(О книгах:
Павел Лукьянов. Turistia. – М.: Воймега, 2016;
Юрий Михайличенко. Горб. Стихи. – М.: Вест-Консалтинг, 2016)
Сборники Павла Лукьянова и Юрия Михайличенко вышли почти одновременно. Но причиной того, что мы говорим о них в контексте сдвоенной рецензии, является не это и даже не то, что оба поэта лично знакомы и живут одном городе – Барселоне [1]. Хотя, конечно, географическая близость приводит к любопытным перекличкам: например, в сборниках встречаются стихотворения, посвященные друг другу, и, будучи сопоставленными, эти стихи образуют довольно забавный диалог. Так, если Павел Лукьянов, отчасти иронизируя, отчасти любуясь, описывает Юрия Михайличенко (и заодно
– Юрия Милуева):
в труду, в поту, лицом – в работе,
ногами – в женской суете,
руками – в солнечном капоте,
самоотверженно – в еде!
(«юрец-холодец»)
, то последний незамедлительно отвечает:
жизнь морочить своей морокой
а забот-то поесть да выпить
всё прекрасно в стране далёкой
только душу вот не насытить
(«попроще бы быть, попроще...»).
Всё это не выходило бы за рамки забавного казуса, если бы не одно обстоятельство. Задумываясь над одними и теми же вопросами, авторы приходят к диаметрально противоположным ответам, что, как следствие, порождает диаметрально противоположную поэтику.
Но
– обо всём по порядку.
История нашей страны дала множество причин для возникновения такого феномена как «эмигрантская поэзия». Обоих поэтов вполне можно отнести к современным продолжателям этой традиции. С одной оговоркой. Их эмиграция
– уже не вынужденное изгнанничество, сопряженное с ощущением крушения привычного мира, не «парижская» или «берлинская нота». Их эмиграция
– добровольная. Личный выбор. «Turistia». Но ощущение себя чужаками в этом мире, вообще свойственное поэтам, им, конечно, присуще, и оно только усиливается от пребывания в чужой стране.
Так, Европа в стихах Юрия Михайличенко
– мир чужой, враждебный, «дебри Швабинга», мир, окруженный непроницаемыми границами, мир, в котором поэту отчаянно не хватает «безумия» и любви.
Иногда, правда, и в Европе ощущаешь, как:
услышав мелодию
подслушал вечность
и себя умножил
на бесконечность
Что характерно, именно в этом случае стихотворение называется «на Барселону не похоже». Но при этом ощущение несовместимости с этим миром у него сильнее ощущения своей чуждости конкретной стране. Экзистенциальные проблемы оказываются сильнее проблем географических.
Испанияприехали
сначала было холодно
потом жарко
потом никак
И, в общем, проблематика данного сборника мало связана с проживанием автора на чужбине.
В стихах Павла Лукьянова место его пребывания напрямую вообще никак не отражено. То есть, формально тут вроде бы и не скажешь, что эти стихи написаны в Барселоне, а не где-нибудь в Питере. Но если немного подумать, то, кажется, дело обстоит совсем иначе. Этому-то поэту в Испании как раз не «никак». И эта поэзия могла быть создана только в Испании.
Ведь что такое Испания? В отличие от своей сестры-соперницы Италии
– воплощения культуры, Испания
– на мой взгляд, это прежде всего природа. Испанское искусство идет не за великими образцами прошлого, а обращено к самому существу природы человека, к его корневым страстям и страхам. Сплошной эрос и танатос. Фламенко – танец жизни и смерти. Изгибающиеся линии домов Гауди напоминают изгибы ветвей и костей. И вся культура Испании такая: любовь и смерть, страсть и ненависть, и всё
– на самом накале, без полутонов.
Возможно, это предположение ошибочно и поэтический темперамент автора и его местопребывание вообще никак не связаны. Но яркость и даже горячность этой поэзии не подлежит сомнению. Стихи Павла Лукьянова
–бешеный, темпераментный поток речи, водопад образов, скрытых цитат, шуток-прибауток, иронии и лиризма. Это очень страстная поэзия, что само по себе делает её крайне обаятельной. Но понять что-то в этом речевом потоке бывает очень непросто, так что лишь при изрядном читательском усилии удаётся схватить постоянно ускользающий смысл стихотворения. Вообще, поэзия Павла Лукьянова подчеркнуто алогична и вполне может быть охарактеризована словами «высокая бессмыслица». Только в отдельных моментах речь поэта словно бы несколько замедляется и мы можем увидеть отдельную строку или даже целую строфу, представляющую прозрачную, чеканную формулу, отличающуюся ясностью и глубиной высказывания.
Стихи Юрия Михайличенко другие. Они короткие, ясные, афористические, крайне мелодичные и отточенные по форме. Это своего рода «дзен-поэзия», переживание и проживание отдельно взятого момента жизни.
