О некоторых событиях литературной жизни Москвы
Литературная жизнь Москвы включает в себя такое количество событий, что выбор нескольких из них – на какой бы основе он ни производился – всегда весьма субъективен. Поэтому, не претендуя на особую объективность, рискну написать о пяти из них – состоявшихся в период от середины мая до начала июня и представляющих новые, весьма интересные, на мой взгляд, проекты. Позволю себе также при этом расположить их не в хронологическом порядке, а согласно той событийной картине, которая сложилась у меня в голове после их посещения.
23 мая в Литературном клубе «Стихотворный бегемот» (куратор Николай Милешкин) состоялся творческий вечер Данилы Давыдова – поэта, прозаика, литературного критика, литературоведа, автора многих публикаций, в том числе сборников прозы и поэзии. Расположенный, как пишет в своих анонсах Милешкин, «в живописной, богатой своими культурными традициями подмосковной Малаховке», еще не отметивший даже двухлетие клуб уже заявил о себе как о достойном посещения месте – несмотря на то, что добираться туда приходится на электричке (20 минут от платформы Выхино). Там прошли вечера многих известных – и московских, и немосковских, в том числе приезжавших из-за рубежа – авторов, собиравшие в равных пропорциях как московскую, так и местную публику. И что, на мой взгляд, самое важное, практически каждый раз на этих вечерах бенефициант подробно рассказывал о своем творческом пути и подробно и интересно отвечал на самые разнообразные вопросы. Видимо, к этому располагает особая – уютная, напоминающая домашнюю, обстановка клуба.
Так было и на этот раз. Данила Давыдов, колоритно смотревшийся на фоне декораций кукольного театра (запряженная в сани лошадка и березки), изложил свою творческую биографию, начало которой положили стихи, написанные им в возрасте около 4 лет. По его словам, это был – ни много, ни мало – вполне качественный центон. Вообще, слушать его, даже тем, кто достаточно хорошо знаком с обстоятельствами его жизни и творчества, было очень интересно – как, впрочем, и всегда. Легко и непринужденно, со свойственным ему сочетанием крайней серьезности и глубокой самоиронии рассказывал он о своих «вундеркиндских» детстве и юности, о формировании его как литератора, которое «пришлось на время, когда было много всего и в смеси», то есть на 1990-е, о созданной в содружестве с Данилом Файзовым группе «киберпочвеников», о докторской диссертации, в которой он предполагает «описать всю русскую поэзию середины ХХ века как целостную» и многом другом. И, разумеется, читались стихи – из последних по времени книг – «Сегодня, нет, вчера» (2006) и «Марш людоедов» (2011) и тех, которые еще предстоит оформить в книгу и которые, по словам самого Давыдова, он, в наступившую «эпоху социальных сетей» начал писать «в промышленных масштабах».
Оценивая, в ходе ответов на вопросы из зала, свою эстетику, Давыдов сказал, что в ее основе лежат «бесконечное сомнение» и «трансформация» идей, которые легли в основу теории «киберпочвенничества». От себя могу добавить, что речь идет о тотальном скепсисе, отсылающем к тезисам Декарта типа «Сомнению подлежит все, кроме того, что я сомневаюсь», и о растворенном в этом скепсисе, сдерживаемом, но от этого не менее страстном, желании этот скепсис преодолеть. Как я подробно писала в двух своих статьях (ж. «НЛО», № 56 за 2002 год и № 91 за 2008 год), Давыдов является одним из немногих истинных наследников дела русского концептуализма 80-90-х гг. прошлого века. При этом характерно, что говоря о своих учителях, главным из которых является Генрих Сапгир, он настаивает на том, что его связывает с ними «любовь, но не ученичество», а учился он, главным образом, у «старших ровесников».
Последнее замечание неплохо характеризует атмосферу 90-х прошлого века, в которых действительно «было много всего и в смеси». В этой «смеси» происходило формирование тех, кто только еще начал входить в литературу, и они действительно делились, условно говоря, на младших и старших, этим младшим по-свойски покровительствующих. Однако время все расставило на свои места, и фигуранты былой «смеси» сегодня выступают, уже заняв в истории положенные им места. В этом смысле интересен также вечер Сергея Гандлевского и Анны Аркатовой – второй вечер, представляющий новый проект группы «Культурная инициатива» – «Москва и немосквичи», прошедший 13 мая в помещении Московского отделения Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры, расположенного в Доме Телешова (усадьба Толстого-Карзинкиных на Покровском бульваре).
