Репортаж Владимира Буева из Булгаковского дома.15 января 2025 года в Булгаковском доме в литгостиной Андрея Коровина состоялся поэтический вечер «АЛЕКСАНДРИЯ. АЛЕКСАНДР И Я»: Александр Спарбер (Москва) — Александр Крупинин (Санкт-Петербург).
— Если я случайно наступлю на хвост, не обижайся, ты сейчас на моём месте сидишь, — открывая вечер, в шутку обратился хозяин литсалона к Бегемоту (живёт такой огромный жирный чёрный кот в Булгаковском доме, который обычно ленив и скрытен, но сегодня вёл себя необычно фривольно).
Как ни забавно, место Бегемот уступил и лениво побрёл в коридор.
Андрей Коровин отметил, что, хотя салон существует больше 20 лет, Крупинин и Спарбер выступают тут впервые. С одним из поэтов хозяин литсалона знаком давно, для самого Андрея загадка, почему на этой площадке не было творческих вечеров давнишнего знакомца. Недавно Александр Спарбер предложил Андрею устроить вечер своего друга Крупинина, Андрей в свою очередь подумал, что есть смысл пригласить и самого Спарбера и организовать вечер на двоих.
По словам Андрея, оба Александра его коллеги. В те времена, когда Спарбер вёл программу о поэзии на «Радио России» в Москве, Андрей вёл аналогичную на «Радио России» в Туле. А Александр Крупинин и сейчас работает руководителем информационной службы радиостанции Санкт-Петербургской митрополии «Град Петров».
Первым выступал Крупинин, презентовавший его недавно вышедшую книгу ««В мечте о вечном фа-диезе, который более всего». Несколько лет у него книжек не выходило (ранее это были «13 сапфиров и разноцветные черендыбы» /2014/, «Человек со стулом» /2016/ и «Гортензиевый сад» /2018/). Поэтому то, что за прошедшие годы у поэта накопилось лучшего, было им включено в новый поэтический сборник (спойлер: раздаренный автором в перерыве всем желающим с его автографами: привёз из Петербурга в буквальном смысле чемодан книг).
Поэт посетовал, что «содержание книжки почему-то разместили в начале, обычно всегда в конце бывает», и начал с читки стихотворения, которое дало название всему сборнику, объясняя общий замысел: «
В моём саду пурга и хаос, / на шаг не видно ничего, / но ты проходишь, как Нейгауз, / по саду сердца моего… // Вокруг рассядутся фанаты, / как на деревьях снегири, / и станешь ты играть сонаты: / семнадцать, восемь, двадцать три. / С мечтой о вечном фа-диезе / который более всего, / ты спелеологом полезешь / в пещеру сердца моего».
Упоминание фамилии в стихотворении и нумерация неких «сонат» действительно многое объяснили. Нейгауз — выдающийся российский и советский музыкальный педагог, воспитавший целую плеяду крупнейших музыкантов XX века, среди которых, например, Святослав Рихтер. А номера музыкальных произведений, перечисленные в стихотворении, — это номера самых популярных нынче сонат Бетховена, хотя по воспоминаниям этого великого композитора, сам он больше всего любил сонату N 24, написанную в тональности фа-диез мажор.
— Смысл такой, что есть много прекрасных сонат, но есть самая лучшая, к которой стремится лирический герой, — дал окончательное пояснение стиху поэт (подобно тому, когда-то профессор Преображенский потребовал «окончательную бумажку», при наличии которой ни у кого бы больше не возникло никаких вопросов и сомнений).
По словам Крупинина, его книга состоит из пяти частей. В первой части сборника все события происходят в Петербурге, вторая — в Москве, третья — в России, четвёртая — в Европе, пятая — «во всяких экзотических странах». Но между каждой частью находится подобие интермеццо (небольшое сценическое представление, разыгрываемое между актами или картинами оперы-сериа, или же самостоятельная инструментальная пьеса или часть инструментального цикла). Крупининские «интермеццо» посвящены поэзии, любви, обществу и природе, а последнее — «времени и его концу». Читая одно из них (на заключительной трети стиха), Крупинин даже запел рифмованный текст на мотив песни, в которой композитор спорен, но слова точно Ивана Тургенева «Утро туманное, утро седое». Крупининское: «
Грузди разумные, черви нахальные, / осень холодная, песни унылые, / мысли печальные, сакраментальные, / злая судьба, кабаны мохнорылые…»
— Вся книга и построена как музыкально-сценическое произведение.
