(О книге: Станислав Снытко. Белая кисть: Тексты 2014-2015 / Предисловие А. Левкина. – СПб.: MRP, 2017)Книга Станислава Снытко, петербургского прозаика, финалиста премии Андрея Белого и премии Аркадия Драгомощенко, представляет собой собрание произведений, один из побочных результатов которых – размывание границ поэзии и прозы. Это прозаические миниатюры, чей сюжет никак не может найтись среди изображений различных форм сосредоточенности, а синтаксис похож на обуздываемую запятыми стихию. Обуздывать приходится также и мыслью, играющей с изображением в странные прятки. Длинная одинокая фраза, напоминающая буксир, тянущая за собой тщательные описания предметов, – вот то, с чем имеет дело читатель, взявший в руки эту книгу. Например, «Небольшой танкер, быстрее ржавеющий, нежели идущий из пункта X в пункт Y, скрыт стеной дождя до тех пор, когда погода проясняется, и всё возникает, высвобождаясь из водяных нитей: пустой корабль продолжает медленное плавание, а двое идущих по берегу, шевеля изорванными в кровь губами, силятся перекричать ветер, несущий сухой весенний порох из заживо зияющих рвов, откуда чёрная почва весны глядела в глаза идущим». Можно сказать, что в каждом предложении каждого текста, вошедшего в «Белую кисть», перебираются, как чётки, ключевые для неё образы, и это предложение – не исключение.
Время, явленное в образе медленного плавания пустого корабля, обретающее полноту, для Снытко исключительно важно. Обилие причастий и деепричастий говорит нам о движении, не желающем торопиться, узнающем в длящемся мгновении нечто о его обладателе. Время одномоментно, и удерживает порыв, и заставляет его разрешиться в событие. На что это похоже? Допустим, один из прохожих примется допрашивать уличный шум на предмет его смысла, а тот вместо того, чтобы улетучиться, внезапно войдёт в положение игрока, начнёт в себе искать подобие связности, будет отчаянно приводить в равновесие лоскутки его образующих звуков. Или школьный учитель потребует от ученика, чьё сознание сосредоточено на обрывочных сведениях о том о сём, отчёта о его жизни в то время, когда ученик погружён в эту жизнь с головой. В книге совершается такой допрос: «Что увидел? Градации синего, море и небо, пустой, без птиц и звуков, ветер. Ни кораблей, ни серой пены, ни гальки, ни смутно чернеющей полосы острова или берегов впереди, слева или справа. Камни. Море камней. Так, решил он, выглядят сгрудившиеся души». Здесь мы слышим почти бесстрастный полувопрос-полуоклик, обращённый, по всей видимости, к речи: то, что спрашивают, должно отыскать ответ в своём существе, изменив его мучительным образом. Подозреваю, ещё один аналог этого состояния – утреннее пробуждение, когда сознание задаёт рискованные вопросы выброшенному на берег повседневности телу. Не диво поэтому, что внимание уделяется выброшенным камням на побережье, ассоциирующимся с душами, тогда как вокруг ощущается пустота. Что подтверждает на протяжении книги образ ветра – потока, несущего осколки ночных сновидений, спутника прерванных встреч. «Ветер срывает лицо с пассажира, слишком резко выскочившего из трамвая», а в другом месте «ветер с привычным рвением терзает волчью песню». Отрывочность, фрагментарность, которую несёт ветер, с которой он играет («незавершённый текст») может оказаться смертоносной, и тогда «душа Пистолетова была мертва», «И лишь только солнце стало в зените, птица насытилась и сказала тогда собравшимся « »… – но никто из гостей не пережил этих дней, и никто не повторит её слов».
Лицо реальности (если таковая присутствует) заволакивается пыльными бурями прошлых видений, с одной стороны, и поисками адекватного её изображения, с другой. Пистолетов и Пулемётов – два персонажа двух текстов, расположенных в начале и в конце книги – именно что «не стреляют», они парализованы образующейся на глазах неясностью, приговорённостью к некой встрече и её невозможностью. Так что в прозаических миниатюрах Станислава Снытко, пожалуй, в качестве движущей силы выступает такая логичность высказывания, которая знает и ежеминутно подпитывается тем, что за её пределами есть что-то совершенно иное, но продолжает свой нелёгкий труд. Подобная решимость окрашивает эту прозу своебразным обаянием самоотверженности, незаметного подвига. И в самом деле: в тексте, где на равных правах взаимно удалены день, ночь и утро (а в книге очень много таких текстов) возникает ощущение груза опыта, из которого вырастают чудесные слова о чём-то абсолютно ином, чем опыт. Так же в миниатюре, где одни люди убивают других и занимают место в одной и той же комнате, так что акт убийства кажется пародией на какой-то утерянный первоисточник, завораживает простое (но оттого, быть может, и изысканное) перечисление вещей, находящихся «на месте преступления». «Чтобы высохли слёзы, достаточно назвать число» – в механике жеста обретается умирание, которое, возможно, будет жизнью для кого-то другого, как пёстрые лоскутья в вихрях обретают новые связи с воздушным потоком. Земля, мосты, огонь и реки только провожают слушающего их дыхание в неведомый край, только облегчают невозможностью понимания расставание с ними. Земля – параллелью с плотностью письма, слепотой крота под ней, замкнувшейся в судьбу жизни («Ты будешь писать прозу – и станешь счастлив как крот»). Огонь – силой выкликания, выводящего на поверхность («Огонь стирает вещи – здание, вчера неподвижное, как животное, ожидающее начала охот, беззвучным огнём превращено в пепел, смешавшийся теперь с песком, с осадком пыли в углах глаз, с пыльцой цветущих кустов, крошащейся плотью железных конструкций, подточенных простой ржавчиной, как корнями дерево, спиленное, продолжает подтачивать землю, с которой уже смешалось»).
Вода в реке – набуханием спокойствия, привычки («воспоминанию потребовалось время – наполниться чёрной водой»).
Строго говоря, перед нами телефонная книга называний в пору, когда телефон не работает, а потому можно наслаждаться бескорыстностью звучания номеров на пороге прерванного разговора.
скачать dle 12.1
