие иерархий как таковых. Общество отражает себя в речи, а речь форматирует общество, потому что мысли, принципы мы всё равно выражаем словами, а не картинками или жестами. И русскому языку ничего не грозит, если Россия восстановится как общество. А если Россия не восстановится, то и русский язык в его традиционной роли не будет нужен, нечего и слёзы лить».

Как говорится, умри – лучше не скажешь.

При чтении книги Щербининой в какой-то момент становится очевидно, что язык отражает жизнь во всем её многообразии, причём отражает как тысячи маленьких зеркал. Понимающий человек по нескольким словам может определить состояние не только конкретного индивида, но и людей вокруг него и – шире – всего общества. И если в одном зеркальце мы, по заветам Чичибабина, ещё кушаем красные помидоры, то в другом уже бьёмся в предсмертной судороге, а кое-кто, согласно тем же зеркалам, стал уже жертвой могильных червей, сам того не замечая.

Любопытным образом писательская фантазия воплощается в современной жизни. Так, Щербинина пишет о романе Дмитрия Быкова «Орфография»: «Придуманная Ятем и его возлюбленной Таней игра – разлучать в прилагательных приставку с корнем – обнаруживает целое сонмище нечисти: бес человечный, бес честный, бес путный, бес толковый, бес платный, бес совестный, бес кровный, бес телесный, бес плотный… Слово развоплощённое становится именем сатанинским. И выходит: то, чем дорожили, за что боролись, чему доверяли, заключено в условностях, по которым только и узнаёшь своего».

Я тут же вспоминаю не игру совсем, а свою работу с одной телевизионной редакторшей. В письмах этой самой редакторши все приставки «бес» превращались в «без». Например, беЗплатный. БеЗсовестный. БеЗсердечный. Почему? Да чтобы не призывать беса! Вот уж, поистине, бесовщина в чистом виде и беснование, вызванное неграмотностью. Человек не понимает обязательности орфографии, её непреложности, независимости от его суеверий и страхов.

«В «Орфографии», продолжает Щербинина, «наглядно показано: победившая власть превратила в отхожие места не только фонтаны Зимнего дворца, но и родники родной Речи».
Однако дело обстоит ещё хуже — из этих отхожих мест мы пьём до сих пор. Потому что когда хамы берут власть, нормой становится хамство, в первую очередь языковое. Когда какой-нибудь нынешний хам говорит о женщине, что у нее «жопа толстая», он даже не имеет в виду её оскорбить, он просто констатирует факт, используя доступные лично ему средства выражения.

Разумеется, в такой книге не могло обойтись без разговора о деконструкции мысли-речи и социальных последствиях такой деконструкции. Слово, говорит Щербинина, заменяется жестом, мимическим движением, физическим действием. В конце прилепинского «Саньки» показан предел деконструкции речи: опровергнуть противника – значит не переспорить его, а изуродовать ему лицо.

Это, конечно, верно, но верно только до какой-то степени. Улица корчится безъязыкая уже тысячелетиями, многие так и живут изначально, без всякой деконструкции – просто потому, что и не было у них никакой конструкции, не было языка в нашем понимании, а значит, и утрачивать им нечего. Господствующим языком тут всегда был жест, часто угрожающий. Дать в морду и посильнее — универсальный аргумент в любом споре. Сомневаетесь? Отмените статью за хулиганство – сразу убедитесь.

Конечно, теории, касающиеся деконструкции, овнешнения коммуникации, вынужденной немоты хорошо звучат, когда речь идёт о научной конференции. На практике же писатели не списывают героев с действительности, а воссоздают. Обыватель в романе лишь в той степени склонен к рефлексии, в какой к ней склонен сам писатель.

Молчание, пишет Щербинина, становится одной из доминирующих стратегий, а отмалчивание – тактикой речевого поведения. «Кризис слова порождает интерес к молчанию… Вынужденная немота становится способом самосохранения человека от фрагментарности языкового существования. Молчание – защитная реакция на «белый шум» повседневности».

В книгах, может быть, оно так и есть. Но в действительности – ничего подобного.
В низовых российских субкультурах человек обычно молчит не по причине деконструкции речи, а чтобы в зубы не получить. У нас знают, что за базар можно и ответить. Кроме того, молчащий человек анонимен. Пока ты не заговоришь, никто не знает, кто ты такой, стоит ли за тобой реальная сила. В России  часто молчат даже в ответ на безобидное приветствие – не дай бог, зацепишься языками, ссоры не избежать. Болтливы здесь те, кто чувствует себя в силе, например, воры в тюрьме, политики на телеэкране. Зато так называемые «мужики» молчат – мало ли что. Иногда, конечно, встречаются и у лишенцев случаи логореи, проще говоря, словесного поноса, но это, опять же, психологическое – таким образом человек избывает страх и беспокойство.

