ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Дмитрий Артис. ДВА ПОРТРЕТА

Дмитрий Артис. ДВА ПОРТРЕТА




КОЛЕНКАМИ ВПЕРЁД

Станислав Ливинский. «А где здесь наши?». Стихи. — Москва: Воймега, 2013. — 48 с.


«На солнечной поляночке
Чему-то очень рад
Сидит кузнечик маленький
Коленками назад.
Он рад, что светит солнышко,
Что зреет виноград,
Что он такой зелёненький
Коленками назад»
Фольклор



Книга Станислава Ливинского «А где здесь наши?» вышла в московском издательстве «Воймега» (2013 г.).


Гадай на зёрнышках созвездий.
Мети палас. Вари мне каши.
Я так люблю, когда мы вместе
во всём домашнем.

Я так люблю, когда в халате
рукою машешь мне в окошко;
когда ты одеваешь платье,
и трётся кошка;

когда в хоккей играют лихо
по телеку и, оторвавши
взгляд от шитья, ты спросишь тихо –
а где здесь наши?



Вопрос, вынесенный автором в заглавие книги и поставленный перед читателем, можно отнести к одному из самых главных вопросов сегодняшнего поколения сорокалетних. Растерянному поколению. Оно ещё помнит устои, царившие во времена его детства, но уже привыкает к тем, которые только-только начинают формироваться. По крайней мере, пытается привыкнуть. Одна из основных движущих сил — смирение. Не анархические настроения, которые питали его каких-то пару десятков лет назад, а именно смирение, приходящее в момент обессилевания. Вера в светлое будущее совсем не греет. Да и как-то надоело уже просто верить. Хочется чего-нибудь нормального здесь и сейчас.


Бог на последнем этаже
печётся о моей душе.



Вроде бы нормальное имеется, но это какое-то ненормальное нормальное. Ко всему прочему, навязчивый страх: а вдруг, через пару-тройку лет объявят о том, что всё, чем живём в настоящем, за что боремся, чем дышим — в действительности — эфемерно, обманчиво, лживо. Ведь подобное было не раз на скромной памяти сорокалетних. Вот и стоят они, растерянные ильи муромцы перед камнем на распутье, непонимающие «А кто здесь наши?» Все куда-то бегут, куда-то зовут. Там одно обещают, а там — другое.


Холодный чай. Вишнёвое варенье —
оса завязла. Косточки в руке.
Последняя строка стихотворенья
в двух вариантах справа на листке,
как будто бы обзавелася тенью
и что-то замышляет в уголке.
(…)
И снова дом, холодный чай, варенье;
вишнёвое варенье, чай и дом.
Нехитрое, казалось бы, плетенье —
вязать строку рифмованным узлом.



Поэтому настоящего нет. Жизни в настоящем нет. Само по себе оно есть, конечно, но только в качестве смотровой башни, с которой удобно рассматривать прошлое. Эдакая высокая виртуальная конструкция, со всех сторон подпираемая осточертевшим своей правильностью бытом. Диван, газета, футбол в телевизоре, любящая жена. Всё это мило, тепло, сработано, как говорится, на века, неизменно, обыденно, повседневно и, стало быть, мало интересно. Ценность составляет прошлое — то, чему уже никогда не повториться. Подойдёшь к открытому окну, посмотришь на солнце, и его пристальный свет ослепит, открыв просторы второму зрению — воспоминаниям. Не мальчики кровавые, но буквы, слова, строчки, стихи. И все такие лучащиеся, добрые, надёжные, складные. Слёзы умиления так и хлещут, а губы складываются в глупую улыбку. Поплачешь малость, отойдёшь от окна и снова — диван, газета, футбол в телевизоре и любящая жена.


Смотрел, но всё куда-то не туда...



Иногда случается желание заглянуть в другое окно — выглянуть из него. Там нет никакого солнца, сплошные облака, больше похожие на сгустки дыма, поднявшегося над железобетонными трубами, которые, подобно фаллическим символам, выпирают из металлических штанов урбанистической культуры. По абсолютно прямым дорогам, ходят абсолютно прямые люди — биологические продукты. Это вам не окно в старую добрую матушку Европу. Это окно в будущее. Естественно, такое желание случается «иногда» и только для того, чтобы не пропадала тяга всматриваться в своё прошлое. Некий допинг, дополнительный стимул оставаться на месте, не торопиться. Даже если идёшь вперёд — по естественной необходимости, в магазин за хлебом, к родственникам на день рождения — голова твоя повёрнута в обратную сторону. Помните, в детской песенке советской эпохи рассказывалось о тяготах и лишениях кузнечика, который уродился на свет божий с коленками назад? Так вот здесь другой вариант. Коленки, как положено, гнутся в направлении поступательного движения, а голова повёрнута в противоположную сторону. Один раз оглянулся, тебя сфотографировали, и ты остался навеки вечные с затылком вместо лица.


Мальчик думал про светлое завтра
и мечтал, как и все, космонавтом,
чтобы к звёздам своим улететь.
Но окончил вечернюю школу,
пристрастился к вину и глаголу,
и пошло...



