Редактор: Сергей Пронин 
Дебютный роман Бориса Лейбова «Дорогобуж» — одно из самых интересных, необычных, парадоксальных произведений русской прозы в нынешнем сезоне. Вещь приключенческая, авантюрная, одновременно философская и медитативная. Фрагменты романа публиковались ранее в толстых литературных журналах, но полная сборка стала возможной только теперь благодаря издательству «Лайвбук». Среди тех, кто уже прочитал и оценил «Дорогобуж», писатель Александр Иличевский, критики Станислав Секретов, Татьяна Соловьева, Владислав Толстов. Писательница Анна Бабяшкина побеседовала с автором о том, что общего у Бориса Лейбова и Владимира Сорокина, чем похожи литература и секс, как влияет вид из окна на мировоззрение и о неизбывной русской хтони.Борис, можете ли что-то рассказать про вашу литературную биографию? Как вы дошли до жизни такой, что стали писателем? Какие публикации важны для вас?Я не уверен в том, что я стал писателем. В том смысле, что я не профессиональный писатель. Я этим не зарабатываю, в союзах не состою, и дома у меня ни в Переделкине, ни в Советском писателе, к сожалению, нет.
Первые тексты я записал непростительно поздно, в 34, по-моему. Отправил на удачу, по совету, в «Дружбу народов». А через два месяца получил сообщение — берем. Помню, что новость застала меня за завтраком в Переславле-Залесском. Помню, как обрадовался, как никогда после. Первая публикация, как первый секс, запоминается. После, тоже хорошо, но без того восторга.
Ранее у вас выходил сборник рассказов «В густой траве». О чем эти рассказы и как вы сейчас их оцениваете?Отношусь к этим рассказам очень трепетно. Они первые и непростительно личные. Я выпустил сборник рассказов о собственном деде, о его детстве в Москве, и в эвакуации. На тот момент (да и сейчас) мне было важно, чтобы дед застал их в изданном виде. До выхода сборника он, к сожалению, не дожил, но я прилетал к нему с отдельными рассказами, выходившими в периодике.
Тогда как так получилось, что после рассказов с «непростительно личным содержанием» появился «Дорогобуж», столь далекий от какого-либо автофикшена? Что побудило к написанию романа?Мне кажется, что за пять лет я проделал естественный путь от «я хочу рассказать о себе» до «я хочу рассказать одну историю».
В случае с «Дорогобужем», я помню вечер, когда сел работать. Мы ехали из Ельни в Сафоново. Я спал на заднем сидении автомобиля. В Дорогобуже проснулся от звонка. По разным причинам пришлось остаться в области, в ближайшей гостинице. Пока ехали, мне снился глубокий дорожный сон. Что-то яркое от него осталось в памяти, что срочно захотелось записать. В той же поездке я читал дневник гимназиста 1913 года, и я был поражен языком 12-летнего школьника. За сто с лишним лет мы здорово откатились назад. Это ощущалось после каждого его предложения. Что еще? Номер был убогий до слез. Но были в нем лампа и пепельница на подоконнике. Форточка и вид на старинное кирпичное здание: заброшенный завод, что ли. Первая глава была готова в три дня, там и тогда.
Почему-таки Дорогобуж? Вас что-то связывает со Смоленщиной?Я тот редкий москвич, чей любимый город не Петербург. Я люблю Смоленск, Большую Советскую, спуск к Храмовой горе, Днепр в низине. В Смоленске из каждого переулка таращится история. Удельные и Великие Князья, Речь Посполита, царь Алексей Михайлович, Наполеон, красные, белые, зеленые… В городе и кирхи, и соборы с церквями, и большая старая синагога. Там чувствуются какой-то общий след. И мои непосредственные предки. Русские предки с середины 19 века жили в районе Пятницкой улицы в Москве. А еврейские, Лейбовы, перебрались в Москву после Гражданской войны из Смоленска. Прадед, например, переехав мальчиком в Москву, вернулся обратно в Смоленск тридцатилетним, и был убит на своей малой родине в сорок первом году.
И в Дорогобуже я часто бывал, по работе. Очаровательный лубочный город, если говорить про центральные улицы. Хороший. С оврагами, вишней, одноэтажными домами… и воздух там прозрачный.
