(О книге: Инга Кузнецова. Откровенность деревьев. – М.: Русский Гулливер; Центр современной литературы, 2016)Открыв книгу Инги Кузнецовой, читатель вскоре погружается в бегущее время. То есть он сталкивается не со временем в том значении слова, которое обозначает час, эпоху, исторический период (хотя и с этим тоже), а с четвёртым, наименее изученным измерением пространства. Во времени разворачивается не только происходящее с лирическим героем, от имени которого осуществляется поэтическое высказывание, во времени существуют почти все упомянутые в стихотворении предметы и обстоятельства, причем каждый в своём. Временем пронизано всё, часто мы имеем дело с «вложением» времён. Внутри одного большого времени, в котором находится описываемый в стихотворении реальный или воображаемый предмет, заключены несколько самостоятельно существующих времён, внутри которых происходит или уже произошло что-то с его частями.
Мы нашли четыре непарных
крыла от бабочек, съеденных
птицами. Тих кустарник,
пишет себе обо всем в дневник.
Не тревожить его. Гляди,
как внимателен этот павлиний глаз,
что угадывал впереди
неизбежность, падающую в сейчас.
Осыпающаяся красота
чёрным пачкает пальцы, а всё ж она
мимо пропасти-пасти-рта.
В пищу-то не годна.Внутри времени, в котором существуем «мы», спрятано время бабочек, окончившееся трагически для них. У кустарника своё неторопливое время. Время, в котором «павлиний глаз» угадывал будущее, вторгается во время, текущее сейчас.
Это оживляет нарисованную картину, приближая её максимально к реальной жизни, порождая ощущение присутствия и проживания, когда, войдя в повествование в некий момент, читатель выходит из него в другой момент времени и другим. Это способствует и цельности стихотворения, объединяя его части. Таким образом, время во многих стихотворениях книги является сразу и элементом содержания, и формообразующим фактором, открывая нам тем самым собственный творческий метод поэта. Метод этот нетривиален, эффективен, иногда эффектен и почти всегда убедителен:
парное молоко весны
не лезет в горло лихорадка
закончилась и вновь ясны
ошибки высшего порядка
как допустима пустота
где были истина и благо
ты что-то здесь не рассчитал
платон платоныч бедолагаЗдесь вместо ожидаемых подробностей о, к примеру, «лихорадке», неких ошибках «высшего порядка», выводящих к категориям классической философии, сообщается лишь то, что с ними произошло. Это придаёт высказыванию естественность повседневной речи.
Так же работает этот метод и в одном из лучших, на мой взгляд, стихотворений книги:
пока промежуткам событий не сыщем имён
скрипим древесиной звеним оркестровою медью
о небо когда бы не спутанность разных времён
всё было б сезонною смертью
люблю тебя небо о как я тобой дорожу
хочу быть всегда твоей полой упругою дудкой
пока тебя вижу сквозь веки дышу и дрожу
мелодией нежной и жуткойНадо сказать, что лирика книги весьма доходчива, несмотря на сложность и многогранность переживаний её героя. Обеспечивает эту доходчивость, относительную лёгкость восприятия сложного хорошая структурированность, достигаемая не столько специальным расположением фрагментов текста или его разделением на смысловые части, сколько стремлением автора дать краткое описание происходящего с упоминаемыми в тексте предметами внутреннего или внешнего мира, а не ограничиться перечислением их характеристик.