Пока не определил для себя хорошо это или плохо. А стихи — честные, да. Однообразные, как пейзаж в окне, застывшие в растерянности, простые, почти мудрые и честные.


---------------------------------



ПОРТРЕТ. ВИТАЛИЙ ДМИТРИЕВ

Особого ума не надо, чтобы научиться ставить знак равенство между наполовину пустым и наполовину полным стаканом. Со стихами всё куда сложнее. Поколение молодых авторов ставит во главу угла ремесло. Какое бы ЛИТО не посещал, на какое бы обсуждение стихотворных подборок с участием вгрызающихся (впрочем, все мы когда-то вгрызались) в современную литературу юнцов не приходил, только и слышу прописные истины о размерах, рифмах и штампах.


Главное — вовремя отключить запасной
парашют нагрудный, когда основной
громко хлопнет куполом и зависнешь
в тишине. Даже ветра не слышишь
и летишь, опускаясь минуты три
ветра внутри.



С другой стороны, будто соперничая с ними, споря, а в действительности всего лишь надменно ухмыляясь, поколение повидавшее виды, понюхавшее порох литературного процесса, выпившее не одну цистерну палёной водки за разговорами о своём величайшем предназначении и, как следствие, предназначении всей русской поэзии, чихать хотела на все эти размеры, рифмы и штампы, потому как, считают они, главное в стихах — содержательность, а всё остальное — прерогатива подмастерьев — никаким боком не поэтов.


Как много застолий уже миновало.
Хрусталь благородный тем тоньше звучал,
чем ниже я брался за ножку бокала,
чем меньше вина я в него наливал.



В какой-то момент поддаёшься их мнению, отпускаешь себя, читаешь и летишь... Куда летишь? Да никуда. Отвратительно наполненный стакан ничем не отличается от изумительно пустого. Одного поля ягоды. Поэтому искренне радуешься, когда, блуждая тёмным лесом по чужим стихам с интересом найти какую-то золотую середину и окончательно потеряв веру в её существование, выйдя неожиданно для себя на солнечную поляну, натыкаешься на человека в летах негромко читающего стихи, прислушиваешься и понимаешь — ага, вот оно.


Пригубишь рюмку, на ночь глядючи,
и вновь потянет дурака
хотя б немного упорядочить
извечный хаос языка.

В литературной периодике
отыщешь явную муру
и понимаешь — глупость вроде как —
но пальцы тянутся к перу,
перо к бумаге. Есть мгновения,
когда, избегнув суеты,
вдруг ощущаешь приближение
неоспоримой правоты.

Да разве есть другие истины?
И с кем ты спорил миг назад?
Вот — пара строк. Они написаны —
и не тебе принадлежат.



С виду человек этот совсем не автор, в том смысле, что он выглядит вполне себе среднестатистическим, эдаким ладно сбитым обмылком советской эпохи с претензией на одухотворённость. Если говорить об образе, в котором он предстаёт перед публикой до того, как начинает читать свои стихи, то сгодился бы пятистопный ямб: «Ничто не выдавало в нём поэта» или же, в крайнем случае, частушечный хорей: «Первый парень на селе, но последний в городе...» Если рисовать его, увековечить, на холсте да в масле, то может получиться набор чёрных малевичевских квадратов. Если попытаться передать музыкой, то круче «Марша шахтёров» на музыку Тихона Хренникова и слова Евгения Долматовского вряд ли что получится. Такая неизменная и привычная глазу фигура, что из толпы её не вычленить. Но стоит наложить на этот видимый образ стихи, которые он пишет, свести в одно целое две составляющие — внешнее и внутреннее, как упомянутые мной выше характеристики превращаются в грубую, если уж не пошлую, попытку сказать об этом человеке так, чтобы не было скучно слушателю. Потому что на фоне своих стихов Виталий Дмитриев — не чёрный квадрат Малевича, но достоевские ночи Санкт-Петербурга, не «Марш шахтёров» в интерпретации Хренникова, но гитарный перебор квартирников (читать, кухонь) 60-х тире 70-х годов, а, может быть, даже 30-х (прошлого, позапрошлого века?), звучащий под присмотром початой бутылки недорогого вина. Возникает чувство, будто соприкасаешься с чем-то вневременным. У меня такое чувство возникало, когда, откинув навязанное окружающими восприятие стихов Мандельштама, как чего-то непостижимо сложного, в моём сознании по степени ясности они (стихи Мандельштама) начинали соперничать с пушкинской поэтикой.


Я бреду вдоль Невы, любуюсь державным закатом
и, ты знаешь, счастлив.
Честное слово.



Теперь даже не хочется рассуждать о том, что лучше: наполовину пустой или наполовину полный стакан. Просто выливаешь содержимое одного в другой и пьёшь до дна.


Когда сквозь это время как игла,
раздвинув черно-белые волокна,
жизнь проскользнёт, укутанная в кокон
стихов моих, и, краше чем была,
ранимая и влажная душа
протиснется, как бабочка, на волю,
расправленными крыльями шурша,
не зная унижения и боли,
мне будет абсолютно всё равно.
скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
2 605
Опубликовано 23 июн 2014

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