А интересовала ли вас история города, когда писали роман? Откуда все эти имена, реалии, чуть ли не локальные легенды?История Дорогобужа в тексте условная. Это мог быть и Галич, и Владимир, и Гороховец или любой из ныне обитаемых со времен средневековья городов. Важно было проникнуть во времена, когда существовала феодальная раздробленность. Сейчас нам это сложно представить, но когда-то Тверское княжество было для москвича такой же заграницей, как для нынешнего россиянина Литва или Польша. Кроме того, что замысел впервые забродил во время непосредственного пребывания в Дорогобуже, мне нравится, как жужжит имя города. Кстати, там недалеко протекает река Гастижа. Тоже нехарактерное для русского уха жужжание.
Обозреватели и критики не раз замечали в вашем романе родственность с творчеством Сорокина. Но Сорокиным ли единым? – насколько определяюще его влияние на вас?Мне безусловно лестно, если кто-то обнаружил след Владимира Георгиевича, которого, по крайней мере намеренно, в тексте нет. Но под влиянием или впечатлением от его текстов я пребываю года с 1998-го. Мне было около 16 лет, и мне дали прочесть рассказ «Обелиск». Помню шок и восторг. Я и не подозревал, что таким языком можно говорить, и о таком… за пять минут распалась вся возводимая во мне советская нравственная конструкция.
Конечно, удивительно, что мы современники подлинного классика. Обычно они (классики) воспринимаются как исполины из далекого прошлого. Если и через 100 лет в России будет строй похожий на тот, в котором я родился и рос, уверен, что портрет Сорокина будет висеть в классах в бородатой компании Толстого и Достоевского. Что и тревожно, и грустно, и смешно.
При этом «Дорогобуж» встает куда-то в тот ряд, где находятся «Метель» и «Доктор Гарин», но не «Норма» или «Сердца четырех». Как бы вы сами определили: о чем вы написали роман?Если «Дорогобуж» встает в один ряд с «Метелью» и «Доктором Гариным», я могу считать, что жизнь прожил не зря. «Метель» ведь, пожалуй, самый сильный русский текст 21 века. Это та проза, которая обозначает Сорокина как классика, а «Норма» и «Сердца четырех» – то, что сделало Сорокина Сорокиным, и то, что хорошо горит у Большого Театра.
Мне сложно определить, о чем я написал роман. Мне пришлось бы скопипастить весь текст, чтобы ответить на этот вопрос.
Копипастить не надо, а вот объяснить, как не заблудиться в романе, не потеряться между далеким прошлым, менее далеким прошлым, близким и даже будущим, может быть, стоит.Мне в первую очередь хотелось, чтобы получилась картина, которую читатель смог бы видеть. Я склонен думать, что ничего такого сложного в играх со временем нет. Да, у каждого хронотопа свой язык, но это ведь интуитивная попытка заставить читателя поверить, что так все и было.
Окно кухни в квартире моей бабушки смотрело с высокого пятого этажа поверх Ордынки на Кремль. Внутрь рамы умещались и пряничные замоскворецкие церкви, и сталинский дом писателей напротив Третьяковки, и что-то страшное из позднего модернизма, и безвкусная новостройка конца девяностых с мерзкими башенками, где черепицу изображают металлические пластины, ну и Кремль в глубине картины – самая настоящая средневековая крепость. Может быть оттуда все. Уверен, что главные впечатления приобретаются в первые десять лет жизни. Вся оставшаяся жизнь тратится на их осмысление.
Согласна про множество языков. Но интересно и вот что: как так получилось, что сочетание сказки и приключенческих нарративов (ну хорошо, пусть с элементами хоррора) дали на выходе роман о русской душе и русской хтони?Я был бы счастлив, если получилось то, что вы говорите. Мне вообще свойственны сомнения, я редко бываю довольным своей работой. А как так получилось, честно, не знаю, наверное, очень захотелось поговорить о самом важном, а что может быть важнее хтони? (Смеется).
Немало вещей, как мне кажется, особенно, если выйти из русской матрицы. Ну да бог с ней. Без нее тоже хтони хватает. Кстати, как вы видите своего читателя? Кто он?Да кто угодно, если честно. Даже не знаю, что вам сказать. Белый, черный, высокий, невысокий… можно до бесконечности… Представьте случайный вагон метро в который вы вошли. Вот хотелось бы, чтобы все они.
скачать dle 12.1
