(Руслан Комадей. Стекло. Книга стихов. Издательская группа «Десять тысяч слов». Челябинск, 2012)
Руслана Комадея я помню по подборке в третьем номере журнала «Гвидеон», помню ощущение от двух его строк, мелькнувших мимо глаз: вот, поэт. «Провожать свою смерть в Тагиле, / что ты, господибожемой». Неожиданное противоположное «провожать»; «господибожемой» – цельнословное, беспробельное, беспросветное междометие. Почти год спустя, держа в руках книгу под названием «Стекло», я заранее знаю, что вся она такой не будет. Невозможно, не бывает таких книг.
Руслан Комадей на сегодняшний день – поэт, который именно в качестве поэта соперничает с самим собой – человеком видящим, слышащим, чувствующим, говорящим. Хороший слух и лёгкий голос. Всеми пятью чувствами так лёгок, что собственного шестого за ними часто не различает. Всё на слух, любая связь между словами поверена звучанием, представление её в текстах порой чрезмерно, привычно – до автоматизма. «Недоэкология эклоги», «”аве, Морзе”. Мороз внутри», «ножницы и жнецы», «шуршанье швейных ниток моросящих», «у поднебесья свай / стой, а не вой», «под новокаином ватка», «я плавал по листам извилистой земли».
Сюда же относятся неологизмы и игровые номинации: «матемачеха в алгебре», «тет-а-тень», «ныряю в рыбеса».
Всё это несложное, потому что дарованное изначально. Красование отличника, школяра. Узорные костыли сочинителя. Но так, очарованно ремесленничая, можно нечаянно – и помимо себя, помимо целенаправленного сочинительства – выдать:
Кипячёные тагильчане
опускают бумагу в чай.
И кричат по ночам: «Начальник,
свет над нами не выключай!»
Это большое. Это – история, география, социология, этнография, антропология, религия отдельно взятого места и времени – в четырёх строчках; это топос и хронотоп – «Тагил» – именованный (реноминированный) посредством: 1) повествования / высказывания; 2) содержания, фонетического кода: шесть с половиной раз на четыре строки повторенный слог вызывает из словаря «чаяние» и «чаю» (
Просят и
хотят – простейшего. Чают – воскресения мертвых. Не меньше); 3) семантической рифмы, на которой держится всё стихотворение: «кричат» и «свет».
Это – нечаянно. Как будто в рулетку выиграл.
Что же нарочно? Прозрение и сквозное слышание неуловимы и неуправляемы, хуже того, для «слухача» – подсудны, подцензурны, едва ли не неприличны. Жить на слух – и при этом не быть языковым аккумулятором, собирающим в себе написанное всё и всеми – то же, что заткнуть уши. Или ходячему – отрезать себе ногу. Поэтому Руслан Комадей в стихах противоречив, амбивалентен: он «зеркалит», пробуя чужие голоса. Слышно: так (цитат без счёта) написал бы Евгений Туренко, так («Где сжатый голос, где огни, / где чушь несущая, как стены» – Арсений Тарковский), так («…Начальник, / свет над нами не выключай!» – может быть, молодой Денис Новиков). Одновременно с этим поэт не столько ищет собственный голос, сколько проясняет облик себя-говорящего, пытаясь обрести то единственное лицо, от которого возможно прямое высказывание.
Ходишь по леднику –
страшно как никогда.
*
И я иду ко дну. Я достигаю дна.
И глиняный кулак мне входит прямо в глотку.
*
Бог говорит, что тоже хочет есть,
что был давно, но в голоде Господнем
необходимо жажду предпочесть.
(…)
…В отраженье
мне ближе тень: её не украдут.
*
Я – телеграф травы, я – фаза фонарей.
Не спрашивай меня, зачем тебе глаза.
