(О романе: Борис Клетинич. Моё частное бессмертие. // Волга, 2017, № 1-4).
Роман Бориса Клетинича «Моё частное бессмертие» – произведение постмодернистское по форме и традиционалистское по содержанию. Его конструкция включает горизонтальный план – уровень человеческих взаимоотношений, описанных в полном соответствии с постмодернистским каноном, а также вертикаль «человек – Бог», которая целиком согласуется с традицией. Определённая проблема состоит в том, что первое вступает в конфликт со вторым.
Основа романа – история нескольких семей, связанных между собой узами близкого и дальнего родства. Действие разворачивается в период 30-х-80-х годов, задерживаясь в основном на 30-х и 70-х. Многочисленные герои перемещаются из Бессарабии в Москву, Ленинград, Палестину и ещё несколько пунктов, иногда возвращаясь обратно. События на советско-румынской границе в 30-е годы, присоединение Бессарабии к СССР и образование Молдавской советской республики, война и оккупация, блокадный Ленинград, матч за звание чемпиона мира между Карповым и Корчным (в романе – Корчняком), жизнь московского литературного и кинематографического кругов… Автор резко меняет ракурсы повествования, смещает временные пласты, переключается с одной сюжетной линии на другую, с одного персонажа на другой и создаёт тем самым подобие масштабных археологических раскопок. Перед нами сначала оказывается маленький осколочек глиняного сосуда, потом – фрагмент мозаики, затем – фрески, после – фигурка божка, золотое ожерелье, наконечник копья, следы жилища… Что-то открывается в правом верхнем углу панорамы, потом – в левом нижнем, следом – в центре… И вот уже мы видим примерный план города. Пазл собирается медленно, но каждая его деталь, сделанная ювелирно-тонко и изящно, обещает грандиозную общую картину.
Нельзя не признать, что постмодернистская поэтика чрезвычайно выразительна и открывает широчайшие возможности. В романе Бориса Клетинича они использованы в полной мере. Здесь присутствуют и роман в романе с элементом литературной мистификации, и многочисленные скрытые цитаты, начинающиеся с отсылок к пьесе Михаила Себастьяна «Безымянная звезда», и множественность относительных истин и точек зрения. Но есть и минус. Автор начал работать над своим произведением в 1996 году, и оно могло бы оказаться действительно крупной жемчужиной, если бы вышло году хотя бы в 2000-ом. Тогда его многосоставность и мозаичность могли бы произвести сильное впечатление. С тех пор, увы, постмодернистский арсенал, сам по себе невероятно богатый и интересный, превратился в набор очень сильно обветшавших клише, в детали сборного конструктора. В романе Бориса Клетинича, построенном по такому же принципу, техника слишком обнажена и узнаваема, коробка с кубиками проступает чересчур явно.
Но, как бы то ни было, постмодернистская составляющая – всё-таки лучшая часть романа. Особенно с учётом 1996 года. Создано замечательное 3D- изображение реальности, ускользающей, обманчивой и не поддающейся фиксации. В этом пространстве одно забывается, другое искажается. Ваши поступки и даже ваше имя могут быть присвоены кому-то другому, а вы останетесь безвестной тенью или вовсе канете в Лету… Подлинность всегда под вопросом. Кто автор романа? Кто из персонажей погиб, а кто выжил? Кто в чьей могиле? Кто отец и кто сын? Одни исторические лица выступают в романе под своими именами (Владимир Жаботинский… Л.И. Брежнев…), другие – под измененными (Корчной – Корчняк), третьи – под вымышленными (Костя Тронин – Евгений Хорват, Сергей Гуденко – Сергей Руденко). Постмодернистская горизонталь – сплошная зыбь. А образ самой Истории, творимой последователями Геродота, предстаёт в той же трактовке, что и в нашумевшей когда-то «Новой хронологии» Фоменко-Носовского – книге чудовищной с научной точки зрения, но тем не менее заронившей в читателях беспокойную мысль о том, что ведь мы и в самом деле можем ничего не знать о собственном прошлом.
Наиболее полно идея об относительности и иллюзорности человеческих представлений о мироустройстве выражена в рассуждении героини по имени Хвола – мачехи будущего шахматиста Корчняка (Корчного). Оно вырастает из её наблюдений за маленьким пасынком, и суть его состоит в том, что системы описания мира, в частности временные координаты, а также инструменты описания, в частности человеческий язык, являются абсолютно условными и конвенциональными. Они строятся на аксиомах, которые описывают не объективную реальность, а наши представления о ней, то есть наше собственное сознание.