Понятно, что в этой паре Москву представлял Гандлевский, а родившаяся в Риге Аркатова – «немосквича». И было весьма приятно и познавательно слушать, как они в рамках нового проекта читают свои стихи и с любовью, но очень по-разному говорят о Москве. Однако в контексте данной статьи важно, что Аркатова представляла тех, чье формирование происходило в той «смеси», о которой говорил Давыдов, тогда как Гандлевский – ныне признанный всеми как мэтр и один из лучших русских поэтов современности – тех, кто находился внутри этой смеси и, как было принято в то время говорить, «выходил из андерграунда» уже сложившимся мастером.
Далеко не в первый раз, но с неиссякающим восхищением, слушала я немного монотонное чтение Гандлевского – стихов, о которых к настоящему времени написано многое и многими, и эстетика которых разбирается со скрупулезной тщательностью, присущей анализу творчества классиков. Поэтому не дерзну писать о ней сама, а прибегну к цитатам из статьи Алексея Цветкова (ж. «Воздух», № 3 за 2006), для которого Гандлевский – «веселый спутник» его «юности», на его глазах превратившийся в поэта, «может быть лучшего из всех, кто у нас был на протяжении десятилетий», продолжая оставаться, как и сам Цветков, «одним из компании, которую теперь загробно именуют «Московским временем», при том, что сами члены этой «компании» «в ту пору не подозревали, что у нас есть название».
На мой взгляд, Цветков очень точно охарактеризовал источник уникальности творчества Гандлевского, которого «не прищемить никакой классификацией, не поместить ни в какой групповой портрет». Она в том, что он не просто «созвучен эпохе», в которой ему довелось жить, он, «за вычетом, может быть, Пушкина», как никто из поэтов «в нашей литературе», «настолько слился со своим временем, что это время можно – и даже, наверное, придется, хотя бы отчасти, – реконструировать по его стихам». Его стихи – «микрокосм всего, что произошло со страной за время их написания», хотя в них «нет никакого прямого намека на события макрокосма, вообще "нет «гражданской» темы"». Иными словами, он «просто прожил свою жизнь в стихах». От себя добавлю, что недаром он любит, согласно его собственным словам завершать свои чтения – как это было и на этот раз – стихотворением «Обычно мне хватает трёх ударов…»: лейтмотивом этого текста являются слова «я знаю жизнь».
Отвечая на вопросы, Гандлевский произнес запомнившуюся мне фразу: главное в формировании поэта – это «компания, в которой он вращается». Любопытно, что и Аркатова, и Гандлевский (как и остальные участники группы «Московское время») являются выходцами из литературной студии «Луч», начавшей свою деятельность в 1968 году, пережившей превратности смены эпох, существующей до сих пор и бессменно возглавляемой Игорем Волгиным. Хотя, думаю, прежде всего Гандлевский имел в виду круг группы «Московское время». Как бы то ни было, мне эти слова показались крайне важными, и я вспомнила о них, когда на следующий день присутствовала на первом дне «Ежегодного Открытого Майского фестиваля современной поэзии» – проекта также молодого, стартовавшего в 2012 году и проходившего на этот раз на трех площадках: в книжном магазине «Додо» на Автозаводской (14 мая), в Музее Серебряного века (15 мая), и Зверевском центре (16 мая) – с последующим отъездом поэтов в Санкт-Петербург для совместного концерта с питерскими авторами в помещении Театра «Куклы».
Достаточно вместительный зал магазина «Додо» на Автозаводской был буквально битком набит. Однако бросалось в глаза, что большинство присутствующих при старте Майского фестиваля были хорошо знакомы – если не лично до этого вечера, то через интернет. Здесь самое время вспомнить слова Данилы Давыдова об особенностях творчества в «эпоху социальных сетей». То тут, то там возникали разговоры со ссылкой на то, что было сказано о фестивале и его участниках и организаторах в тех самых социальных сетях и блогах. Не говоря уже о том, что нынешний организатор фестиваля поэт Дана Курская и в выступлениях на публике, и в постах в интернете постоянно упоминала о начавших появляться еще в феврале многочисленных и временами чересчур экспансивных, касающихся фестиваля постах, перепостах и тому подобном.
