Редактор: Сергей Пронин 
В издательстве «Время» вышел сборник короткой прозы Ольги Гренец «Задержи дыхание и другие рассказы», куда вошли произведения, написанные ею за последние несколько лет и опубликованные, в частности, в российских и американских журналах. Ольга Гренец родилась в Ленинграде, живет в США, пишет по-русски и по-английски. Три ее предыдущих книги вышли в России и одна в США.В интервью «Лиterraтуре» Ольга говорит об отличии этого сборника рассказов от предыдущих, феминизме как стимуле к языковой игре, влиянии Л. С. Петрушевской на свою прозу и отличии российской публики от американской. Беседовал Сергей КнязевПредыдущая ваша книга сборник рассказов «Хлоп-страна» выходила в России пять лет назад. Чем отличается этот сборник от того и вообще от предыдущих ваших книг?Главное отличие этой книги в том, что по сравнению с предыдущими в ней больше коротких, и я бы даже сказала сверхкоротких рассказов полстраницы, есть даже в один абзац, несколько строк. Книгу эту я начала писать после того, как у меня появился сын, в свободное от забот о нем время. И если в предыдущем сборнике одной из тем было «репродуктивное давление», скажем так, то тут уже следующий этап когда ребенок пришел в мир. Мои героини по-разному рефлексируют об этом, но в общем это одна из связующих тем книги.
Вы сказали: «Мои героини». Значит ли это, что в этой книге вас женское интересует больше, чем мужское? В общем да, безусловно. Здесь герои-мужчины играют второстепенную роль, и да, я намеренно фокусирую здесь внимание на женщинах.
Вы настаиваете, насколько я понимаю, на употреблении слов, называемых нынче феминитивами вроде «авторка», «агентка» и проч. С чем это связано?Да, и я много бесед выдержала на эту тему с редакторами. Так как я живу в США, я менее трепетно отношусь сейчас к русскому языку, чем если бы я жила в России (или когда я жила в России). И для меня эта отдаленность от русского языка сделала возможным игру с языком. То есть возможность языковой игры оказывается очень большим стимулом к работе.
То, что вы воспринимаете как возможность языкового расширения, как возможность игры с языком, в России часто воспринимается как идеологическая декларация, как свидетельство приверженности идеям феминизма. Чего у вас больше: игры или идеологической составляющей?Как феминистку я стала себя идентифицировать в начале двухтысячных, когда я изучала литературоведение в Университете Сан-Франциско, у нас один из курсов назывался «литература феминизма», это было важной, базовой частью моего образования. Но феминизм может быть разным, он может быть игровым, он может быть акционным. Феминизм отличается степенями радикальности или либерализма. Есть и «академический феминизм». Об этом долго можно рассуждать, если же говорить о только что вышедшей книге, то здесь я воспользовалась последними достижениями российских феминисток, тем, что в предыдущей книге было мне еще недоступно. В 2016 году, когда в России вышла предыдущая моя книга, феминитивы были настолько странны, что считывались как ошибки. Тогда я не могла себе это позволить.
Мне показалось, что здесь появились рассказы, основанные не на вымысле, чего не было в сборнике «Хлоп-страна». В частности, рассказ «Надежда». Вы знаете, всё же это рассказ, а не репортаж, это фикшн, образ Надежды Васильевны, повествование которой о собственной жизни это собирательный образ, составленный из биографий нескольких женщин, чье детство пришлось на войну. Примерно так же сделан рассказ «Доктор Света». Оба рассказа построены как беседы рассказчицы с персонажами с богатым жизненным опытом, таким, что это тянет на роман, на объемное большое произведение. Примерно такое, как «Памяти памяти» Марии Степановой или «Кажется Эстер» Кати Петровской. С воспоминаниями женщин, записанными в свое время мною, можно жить годами, и нужно, наверное, но я не была готова посвятить этому столько времени. Я попыталась сделать так, что эти рассказы передают голоса героинь и в то же время приближены к современности. Замысел и того, и другого рассказа довольно старый, идея написать их в нынешнем виде появилась у меня году в 2007-м. И только с развитием жанра автофикшн в России я могу попробовать это сделать так, как хотелось бы, и это может быть понятным. Не уверена, что у меня полностью получилось то, что задумывала, но очень хотелось бы, чтобы эти тексты были прочитаны.
