ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 224 декабрь 2024 г.
» » Елена Иваницкая. АПОЛОГИЯ ПОЭТА

Елена Иваницкая. АПОЛОГИЯ ПОЭТА

Елена Иваницкая. АПОЛОГИЯ ПОЭТА
(О книге: Дмитрий Быков. 13-й апостол. Маяковский. Трагедия-буфф в шести действиях. – М.: Молодая Гвардия, 2016)


Поколения советских людей были травмированы текстами Маяковского и образом его личности. Чудовищный зарифмованный бред всем нам вколачивали в память. Дети вынуждены были знать его и восторгаться им (в ответах у доски и в сочинениях). Помню совершенно безумный урок, посвящённый поэме «Владимир Ильич Ленин». Задано было выучить наизусть отрывок – от «Единица – вздор, единица – ноль…» до «Мы говорим – партия, подразумеваем – Ленин». Учительница вызывала детей одного за другим, одного за другим... И никто не мог «замкнуть слух», потому что спросить могли каждого.

Есть особое свойство у адаптации: она гасит прекрасное, но вызывает притерпелость к бессмысленному и безобразному. Если двадцать раз подряд повторить «О мощный властелин судьбы! Не так ли ты над самой бездной…», то останется пустая оболочка или насмешка. А если двадцать раз пробубнить «мозг класса – вот что такое партия», то непроизносимый «москкласса» врезается в голову ножом (по слову Маяковского).

В очерке «Я сам» Маяковский свидетельствует, что на каждую подростковую травму он отвечал долголетней ненавистью – «… возненавидел сразу – всё древнее, всё церковное и всё славянское», «С тех пор у меня ненависть к точкам. К запятым тоже». У советских детей неизбежное отвращение к Маяковскому соединялось с отвращением к себе – за покорный бубнеж («Время родило брата Карла»), за послушные восторги («Я достаю из широких штанин»), за «нож» в памяти («Величественнейшее слово – партия»).

Бесчисленные единицы травмированных состояли под надзором организованного отряда травмирующих – педагогов, пропагандистов и «маяковсковедов». Вот, например, многостраничное пособие по изучению поэмы «Владимир Ильич Ленин»: в восьмидесятые годы оно вышло двумя изданиями, общим тиражом в 170 000 (!) экземпляров. Эта книжка постановляла, что «создание поэмы о вожде было поэтическим подвигом Маяковского» (Д. Л. Ивлев. Поэма «Владимир Ильич Ленин». Учебное пособие для педагогических институтов. М.: Высшая школа, 1986, с. 108). Будущие педагоги должны были «разбирать» с восторженным расшаркиванием каждую строчку поэмы.

Для людей с советским воспитанием поэзия и личность Маяковского – тема болезненная. Послесоветскую молодёжь поэзия Маяковский не интересует вовсе, да и личность тоже – ну, может быть, кроме самоубийства [1]. Написать sine ira et studio академическую биографию поэта – нереальная задача для отечественного биографа. К решению этой задачи приблизился шведский славист Бенгт Янгфельдт в исследовании «Ставка – жизнь. Владимир Маяковский и его круг» (на русском языке книга вышла в 2009 году в издательстве «Колибри» и в 2016-м в издательстве «Corpus»).

Книга Дмитрия Быкова – не биография. Его книга – горячая апология поэта и страстная инвектива нашим дням. Сразу уточню, что собственно биографический пласт и общественно-культурный фон проработаны автором тщательно и подробно. В этом смысле книга богатая и познавательная – «питательная» (по слову Александра Блока). Но суть работы Быкова не исследовательская, а социальная – он выступает со своим «не могу молчать». Вставая на защиту поэта, Быков хочет «разбудить» читателя: «Маяковский необходим тогда, когда надо прыгнуть выше головы. Сегодня мы должны сделать именно это, потому что падать дальше некуда. Так что сегодня он поэт номер один, даже если кто этого ещё и не понял».

Лично я, как неизжитую травму, чувствую в себе резкую неприязнь к этому коммунистическому идолу – Маяковскому. Великодушная защита морально выше травматичной враждебности. Позиция Быкова вызывает глубокое уважение. Но он меня не убедил, вот в чем беда. Чья беда – моя или автора? С готовностью признаю, что моя, что Быкову удалось преодолеть свою травму, а мне не удалось, но мои обвинительные аргументы авторской защите не сдаются.

