Мария Маркова. ТОЖЕ, МОЖЕТ БЫТЬ, РАЙ

(О книге: Дмитрий Веденяпин. Стакан хохочет, сигарета рыдает. – М.: Воймега, 2015)



Кажется, любое наше воспоминание – это окно, сквозь стекло которого мы рассматриваем настоящее – реальность. Вот и у Дмитрия Веденяпина есть в стихах такие окна. Это и «квартира, прекрасная, как на Таганке, только без потолка», висящая «в чём-то вроде световой ямы», и сахар и «лимончик», полагающиеся к чаю, оставшемуся далеко в прошлом, или льющийся на бесхозные вещи фарфоровый свет, или неоднозначный подарок на день рождения – пластинка Аллы Пугачёвой, купленная бабой Нюрой. Можно перечислять эти окна ещё и ещё. Они есть почти во всех стихотворениях, представленных в новой книге. Но уже сама необходимость – потребность – такого зрения сквозь что-то, чего уже нет – это признак некого длящегося и неисчерпаемого переживания, суть которого для меня заключается в постоянном поиске того, что могло бы примирить человека с действительностью. Возможно, это поиск абсолютной радости и единственной истины. Но нет на свете ничего примиряющего. Если и находится нечто, что могло бы стать спасением, то оно тут же уходит в прошлое. Только следуя фантастическому сюжету, можно проснуться утром во вчерашнем дне и повторить его или подправить. Последнее могло бы помочь избавиться от возможных в будущем сожалений, если, конечно, будущее наступит.

Но помимо поиска есть ещё и попытка установить связи между одним временем – тогда – и другим – сейчас. Попытка безуспешная, и поэтому стихотворения Веденяпина пронизаны едва ощутимым чувством беспомощности, потому что есть на свете такие вещи, над которыми человек просто не властен. Свет, который мог бы переливаться из одного переполненного воспоминания в другое – наследующее, который мог бы переходить подобно призракам из одной комнаты времени в другую, рассеивается, истончается, почти исчезает, и потому ещё сильнее хочется удержать его, сохранить, отдать ему часть своей силы – чтобы сохранить и самого себя. Известный сюжет – «Орфей спускается в ад»: вернуть к жизни своё счастливое утраченное прошлое. У Веденяпина этот спуск – публичный, «Орфей подходит к микрофону» и начинает своё путешествие. Что же мы видим, точнее, слышим? «Счастья краткий выстрел»? Нет. Этот выстрел слышен только человеку у микрофона, а чудо – оно у каждого своё, и невозможно передать кому-то право вызвать к жизни дорогую тень, поменяться местами, прервать путешествие. И вернуться назад невредимым тоже нельзя, потому что выстрел – это ещё и смерть как воссоединение с прошлым, и не так важно, много ли счастья в этом воссоединении. Как сказал Александр Беляков в своей прозе на грани стиха («Путь Кристины») – «так Эвридика выводит Орфея из царства живых». Любой взгляд в прошлое – уход от настоящего, от реальности; попытка вернуть утраченное, дорога через стихотворения, взгляд в окна воспоминаний – это и есть спуск в ад. Но:

О чём это я?..
Вот забыл, извините, конечно…
Вспомнил! Льётся фарфоровый свет
На бесхозные вещи,
Осеняя террасу, сарай,
Озаряя дорогу…
Так что ад – тоже, может быть, рай,
Слава Богу.

Конечно, ад остаётся адом и не может быть раем, но для Веденяпина рай – все те дорогие сердцу, живущие мирно в его стихотворениях люди – баба Нюра, дядя энтомолог, тётя Дося, папа, «бабушка стоит у райской плиты», «мама шьёт бабушке райское платье» – и связанные с этими людьми воспоминания. Рай – это и место воссоединения живых и уже ушедших, настоящего и прошлого. «Возвращенья прошу лишь на время», – говорит Орфей, обращаясь к Персефоне и Аиду, и стихотворение тут же превращается в капсулу времени, хранящую малейшие детали давно произошедшего. Но стоит открыть стихотворение, выпустить свет «в жажде увидеть» сберегаемое, как время тут же выходит, всё исчезает, и надо снова и снова спускаться, просить и, получив желаемое, вести, не оглядываясь, прошлое обратно – прежними знакомыми местами, по дороге памяти – домой.

Должно быть, «квартира, прекрасная, как на Таганке, только без потолка», из которой «призывно махали», «сумрак тех комнат, где мы жили когда-то», поющие про «тоже патефончик» Утёсов и про «бульвар Французский весь в цвету» Бернес, баритон Левитана и другие тому подобные вещи когда-то, закрепившись во времени, заняв свои условные места («в раю / каждому дарована способность / находиться где угодно, когда угодно. / В том числе / в разных местах одновременно»), превратились во что-то большее, чем просто воспоминания, стали той звездой, о которой писал Жуковский и сияние которой «душа умеет различать». Пока несовершенная память сберегает вчерашний день в настоящем – будущее возможно, и «былое сбудется опять»:

главное прошлое –
единственное,
что тут точно есть, –
станет частью того,
чего тут нет
и не может быть,
а именно
будущего
(в настоящем смысле этого слова)

Кроме того, все любимые люди

Не могут умереть –
А как же они умрут,
Когда на них все смотрят?..

