СТИХИ И ДИАЛОГИ О ПОЭЗИИ
Репортаж Владимира Буева.16 апреля в Булгаковском доме в литсалоне Андрея Коровина состоялся первый вечер из задуманного цикла «Стихи и диалоги о поэзии». Идея такого цикла пришла Андрею на одном из прошлых вечеров после разговора с Дмитрием Баком, который сказал: мол, есть некая компания из четырех человек, в узком кругу которой они обсуждают и свои стихи, и стихи современных поэтов, и внутри которой участники находят «отзыв и понимание». По словам Коровина, когда сразу 4 поэта «находят точки соприкосновения и общее понимание» — это редкость), поэтому его лично «эта идея зацепила». «Четыре человека нашли друг друга и говорят на одном языке — это же здорово», поэтому, по мнению хозяина литгостиной, это нужно продемонстрировать всей поэтической публике.
Андрей перечислил великолепную четверку, сидящую за столиком на сцене (Александр Переверзин, Дмитрий Бак, Максим Амелин и Ирина Ермакова) и объявил о трёх кругах (не ада, но рая), в каждом из которых автор «будет читать по несколько своих стихотворений». Ведущий приветствовал также активность зала в виде вопросов.
На первый круг под условным названием «Старое» пионером зашёл поэт
Максим Амелин. Выйдя на сцену, он пошутил аллюзией к строкам Михаила Кузмина: «
Нас было четыре сестры, четыре сестры нас было, а может быть не четыре, а пять». Сказал, что совсем старые стихи читать не будет, а прочтёт то, что было им написано в 2010 году: «
Я — переписчик, обитель святую лет / не покидавший тридцать иль сорок, / знаю немного: книга мертва, если нет / в ней ни описок, ни оговорок…». Потом еще несколько стихотворений, среди которых были и шутливые (например, про «селедочницу», которая «
ушла, как говорится, в мир иной, / обречённая исчезнуть без следа…»).
Ирина Ермакова сообщила, что у неё «очень просто со старыми и новыми стихами». В начале 2023 года у поэтессы вышла «итоговая книжка: в неё вошли все старые». А всё, что написано потом, выступающая «на данный момент» считает новыми. Начала, как и положено в «круге первом», со старых: «
Туман поднимается с тёмной воды / белея / и руки разводит укрыть от беды / смывая предметы сливая черты / как будто одна на земле я…». Одно из следующих стихотворений было посвящено Максиму Амелину в благодарность за то, что для одной из её книг тот придумал Ирине название «Улей», а «вытащил он его как раз из этого текста»: «
Распушилась верба холмы белеют / Слух повязан солнцем дымком и пухом / Ветер утреннее разносит ржанье / Треплет наречья…» (в скобках отметим, что в течение всего вечера поэты читали множество стихов, посвященных друг другу).
Дмитрий Бак сообщил, что его рубрика «Старое» поделена еще на две части. Сначала он прочел то, что «было написано в прошлом тысячелетии»: «
Где-то в кухне задумчиво дремлет собака, / положивши на лапы мечту обо мне, / обречённо и хмуро варганящем кашу / в прогоревшей кастрюле на синем огне…». Второе из «старого старого» оказалось посвящено Максиму Амелину, потому что тому оно «тридцать пять лет назад понравилось, а потом и стало ему посвящённым»: «
Вот наконец — осторожный, угрюмый, / скользкий и скорый, как поезд; грибной…». Стихотворения этого тысячелетия (из «старого нового») поэт читал рублеными фразами: «
Вот плита, на которой давно никто не готовил еду; / вот еда цвета хаки, не помнящая про плиту…»
Первый круг завершил
Александр Переверзин, сообщивший, что у него, «как у Иры», старыми стихами являются те, которые были написаны до 2024 года и опубликованы в книжке 2024-го года, далее без лишних слов принялся на чтение (больше дела, меньше слов! вернее, так: меньше слов, а больше стихов!): «
В первую субботу февраля / мать в окне увидела шмеля / и сказала, встав в дверной проём: / Пашей или Сашей назовём…»
Ведущий предложил слушателям/зрителям задавать вопросы. Поскольку «матросов с вопросами» не оказалось, перешли на второй круг.
