(О книге: Валерий Шубинский. Рыбы и реки. –
М.: «Русский Гулливер». Поэтическая серия «Русского Гулливера». 2016)
Новый сборник стихов петербургского поэта Валерия Шубинского «Рыбы и реки» – очень цельный: не только стилистически (что заметно), но и тематически (что менее заметно из-за сложности авторской поэтики).
Преимущественно в этой книге –
пейзажная лирика (с некоторым добавлением личных или общих рефлексий и историософии).
Пейзажи – преимущественно городские (хотя иногда загородные), чаще летние (но иногда зимние), часто ночные или вечерние (однако иногда дневные). Много описаний небес с соответствующей атрибутикой – клубящимися тучами, двойными лучами, звёздами, луной (постоянно открывающейся как люк в иные миры).
Вот он – типичнейший «шубинский пейзаж»…
Море серое в ежовой нелистве,
Складчатое и пупырчатое,
А над ним невещих птички две
Облетают небо дырчатое.
(«Море серое»).
Всё в этой поэзии – «складчатое, пупырчатое и дырчатое». Нет «чистых стихий»: если вода – то в момент кристаллизации; если воздух, то в нём толкутся пиксельные шары и ромбы; если небо, то «неба крестики и нолики»; если лес – то «его невидимые волки распались на щенят». Во всём – неисчислимое крошево мелких деталей, в каждой отдельной детали – детальки, а в каждой детальке – деталюшечки. Всюду жизнь – кишащая, струящаяся, извивающаяся, рассыпающаяся, острая, пряная. Очень мелкая и очень точная прорисовка. Гамма – не то чтобы монохромная, но фигуры одного цвета с фоном; куда больше внимания уделено фактурам пейзажа, нежели его краскам («тучи пепельно-жирные, небеса волосатые»). В рисунке линий, в их сухо-гибкой динамике – приверть эксцентрики и подмесь рассчитанного сюрреализма («это птицы специальные / звуки издают спиральные / твёрдым ртом»). Но сюр – не в сюжетах, а в прихотливых узорах на полях, в богатых украшениях нарратива.
Очень знакомая стилистика. Что это – маньеризм, барокко, ренессанс, классицизм, просвещение, ранний романтизм?
И одно, и другое, и третье, и четвёртое, и пятое, и шестое одновременно. А вообще это – стилистика европейской
гравюры XVII-начала XIX веков. Это Дюрер и Калло.
Дискурс гравюры тяготеет к чему-то такому-эдакому, к страшному, научному, мистическому и фантастическому сразу. К ужасам Тридцатилетней войны, к масонам и циркулям, к кюлотам и пудреным парикам, к парусным океанам и звёздным небесам, к Ломоносову и Фламмариону, к Эдгару По и Мелвиллу (для меня Эдгар По и Мелвилл с детства неотделимы от гравюр-иллюстраций). Бывают сюжеты, которые возможно изобразить только гравюрой и никак иначе. Например, «появление шаровой молнии из дымохода в доме бургомистра г. Упсалы во время грозы 1749-го года». Попытайтесь вообразить этот упсальский упс в иной художественной технике – в масле или в акварели. Нет, нет и ещё раз нет; только гравюра!
Известно, как трудно переводятся вербальные феномены в визуальные (об этом есть цикл статей Юрия Тынянова «Литература и другие виды искусства»): однако обратный перевод визуального в вербальное – гораздо сложнее.