как раненого на плечах
тебя и кровь как страх
в тебе вязка и тяжела
а сгустки как земля
земля и есть но видишь ты
что в ней живут кроты
и роют в толще мерзлоты
упрямые ходы
у всех дрожит безумье дня
безумье дня во рту
класть широту и долготу
не бойся на меняГерой стихотворений книги принципиально не романтик. Происходящее в его сознании близко человеку с трагическим восприятием мира, в котором время неукротимо, но иногда даёт передышки:
мне нужно вспомнить и не расплескать
носить как воду всё на коромысле
пока программа убыли подвисла
пока летают бабочки и смыслы «Программа убыли» – метафизический аналог энтропии, утверждающей постепенное разрушение всего и вся в материальном мире. То же самое происходит и в пространстве отдельно взятого стихотворения:
чемоданное так давно
настроение в чемодане
жить другого тут не дано
а теперь и подавно
всё по стопкам в пакет потерь
вжать теперешнюю энтропию
ладно тело упрямый зверь
с выходом не торопи а
Или, менее явно, в другом стихотворении:
безыменье подобно колесу
мелькают в спицах лошадь и солома
выходит смерть как девочка из дома
пока ничто не ясно не знакомо
поэты держат вещи на весуА что же делать ещё поэтам, если уже «выходит смерть как девочка из дома»? И слова, которые «растут в космическом лесу», подвержены этому процессу роста только «пока задумчив стрелочник молчащий». Он, этот стрелочник, выходит из будки, наверное, для того, чтобы переключить стрелки, и тогда всё пой-ёт по-другому. «Усталый бог» не хочет или не может продолжать повесть. Нужно успеть «вспомнить все слова» и высказаться, пока мир существует таким, каков он есть.
Это, внешне, возможно, не самое запоминающееся стихотворение книги неспроста оказывается впереди, как бы предваряет собой всё сказанное далее, вводит в метафизику автора и выявляет его творческое кредо. Как и для всякого художника, в отличие от людей многих других уважаемых профессий, необходимость успеть высказаться раньше, чем это станет невозможным, для поэта есть главное. Но существенно здесь другое. В стихотворении обнажается отношение лирического героя к тому, что произошло, происходит и неотвратимо произойдёт с внешним миром и с ним самим. Открыто заявляется рациональная, а не эмоциональная оценка. При этом автор не делает больших философских обобщений, выводов, не выступает апологетом тех или иных истин, а всякое морализирование вообще оказывается где-то далеко вне поля контекста. Автор – наблюдатель, фиксирующий изменения, происходящие с предметами внутреннего и внешнего мира, рассматривающий как пейзаж себя самого и происходящее с ним. Такой, с одной стороны чисто художественный, с другой – последовательно рациональный подход делает стихотворения книги весьма привлекательными для того, кому присущ подобный взгляд на окружающее. Тот, кто полон сиюминутных эмоций и наслаждается ими (или страдает от них), не очень вдаваясь в их происхождение и судьбу, может не найти себе собеседника в лице лирического героя книги.
Метафизический реализм поэзии Инги Кузнецовой, стремление запечатлеть ускользающее, поспешность без суетливой торопливости делают нас соучастникам прямого, бескомпромиссного разговора поэта с изменяющейся действительностью. Эти изменения и их неизбежность – одна из основных тем книги. То, что было чем-то, становится другим:
ребёнок на велосипеде назад в младенчество летит
рассудок медленно садится как солнце августа как взвесь
из одиночества и пыли как ускользающий петит
небесных птиц как лёгкий лист короткая сухая весть Мы успели вслед за автором это заметить и уже ступили на следующую ступень бесконечной лестницы, уводящей нас в скрытое от повседневного взора будущее:
я тоже скудною природой залягу меж сухих травин
останусь впадиной лесов и жуковатым промежутком
еще все зелено еще в руке одна из половин
прозрачных яблочных и все так нежно шуточно и жуткоСтихи книги радуют отсутствием длиннот, которые часто, увы, заставляют читателя современной поэзии открыть книгу на другой странице, а то и вовсе отложить. Обилие внутренних взаимосвязей, стройность логических построений, ёмкость образов и их развитие – качества, присущие если не всем стихотворениям книги, то большинству. Они доставят удовольствие любителю таких произведений, которые не столько демонстрируют, воспроизводят ощущение, эмоцию, сколько сообщают что-то о скрытой от глаз природе вещей. Автор как бы смотрит и видит за привычной поверхностью предметов их внутреннее содержание, их обратную сторону, знает о том, что случилось с ними. Интеллектуальная самодостаточность смотрящего (и предполагаемого соучастника созерцания) не требует излишних украшательств, ярко поданных эмоциональных всплесков или вызывающе-оригинальных метафор, служащих для привлечения внимания читателя (а порой – критика).