В горизонтальной поверхности человек существует во множестве отражений, а следовательно, не может быть самодостаточным. Соответственно, самое болезненное для него – остаться незамеченным. Меня не видят, игнорируют, не воспринимают, «не выдвигают», не помнят – главная причина серьезных психотравм и один из наиболее устойчивых мотивов произведения. А вопрос «быть или не быть» стоит в романе едва ли не острее, чем у Шекспира.
От небытия должна спасти вертикальная несущая опора – линия земля – Небо. Именно в этом измерении человек существует и реализует себя в подлинном смысле. Здесь никто не может потеряться или оказаться забытым, здесь не бывает подмен и искажений.
Но в романе эти две составляющие – постмодернистское здание и религиозная крыша – противоречат друг другу. Как будто к Эйфелевой башне пристроили колоннаду. По не совсем ясной причине один из множества строительных кубиков, из которых сложен роман, вдруг оказывается больше и значительнее других. Ответа на вопрос, почему религиозные доктрины должны рассматриваться в качестве конечной истины, роман не даёт. Следуя логике самого произведения, религиозные догмы – это скорее аксиомы, описывающие не мироустройство, а наши представления о мироустройстве, столь же сомнительные, как и все прочие аксиомы. Поэтому цементирующий материал из них в данном случае получается не самый надёжный.
При этом замечу, что постмодернистская картина мира обладает гибкостью, которая вполне позволяет религиозной идее занять в ней доминирующее положение. Пример тому – роман Орхана Памука «Меня зовут красный», где Бог присутствует на каждой странице.
Есть и ещё два момента, которые расшатывают вертикальное построение. В романе предпринята попытка подступиться к самым безнадёжным и проклятым вопросам. Один из них касается оправдания зла в мире, созданном Богом. А второй – моральной ответственности человека за то зло, к которому он не имеет непосредственного отношения. Автор подходит к этим проблемам, опираясь на слова из Талмуда: «Адам был создан в единственном числе. И потому каждый из нас должен сказать себе: Ради тебя был создан мир!». Юная девушка по имени Шантал из местечка Оргеев в Бессарабии слышит о случившемся когда-то страшном еврейском погроме в городке Гусятин подо Львовом. Узнаёт ужасные обстоятельства и подробности и понимает, что не может с этим жить. Это знание подрывает и веру в Бога, и веру в человека. Но, наметив проблему, автор от неё, можно сказать, сразу уходит. Гусятин произошёл до рождения этой девушки, поэтому остается за рамками её ответственности и никак не влияет на её отношения с Богом. В то же время, спустя много лет та же Шантал оказывается виновницей всех глобальных катаклизмов, вызванных её персональным грехопадением. Получается, что с одной стороны, груз оказывается сильно облегчён, но с другой – напротив, возникает диспропорциональная тяжесть.
Финальный диалог главного героя с умирающей бабушкой тоже должен утвердить ту же самую идею. Бабушка совершает попытку самоубийства в физическом и духовном смысле. Непосильные испытания и череда несчастий приводят её к самоотрицанию, отрицанию благого бога и вообще всего и всех. Персонаж, за которым стоит непосредственно автор, противопоставляет этому отрицанию собственное утверждение: «Я есть!». И соответственно есть то пространство, в котором строятся его отношения со Всевышним. На «нет» следует ответ «да», но это жизнеутверждающее «да» не звучит убедительно. Бабушкино «нет» весит больше.
Бог присутствует в романе в лице святого православного старца Тихона Кроткого, которому дана довольно неуклюжая (глазами юного неофита) характеристика: «Это был очевидный святой, Серафим Саровский наших дней», а также иудейского праведника Идл-Замвла (о котором – в поисках почвы под ногами – в разгар шахматного боя в Багио читает Виктор Корчняк). Он произносит разные мудрые слова, которые иногда складываются в подобие проповеди. Честно говоря, эти два штатных персонажа, официальных представителя Господа Бога, только мешают почувствовать в происходящем присутствие живого и одухотворяющего начала. В итоге устремлённый в небо шпиль оказывается отдельно стоящим монолитным памятником самому себе. В отличие от пластичной, дышащей, горячей земли.
скачать dle 12.1