Поэт прочитал по нескольку стихотворений из каждой части. Когда читал стихи с московскими сюжетами, то отметил, что очень любит российскую столицу, хотя, по его словам, петербуржцы обычно испытывают к ней обратные чувства. Такой негатив, как считает Крупинин, является «комплексами», объясняющимися тем, что, дескать, «у нас была столица, а потом её отобрали, и вот это вот всё такое». Поэт взмахнул одной рукой, устремляя её то ли в потолок, то ли в небо (второй держал презентуемую книгу), наглядно таким образом демонстрируя, какие «широкие в Москве горизонты: выходишь и ох-ох, свобода такая чувствуется».
— Переезжай, — предложение из зала.
— Дорогая жилплощадь, — быстрая реакция Крупинина.
— Скинемся…
Реакции не последовало: видимо, поэт поскромничал.
Поэзия Крупинина изысканна: тонкий смысл (двойной, а то и тройной), тонкий юмор (тоже зачастую двойной), стихомузыкальность, море аллюзий (как литературных с отсылками к античной мифологии и древнекитайской поэзии, так и нелитературных «разных прочих шведов»). Думаю, что на слух мне удалось уловить в лучшем случае треть авторских реминисцензий. Вот, к примеру, крупининское сегодняшнее: «
Девочка, плетущая колбаски, / Сидя возле дома на коробке, / Мальчик, проезжая на коляске, / Взгляд ловя потерянный и робкий…». А вот известное ахматовское из 1911 года: «
И мальчик, что играет на волынке, / И девочка, что свой плетет венок, / И две в лесу скрестившихся тропинки, / И в дальнем поле дальний огонек…»
А вот из крупининских юморных реминисценций: «
А ты на сараи глядишь ошалело, / Но чувствуешь, там вдалеке / Изысканный бродит…» — нет, не жираф, как можно было бы подумать, вспоминая известную строчку Гумилева. И не какой-нибудь козёл, а «
изысканный бродит Альфредо Казелла // И тросточку вертит в руке!». Жил да был в 1883 — 1947 годы такой композитор, пианист и дирижер по фамилии Казелла (одна из самых влиятельных фигур в музыкальной культуре Италии).
Один из сонетов Крупинина («В кустах не смолкает жалейка»), посвящённых Петербургу, прозрачно отсылал к Брюсову: «
Пейзаж травянист и ольхов. / Быть может, всё в жизни лишь повод / Для нежно-тягучих стихов».
Ещё в одном стихе, посвящённом другу, аллюзии сплелись с юмором по типу «тёплого с мягким»: «
Европа, Каллиопа и Андропов / За нами наблюдали с вышины…».
Или вот аллюзия к знаменитым переводам всемирно известного английского драматурга: «
Шекспир один. / Вчера ушёл Маршак. / Стучит в ушах маршачий лёгкий шаг… // Маршак, Маршак, как плохо без тебя. / Стоит Шекспир, манишку теребя».
Отдельно поэт остановился на стихотворении, включенном в петербургский раздел книги и посвящённом кондитерской Вольфа, известном в городе на Неве месте, где «Пушкин перед дуэлью встречался со своим секундантом Данзасом» (ныне «Литературное кафе»). Белый стих попал в книжку, когда она «уже была у верстальщицы, и пришлось перевёрстывать свёрстанное: менять нумерацию страниц, содержание, но очень хотелось включить»: «
Над кондитерской Вольфа восходит звезда Каллипига. / Петербургские звёзды всегда холодны и печальны. / Пригибаясь к земле, архитектор идёт Шнейдер-Штукин. / “Что ж ты гробишь наш город!” — кричат ему вслед пионеры / И в согбенную спину швыряют тяжёлые камни, / И плюют ему вслед, и хохочут, и бьют в барабаны».
Поэт закончил своё «поэтическое путешествие стихотворным прибытием» в ад (вспоминаем «Божественную комедию» Данте Алигьери!): «
Мы прибываем в гористый Эпир, / Я, Вознесенский, Сморчков и Шекспир… // И погружаемся в мрачный Аид, / Где нам теперь куковать предстоит».
***
После пятиминутного перерыва слово для соло взял второй Александр.
Спарбер начал со своего отличия от предыдущего оратора:
— Крупинин пишет много, я мало.
— Я тоже мало, — возразил первый Александр.
Показателем своей особой «малости писания» Спарбер считает то, что сочиняет он по 10-15 стихотворений в год. Старыми стихами Спарбер считает то, что он написал в прошлом веке. А то, что создано «по крайней мере в последнее десятилетие — это уже всё новое».