Чуть дальше Щербинина и сама признаёт, что «по мнению учёных, «этот язык отражает уголовную психологию не только отдельных лиц (воров, бандитов, рецидивистов, а также представителей милиции, ведомственной и тюремно-лагерной охраны, т. е. людей, непосредственно вращающихся, по долгу службы, в криминогенной среде), но язык этот является также отражением уголовной психологии целого государства».

Именно так. Хам привел за собой уголовника, или уголовник хама – неважно. Важно, что психология целого государства стала уголовной. На этом фоне уста, обретшие «первоначальную немоту», просто не хотят лишиться зубов, оттого и не злоупотребляют языком.

Констатируя следом за Щербининой деконструкцию языка-мысли (или даже изначальное отсутствие таковых), частным образом хотелось бы спросить, что сделали писатели, чтобы изменить ситуацию? Пишут ли они достаточно хорошо, чтобы увлечь языком хотя бы свою референтную группу, не говоря уже о более широкой публике? Похоже, что нет.
 
Как же нет, скажете вы, если вот, посмотрите, сколько экспериментов с языком – от мастерских, как у Толстой, до совершенно малограмотных!

Да, отвечу я, экспериментов с языком полно, но идут ли они дальше экзерсисов? Рождается ли новый стиль, одинаково сладостный и убедительный для самого широкого читателя – да хоть бы даже и для узкого? Да простят меня коллеги-литераторы, но не видно этого, не заметно.

А противоположные тенденции как раз имеются. Взять хоть Пелевина, который демонстративно отказывается от привычного нам языка художественной литературы. Для него важны не язык, а высказывание, смыслополагание и всяческое позиционирование. Пелевину для его трактатов – а именно трактатами яляются его романы – не нужны изобразительные средства языка. Очевидно, это было бы так же глупо, как уснащать кандидатскую по медицине метафорами и метонимиями.

«Никаких философских проблем нет, есть только анфилада лингвистических тупиков, вызванных неспособностью языка отразить Истину...» – откровенно говорится в «Священной книге оборотня».

Таким образом, смысл высказывания, если он имеется, можно донести без всяких образов, простым называнием, и если какие-то традиционные образы все же у Пелевина проскакивают, то лишь по недосмотру или чтобы подразнить клиента: читатель ждёт уж рифмы «розы»? на вот, возьми её скорей!

Тут я бы хотел сказать от себя ещё одну важную вещь.

Не в силах справиться с языком, как субьектом, писатели либо превращают его в объект – героя книги, либо отрицают, как Пелевин, либо вообще не имеют о нём никакого понятия, как некоторые фигуранты разных премиальных списков.

Сам текст в этих условиях подменяется выдумкой, более или менее изобретательной. Грубо говоря, на том месте, где мы вправе были ожидать хотя бы пейзажа, появляется множество одинаковых чёрных квадратиков. Такой подход удобен для писателей бездарных, но почему мы должны беспокоиться о благополучии бездарей? Только потому, что их много и у них чешутся руки что-нибудь эдакое написать?

Когда-то давным-давно один продюсер объяснял мне разницу между кино и рекламой. Реклама, сказал он, это большие деньги за очень короткий срок. Кино – это тоже большие деньги, но за более долгий срок.
Иной раз кажется, что некоторые современные литераторы примерно так и представляют себе прозу – как рекламный слоган, только растянутый на много страниц. На место симулякров, отражающих то, чего нет, пришли стимулякры, подталкивающие к потреблению того, чего нет. Но как известно, природа не терпит пустоты. И вот в пустоты сознания с огромной скоростью и силой вливаются кучи самого разного мусора и обыватель, и без того слабый мозгами, уже окончательно перестаёт соображать. При таком раскладе, конечно, варёный говяжий язык с хреном оказывается убедительнее привычного нам русского.

И каковы же в этих условиях перспективы языка, мышления, да и вообще нормальной жизни? – дай ответ, Юлия Щербинина!

Не даёт ответа.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
2 249
Опубликовано 18 ноя 2017

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