(О книге: Артём Скворцов. Поэтическая генеалогия: Исследования, статьи, заметки, эссе и критика. – М.: ОГИ, 2015)
Первое, на что обращаешь внимание при чтении «Поэтической генеалогии» Артёма Скворцова, – разнообразие материала. Основная составляющая книги – литературоведческие статьи, результат исследований последних лет. При этом в центре внимания автора – не только современные поэты (отдельная часть посвящена поэзии Олега Чухонцева, давно занимающего одно из важнейших мест в сфере критических интересов Скворцова), но и поэты XVIII – XX вв.: Державин, Батюшков, Пушкин, Тарковский. Сам Скворцов указывает на то, что «эссеистика и критика служат автору как продолжение филологии иными средствами». Однако, несмотря на разноплановую фокусировку материала, книга именно критическая, особенную ценность представляющая именно для этого поля литературного процесса.
Несомненно, в основе подхода автора к каждой из рассматриваемых фигур –литературоведческие принципы анализа. И в первую очередь, в соответствии с названием, это установление родословной, поиск не только заимствований, реминисценций и аллюзий, но и «генетических связей» с другими текстами русской литературы (подход: «текст-подтекст-контекст»). Ведётся такая «филологическая разведка» в разных направлениях. Однако цель у неё одна, и это та самая точка, в которой сходятся филология и критика, – понимание текста. Движение от формальных особенностей стиха к сущностным основам поэзии реализовано как на уровне отдельных текстов, так и композиции всего сборника.
Часто обращение к истокам позволяет отстраниться от текста, взглянуть со стороны и увидеть его более общую трактовку, не ограниченную в том числе реалиями какого-либо одного периода истории. Так, в статье о «Поэте» Тарковского присутствует не только разговор об ориентации на семантический ореол четырёхстопного хорея, но и о древнеиндийской поэтической традиции, трактате Дандина и принципе «гнутой речи». Анализ речи важен и в эссе о поэзии Алексея Цветкова: «нарушения некоторых школьных правил … намертво связаны с его философией жизни, они – средство, а не цель». Пресловутая «непонятность» его языка – «протокольно точный и единственно возможный способ фиксации этого отношения к универсуму: нет времени на размазывание манной каши по столу, и если готовый язык не вмещает всеобщий гетерогенный опыт, тем хуже для языка». Вообще, при последовательном прочтении сборника возникает мысль, что многие из характеристик, которыми Скворцов наделяет тексты своих героев, в той же мере можно отнести и к его собственным. Так и здесь: литературоведческий подход в критике оказывается для него наиболее органичным для разговора о поэзии, о целостном поле культуры-языка-литературы, о «зафиксированном в слове мире». «Генезис и истоки строфики», «аллюзии», «стиховая форма», «инверсированный синтаксис», «аграмматичные конструкции», «расширение валентностей синтаксических связей», «семантический ореол метра», «синтаксическая опора конструкции» – именно язык филологии становится средством, которое делает возможным переход от впечатления к осмыслению. Может быть, дело здесь в способности этого языка охватить понятия разноуровневых плоскостей: не только литература, но и «литературный быт», не только текст, но и всё, что его окружает и питает. Пластичность и мощный внутренний потенциал к расширению весьма ярко проявились в период развития формального метода в литературоведении, когда филологов стал интересовать не только продукт художественной деятельности, но и тонкости процесса «производства», его социокультурный аспект. В результате владеющий этим языком человек свободно чувствует себя как в области рационального, так и эмоционального.
Интересно и другое: предоставляя инструменты для работы со стихотворным текстом, этот язык не только позволяет его лучше разглядеть, но и напрямую на него воздействует. В результате «филологической разведки» мы получаем не просто дополнительную информацию, мелкие детали, которые упустил не вооружённый увеличительным стеклом взгляд, – мы получаем новый текст. Это, в первую очередь, движение по вертикали: сначала вглубь, к корням, а затем обратно – к чувственному восприятию – и выше, туда, где самые значимые слова сохранили свою первоначальную простоту. Без этого невозможно себе представить в ударной позиции – последнее предложение эссе – такую фразу: «Цветков относится к редкому виду литераторов уже потому, что – настоящий». Однако это становится возможным, потому что ранее в разборе стихотворений Скворцову удалось показать, как сам поэт «не обинуясь, употребляет наречия «нежно», «бережно» или прилагательное «живой»».
То, что Скворцов выбирает героев, чем-то ему близких, в чём-то, может быть, даже похожих, – тоже от критики. «Труды и дни Максима Амелина» – попытка разобраться, что собой представляет «интегрально» поэт, знаток XVIII века, филолог, критик (издатель, редактор, культурный деятель…). Эта способность сочетать разные роли, при этом последовательно сохраняя единую позицию, и охватывать взглядом единое историко-культурное поле во всей его целостности явно привлекает автора – и, очевидно, в той же мере принадлежит и ему самому. «Ипостаси поэта, филолога, переводчика, критика и редактора у Амелина не просто связаны одна с другой – это грани единого целого, и любую из них в отдельности полноценно не воспринять». Амелин, кроме того, хранитель традиций – одно из основополагающих для Скворцова понятий – думающий о проблеме отсутствия в современной культуре многих важных источников, забытой классики.
Филологический анализ позволяет, в том числе, вписать творчество современных поэтов в контекст истории литературы. Например: «И, оглядываясь назад, но новейшую историю русской поэзии, обнаруживаешь, что [Денис] Новиков – в ряду немногих авторов, кому удалось максимально убедительно выразить межеумочное, дурное и дурманящее постсоветское время, «лихие девяностые». Быть может, он вообще единственный полноценный «поэт девяностых»». Ведь указание на все перечисленные характеристики – и есть попытка осмыслить связь автора с традицией, и взгляд Скворцова обращён не только к корням: при установлении родословной важно не только сохранить память о старых родственниках, но и установить ближайших – чем выше, тем ветвистее и запутаннее крона, тем больше нужно вписать имён. Поэтому органично вписывается в книгу и раздел, касающийся одного из наиболее интересных и всё более привлекающих академическое внимание направлений филологии – «О поэтике русского рока». Гребенщиков, Науменко, Башлачёв становятся героями литературоведческих изысканий наряду с Державиным, Батюшковым и Шихматовым. И сам этот факт не только устанавливает традицию, но и формирует её в ситуации, когда спорным остается вопрос исследования рок- и рэп-поэзии в рамках академических штудий.
Поэтому совершенно естественно сборник завершает раздел «Заметки составителя антологии», посвящённый одному из наиболее острых вопросов на пересечении всех упомянутых сфер – литературоведения, поэзии и критики. Попытки составления разного рода антологий (в частности, современной поэзии) критикуются, бурно обсуждаются, однако предпринимаются регулярно. Одна из них – «Лучшие стихи года», проект издательства «ОГИ» – осмысляется Скворцовым. «Заметим, проект называется не «Лучшие авторы», а «Лучшие стихи». Еще раз: печатаем тексты, а не авторов». И здесь вскрывается механизм, важный для понимания характера сборника: систематизация, перечисление авторов, подсчёт количества стихотворений, выстраивание графиков, то же распутывание генеалогии – все эти во многом формальные процедуры ведут к «торжеству живого контекста» именно потому, что в их основе непременно лежит текст.
скачать dle 12.1