Лирический герой Павла Лукьянова живёт среди страстей. Герой его тоже гость в этом мире. И поэзия рождается от воспоминаний о мире былом, покинутом. Только мир этот
– не блеклый и бесплотный, но, как и должно быть в Испании, сильный и солнечный.
я был другой, земля лежала как бы прекрасное лицо,
в котором давнее начало, не предвещавшее концов,
смотрело ввысь, где плыло солнце в своей межгелиевой мгле,
метеоритные метели чесали щёки темноте
(«предвидение»)
Детство
– время, когда этот мир был ещё рядом. Он рождал слова. «Снова день начинался с превосходной восходной строки» («сом
– не/ни я»). Сейчас мир угасает, становится блеклым. Слова утрачиваются. Но впереди, за гранью бытия, с ним вновь ожидает встреча.
прощенья нет, есть возвращение, есть нота да и нота нет,
и, неустанно наклоняясь, стоит над нами отчий свет,
и я там был, и снова буду, и окунусь из речки в лес,
из инородного пространства я просыпаюсь, я исчез
Напротив, мир, в котором живёт лирический герой Юрия Михайличенко, более сдержан. Никакой радости в нём нет, он крайне драматичен, и неважно, вызвана ли эта драма ощущением недостижимости любви (цикл «пьяная лирика») либо происходящими на Родине трагическими событиями (цикл «военные записки»). В прошлом если и был какой-то свет, то он обманул героя
– его идеалы оказались ложными (цикл «травмы детства» или родственный ему «Кубинский цикл»). Абсолютная нерелигиозность автора мешает ему обрести искомый смысл в религии (об этом
– стихотворение «Ватикан»), и тоска от невозможности этого утешения только усиливает тоску от мирового несовершенства.
я выбрал его навсегда
а он оказался невечен
(«о Боге»)
В конечном итоге, его стихи сводятся к мужественному принятию неизбежного, к отчаянной храбрости человека, с открытым забралом выходящего навстречу бессмысленности смерти. Поэту с такой жизненной позицией нет смысла прятаться за метафорами и сложными в выражении мыслями. Этого и не встретишь в его стихах. Может быть, именно поэтому, что он не видит радужных перспектив в будущем, он острее всматривается в текущее мгновение, в окружающую действительность.
а рядом жуётся сосиска
попутчице лет двадцать пять
есть что-то в мгновении этом
что мне никогда не понять
(«муравьиное братство»)
И, может быть, эта-то «непонятность», понимание того, что не всё подвластно нашему пониманию, и даёт ему некую надежду.
Павел Лукьянов тоже размышляет над конечностью жизни. Вся окружающая действительность и само лирическое alter ego автора неотвратимо движутся к концу.
на кристаллические лужи
глазами серыми гляжу
и по остывшему пространству
о личной участи сужу
(«есть способ масс...»)
Но настроение у него совсем иное. Это уже не безнадежное ожидание конца. Это поэзия борьбы.
лежи и бди, не жди возмездья,
завёрнут в шубу и судьбу:
и пёс в углу, и в чаше пестик
нам намекают на борьбу
(«пусть ветер воет, как собака...»)
И чувство сомнения, подчас жесточайшего, ощущение невозможности узнать, что нас ждёт за гранью, ему не чуждо.
то хруст, то мякоть на разломе,
то лёд, то оттепель лица,
то ощущение награды,
то без просвета и конца
(«здесь на неправильной дорожке...»)
Но, тем не менее, не надеяться, не пытаться бороться он не может. И надежда эта не связана с собственными усилиями поэта. Она вся
– упование на что-то внешнее, большее, высшее...
сквозь пустоту оврагов и людей, вне утвари, уделов и идей,
глядят глаза непленной чистоты, гляди, куда они посмотрят, ты
(«за кодировкой данного лица...»)
Конечно, автор этих стихов
– человек светский. Он, как уже было сказано, испытывает сомнения, иной раз ему попросту страшно. Возможно, этими сомнениями и обусловлена его поэтика
– как результат стремления избежать разговора о чём-то страшном, уйти от темы, заболтать её, укрыться в ёрничестве, шутках, словесной игре, чтобы в конечном итоге уже чётко и недвусмысленно выйти к свету.
Людей, искренне убеждённых в собственном посмертии, сейчас, в отличие от древних времен, можно встретить немного. Для всех же остальных остаётся описанный выше выбор: либо стоическая безнадёжность, либо постоянное бегство от собственных сомнений. При любом выборе один из рецензируемых сборников найдёт читательский отклик.
_____________
1 Уточнение: Юрий Михайличенко живёт в Барселоне, Павел Лукьянов – в Барселоне и Москве (на два города). – Прим. ред.скачать dle 12.1