Об издержках литературоцентризма в современной критике Чего не хватает отечественной литературной критике?
Только одного – читателей.
В отношении качества и уровня, на мой субъективный взгляд, невозможно высказать никаких претензий. Современная критика чрезвычайно богата и разнообразна. На фоне небольшой аудитории ее богатство и разнообразие выглядят даже избыточными. Здесь есть свои гении, к которым я бы смело причислила Самуила Лурье. Высокохудожественные работы Сергея Чупринина практически сливаются с самой литературой. Критика научно-ориентированная близка к литературоведению и философии. Ее блистательные представители – Карен Степанян, Ольга Балла, Анна Голубкова... Есть, напротив того, критика почти хулиганская, нарочито предвзятая и безапелляционная. Взять хотя бы иные высказывания Кирилла Анкудинова. Существует изящное эстетское направление, где высокую планку задает Анна Наринская. Есть ценностная вертикаль Ирины Роднянской или Павла Басинского и блестящая интеллектуальная игра Льва Данилкина. А благородно-сдержанный стиль Дмитрия Бака эффектно контрастирует с романтическим пафосом сочинений Валерии Пустовой.
Можно назвать критиков, которых потенциально могут читать все, кто придерживается классического взгляда на место и роль литературы, – Лев Аннинский, Сергей Чупринин, Алла Латынина, Павел Басинский, Валерия Пустовая… Творчество этих авторов во многом нацелено на решение, кроме прочего, просветительской задачи. Это критика всецело литературоцентричная, более того: литература здесь рассматривается как нечто без преувеличения святое. Как сформулировал сам С.И. Чупринин: «Мой адресат – люди любого возраста, но непременно литературно озабоченные, непременно литературоцентристы» [1]. Это было сказано по поводу «Фейсбучного романа», но может быть распространено на творчество главного редактора «Знамени» в целом.
Остроумные и требовательно-едкие эссе Анны Наринской или Льва Данилкина имеют очерченную аудиторию, которую составляют, условно говоря, «городские пижоны» или «креативный класс». Такая публика, что принципиально важно, имеет широкий спектр интересов, не ограниченный только литературой. Уровень подготовки может быть разным, подключиться к процессу можно на любом этапе. Наконец, Карен Степанян или Ольга Балла пишут главным образом для специалистов, имеющих за спиной филфак.
Перечислять можно еще очень долго, отмечая мастерство, широту диапазона, идеологическую окрашенность или коммерческую ориентированность. Необходимо также сделать оговорку относительно того, что характеристики условны, а границы подвижны, ибо Ирина Роднянская, Андрей Турков или Ольга Балла прекрасно сочетают академизм с художественностью. А творчество Сергея Чупринина оказывается шире изначальной установки на литературоцентризм.
Более того, иной раз критические работы интереснее и насыщеннее смыслами, чем произведения, которым они посвящены. Иногда складывается впечатление, что критики приписывают или, лучше сказать, – дарят писателям свои идеи и мысли. А описания литературного процесса и литературной ситуации, вышедшие из-под пера Натальи Ивановой или Андрея Немзера, ничуть не менее драматичны, глубоки и содержательны, чем философские романы.
Однако, убедившись в том, что критика предлагает читателям великолепный материал для ознакомления, нам придется в очередной раз удивиться тому, что этот материал не востребован, скажем так, в полной мере. Так же как собственно и сама литература не востребована. И авторское кино. Или, скажем, журналистика. Причины, таким образом, не могут определяться проблемами сугубо литературными. В чем же дело?
Основная причина – это разочарование. Не в качестве или уровне, а в способности литературы, также как и кино, других искусств или, скажем, журналистики, изменить человека, общество, мир вокруг, говоря наивным языком, к лучшему. Или как минимум избавить от совсем уж диких проявлений насилия и жестокости. Об этом очень убедительно написал Денис Драгунский в повести «Архитектор и монах»: «Разумеется, все кругом читали Достоевского, и не только. Чехова читали. И Леонида Андреева. Слышал о таких писателях? Нет? Они тоже были очень гуманные, их книги тоже читала вся Россия. Поэтому те люди в Петрограде и в Екатеринбурге, которые приказали отцепить вагоны с царем и убить пятнадцать человек, из них тринадцать вообще просто так, за компанию. … и вот все, кто приказал их убить и трупы утопить в болоте – они тоже читали Достоевского. … Я не знаю, как они их убивали… Может, связывали руки, ставили на колени… Или валили на землю, стреляли сверху вниз, в лицо. Может быть, кололи штыками. Не знаю… Но вот что я знаю почти точно – среди этих людей кто-то читал Достоевского». Этим все сказано.