***
Максим Амелин задался «вопросом», куда же ведут эти круги: как, у Данте, опускаются вниз или поднимаются вверх («как у кого», отгадку не дал). По словам поэта, поскольку он с 2020 года «житель заМКАДа», в его стихах нового периода есть специфическая поэтическая нота. Первое прочитанное во втором круге стихотворение было посвящено Дмитрию Баку (в 2021 году в Музее истории российской литературы, возглавляемом Баком, прошла выставка, посвященная Фету): «
Не в чаще / лесной, а вон там, на раките / прибрежной, — смотрите! — / стучаще- / хохочущий, будто бы спятил, / орудует дятел…
// а Фетом / не быть, если им не родиться, — / ну птица и птица…»
Ирина Ермакова непоэтических слов на ветер не бросала. Подойдя к микрофону, с ходу принялась читать свои новые стихи: «
как дела? — говорит, — хорошо, что жива / он звонит мне раз в год, а бывает и два…» Последнее из второго круга стихотворение Ирины с названием «На лету» и с лермонтовским эпиграфом («Дрожащие огни печальных деревень») связано с Дмитрием Баком. По её словам, полтора года назад Дмитрий написал стих, который произвел на поэтессу «очень сильное впечатление». Они долго обсуждали то стихотворение, она «его в себе носила: так бывает», и вот родилось её собственное: «
Вечер сгущается — ветер спускается / тьмою дохнёт с реки / форточкой ахнет и закачается / и огоньки…»
У
Дмитрия Бака «тоже в стихах есть связь не только с Максимом, но и с Ирой, и с Сашей тоже». Начал со стиха с предисловием Арсения Тарковского («И я из тех, кто выбирает сети, / Когда идёт бессмертье косяком
»): «
в это цветное лето / все чаще думаю о смерти, / которой и на свете нет — / если верить Тарковскому; / нет её обо мне, есть обо всех, кого нет, / и это отсутствие смерти обо мне / в нашем горячем дне / и есть смерть…» Одно из стихотворений Дмитрия было «тем, что порождено Ириной Ермаковой». По словам Бака, больше десяти лет назад он придумал форму «прикованного верлибра»: «одно стихотворение пишется силлабо-тоникой, а потом всё развенчивается, все инверсии, все метафоры, весь порядок слов возвращается к грамматике, весь ритм убирается; получается всё то же самое, те же слова, но стихотворение будет другое». У Дмитрия много подобных стихов, он пообещал прочитать одну пару, но прочитал две. Вот первая пара, посвящённую маме (при чтении глазами не очень понятна суть, но она хорошо понятна на слух): «
мама мамочка здесь и не здесь / порождающей сонмы грамматик / Cилы зиждущий знак не ломать их / но достроить и присно и днесь…»
Александр Переверзин завершил третий круг чтением поэмы, предварив её словами: «Не пугайтесь, там всего 13 десятистиший, то есть в целом 130 строк». Поэма «Иж Юпитер-3» вышла в мартовском «Знамени»: «
В тот жаркий день, рассказывала мама, / из Химок “Иж Юпитер-три” с коляской / отец пригнал и весел был и счастлив: / четыре передачи, два цилиндра…»
Ведущий Андрей Коровин вновь обратился к залу: есть ли вопросы?
Первый слушатель, который, по его словам, «в поэзии ничего не смыслит и воспринимает её чисто визуально», увидел визуальную схожесть образов в выступлениях как по части «старого», так и по части «нового», несмотря на большой перерыв между написанием тех и других. Его вопрос: это нарочитое стилистическое решение или естественное? Ответ
Дмитрия Бака: «Мы не сговаривались, мы много десятилетий живем рядом и любим друг друга, визуально тем более». Слушатель уточнил свой вопрос: дескать, отдельно у каждого есть свои особенности, например, Бак часто (и в старых и в новых стихах) упоминает собак, нарочно ли это? Ответ Бака: нарочно, в семейных домах живут «сомы, три черепахи, шесть кошек, четыре собаки». Александр Переверзин честно ответил, что вопроса не понял (вопрос действительно был сформулирован туманно).
Вторая слушательница, упомянув Родину и потом долго и путанно формулируя свой вопрос, наконец поинтересовалась: есть ли какие-то другие поэтические темы у поэтов?
Александр Переверзин ответил, что все им прочитанные стихи посвящены Родине. А пишут ли присутствующие поэты про любовь, уточнила слушательница (смех в зале).
Бак стал иронизировать, дескать, о каком бы поэте ни стали говорить, всё время сводится к такому: «любовная лирика, пейзажная лирика, вольнолюбивая лирика, философская лирика — это всё чушь, в поэзии нет тем, ну, мне кажется». По мнению Амелина, «после Катулла про любовь писать бессмысленно, а потом были ещё Блок, Есенин, Пушкин, Пастернак… зачем? что ты хочешь этим доказать?». Бак тут же начал цитировать Бориса Пастернака, «лучше которого не скажешь»: «Как я трогал тебя! Даже губ моих медью / Трогал так, как трагедией трогают зал./ Поцелуй был как лето. Он медлил и медлил, / Лишь потом разражалась гроза…». Цитирование классики поддержал
Максим Амелин строками из другого стиха Пастернака:
«В тот день всю тебя, от гребенок до ног, / Как трагик в провинции драму Шекспирову...» Автору этого репортажа ни с того ни с сего почему-то вспомнилось чеховское: «Они хочут свою образованность показать».