Здесь надо сделать отступление и сказать, что, как напомнила через интернет всем интересующимся этим вопросом Дана Курская, «это мероприятие придумали и проводили» Борис Кутенков и Феофания Виталь, а ей «в январе 2015 года Борис отдал полные организаторские права», «поскольку его собственных рук уже не хватало на все проводимые им проекты». От себя добавлю, что, насколько я знаю, Дана Курская и до этого принимала активное участие в проведении фестиваля. И теперь, когда Майский фестиваль-2015 стал достоянием истории, можно констатировать, что она проявила себя незаурядным организатором и имеет полное право заявлять – и устно, и опять же через интернет, – что «гордится собой», поскольку справилась со всеми трудностями, «все сделала очень круто» и «расширила рамки» «проведения и значимость» «отданного» ей проекта. Об этом говорил перед публикой и Борис Кутенков: по его словам, «серия поэтических вечеров», названная в 2012-м году фестивалем, «была как бы репетицией» той «масштабной акции», которую мы имеем сейчас.
Количество и значимость принявших участие в фестивале действительно производит впечатление. И в общем и целом, все они, по словам Даны Курской, сказанным во второй день перед собравшимися в Музее Серебряного века, сумели «понять, что наши стихи и наша дружба» – важнее, чем выплескивающиеся временами обиды и недопонимания, и что все говорит о том, что «складывается компания». Тут-то мне и вспомнилось сказанное Гандлевским в Доме Телешова. Равно как и то, что ведущая первого дня Клементина Ширшова говорила, что ощущает собравшихся в зале магазина «Додо» как «единый организм». Судя по всему, довольно многочисленная и несколько разнородная, но все-таки компания, живущая по законам «эпохи социальных сетей», вокруг Майского фестиваля действительно складывается.
Компания эта открыта для участия во всех мероприятиях текущего литературного процесса и тесно пересекается с другими, подобными ей компаниями, входя в сообщество, об условном участнике которого можно сказать словами Ивана Клинового, которые озвучил со-ведущий (и участник) второго дня фестиваля Евгений Сулес (цитирую воспринятое на слух): «Бывалый дипломат, пару раз лауреат, в лонгах и шортах случался, Липки, Коктебель – неоднократно, автор книг стишков, дважды член». Иными словами, автор, становление которого пришлось на время, знаковыми приметами которого являются семинары в Липках, Волошинский фестиваль, многие премии со своими лонг- и шорт-листами и прочее.
Действительно, объявление практически каждого участника фестиваля сопровождалось словами «лауреат», «шорт-лист», «лонг-лист» – далее следовало название премии, а зачастую и двух, а то и трех. Не говоря уже о книгах и публикациях. Понятно, что приглашаемые на фестиваль авторы должны быть известными, но все-таки… Должна признаться, что не могу похвалиться тем, что обо всех, прозвучавших при этом премиях, я слышала раньше. Просто фейерверк! Однако яркие «звезды» были видны отчетливо: Анна Логвинова, которую начали приветствовать еще до появления ее на сцене, и Анна Русс, о которой было сказано, что она «настолько знаменита», что и приглашать ее не решались.
Оговорив, что не слышала выступления где-то около трети участников, могу сказать, что все из слышанного и виденного мною было хорошо, но больше всех мне запомнилась названная «легендарным автором» Дарья Верясова. Некоторые строки ее стихов просто запали в память, особенно строки: «…и мать моя, глядящая с крыльца / таким лицом, как будто нет лица». К раздавшимся возгласам «Браво!» искренне присоединяюсь – в строках Верясовой ощущается та сила поэзии, которая при, казалось бы, самых простых средствах мгновенно меняет угол зрения, позволяя увидеть скрытое за обыденным восприятием.