Путь, которым следует взгляд автора, чаще не горизонтален, а вертикален. Например, начиная одно из стихотворений с упоминания некоей «огромной белки», носящей в себе смысл «тотема» определённых мест, автор переходит не к её описанию, не характеристике среды её обитания, а плавно и незаметно уводит читателя в сферу рассуждений о жизни и смерти, желании быть «полой упругою дудкой» неба. «Жуткая» мелодия, рождающаяся при этом – это та, которую выдувает на свет дудочник, видевший то, о чем страшновато сказать. «Дрозд видит всё» – название главы книги и одновременно характеристика этого взгляда.
дрозд видит всё он даровит
беда начнётся в воскресенье
кто уклониться норовит
тот будет мыслящим растеньемСнова заявляется о неотвратимости и необратимости некоей приближающейся беды и снова читателя приводит в напряжение неумолимое время.
Расслаблений, пищи для эмоций в поэтике Инги Кузнецовой мало, это пища для ума, для сознания, находящего удовлетворение не в выходе из ситуации, не в решении проблемы, а в осмыслении увиденного, в стремлении всё рассмотреть, понять и удовлетвориться этим. Этот мозг, разум, носитель этого сознания пребывает вне описываемого пространства, в некоем «космосе», ему как бы ничего не грозит, и хотя в книге часто говорится о смерти, разум этот бессмертен. О бессмертии его прямо не заявляется, но оно проявляется в интонации, в беспристрастности, в спокойной уверенности наблюдающего и произносящего слова. Это бессмертие смотрящего извне разума объединяет в одно целое всё сказанное и недосказанное, создаёт ощущение наличия во вселенной некоей твёрдой платформы, не подверженной разрушительному действию происходящих во времени катастроф. Не будучи по сути своей религиозной, платформа эта является тем, чего так часто недостаёт поэтическим текстам современников автора. Новаторство Инги Кузнецовой как поэта заключено ещё и в том, что декларируется любовь к этому не связанному с миром эмоций человека разуму:
вперёд смотрящие дрозды
о мой любимый нелюдимый
подскажут нам как ждать беды
неотврати…необратимойЧеловек же обычный просто делает вид, что ничего страшного не происходит:
мы тоже будем делать вид
что расторопно деловито
охотимся а не навзрыд
лежим в траве и смерть открытаВспоминается пастернаковское «И чем случайней, тем вернее / Слагаются стихи навзрыд», и возможно, этому «случайней», а не только пассивному лежанию в траве противопоставлено поведение тех, кто «делает вид», что охотится. В следующем стихотворении сгустки крови сначала сравниваются с землёй, потом утверждается, что это земля и есть. В земле живут кроты, упрямо приспосабливающиеся к этим условиям существа, «безумье дня» дрожит во рту у всех, надо понимать – проникает в речь каждого. Но герой стихотворения не подвержен этому, он в силах принять на плечи и самого «раненого», и то, чем он окружён:
класть широту и долготу
не бойся на меняИнга Кузнецова – поэт современного сознания, эпохи, когда оно выходит за рамки смертного тела и пытается найти себе (и находит) пристанище вне его. Например, внутри цифровой машины, сети или еще где-либо. О носителе прямо ничего не говорится, но такие стихи не могли возникнуть в такие времена, когда не предполагалась хотя бы возможность возникновения искусственного интеллекта.
