О новой деревенской прозе
Писатели-деревенщики в советской литературе стояли особняком. Нельзя сказать, что они шагали с властью в ногу. Всегда говорили о наболевшем, не стеснялись указывать на истинные проблемы деревни. При этом не были обижены ни тиражами, ни премиями, ни читательским вниманием. До поры, впрочем. Новые времена поставили под сомнение ценность их текстов. Дмитрий Быков, к примеру, обвинил их (безосновательно, на мой взгляд) в человеконенавистничестве и антикультурной направленности. Цитирую: «В русской литературе 70-х годов XX века сложилось направление, не имеющее аналогов в мире по антикультурной страстности, человеконенавистническому напору, сентиментальному фарисейству и верноподданническому лицемерию. Это направление, окопавшееся в журнале «Наш современник» и во многом определившее интеллектуальный пейзаж позднесоветской эпохи, получило название «деревенщики», хотя к реальной деревне, разумеется, отношения не имело» («Советская литература. Краткий курс. «Прозаик», 2012 г.) Укоряли писателей этого направления и в неспособности к эволюции, пагубном влиянии их книг – болезнь они видели хорошо, ставили диагноз, но рецепт выписать не могли, и это только вредило стране. Но их ли это дело – назначать лечение?
Валентин Распутин, светлая ему память, попытался подлечить родную деревеньку Аталанку. Добился-таки, чтобы построили новую школу. Дело благое во всех отношениях, только вот новая школа – не панацея. И Распутин сам очень хорошо это понимал. Решать нужно было целый комплекс наболевших вопросов, и писателю это вряд ли под силу.
Вот и нынешние «деревенщики» лишь указывают на трудности. Вспомним нашумевшую «Волю вольную» Виктора Ремизова, в которой автор описывает народный бунт против полицейского произвола на Дальнем Востоке. Правоохранители подмяли под себя вольный промысел охотников и рыбаков, поставили браконьерство на поток, но череда ошибок делает промысловиков и полицейских непримиримыми врагами. В основе конфликта – случай. Степан Кобяков не желает подчиниться руководству местной милиции, заставляет бросить пистолеты в грязь, скидывает на обочину полицейский «уазик». После этого уходит в тайгу, оставляя местным мужикам решать, поддержать ли «кобяковский» бунт или подчиниться воровской власти. Конфликт этот вскрывает проблемы общенационального масштаба. Как их решать? Тут, опять же, одной пилюлей не обойдешься. Зрить нужно в корень. И готового рецепта у автора, как водится, нет. Может, оттого и концовка романа вышла смазанной, смахивающей скорее на развязку голливудского боевика: московские омоновцы, призванные усмирить народный бунт, гибнут от руки своего же, пусть и бывшего, сослуживца. Валентин Балабанов, в прошлом омоновец, повоевавший в Чечне, а ныне бич и музыкант, садится с бойцами в вертолет, пытается отговорить их от жестокой расправы и, понимая, что словами Кобякову с товарищами не помочь, взрывает гранату. Однако трагедия в тайге принципиально ничего не меняет. Разве что появится среди леса «скромный» мемориал в честь «геройски» погибших омоновцев. Все останутся при своих: и менты, и рыбаки. Рыбу, скорее всего, продолжат потрошить ради красной икры, хотя дело это дрянное, и к вольному промыслу предков имеющее отношение опосредованное.
Все так, но отчего же тогда книга вызвала столь бурный интерес? Оттого, что вновь вернула читателя к проблеме народного характера, вечному конфликту народа и власти, заставила поразмышлять на тему бунта и покорности. И Ремизов оказался не единственным автором, кто эти темы сегодня затронул. Вслед за «Волей вольной» появились еще два знаковых произведения новой деревенской прозы: роман
Василия Аксенова «Весна в Ялани» («Лимбус Пресс», 2014) и повесть
Бориса Екимова «Осень в Задонье» («Новый мир» №№ 9-10, 2014). Чтение романа Аксенова сродни восхождению на гору: чтобы достичь вершины, нужно приложить усилия, и немалые. Но уж если сдюжил, то откроются взору твоему дивной красоты виды. Структура этой во многом экспериментальной книги своеобразна. Первый абзац можно вносить в учебники по писательскому мастерству с подзаголовком «Как нельзя начинать роман». Ну или: «Как отвадить потенциального читателя первыми же строчками». В самом деле, на меня, да и на некоторых моих читающих знакомых, зачин романа произвел именно такое впечатление. Судите сами: «Тридцатого декабря уже прошлого года около восьми часов вечера с елисейской стороны в беззвучную, как вата, заснеженную, словно чистое поле, Ялань, обозначенную лишь редкими, один от другого далеко и беспорядочно отстоящими огнями электрических фонарей, едва мерцающими сквозь густую изморозь, на обеленном снежной пылью и инеем, будто бы маскировки ради перекрашенном, «ленд крузере», пробивая безлунную и беззвездную мглу пронзительным светом ксеноновых фар, въехал лесозаготовитель, лесоторгаш, лесобарон ли, как его здесь – то так, то этак – без малой доли уважения, но и без злобы, без ехидства называют, Федор Мерзляков, он же – Фархад Каримович,
в девичестве Загитов».