Мы пережили и переживаем похожий опыт. В одном из выступлений Олег Басилашвили говорил о том, что во времена СССР единственной помехой процветанию представлялась советская власть: вот не станет ее, придет освобождение от гнета коммунистической идеологии – страна воспрянет, народ явит миру все свои нераскрытые таланты и огромный творческий и созидательный потенциал. А вместо этого «народ бросился воровать». Все верно. В дополнение заметим, что воровать бросился народ, поголовно изучавший в школе «Преступление и наказание».
Это разочарование когда-то давно породило постмодернизм. Постмодернизм уже многократно видоизменился и уступил место другим направлениям, а разочарование, пройдя по синусоиде, только усугубилось.
В человеке сидит, к огромному сожалению, неистребимое злое начало. Победить его не помогают ни Достоевский, ни Тарковский, ни журнал «Новый мир», ни балет Большого театра. Люди, даже прочитавшие Достоевского и посмотревшие трансляцию из БЗК, продолжают, тем не менее, друг у друга отнимать, друг друга ненавидеть, мучить, убивать. А если так, если литература и искусство, а заодно и критика, их интерпретирующая и оценивающая, не исправляют человеческую натуру, не выстраивают прочных внутренних барьеров, сдерживающих зло, то знакомство с ними носит необязательный, факультативный характер. Литература и искусство не являются сакральным соучастием в процессе Творения и Преображения (под вопросом сами Творение и Преображение). Они служат скорее приятным времяпрепровождением, интеллектуальным экзерсисом или источником эстетического удовольствия.
Принято считать, что источник бед нужно искать в засилии ангажированных масс-медиа и СМИ, которые якобы вытеснили литературу на обочину общественного внимания. Сравнительно недавно об этом в очередной раз написал профессор МГУ М. М. Голубков в «Литературной газете». На мой взгляд, впечатление, что публика вроде бы довольствуется тем, что предлагают Ургант, Гордон и Лариса Гузеева, ложно. Публика отчаялась узнать какую-то истину, которая откроет глаза на что-то важное или как-то примирит с действительностью. Люди не ждут откровений. Ни от кого. И все на свой лад развлекаются. Одни с Первым каналом, другие – с литературными премиями. Получается, что здесь дело как раз не столько в сути, сколько в качестве. И «Лариса Гузеева» в полном объеме этого понятия – явление настолько чудовищное, что от нее, конечно, люди будут бежать. Но при этом, когда я иногда проявляю навязчивость и советую кому-то что-то почитать, то слышу вопрос: «А надо?» или «Зачем?». И становится очевидно: мой собеседник не допускает, что в предлагаемой книге может содержаться что-то такое, чего он еще не знает и что может изменить его жизнь.
В одном из интервью Лев Аннинский сказал, что читатели хотят только развлекаться, а писатели идут у них на поводу. Мне представляется, что читатели не хотят, а вынуждены развлекаться. Правдоискательство любого рода перестало интересовать кого-либо ввиду бесперспективности, а не по причине всеобщей душевной лени. Ключевая проблема, помимо всех общественных, именно в том, что отдельный человек может прочитать Евангелие, прочитать роман «Униженные и оскорбленные»… и вообще пройти полный курс классической гимназии, но потом, при определенном стечении обстоятельств, выстрелить кому-нибудь в затылок, а труп утопить в болоте. Или найти удовольствие в изобретении новых видов пыток. Или… Много еще чего из этого ряда он, к огромному сожалению, может.
Зла, которое коренится в людях, мы же сами очень боимся. Кадры с места военных действий, видеозаписи казней с отрезанием голов или зверского избиения подростками своего одноклассника наводят ужас и оцепенение. Но никто, в том числе и литература, а вслед за ней и критика, не знают, что с этим делать. Одни писатели с помощью новой формы и других средств пытаются переутвердить традиционные ценности. Однако если существенным образом на человека не смогли повлиять ни сам Иисус Христос, ни Данте, ни Шекспир, ни Сервантес, ни Достоевский с Толстым, ни Махатма Ганди, то трудно ожидать, что это удастся Антону Понизовскому, Евгению Водолазкину или Павлу Басинскому. При всей к ним большой любви и благодарности за отчаянную попытку нас спасти. Другие писатели напряженно и мужественно всматриваются во мрак. Как, например, Владимир Сорокин. Или совсем с другой точки зрения – Платон Беседин. Но они пока констатируют. Не объясняя и не предлагая выход. И конечно, многие авторы просто избегают копать в этом направлении. В результате читатель получает множество милых повестей и рассказов о том, что в общем и целом «все хорошо»: любовь - пейзажи – хэппи-энд. Интереса это беспроблемное направление не представляет, на мой взгляд, никакого.