Интересно и общение двоих в новом интеллектуальном пространстве. Это не столько физическое соприкосновение, сколько «беззащитная музыка двух»:
теперь
всё стало отчётливей и безнадёжней
как будто минус четыре
линзы в очках
и вещи набухли в пустынной квартире
ожидая смены имён
как растенья семянИ здесь читатель вслед за автором оказывается наблюдателем неотвратимых изменений, происходящих во времени. Нужно что-то сделать с собой для того, чтобы страшная мысль о том, что все угасает, перестала быть нестерпимой:
все угасает эта мысль без подготовки нестерпима Предвидящий свой уход человек ощущает себя неким пространственным или временным «промежутком»:
останусь впадиной лесов и жуковатым промежуткомили «переходом» между небесным и земным:
а где же я где точка схода
всего того что было мною
лежу без имени штрих-кода
меж воздухом и перегноемОн ощущает себя одновременно и человеком, и уже не им:
удостовериться проверить
ещё я есть
как будто комнату проветрить[/i]
Действительно, в мире неукротимого времени и одиночества быть машиной лучше:
[i]тело балласт без
тебя и теряет вес
тело висит в пустоте
и снова без тени
тело белее асбеста
беглое из-под ареста
всюду оно неуместно
даже смешно
тоньше бумаги на сгибе
жаль что не робот не кибер Деконструкция человека, возможность разобрать его – это просто особенность любви в новом времени? Или «расчеловеченному» существу кажется разрушительной сама способность физической любви сделать его снова живым?
так ты всю можешь разобрать
и вновь спасти под утро
какая страшная игра
не камасутраОтдельная часть «расчеловеченного» существа, его разум, оказывается сильнее, чем человек в целом. Любовь же имеет дело с человеческим, поэтому она в такой ситуации предстает «соковыжималкой». Её, любви, иррациональностью, конфликтом интеллектуального и телесного пронизаны многие стихотворения книги:
наша кровать
плывет среди прочего скарба
в сопровожденьи
утопленника или карпа
свои партии струнных
ведём в реках крови и скорби
вместо урби эт орбиНо вот человеческое, конкретнее – женское начало прорывается в стихах о любимом, который «сажает под замок»:
ты приезжаешь
посадишь меня под новый замок
это кроме тебя никто бы сделать не смог
я вступила бы в смогЭтот СМОГ – «Союз Молодых Гениев» (в другой расшифровке ― «Самые Молодые Гении») возвращает читателя в поле культуры. О роли культуры, о катастрофических последствиях срезания «лишних» слоёв культуры речь идет дальше. Никто не знает, кто мы есть, тем не менее есть основание утверждать:
но если срезать лишние слои
культуру кожу слова кожуру
мы попадём в безумную игру Поэтика Инги Кузнецовой более чем поэтика остранения, это поэтика неучастия. Дерево же, обнаруженное внутри стеклянной фигурки в конце книги, связанное и с ее названием, есть символ роста, роста, который происходит несмотря ни на что:
И, взглянув на свои кожистые бледные ладони, в каком-то трансе я увидела, как эти ветки внутри прорастают светло-зелёными, свёрнутыми ещё, листьями и, как в убыстренной съёмке, листья раскрываются, а ветки колеблются. Поражённая, я пошевелила пальцами и, глядя в лица двух собеседников, совершенно без всякого пафоса, честно сказала: «Я дерево».
Это состояние, определяемое далее почти как сумасшествие, возвращает в мир человеческого. В мир живого. Природного. В мир, где важнее всего сам процесс жизни:
о листья сколько б ржавый дождь ни лил
чтоб ни летело к нам на всех парах
мы будем ждать вас не щадя текстиль
древесных братств неповторимый стиль
нам мастер-класс на жестяных пирахТо, что составляет глубинное содержание стихотворений книги, оказывается в итоге вне поля чистой эстетики, и это радует. Да, этим стихам присущи строгость логики и осмысленный взгляд на мир – не зря автор уделил какую-то часть жизни изучению философии, о чем мы узнаем из приведенной биографической справки, занятию наукой, которая, среди прочего, пытается дать определение времени. Поэт, однако, не философствует, зная что «всякая изречённая мысль» есть в той или иной степени «ложь». Философия заключена внутри нарисованных посредством слова картин. Извлечь её оттуда – задача читателя, задача трудная, но сладостная для того, кто умеет получать удовольствие от этого процесса. Книга Инги Кузнецовой, скорее всего, предназначена не для всех, но тот, кому она адресована, сможет найти в ней всё.
скачать dle 12.1