Что касается впечатления от эстетики участников фестиваля в целом, то здесь можно говорить о совпадении с общими тенденциями: тяготение к сюжетности – на стыке с драматургией, преобладание свободного, нерифмованного стиха, при том, что концептуальность, как правило, наблюдается в сюжетных стихах, а сложная метафора – в лирических. Могу еще отметить, что в стихах большинства авторов, несмотря на то, что далеко не всегда речь шла о вещах радостных, явно преобладал позитивный настрой. В общем же, получился праздник хорошей – и самой разной – поэзии, суждения о которой могут быть самыми различными. Как хорошо сказала, подводя итоги объявлению о «Премии Русского Гулливера 2015: Короткий рассказ», состоявшемуся 15 мая в гостинице «Академическая», шеф-редактор издательства «Русский Гулливер» Екатерина Перченкова, имея в виду суждения членов жюри премии, они только такими и могут быть. Соглашусь с ней в том, что литература наша сейчас, говоря ее словами, «такая обширная и разная», что любое, даже профессиональное суждение о ней «только субъективно».
Материал для размышлений на эту тему обильно поставляет «дискуссионный проект "Полет разборов"» (кураторы Марина Яуре и Борис Кутенков) – как я уже писала (
№ 33 ж. «Лиterraтура»:), на мой взгляд, один из самых интересных из ныне действующих литературных проектов. Девятая, заключающая нынешний литературный сезон «сессия» этого существующего менее года проекта, состоялась на площадке «На Делегатской» 4 июня. На этот раз свои стихи читали Елена Зейферт, Екатерина Ливи-Монастырская, Ольга Аникина и Олег Демидов. В качестве критиков, разбирающих стихи в формате живого ток-шоу, выступили Татьяна Виноградова, Олег Дарк и Юрий Угольников. Их активно поддерживали сидящие среди публики Андрей Тавров и Фаина Гримберг.
Надо сказать, вечера «Полета разборов» – одни из немногих литературных мероприятий в Москве, на которые действительно приходит публика, и совершенно очевидно, что привлекает ее возможность послушать не только стихи, но и живой разговор о них – и стремление поучаствовать в этом разговоре. Со временем количество публики явно увеличивалось, и на этот раз в зал пришлось заносить дополнительные стулья.
Мнения критиков при обсуждении стихов, понятно, различались, временами – полярно. Главное же – радовал заданный ими уровень обсуждения, который на этот раз был очень высок. Говорили много и о многом, но круг обсуждаемых вопросов можно свести к двум. Как преодолеть навязываемые культурой штампы – приемов, представлений, способов видения? Что такое телесность, и чем она отличается от чувственности? При этом первый вопрос решался в основном на материале подборок Ливи-Монастырской и Демидова, а второй – Зейферт и Аникиной.
Первый вопрос, поставила, что называется, ребром, Фаина Гримберг – после того, как выслушала «официальных» критиков относительно стихов Ливи-Монастырской. Они говорили об удачных метафорах, перемене ритма и визуальности, и все это справедливо, особенно последнее, тем паче что автор – профессиональный художник. Говорили и о некоторой «шероховатости» и «тривиальности», что тоже справедливо. Как бы отметая все это в сторону, Гримберг, в свойственной ей резковатой манере, заявила, что творчество разбираемого автора «культурно» и «интеллигентно», и даже «мило», но «обыкновенно», тогда как настоящий поэт рождается в ходе преодоления этих качеств.
После такого заявления к этой теме возвращались постоянно. Наиболее горячо и полно высказался, в ходе обсуждения Зейферт, Андрей Тавров, полагающий, что преодоление «культурности» есть «стилистический прием», что истинный поэт реальность не описывает, а создает, добиваясь полного исчезновения своего эго – в этом случае в его творчестве появляется еще одно измерение», создавая эффект «бездонности» или «полыньи». Прошу прощения, если допускаю здесь некоторое искажение взглядов Андрея Таврова – в таком кратком изложении это, наверно, неизбежно. Уверена, те, кто с ними не знаком, легко могут найти в интернете его тексты на эту тему. Олег Дарк, в ходе обсуждения подборки Демидова, высказался проще: преодоление «культурности» происходит, когда «в нее врывается какой-то неожиданный поток». Еще проще сказал незнакомый мне представитель публики: поэт должен «чем-то удивить или поразить».
Мнения относительно эстетики Демидова разошлись наиболее сильно. От себя скажу, что согласна с теми, кто говорил о его массированном экспериментировании. Здесь поэт явно ищет себя и пробует, что нужно делать, чтобы возник эффект «бездонности», о котором говорил Тавров и без которого действительно нет истинной поэзии.