Между тем, Аксенов в писательском цеху далеко не новичок, роман был опубликован в журнале «Москва», вышел отдельной книгой в «Лимбус Пресс», попал в длинный список премии «Национальный бестселлер», и до шорт-листа, говорят, совсем немного не дотянул. Как сказал бы Винни Пух: «Это ж-ж-ж – неспроста!»
Поначалу, вчитываясь в эти громоздкие предложения, думаешь, что все безнадежно. Аксенов напоминает писателя-деревенщика, решившего, что усложнение стиля добавит роману выразительности. Но постепенно вживаешься в текст: понимаешь, что писатель, как хороший учитель, сначала создает проблемную ситуацию, вовлекая учеников (читателей) в познавательный (творческий) процесс. Вспоминаешь вдруг, а куда подевались тяжеловесные синтаксические конструкции? Нет их. А есть язык сибирской глубинки, трогательный, красивый, звучный. Живой. Его-то Аксенов и соединяет с языком литературным, но живую разговорную речь смакует, выделяет курсивом. Тут тебе и супчик с «
кракадэлками», и хлеб «
оржаной». Борода у Коли «
подравняна по-человечески», ведь «Луша над ней с гребешком и ножницами –
чуть не полдня и вся изьнерьничавшись – тщательно трудилась». Скептики скажут: вновь помесь бульдога с носорогом, рисовая каша с апельсинами. Не соглашусь. Скорее эклектика, смешение разнородных стилей. И это смешение вполне оправдано.
Можно сказать, что Аксенов действует на стыке модерна и деревенской прозы. Но стоит отдать автору должное – он не заигрывается. Этот роман – не эксперимент ради эксперимента. Аксенов не занимается деконструкцией, он пытается созидать. Созидать на том месте, где это делать очень сложно, где и живого осталось не так-то много. Где все живут прошлым, а настоящее – какая-то черная дыра, в которой исчезают лес, хозяйства, постройки, люди, деревни. Куда может провалиться целая страна.
Место действия – сибирское село Ялань, где живет простой мужичок Николай Безызвестных. Пьющий, верующий, неспешный, почти юродивый. Привыкший к жизни убогой, суровому климату. Еще в детстве увидел Коля ангела за плечом, да так и живет. С оглядкой. Одно его беспокоит – погибает родная Ялань, пустеют улицы. Среди оставшихся – такие же блаженные, чудаки и пьяницы, как и он сам. Один из них, Данила Коланж, похожий, по мнению Коли, на поместного святого Данилу Ачинского, приходит в гости и читает стихотворение:
И каждый день так. Как положено.
Овечки втиснулись во двор,
Собака в конуре — уснуть не может.
Пока мороз.
Зима — поэтому.
Весна уже не за горой.
А у людей одно —
Они не понимают.
Ялань под небом.
Я хожу.
И кто-то где-то чё-то это...
Весна не за горой, но пока холодно. Один замерз, другие пьют, у Коли приступ белой горячки. Ялань под небом. Под небом и ее жители. Не бедствуют особо, но и не шикуют. Особо пристрастные могут пропить собственные золотые зубы, но это беда не только яланская. Процветает здесь только лесной «олигарх» Федор Загитов, вербующий мужиков на лесозаготовки. Больно мужикам видеть, как разоряют родные леса, но что сделаешь? Вот и Николай нанимается к Федору сторожем.
Лесопромышленника Загитова вполне можно сравнить с Аникеем Басакиным из повести Бориса Екимова «Осень в Задонье». Перекличка этих произведений начинается уже на уровне названий, но не в том суть: Басакин, пытаясь удержаться в родном обезлюдевшем Задонье, выцеживает реку, прекрасно понимая, что через несколько лет рыбы там не останется. Федор Загитов без жалости вырубает лес, на восстановление которого потребуется сотня лет.