У Валерия Шубинского имеется надёжный арсенал средств, позволяющих «вербализировать гравюрный дискурс». Во-первых, это – богатый и изысканный лексикон (в основном существительные, преимущественно во множественном числе, реже глаголы, ещё реже прилагательные). Во-вторых – многочисленные созвучия, игры слов, каламбуры и парономазии, ложащиеся на нервно-чуткую ритмику. Но в главной мере Шубинский пользуется методологией «отвлечённой образности» (о чём, собственно говоря, свидетельствует само название книги – какие «рыбы»? что за «реки»?). И тут-то его подстерегают некоторые опасности…
Начиная с эпохи символизма, поэты стали творить образные системы, замкнутые в себе, не имеющие привязок к первой реальности (раздел между поэтиками Анненского и Блока пролегает именно здесь: предсимволист Анненский ещё связывал образность с первой реальностью, а символист Блок разорвал эту связь). С того времени прошёл век. Сейчас неприлично задавать поэтам вопросы вроде: «А что у вас означает этот образ? А к чему тут рыбы?». Поэтический образ законно может означать всё или не означать ничего.
Мне эта ветвь поэзии (дерзну назвать её «мандельштамовско-гребенщиковской») дорога. И именно потому некоторые её нынешние плоды приводят меня в скорбь и уныние.
Не бывает ничего совсем ниоткуда. Отвлечённые образы, какими б они вольными-произвольными ни были, всё же несут в себе некоторое содержание (даже у Хармса; Шубинский как биограф Хармса это наверняка знает). Отвлечённая образность складывается из трёх источников. Первый источник – то, что идёт от личности поэта, от его «я» (в том числе, от бессознательного как составляющей «я»). Второй источник – то, что исходит от общества, от социальных структур и конфликтов. Наконец, третий источник – то, что пришло «от литературы», то есть от литературных мод. Чем меньше в образности первой и второй составляющей, чем больше третьей составляющей, тем хуже (для меня, по крайней мере). «Прекрасная Дама» у Блока и «Прекрасная Дама» у блоковского эпигона – далеко не одно и то же: для Блока этот образ пришёл от Блока, а для блоковского эпигона… он тоже пришёл от Блока (а не от себя). В некоторых же кругах современной поэзии практикуется противоположная установка: чем больше в стихах привязок к реальности социума и к личности автора, к его живым чувствам и мыслям, тем сильнее автор типа подставляется, изменяя «чистому мастерству». Благодаря этой установке являются мириады стихов безупречных, но никак не связанных ни с обществом (что терпимо), ни с авторской личностью (что катастрофично). Грамотное следование в фарватере «поэзии вообще» выдаётся за «хороший вкус», а всё, что не вписалось в цеховой формат, отвергается и высмеивается.
Казалось бы, к Валерию Шубинскому этот упрёк применим в наименьшей степени: Шубинский никогда не следовал (и не следует) за «поэзией вообще»; его поэзия личностна, мгновенно узнаваема и не лишена общественного пафоса.
И всё же Валерий Шубинский подражает…
К его чести, Шубинский подражает лишь одному-единственному поэту (и своему близкому другу). Олегу Юрьеву. Уже во втором стихотворении «Рыб и рек» – «тучки небесные родом из Дании сизым присыпаны порошком»; они, эти тучки, явно прилетели из стихов Юрьева.
И поэзию Шубинского, и поэзию Юрьева я очень люблю и ценю. Но я понимаю, что – при всей смежности и схожести – поэтики Юрьева и Шубинского – разные. Олег Юрьев – чудесный мастер описаний; а Шубинскому удаются те тексты, в которых есть не только описательность, но и структурная динамика. Все бесконечно дорогие мне строки Шубинского – не статичны: «Ты будешь ползать на брюхе – сказал Люциферу Бог», «но напрасно мир, от ужаса весёлый, крутит перед ним бесплатное кино», «в недостроенной даче спит волкодав»; из раннего творчества - «да, о земле, воде и крови только и стоит говорить», «над Междибожем сияет ледяная сфера», «а теперь базарные врали у слепца отнимут костыли»… Даже в стопроцентно пейзажно-гравюрном эксперименте: «через час загорятся четыре звезды и сгорят на рассвете без цели». Ведь это немыслимо во вселенной Олега Юрьева, не наблюдающей часов, цельной, монохронотопной. Я определю разницу между Юрьевым и Шубинским так: у Юрьева эстетика
порфировая, а у Шубинского –
пантерная (надеюсь, меня не укорят, что я обозвал поэтов мухоморами).
