Редактор: Сергей Пронин 
«Литерратура» публикует отклики Евгения Никитина и Марианны Гейде на смерть замечательного поэта Алексея Цветкова.Евгений Никитин
Великого поэта Алексея Цветкова я впервые увидел на его вечере в Москве, когда он после 17-летнего перерыва вернулся к стихосложению и приехал из США на презентацию своей книги.
Интересно, что прочитать Цветкова и посетить этот вечер мне строго-настрого наказал поэт Караулов, который, как известно, потом сошел с ума на почве патриотизма.
Я сел во втором ряду рядом с бородатым дяденькой, в котором я, возвращаясь к этому воспоминанию, распознаю Гандлевского или кого-то столь же представительного. Цветков читал торжественно, я бы даже сказал, громогласно. Но дело было не в этом. Стихи его рухнули на меня какой-то бетонной плитой. Помню, когда он произнес
в теремке термитном скорых даров судьбы
антиподы-прадеды с лязгом зубы в супы
я немного прих...ел и непроизвольно пробормотал "вот бл..дь", отчего квази-Гандлевский засмеялся.
В 2004 году я был еще крайне наивен в отношении поэзии и ничего подобного никогда не слышал. Я сразу купил книгу избранного Цветкова и проштудировал ее. Стало ясно, сколько вокруг его подражателей. В ближайшие пару лет я пополнил их ряды. Я подражал его холодной и ясной, как кристалл, интонации, сложному образному ряду, его рассудочности и образу человека скептического и острого.
В отличие от многих своих коллег, я не пытался завязать с ним никакого общения, не пил, не навязывался в друзья и не предлагал читать своих стихов. Однако через несколько лет он внезапно написал мне сам. Цветков судил очередную итерацию конкурса имени Гумилева, где я вошел число финалистов, но не победил. И вдруг мне приходит письмо от мэтра. Цветков написал, что голосовал за меня и присовокупил следующее:
"Вашу поэзию делает зрелой и живой, помимо ее технической отточенности, привязанность к реалиям, зримым вещам и событиям. У посредственного поэта, как бы он ни выстроил слова, обычно только выделение абстрактного газа, у Вас - точные свидетельские показания. Лучшего определения поэзии я не подберу."
Никогда и никто больше не делал мне таких подарков. Чтобы признанный поэт спустился с Олимпа и совершенно незнакомому автору написал такие слова поддержки - я такого больше никогда в жизни не встречал.
Я попросил Цветкова использовать эти строки для своей книги, на что он ответил согласием. Надо сказать, что какая-то оживленная переписка между нами так и не завязалась, и, думаю, дело было не в Цветкове, раз он сделал такой щедрый шаг навстречу. Дело было во мне - я не умел и не умею поддерживать какие-либо отношения.
Второй раз я Цветкова снова встретил на его вечере в Москве. Прошло несколько лет, я был уверен, что он уже обо мне позабыл. Почему-то вечер проходил за каким-то большим столом (может, это и вовсе был круглый стол, а не чтения). Вел его, если память мне не изменяет, Даня Файзов. Файзов представил Цветкову всех присутствующих литераторов, кроме меня и Алексея Королева-tau, потому что тогда еще не считал нас достойными упоминания.
- Вот поэт Н., вот поэт Х., вот поэт У. - сказал Файзов. - А теперь пора начинать.
Помню, как мне было неприятно. Мне как бы указали, что я пустое место.
Но Алексей Петрович сказал Файзову:
- А вот это поэты Евгений Никитин и Алексей Королев.
Файзов, как мне показалось, смутился.
Мои вкусы и пристрастия в поэзии менялись, и, должен признаться, стихи Цветкова я в какой-то момент разлюбил. Они стали казаться мне очень механистичными.
Закончилась эпоха ЖЖ, началась эпоха фб. У Цветкова было очень строгое отношение к своей ленте и в какой-то момент он меня даже расфрендил.
Когда я переехал жить в Израиль, я, преодолев свой страх коммуникации, написал Цветкову, что хотел бы увидеться, и был снова зафренжен.
Я приехал в Бат-Ям и первым делом спросил Алексея Петровича:
- А за что вы меня тогда расфрендили?
- Я толком не помню, - сказал Цветков. - Но скорее всего потому, что вы были какой-то нервный.
- В каком смысле?
- Очень много нервничали, истерили по разным поводам.