В статье о повести Бориса Екимова («Донские казаки», «Литературная Россия», № 6) Сергей Морозов пишет: «Читатель словно проваливается вместе с героями «Осени в Задонье» в какую-то временную дыру, в Средневековье, оказывается и географически заброшен в какую-то совершенную Тмутаракань. Государство, закон, общество, Родина, о которой так привыкли кричать в нашей нынешней публицистике, смотрятся на фоне событий, происходящих в повести, далёкой Большой землёй». Похожие впечатления испытываешь, читая «Весну в Ялани». Ялань тоже живет (а точнее, медленно умирает) вдалеке от государства и законов, пресловутым Левиафаном здесь и не пахнет, и оставшиеся жители мало интересуются жизнью страны. Недаром Николай если и смотрит телевизор, то только с выключенным звуком. Феодал Загитов – хозяин в этих краях, он решает, кого нанять на работу и одарить деньгами, кому на праздник пожаловать бутылку водки и палку колбасы. Народ смиренно доживает свой век: работает, молится, пьет. Скорбит о погибающей Ялани.
Главному герою, Николаю Безызвестных, конечно, уже не под силу что-либо изменить. Николай – деревенский философ. Пока не пьет – много читает, мыслит. «Хорошо там, – думает Коля, глядя на горизонт, – потому что меня там нет. Там окажись, хорошее сюда переместится, если я на него смотреть оттуда стану. Значит, и тут должно быть хорошо мне». Но смотрит «за горизонт» Коля нечасто, его взгляд по большей части направлен в прошлое, где были настоящие герои и победы, где был труд во благо Родины, а не ради собственной утробы.
А что же будущее? Как жить дальше? Скажу, что и Екимов, и Аксенов не великие оптимисты. Но лучик света в их произведениях все-таки есть. Екимов предлагает нам героя новой формации. Это Иван Басакин, который, в отличие от брата Аникея, вернулся на землю своих предков не для того, чтобы выцедить из реки последнее, а чтобы возродить хутор. Сергей Морозов считает, что этот путь – тупик, «последнее пристанище перед окончательным угасанием». Я возражу – не тупик, а очередной виток времени-спирали, возвращение на круги своя. Некогда его предки закладывали и обживали свои хутора, которые разрастались, богатели. Младший Басакин идет по проторенному пути, и Екимов благословляет своего героя. Уже после возвращения на землю жена Ивана тяжелеет, а его старшему сыну является утраченная икона Богородицы. Поэтому назвать Ивана человеком «бывшим» (как это делает Сергей Морозов) у меня язык не повернется. А вот то, что Ивану Басакину уготована роль человека будущего, я вполне допускаю.
На чем основано подобное допущение? Исключительно на собственном опыте. Я вижу этих Басакиных (пусть и не в Задонье, а на Кубани), людей деятельных и созидающих, осознающих, что «эта земля была нашей», и пора уж «вернуть эту землю себе». Вопрос о том, что она будет ничьей, в повести Екимова не стоит – Задонье охотно обживают чеченцы, так же как обживают ее корейцы и китайцы на Дальнем Востоке, или курды и те же корейцы на Кубани. Конечно, возвращающиеся на землю – пока одиночки, и их маленькое дело не идет в сравнение с огромными советскими хозяйствами, угробленными в девяностые. Но при должной поддержке государства путь от мелкого собственника до большого хозяйственника не так уж долог. Будет ли она, эта поддержка? Вот вопрос.
На роль «человека будущего» вполне может претендовать и один персонаж «Весны в Ялани». Это вернувшийся с чеченской войны Иван Голублев. Николай Безызвестных относится к Ивану как к сыну, хотя они и не родственники. Просто Коля до армии был влюблен в его мать, и потому считает Ивана родным, молится за него. Голублев должен был умереть дважды: один раз на войне (вместо него даже хоронят сослуживца), второй раз после укуса энцефалитного клеща. И это преодоление смерти не случайно: оставляя Ивана в живых, Аксенов дает Ялани надежду на будущее. В Голублеве нет свойственного деревенским чудикам инфантилизма, Иван способен на мужские поступки: он отказывается зарабатывать на жизнь вырубкой леса, спасает девочку из ледяной воды. Иван матереет в схватке за жизнь духовно и телесно. Последний он герой – или новый? Жизнь покажет.
А пока мужики в Ялани пьют горькую в День Победы, поминают усопших и в Задонье. Все ждут весны, которая никак не наступит. «Будет Россия или сгинет?»- задается вопросом Коля, выпивая на кладбище. Нет ответа. Да и не дожить ему, похоже, до этой весны. Не для него она, а для таких, как Басакин и Голублев.
скачать dle 12.1