Что определяет природу человека? Какова эта природа? Человек изначально «образ и подобие» или свирепый дикарь? Есть ли у него на самом деле свобода воли и выбор? Жизнь в соответствии с моральным законом естественна для человека или совсем наоборот? Существуют ли какие-то силы высшего порядка или нет?.. Исходя, скажем так, из имеющихся на сегодняшний день данных, невозможно выстроить целостную картину мира. Реальность слишком противоречива, слишком много происходит разновекторных процессов, чтобы их можно было сложить в единый пазл. Остаются либо лишние детали, либо пробелы. Если бы литература помогла с этим разобраться, то число заинтересованных читателей сильно бы возросло. Хотя и само трагическое неведение – прекрасный предмет для описания и изучения. Именно этим литература сейчас в основном и занята.
Здесь мы подходим к проблеме утраченного нашей культурой литературоцентризма. Если литература не является действенным лекарством и ее воспитательное значение не столь велико, как было принято считать еще сравнительно недавно (более того – генетики утверждают, что роль самого воспитания не столь существенна, а главную роль играет наследственность), то не приходится удивляться тому, что литература сместилась на периферию общественного внимания.
Кроме того, странно любить только и исключительно литературу и по всем вопросам обращаться именно к ней. Более логично интересоваться все-таки окружающим миром, людьми и вообще жизнью вокруг. А источники и способы познания могут быть совершенно разными. В ситуации, когда не хватает знаний, акцент естественным образом сдвигается в сторону науки. Кеплер, Дарвин или Эйнштейн повлияли на культуру и общественную мысль никак не меньше, чем Бальзак или Диккенс. Писательское прозрение или откровение исключать нельзя, но никак не менее, а скорее более вероятно, что важные открытия сделает физика/астрофизика, биология, антропология, психология, социология или история. Тогда литературе и искусству вновь будет что осмыслить.
Новая идея может промелькнуть в фильме, художественном или документальном. Она может быть выражена языком изобразительного искусства или с помощью математической формулы. Если мы говорим о литературе в ситуации, когда необходимо заново выстроить или хотя бы уточнить картину мира и представления о человеке, критике важно оценивать произведения именно с этой точки зрения: есть ли там недостающая деталь от пазла, или, возможно, автор смог найти место для той детали, которая постоянно выпадала из общего рисунка. Совершенно не исключено, что критика сама, в конечном счете, и соберет полный комплект фрагментов и расставит их по местам. Если же новизна отсутствует или ограничивается особенностями художественного метода, оригинальными приемами, развитием уже существующих направлений в литературе и философии, поддержкой той или иной идеологии, то мы имеем дело с хорошим упражнением для ума, но не с покорением новой высоты.
Короткий пример: пару лет назад критики активно обсуждали церковные рассказы Николая Байтова. Отмечали принцип кустарности и несовершенства, говорили о сочетании несочетаемого, разноречивой многомерности и провокативности, преимуществах перед благостными православными байками… И что же в результате? Чему служит все это великолепие? Какой вопрос мы смогли прояснить? Здесь у критиков возникла заминка.
Конечно, чем разнообразнее критика, тем лучше. Необходим взгляд на литературу как на сакральный объект. Это возвышает и ко многому обязывает как писателей, так и читателей. Разумеется, кто-то должен заниматься детальной профессиональной аналитикой. В обоих случаях литература важна и драгоценна сама по себе. Как самостоятельный и самодостаточный мир, как отдельная планета. Литературные события и явления соотносятся здесь по большей части с другими литературными событиями и явлениями, а не с событиями и явлениями реальной жизни. А если вдруг литература и сопрягается с действительностью, то с позиции ее превосходства.
Но есть читатели, для которых литература – не изолированная территория, а все-таки часть большого мира. При таком взгляде литература не занимает уникального положения, не возвышается надо всем, как гора над равниной, но зато имеет живую связь с разделами «Политика», «Экономика», «Наука и культура» и «Спорт». Критика, ориентированная на такого читателя, возможно, не предполагает особой миссии литературы, а потому может показаться не столь романтичной. Но зато она не замыкает литературу на самой себе. Анна Наринская, к примеру, пишет не только про книги, она заодно пишет и про людей, про своих читателей.
____________________
1 Cергей Чупринин. «Мой адресат – люди литературно озабоченные». // Лиterraтура, № 42 Фото Анатолия Степаненкоскачать dle 12.1