То, что хорошо для Олега Юрьева, не очень хорошо для Валерия Шубинского. Когда величаво-барочные стихи Юрьева статичны и чрезмерно образны, так быть и должно; но когда Шубинский перегружает свои тексты образностью, выходит вот что…
Что кличет див над полем, полем палевым?
От сполохов и всхлипов пулевых
не разберёшь. Запахло паром, палевом,
и что вздыхать о жёнах пылевых.
Язвят пшютов шуты, шутов молодчики,
зобатые, недолгой чести для.
Поют в крови младенцы и молочники,
и панночки бросают труселя.
(«Что кличет див…»; 2014).
Стихотворение не бессодержательно. Более того, оно легко интерпретируется – если обратить внимание на год его создания и если вспомнить о том, что Див из «Слова о полку…» призывал послушать земли, которые сейчас являются территориями Восточной Украины, Крыма и Донбасса (не поддаются интерпретации только «молочники»; помимо «Тевье-молочника» мне на ум ничего не приходит). Но дело в том, что в этой книге есть стихи более лирические; их не хочется интерпретировать подобным методом – боязно поломать в процессе интерпретации. По моему мнению, стихотворение не должно быть шарадой: избыточная шарадность вымывает из образности смыслы, превращая символы в аллегории, требующие сыщика. Чем больше в поэзии загадок, тем в ней меньше тайны.
Но как прекрасны те стихи Валерия Шубинского, в которых есть структурная динамика и в которых сохранена связь с реальностью!
Тема вокзалов и электричек мне близка. Какое наслаждение для меня – «Стихи на восстановление и упразднение электричек»!
Фонарей-шнырей мигающие шарики,
циферблата грязная луна.
Теребя каталептические шарфики
ходит за ларьками шпанская шпана.
Подойдут с ухмылочкой, ответят что не спрошено
и отправят на икс-игрек или в пи
в полупоезде, идущем на Антропшино
по совхозной ледяной степи.
Это – перрон. А вот – электричка на ходу…
Что это? Вагон. В его чугунной полости
кожаные мёрзлые скамьи.
Вётлы за окном летят на смертной скорости.
Где-то вышли все попутчики твои.
Брызжет и свистит в стекло дырявое
загородный воздух, ветер, ветр.
В лубяной степи за сотою заставою –
Пост Надцатый километр.
Как это замечательно, точно, вкусно – и
каталептические шарфики на шеях подпитерских шпанюков, и
лубяная степь, и лихой скачуще-шатучий, электричечный «разностопный неотрегулированный дольник на основе хорея». Если я не ошибаюсь, это – именно данный размер (всегда затруднялся в шубинской ритмике; помню как изрядно помучался над строками «на малиновых особнячках не глумятся недоноски-львы»).
…У искусства гравюры свои законы. Изображение на гравюре не должно быть разнонаправленным в масштабах и движениях структур. Иначе выйдет как в стишке одного детского поэта: «Села муха на картинку, нарисованную мной; на картинке две осинки, две картонки, две корзинки и один сосед больной». График-иллюстратор честно попытался показать картинку вкупе с мухой, и у него, разумеется, ничего не получилось – а если б он был гравёром? Гравюра должна являть
системный результат. В вербальном искусстве аналог визуальной системности – связь текста с реальностью (вербально-семантическая и паравербальная, к примеру, интонационная).
Вот на какие мысли навела меня новая книга Валерия Шубинского – как всегда у Шубинского, профессиональная и радующая, необходимая ценителям хорошей поэзии, но не лишённая некоторых чисто технологических «моментов для обсуждения».
У каждого профессионала бывают свои заботы. Гравёр – не исключение.
скачать dle 12.1