Из зала прозвучала здравая мысль: «Давайте на третий круг», ведущий идею поддержал.
***
Третий круг состоял, в основном из стихотворных переводов (но не только).
Максим Амелин прочитал переводы трёх стихов. Первый был-таки (!) «про любовь» с названием «Стансы» современного грузинского поэта Ники Джорджанели (самое начало было прочитано по-грузински):
«Мозг мой разлука гложет: / справиться — не способен; / вечности день, что прожит / мной без тебя, подобен…» Выступающий для верности и лучшей запоминаемости повторил имя грузинского поэта и уточнил, что того многие переводили, в том числе «Ира Ермакова, Витя Куллэ, Аня Золотарева». По словам Максима, кумир Ники
— Бродский, «и это слышно», поэтому и сам переводчик сделал его «немного под Бродского, но не совсем». Второй перевод был из поэзии Ицика Мангера, писавшего «на молдавско-румынском диалекте идиша»: «
У дороги деревцо под ветрами гнётся, / Разлетелись кто куда птицы, бросив гнёзда…» Третий перевод — это стихотворение-баллада «Не выше, не ниже» аварского поэта Магомеда Патахова. Максим охарактеризовал того как «представителя интеллектуальной аварской поэзии», который, к сожалению, «скончался в ковид»: «
Жила четвёрка верных друзей / На свете во оны дни: / Таких неразлучных — вода не разлей — / Пойди найди, как они…»
Ирина Ермакова прочла верлибр с названием «Лотосовый колокольчик» «довольно молодого поэта» Георгия Лобжанидзе «из той же грузинской антологии современных грузинских поэтов 14-го года, которую составлял Максим Амелин» (сам Максим сделал ремарку насчет «молодого поэта»: мол, тот «уже академик»): «
Располнела старая моя возлюбленная, / Полюбуйтесь только — / Как походит она на полную луну!..» Затем Ирина почитала переводы с японского: «о том, как себе представляла любовь японка XII века: стихи у неё короткие, нерифмованные» (Ирина не назвала имя поэтессы, но есть интернет, чтобы «отгадку» найти — Ёко Иринати): «
Дрогнула земля, / камни посыпались с неба, / море вышло из себя, — / в чём я опять провинилась, / японский бог?»
Дмитрий Бак решил переводами не радовать, а порадовать своими «тремя с половиной короткими текстами». Первый стих из так называемого жанра «насильственный диптих». Бак взял поэтический текст Переверзина с четырьмя строфами и на этой основе сочинил свой стих: две строки каждой строфы оставлены от Александра Переверзина, а две следующие Бак сочинил свои: «получилась такая развилка». Сначала Бак прочел то, что было аутентичного у Переверзина, потом — что получилось «насильственно» у них «двоих». Читая, жестикуляцией и интонацией Бак показывал «границы между насилием и волей». Акцент был сделан на игру двух слов: «неизличима» (от «лик») и «неизлечима». Вторым был «ёрнический стих» о прекрасном поэте Дмитрии Веденяпине, а третий — перифраз известного места Бродского (где «Мать говорит Христу: /
— Ты мой сын или мой / Бог? Ты прибит к кресту. / Как я пойду домой?»): «
Слушай, секи момент, / ты мне друг или френд?
В час беды грозовой / будешь ли ты со мной?..»
Когда свирепствовал ковид и «все сидели взаперти»,
Александру Переверзину «в руки попали подстрочники немецких поэтов первой половины XVII века». По словам Александра, это поэты Мартин Опиц и Фридрих фон Логау, благодаря которым Ломоносов проводил свою «реформу русской поэзии». Переводов стихов этих авторов на русский или «очень мало», или их нет. Из Опица: «
Мне, Платон, так страшно стало / над тобой сидеть пять лет. / Зазывает яркий свет подыматься из подвала…» Из Логау: «
Утром солнце-колесница, / услаждая, в небе мчится, / поцелуи всем даря…»
Последним вопросом из зала было: дескать, «если вы так близко встречаетесь, объединяетесь, и всё такое прочее, не хотели бы назвать себя какой-то группой?» Ответ был отрицательным: не хотели бы, ибо «время литературных групп и направлений давным-давно прошло», «нет смысла в объединениях», «поэты — специфические единицы» и «объединяет поэтов любовь к поэзии и больше ничего».
скачать dle 12.1