В книге постоянно присутствует высокая и привлекательная доброта автора. Поступки всех своих «героев» он истолковывает самым достойным образом, самым возвышенным. Он горестно-мягко укоряет Ходасевича за то, что в блистательном «Некрополе» страдающий и желчный мемуарист всегда останавливался на самом низком понимании мотивов тех людей, о ком вспоминал.

Доброжелательность и благодарность соединяются в книге с откровенностью и честностью. Тексты и действия Маяковского раз за разом ставят автора в очень трудное положение, но на путях доброты и прямоты – преодолимое.

Зачем «поэт революции» написал поэму о Ленине? Мы знаем громыханье барабанов советской пропаганды: великий, мол, подвиг по мандату долга. Знаем и гневный ответ-вопрос, вызванный ненавистью: «А скажи-ка, гадина, сколько тебе дадено?».
Быков предлагает принципиально иное понимание, исходящее из доверия к искренности и всей личности поэта: ”«Ленин» – именно личная попытка объяснить себе самому, почему он, Маяковский, вечный ниспровергатель, «тринадцатый апостол» при любом мессии, вдруг так лоялен – да что там! – так восторженно принимает этого вождя? «Ленин» – и есть настоящее «Про это»: та любовь, которая не обманет, которая не утонет в быте и не будет опошлена канарейками. Собственно, это в некотором смысле вторая часть поэтической дилогии. «Про это» – про то, как любовь в конце концов неизбежно иссякает и оказывается поругана. А «Ленин» – про ту любовь, которая не ржавеет; про то, что приходит на место любви частной, «личной и мелкой». Маяковский, повторяем, писал «Ленина» не ради агитации, не ради подтверждения собственной лояльности, не для того, чтобы занять господствующее положение в пролетарской литературе. В целом корыстных и прикладных задач у Маяковского нет – есть одна: объяснить себе, каким образом он из бунтаря превратился в солдата-ленинца»”. Но вслед за этим высоким объяснением мотивов Быков произносит чёткий и однозначный приговор стихотворному результату: «В остальном, конечно, произведение чудовищное».

Перед автором стоит шокирующая проблема: как это может быть, что Маяковского не устраивала вся Солнечная система, а власть РКП(б) – устроила? Почему этот «универсальный бунтарь» восставал против всего мироздания, но поклонялся гепеу?
Советская пропаганда без труда решала эту проблему: сбылась, мол, мечта человечества. Мне, с моим враждебным отношением, тоже решить её легко: был обиженным неприкаянным мальчишкой, а стал коммунистическим барином. Новой властью «дадено» ему было много, а он из тех, кто для себя лишь хочет воли.

Уважение и сострадание к поэту позволяют Быкову увидеть в этой проблеме трагедию – трагедию гибели идеала, мучительного заблуждения и безнадёжной верности.

«Все его экстатические проклятия единице в «Ленине» – все эти «Единица вздор, единица ноль», – не старательное следование руководящей философии (с такой страстью не прислуживают и не выслуживаются, поднимай выше!): это расправа с собственными страданиями в качестве единицы. Его существование в десятые годы было, если угодно, более гармонично: бунтарь с надеждой на победу, одиночка, которого отвергают все, но который верит в грядущее. А теперь грядущее пришло – и оказалось хуже прошлого. Просто теперь его существование еще трагичнее: он вынужден отвечать за эту революцию и огрызаться за нее, защищая то, что ему заведомо чуждо».

Действительно ли поэту было чуждо всё то, что железной рукой насаждали в стране партия и гепеу? Ответить «да» мне мешает сервильная рифмованная халтура, которую он производил километрами. Но Быков, сам поэт, именно в халтурном бреде, то есть в угасании творческого дара, видит сильнейшее доказательство того, что Маяковский не принимал гепеушной реальности: «Отчитываясь о собственном распаде, Есенин пишет «Сыпь, гармоника. Скука, скука…». Маяковский, отчитываясь о той же драме, пишет что-нибудь вроде:

И песня, и стих –
&nbsp&nbsp&nbsp&nbspэто бомба и знамя,
И голос бойца
&nbsp&nbsp&nbsp&nbspподнимает класс,
И тот,
&nbsp&nbsp&nbsp&nbspкто сегодня
&nbsp&nbsp&nbsp&nbsp&nbsp&nbsp&nbspпоет не с нами, –
Тот
&nbsp&nbsp&nbsp&nbspпротив нас».