Есть слабое место почти у любого поэта: переживание себя. Как поэта. Как человека. И слабейшее – переживание себя как факта современной литературы. Последнее со стороны всегда смешно и беспомощно. Так вот, Руслан Комадей переживает не себя в литературе, а окружающее пространство – языковое, речевое, поэтическое. Он внимателен. Внимание – явление той же природы, что счастье, горе или гнев: оно захватывает целиком, не оставляя места ощущению (тем более самопрезентации): «я – такой». Если взглянуть, чем он захвачен…
Первое, что приходит в голову, – не то явление назвали новым эпосом. Сегодняшний «новый эпос» – проза, сложенная в столбик: повествование и высказывание частного лица. Эпос же как таковой – фундамент, фон (не живописный – радиационный) и аура, сияние и хор. «Я позабуду сказочный Свердловск / и школьный двор в районе Вторчермета» (Борис Рыжий) – эпос. Точнее, часть его. Часть явления и говорения коллективного, пересоздающего место и время. Для сегодняшнего человека эпос – потребность прото-смысловая (потребность четырнадцатилетнего Тарковского написать: «О, матерь Ахайя! Пробудись, я твой лучник последний…»): голод не по смыслу, но по фону и ауре, которые будущий смысл только обещают или предвещают. Руслан Комадей, говорящий: «В летучем Тагиле, на целый Тагил / тайга голодранцев…», обращающийся то к древним грекам, то к Божественной комедии – этот голод знает.
Второе – ученичество. Как процесс длительный, запредельно осмысленный и трудный. Литературная школа – феномен двуликий: с одной стороны, это атмосфера и рамки – не ограничивающие, но направляющие. Нижнетагильская поэтическая школа, возникшая в 90-х годах, была скорее объединением, чем школой как таковой. Но именно для Руслана Комадея этот феномен оказался сконцентрирован вокруг индивидуальной поэтики Евгения Туренко. И большей из его задач было – перейти от подражания к преодолению центростремительной силы.
Всякому большому учителю такого ученика бы. В книге Комадея интенция – вне зависимости от порядка и компоновки стихов – больше, чем композиция. Взяв (и не просто взяв: усвоив) у Евгения Туренко нарочно несложный лексикон и паралогический синтаксис, Комадей внутри себя перерабатывает взятое и приходит – интуитивно, индуктивно, естественно – к единственно верному выводу: способ высказывания, перенятый как приём, недостаточен. Его мало воспроизвести, но требуется изобрести заново. Тройная оппозиция поэтики Туренко (хаотичность – логичность – преодоление логики) позволяет ему создать собственную подобную оппозицию: явление – название – иррациональное именование.
Иррациональность – категория заведомо поэтическая. Рациональные именования суть метафоры и афоризмы; иррациональные – реноминации – поэзия.
Шли воды, целясь на восток,
цветы расслаивая в нити.
И птицы каркали в восторг,
дрожа в окне, как в неолите.
*
пока на полюсах
картофельного сада
то жимолость, то страх
(мне этого и надо)
*
я плавал по листам извилистой земли,
мне огород травы из кровельной крапивы
достался по наслед…
*
Умная мама очнулась во сне:
смотрит подробно, почти без запинки.
*
радио на носу
выцвело в колокольню,
мёртвые по лицу
бьют, потому что больно.
*
снег возвратился молодым
*
- Бергман, Бергман, где ты был?
- Ставил «Smultronstallet».
Я ему глаза закрыл,
и глаза устали.
Есть в книге игровое и на первый взгляд необязательное стихотворение, оно и начинается необязательно, контекстно, сиюминутно: Гуф умер. «Гуф умер. Хлопчатое тело его / теперь запечатали в чёрствые доски». И дальше, дальше – «… он снился всем людям как ангел из пыли. На коже воды и построенных рек…», «Он умер и, смяв ледяную траву, / по небу расплылся закручивать руки. / И стало понятно, что он – наяву / встречается с телом на месте разлуки». Это стихотворение, пожалуй, больше всего свидетельствует о поэтической интенции Руслана Комадея: о голоде по иррациональному имени мира. Вот – в другом стихотворении – зафиксированное и высказанное открытие (…но в голоде Господнем / необходимо жажду предпочесть), что этот голод взаправду – жажда.
Отправной точкой поэтического высказывания Руслана Комадея часто оказывается актуальная тематика и актуальная семантика. Дальше начинается непостижимый процесс, который стоило бы назвать «осмыслением»: прибавлением смысла – к значению. Смысл – сам себе фокус, направленный взгляд, сводящая лучи линза. Может быть, поэтому – «Стекло».
Первая публикация: журнал «Вещь», № 8, 2013скачать dle 12.1