Говорили мы долго, но я чувствовал дистанцию, которую не знал как преодолеть. Алексей Петрович ругал французских философов, феминизм и, вообще, левые идеи. Он считал все это болтологией.
- Я им пытаюсь показать, что есть другая философия! - говорил он, как мне показалось, с юношеской горячностью.
Помнится, я спросил его, как он относится к русской философии, а он сказал:
- Это не философия, а диагноз.
Говорить с Цветковым мне было трудно. Во-первых, я ощущал его тотальное превосходство в эрудиции. Во-вторых, поколенческую пропасть. У нас просто было слишком мало общих тем, а в тех, которые были, я, несмотря на интерес к ним, плохо разбирался. Поэтому я старался перевести разговор на поэзию. Цветков сказал, что современные поэты ему не очень нравятся.
- Все эти поэты, они слабогрудые, - сообщил мэтр. - За исключением Дмитрия Плахова.
Я очень удивился.
- Он же просто ваш эпигон!
- Ну, - Цветков усмехнулся. - Мне нравится. И модель поведения у него правильная.
- По-моему, он хам и графоман, - сказал я.
- Может быть, может быть.
Разговор плохо клеился, и через некоторое время я отправился домой.
Как и прежде, общение между нами не особенно складывалось, хотя Алексей Петрович поучаствовал в моем семинаре в качестве почетного гостя и отдал свою подборку в мой журнал, а я попытался навязать его книгу "Последний конвой" издательству "Эксмо" - но она вышла по итогам в другом месте.
Потом я видел его только на поэтических вечерах в магазине "Бабель". Я даже сказал Андрею Гришаеву по телефону в ответ на вопрос, как выглядит израильская литературная жизнь:
- Ну как тебе сказать... Я был за два года на двух литературных вечерах. На одном выступал Алексей Цветков. На другом выступал... Алексей Цветков.
В какой-то момент Алексей Петрович написал мне, что хочет избавиться от своего старого Макбука. Я приехал в Бат-Ям с двоюродным братом на его машине, чтобы забрать Макбук. Мой брат не читал в жизни, кажется, ни одной книги.
- Это почему он тебе вдруг решил отдать свой Макбук? - удивился он. - Откуда ты его вообще знаешь?
- Понимаешь, он...э-э-э...пишет стихи, - объяснил я.
- Стихи? Вау. И что?
- А я тоже их пишу. Когда люди пишут стихи, они как бы...ну...принадлежат к одному небольшому кругу. В этом кругу все друг друга знают.
- Как клуб по интересам?
- Ну вроде того...
Алексей Петрович объяснил мне, как пользоваться его Мак-ом и сдержанно попрощался. Мы так и не переступили грань, отделяющую знакомого от приятеля. Это была наша последняя встреча. Больше я его не видел и теперь уже не увижу.
Прощайте, Алексей Петрович.
Марианна ГейдеВ 2007 году, 6 марта помер французский философ Жан Бодрийяр. Покойный, как известно, терпеть не мог французских постструктуралистов, и написал на смерть Бодрийяра стихотворение, где выражал свою радость по этому поводу и изъявлял пожелание поскорее потерять и других популярных в то время философов этого направления. Начался, конечно, дурацкий скандал в лайвджорнал, одни выражали сомнение в том, дОлжно ли поэтам радоваться смерти французских философов, пусть даже и постструктуралистского направления, другие сомневались в целесообразности существования самих французских философов, но суть не в этом, а в том, что в этом стихотворении были строчки: "Франция, плачь, Марианна, умри", и где-то десятого марта я это стихотворение прочитал и умеренно поучаствовал в скандале, разумеется, на стороне французских философов, а одиннадцатого марта очнулся в сугробе в одном ботинке в незнакомом лесу далеко за чертой города. Придя в себя, вспомнил этот стишок, и конкретно эти две строчки, и подумал: ничего себе. Я даже сообщил об этом АП без каких-либо комментариев и оценок, и он был так любезен, что исправил эти две строчки на "Франция, пой, Марианна, живи", так что, можно сказать, инцидент был исперчен. В общем, нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся. В любом случае, желаю АП удачных перерождений (хотя, на мой взгляд, никакое перерождение в принципе не может быть удачным, потому что рождение это вообще зло), но, сдаётся мне, всё же насчёт Бодрийяра это он тогда зря. Бодрийяр побольше смыслил в устройстве реальности побольше всех русских поэтов вместе взятых, кроме Ходасевича.
скачать dle 12.1