Вопрос о «телесности» возник в связи с творчеством Елены Зейферт. Выступавшая первой Татьяна Виноградова, охарактеризовав стихи Зейферт как «прекрасные, поражающие и озадачивающие», произнесла слова «женская телесность». Тут я поняла, что – вот оно: речь идет о весьма интересной для меня проблеме женской литературы. И далее произошло нечто весьма любопытное: критики-мужчины отвергли такую постановку вопроса. Угольников так прямо и сказал (его высказывание стоит привести полностью): «Женская телесность? Видимо, поэтому я здесь телесности не почувствовал, мне эти тексты кажутся умозрительными, здесь имеет место работа скорее ума, чем сердца, но когда включается что-то помимо ума, получается прекрасно». Дарк согласился, что это «чувственные» стихи, хотя «в их основе лежит аналитическая составляющая», что речь идет «о кризисе творческого слова», но «тема эта загнана внутрь». (Чуть позже, при обсуждении подборки Аникиной, он скажет: «А что такое женское мировосприятие? А собачье? «Каштанка», что ли?») Неизвестный мне мужчина из публики сказал, что имеет место «попытка прорваться к реальности» (с моей точки зрения, это наилучшая похвала для поэта). А Тавров, как уже было сказано, оценив стихи Зейферт как истинные, заговорил о «бездонности».
Тут надо сделать отступление и, обратившись к философии, прояснить вопрос о термине «телесность». Он был введен для придания субъекту мысли пространственных и временных характеристик, элементов чувственности и связи с миром – не с целью перевода проблематики мышления в план биологии или физиологии, а с целью выяснения «биографических» и «топографических» параметров мысли. Речь идет о «фигуре» мысли, ее «ткани» или порождающей структуре, предшествующей акту сознания, об ощущении присутствия в мире до разделения его на «внутреннее» и «внешнее». Прошу прощения за сложные формулировки и обороты, но без них тут не обойтись. Но если говорить просто, придется сказать неоднократно мной проговариваемое (в том числе и в опубликованной в № 53 ж.
«Лиterraтура» рецензии на книгу Леры Манович): мировосприятие, мироощущение, у разных «субъектов мысли», то есть мужчин и женщин (и собак) разное, не худшее или лучшее, а разное – вследствие разности «телесности», то бишь «порождающей структуры, предшествующей акту сознания» или «элементов чувственности». И сопричастность иному восприятию мира расширяет границы его познания.
Возвращаясь к творчеству Зейферт, надо признать, что правы и Угольников, и Дарк, и Тавров. Только требуется уточнить следующий момент: как это видно из стихов, и легко можно было понять из ее «ответного слова», речь идет о разрыве «телесности» (разумеется, женской) в результате расположения «субъекта мысли», то есть автора стихов, между двумя городами – Карагандой и Москвой. Возникшее вследствие этого напряжение мысли – в стремлении вернуть себе и миру целостность, то есть «прорваться к реальности», и дало возможность ощутить и действенно передать в стихах «бездонность», стоящую за видимой реальностью. В общем, могу повторить сказанное на вечере: на мой взгляд, подборка Зейферт была лучшей из четырех представленных на этой сессии «Полета разборов».
При обсуждении Аникиной дружно говорили о «чувственности», сходясь на том, что лучшее стихотворении ее подборки – «Луция». Оно действительно чудесное, и здесь, не отказываясь от наличия «женской телесности», приходится говорить о термине «чувственность» в сопряжении с земной, физической телесностью, то есть движении в сторону эротики. А общий итог «Полета разборов» хорошо передают слова неизвестного мне представителя публики – о том, что теперь он лучше стал понимать стихи, и Фаины Гримберг – о том, что она «подумала после всего сказанного: может быть, я пишу так же скучно и банально?».
Подводя итог своим размышлениям, хотелось бы сказать только одно: в принципе, перечень событий можно было бы длить и длить. Но, говоря словами Козьмы Пруткова, «
никто не обнимет
необъятного!». И мне остается только надеяться, что в моих, конечно же, субъективных размышлениях о происходящем в нашей, если еще раз вспомнить Екатерину Перченкову, «такой обширной и разной» литературе, присутствует все-таки хотя бы отблеск объективности.
скачать dle 12.1