Первое прочитанное Спарбером стихотворение «Улитка и курица» было посвящено его тёзке, сидевшему рядом: «
В детстве я знал улитку по имени Дарья Ивановна —
/ тихая и скромная, она никому не желала зла. / Когда ее трогали пальцами, она забиралась / в раковину. / Но в основном ползла… //
А Дарья Ивановна всё ползла и ползла упрямо, / По осени, правда, она надевала пальто. / Последний раз её видели на западном склоне горы Фудзияма. / А больше не видел никто…» После этого поэт сделал ремарку, что одно из своих стихов Крупинин тоже посвятил ему, Спарберу (видимо, в качестве алаверды). В запасе у Спарбера имелся ещё один стих с названием «Из Сологуба и К» (хотя, по словам автора, правильней было бы назвать «Из Антисологуба и К», но… как уж назвал, так назвал), где под «К» подразумевается именно Крупинин. У последнего есть стих, в котором рефреном звучит фраза «Беги, беги», Меланья». Вот крупининскую Меланью и сологубовскую «далёкую и прекрасную Ойле» Спарбер и обыграл: «
Неладно что-то на земле Ойле, / где все мы спим в одном большом бараке. / Молчание. И только вой собаки, / угрюмый вой разносится во мгле. // Свисает сверху лампочка Маир, / внизу, в трубе, бежит река Меланья; / способный жить, не приходя в сознанье, / из темноты выходит Конвоир».
По словам Спарбера, недавно поэт Ирина Ремизова написала, что все те, кто когда-либо читал Крупенина, непременно поддаются соблазну написать что-то на его стихи похожее. Но это никому не удаётся, потому что «только Крупинин знает пропорции между трагизмом, иронией и сарказмом». Спарбер, по его словам, тоже поддался такому соблазну. Хоть его стихи и не похожи на крупининские, но «что-то крупининское в них есть».
Далее поэт практически без остановки прочитал стихи «Санскрит» (
«“Память” на санскрите —
“смрити” (или “смрти”?)… // “Мудрость” на санскрите —
“бодхи”…»), «Осенняя жужжалка» («
Меня сегодня посетила муха / и громко, оскорбительно для слуха / давай жужжать: жу-жу, жу-жу, жу-жу…»), «Зародыш» («
Когда я был фасолинкой, когда / я состоял из хрящиков медовых, / полупрозрачных, мягких, бестолковых, / когда вокруг меня была вода… // тогда, наверно, было хорошо мне, / тогда и был я счастлив... / Но не помню, / не помню, к сожаленью, ничего»), «Этот лепет травы...» с эпиграфом Заболоцкого, («…
чтоб, как время придёт, окончательно вплёлся мой голос / в этот хор земляной и в младенческий лепет травы»), «Блюдце с малиной», («…
И жизнь ему кажется длинной / на блюдце с малиной»), «Карета» («
В покрытой корочкой душе / такая вдруг пробьётся мякоть, / что мне захочется заплакать… / Но не получится уже»), «Дачно-патриотическое» («
Нет, чего-то не тянет в Европу меня, / И в Америку тоже, тем паче. / Гауди, говорите? Всё это фигня. / То ли дело – любимая дача!»), «Офелия спит» с эпиграфом из Георгия Иванова («
Офелия спит, а над ней проплывают / внимательных рыб осторожные стаи…»), «Учитель и ученик» («
Учитель (ласково): смотри, сынок — / за то, что ел ты на обед котлету, / за то, что я даю тебе урок — / ты цезарю обязан — помни это») и множество других коротких (и лишь пару длинных). Одно из стихов было про домашнюю (и образно-собирательную) кошку, которых поэт очень любит. На стих «Начало весны» со словами «
Может, хоть направленье покажет рукой / человечек по имени Алеф?» поэт дал пояснение: дескать, алеф — это не только первая буква в еврейском алфавите, но и человечек, одной рукой показывающий вверх, другой вниз.
Читал Спарбер намного артистичней Крупинина (хотя стихи первого Александра автору этих строк понравились больше): иногда речитативом, а иногда возвышая голос то ли до неба, то ли до крика и при этом ожесточённо жестикулируя.
Стихи Спарбера очень образны и метафоричны («
Но, может быть, я попаду туда —
/ где всё преображается; где лето / звенит, и слово состоит из света, / свет – из пупырышков, из пузырьков —
вода»), хотя литературных аллюзий в том, что было прочитано, на мой взгляд, меньше, чем у Крупинина. Как и из тестов первого Александра, изо всех щелей и пор спарберовских стихов сквозил юмор: от белого через серый до чёрного, может быть, с большой долей Хармса. Но завершил поэт более чем серьёзным стихотворением о Холокосте «Фрау Роза Кранц и Хильда Штерн»): «
Фрау Роза Кранц говорит своей подруге Хильде Штерн: / — Мы ничего не знали, ничего не знали совсем. / Мы же только болели за процветание / нашей родины, нашей великой Германии».
…Впрочем, было и ещё одно «самое последнее»: на заказ от слушателя, на бис.

скачать dle 12.1