Вывод парадоксальный, но убедительный и подкреплённый самоубийством поэта: «Причины катастрофы Маяковского очевидны: от самоубийства и безумия его удерживала единственная, самая надежная аутотерапия – творческая. Когда доступ к этой аутотерапии исчез, пропало и то шаткое душевное равновесие, в котором он умудрялся себя поддерживать».

С «ключом» сострадания и оправдания Быков подходит и к самому, пожалуй, отталкивающему сюжету в жизни Маяковского – его заграничному вояжированию. С 1922 по 1929 год «певец революции» подолгу жил в «капстранах». Собственным примером он доказывал всему миру, как хорошо живут советские люди. А потом, вернувшись, доказывал советским людям, как ужасно живёт весь мир. В Мексике вообще кошмар: «Нету краснокожих – истребили» (в стихах), поэтому краснокожие ходят без штанов (в прозе). В Париже – тоска, «провинция – не продохнуть». В Испании – тоска: «Визги… пенье… страсти… А на что мне это всё? Как собаке – здрасите». Курорт Нордерней – «Дыра дырой… Тоска!». Не надо нам заграничных курортов, подытоживает поэт, «ничего не надо – кроме тебя, Революция!». Подытожив, планирует следующее путешествие...

Быков полагает, что тоска была искренним чувством поэта, вызванным депрессией, обидой, потерянностью. А я полагаю, что это типичный агитпроп: певец революции отрабатывал перед хозяевами своё право видеть мир.

Кто оплачивал заграничные путешествия Маяковского – вопрос тёмный. Его поездки были командировками. А значит, были и «командировочные». Впрочем, с советских времен так повелось, что обсуждать финансовое положение Маяковского не принято. Это считается «скверной сплетней». Долги и доходы Пушкина и Достоевского, Набокова и Хемингуэя обсуждать можно, а Маяковского – нельзя, и всё тут…

Быков по непонятной мне причине следует этой советской установке и даже сочувствует Маяковскому за тяготы, пережитые в путешествиях и после: «Поезда, вечно опаздывающие, да гостиницы, в которых он один, да вопросы: «На чьи деньги вы ездите в Париж?» – на что следует гениально-злобный ответ: – На ваши!». Простите, что в этом ответе гениального?

Не только деньги Маяковского, но и его отношения с ГПУ практически обойдены в книге. Но это не вина автора, а странности сегодняшнего доступа к архивным данным.

Я бы отметила только за один серьёзный «пробел»: автор не написал подробного портрета Игоря Северянина. Надеюсь, что к переизданию книги напишет, дополнив им ряд прекрасных портретных очерков, посвящённых Горькому и Чуковскому, Брюсову и Есенину, Луначарскому и братьям Бурлюкам, Ходасевичу и Ахматовой.

«Никакая книга не может быть закончена, – пишет Дмитрий Быков, – в особенности книга о Маяковском, сделавшем ставку на революцию. Жизнь Маяковского, его сочинения, связи и письма исследованы, пересчитаны, расписаны по минутам. А теперь надо попытаться наконец понять: что это такое было?»

Тем не менее точка поставлена. «Тринадцатый апостол» – большая творческая удача: книга страстная, спорная, захватывающая. Прочесть её надо непременно. И споры о ней только начаты.

В завершение выскажу ещё одну версию самоубийства Маяковского. Если он и правда предчувствовал неизбежный арест, то выстрелом он спасал свои стихи, сохранял для них возможность дойти до широкого читателя. И это ему удалось со сверхъестественным успехом, прискорбным для многих советских поколений.




_____________
1 Впрочем, это спорная точка зрения – см., например, противоположное мнение в кандидатской диссертации Константина Комарова (1988 г. р.): «С началом XXI века фигура Владимира Маяковского всё чаще стала привлекать исследовательское внимание, возникла необходимость прочитать Маяковского заново, очистив его творчество от вульгаризаторских и спрямляющих сложную личность поэта идеологических и иных наслоений предшествующих эпох» или – в другом, «народном», аспекте проблемы –опрос «Нужен ли Маяковский современной молодёжи?» на сайте, посвящённом писателю (http://v-mayakovsky.com/). – Прим. ред.
скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
3 734
Опубликовано 18 июл 2016

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