Не отрывая взгляда, не закрывая глаз, – и, возможно, Веденяпин лукавит, когда говорит «Почему никто ничего не помнит? / Ладно б только какие-то даты, / Или химию…» («О Еврипид мой, Господний и. о., что же не помнит никто ничего?», И. Ермакова), потому что вспоминают и помнят, восстанавливая и сохраняя связи между временами, все. Но для того, чтобы механизмы памяти работали, иногда требуется какой-то внутренний импульс, отклик на что-то извне. Этим чем-то может стать любая мелочь. Как писал Марсель Пруст, «когда от давнего прошлого ничего уже не осталось, после смерти живых существ, после разрушения вещей, одни только, более хрупкие, но более живучие, более невещественные, более стойкие, более верные, запахи и вкусы долго еще продолжают, словно души, напоминать о себе, ожидать, надеяться, продолжают, среди развалин всего прочего, нести, не изнемогая под его тяжестью, на своей едва ощутимой капельке, огромное здание воспоминания». Это «тот же столб из воздуха, тот же серый тон, как там, на Горького, где «Подарки», это «сахар и лимончик» и т. д.

У Пруста в романе «В сторону Свана» описывается состояние возвращения в прошлое: вкус кусочка размоченного в липовой настойке пирожного «мадлена»,  вызывает в памяти «старый серый дом с фасадом на улицу», «а вслед за домом – город с утра до вечера и во всякую погоду» и т. д. «Всё то, что обладает формой и плотностью, – всё это, город и сады», появляется из чашки чая. Это отчасти напоминает состояние дежавю. Некоторые учёные считают, что для возникновения последнего непременным условием является изменение структуры времени, вторжение одного временного пласта в другой, наслоение или совмещение настолько полное, что два времени становятся одним. Мне кажется, проявление воспоминания – тоже слияние прошлого с настоящим, и оно же – придаёт смысл всему произошедшему и происходящему, наполняет события дополнительным внутренним содержанием. Вот и герой Дмитрия Веденяпина пьёт чай:

Мы пили чай, к которому всегда
Мне полагались сахар и «лимончик».
Был сахар сладок, а «лимончик» кисл.
Позавтракав, мы шли на пляж с пакетом.
И если в чём-то сохранился смысл,
То в этом.

Мераб Мамардашвили в своих лекциях о Прусте говорил, что «истина появляется тогда, когда твоя, действительно тобою испытанная жизнь как бы всплывает в тебе очищенная и ясная». Ещё одним примером проявления этой ясной жизни у М. П. являются увиденные героем во время поездки по окрестностям Бальбека («окрестности Бальбека дрогнули») «три дерева, когда-то, должно быть, стоявшие в начале тенистой аллеи». Это из второго романа цикла об утраченном времени – «Под сенью девушек в цвету». Следуя по «внутренней дороге», герой пытается приблизиться мысленно к деревьям и вызвать на свет скрытое за ними воспоминание, предполагая, что только эти три дерева и связывают его с действительностью. Но приблизиться так и не удаётся, а коляска маркизы де Вильпаризи, увозящая  героя всё дальше, сравнивается с его собственной жизнью. Действительно, есть непреодолимое течение одной реки, не меняющей своего движения никогда. Эти воды вспять не повернуть. И только сладкий сахар и кислый лимончик – кусочек мадлены – позволяют перенестись к тому, что является «единственно подлинным» (истина), что может сделать человека по-настоящему счастливым.

Мне кажется, эти бальбекские деревья можно сравнить с бабочкой-шоколадницей Веденяпина (стих-е «Бабочка»), той самой, на спинке которой герой в далёком детстве нарисовал корявую «А»:

Вчера, сорок семь лет спустя,
в лесу, на пронизанной солнцем просеке
неподалёку от эстонской деревни Кясму,
за тысячу двести километров
от подмосковной Александровки
я опять встретил свою бабочку.

Вот и «промелькнула бабочка из прошлой жизни» (стихотворение «Упование сыроежки»), показалась ненадолго, чтобы что-то обозначить (ознаменовать) своим появлением. Прусту не удалось преодолеть течение времени, – утраченное приблизилось и отступило: «Деревья удалялись и отчаянно махали руками, как бы говоря: «Того, что ты не услышал от нас сегодня, тебе не услыхать никогда. Если ты не поможешь нам выбраться из этой трясины, откуда мы тянулись к тебе, то целая часть твоего «я», которую мы несли тебе в дар, навсегда погрузится в небытие». Бабочка-шоколадница тоже принесла в дар часть «я» человека, а однажды испытанная жизнь проступила отчётливо – «очищенная и ясная». Промежутка в сорок семь лет в этот момент как бы не существует, – это и есть правда, не требующая доказательств, или истина, о которой говорил Мамардашвили:

только не обыденная,
ничтожная
и, по сути дела, никому не нужная,
а настоящая:
сияющая и неприступная,
такая,
в которую невозможно поверить.

Подтверждает ли (или даже так: утверждает ли?) появление бабочки с меткой на спинке то, что утраченное существовало на самом деле, или аннулирует прошлое как что-то, оставшееся позади навсегда? Действительно ли временной промежуток между детством и зрелостью исчезает или же не происходит ровным счётом ничего? Григорий Дашевский о стихах Веденяпина писал, что в них «на первом месте чувство не утраты, а какое-то совсем другое – точнее всего его так и назвать: «чувство неутраты». Так есть этот промежуток – сорок семь лет – или всё же нет? Да или нет?..

И если спрашивать, «что там мелькает в комнатах времени», кроме бабочки из прошлой жизни – стихотворения – и призывно машущих людей, то у кого, если всё находящееся в этих самых комнатах повёрнуто «спиной к несуществующему зрительному залу»?

Наверное, только у себя самого, переживающего раз за разом «чувство неутраты» и потому тоже находящегося в «комнатах времени» – как непосредственный участник, свидетель и хранитель.



Фото Алексея Ушакова
скачать dle 12.1