Вы говорите, что автофикшн только в последние годы стал популярным и стал развиваться в России, но разве Лимонов и Довлатов это не автофикшн? Довлатов и Лимонов это сарказм и юмор, а тот автофикшн, о котором я говорю, предполагает другой эмоциональный фон. А говорю я о женском автофикшне, в том числе написанном в феминистском ключе. Женский голос обзаводится собственной аудиторией, в нем ищут какие-то другие вещи, нежели раньше искали в литературе. Не знаю, вписывается ли моя работа непосредственно в современные тенденции. Я была очень рада публикации в России книги Крис Кроуз «I love Dick», она вышла на русском в 2019 году, эта книга важна для того что я делаю. Мне очень интересно то, что делает Оксана Васякина, но себя я ощущаю человеком другого поколения, и столь же прямая эмоциональная подача, как, допустим, у нее, у меня не идет, мне приходится искать какие-то другие способы передачи переживаний.
Когда вышла книга «Хлоп-страна», вы сказали, что ваши рассказы написаны «не по правилам», по которым учат в различных школах creative writing, «поперек» учебников по писательскому мастерству. В частности, герои ваши «выходят» из истории, приключившейся с ними, ровно такими же, как входят в нее, они не меняются. Ваши нынешние вещи, составившие книгу «Задержи дыхание и другие рассказы» более каноничны?Есть несколько рассказов, которые можно считать каноничными. «Доктор Света» и «Задержи дыхание», например. Они, кстати, были опубликованы по-английски в престижном журнале, собрали хорошую прессу. Я продолжаю сотрудничать в американских журналах, публикуюсь и время от времени пишу рассказы, которые, как мне кажется, вполне конвенциональны. Но у меня есть и другие рассказы, построенные на непривычных приемах. Последние несколько месяцев я плотно перечитывала Петрушевскую, и сейчас понимаю, что многое в моих текстах связано с ее творчеством. Когда мне было пятнадцать лет, она произвела на меня шокирующее впечатление, она совсем не вписывалась в тот мир, в ту литературу, которую я знала. Это было мое первое знакомство со «взрослой» современной литературой. И видимо, много лет, сама до конца этого не понимая, я отталкивалась от ее тем и приемов. Мой мир более солнечный, чем у нее, но какие-то ее приемы я старалась понять и использовать. Голос ее рассказчицы часто включает в себя другие голоса. В переводах, кстати, очень часто это многоголосие исчезает. Мне очень хочется достичь такого многоголосия, но я все же не могу позволить себе так быстро переключать регистры внутри предложений. Возможно, я научусь это делать так, чтобы и читателям тоже это понравилось, но пока эти мои попытки оказываются не очень понятны публике.
Можно сказать, что Петрушевская самое сильное ваше впечатление как читателя за последние годы?Думаю да. Я держала в уме ее книги, которые выходили в начале девяностых. Я сейчас вернулась к ней, читаю ее новые тексты. В 2009 году вышел перевод на английский рассказов Петрушевской в очень крупном издательстве, сборник «Жила-была женщина, которая хотела убить соседского ребенка». Его стало читать все мое американское окружение и усиленно рекомендовало эту книгу мне. Но мне показалось, что ее воспринимают чисто как экзотику, «русские страшилки». Тогда я не стала вчитываться в эти вещи, а вернувшись сейчас, с интересом смотрю на переход Петрушевской от описания быта 1980-х к попытке сделать с этим бытом что-то другое. Она стала использовать сказки, волшебство, это очень интересный ход. Пелевин, Сорокин и другие авторы используют мотивы и приемы фантастики, но у них фантастика имеет другие истоки. И вообще интереснее вчитываться в произведения Петрушевской через призму феминизма.
Кроме Петрушевской, каковы еще ваши самые сильные литературные впечатления?Одним из сильнейших впечатлений была книга Маргариты Хемлин «Клоцвог», переведенная на английский Лиз Хэйден. Она выпущена на английском в 2019 году. Это история еврейской женщины из украинского местечка, книга о том, как травмы Холокоста и советского антисемитизма преломляются в судьбе женщины и ее семьи. Я уже упоминала Катю Петровскую и ее роман «Кажется Эстер», книгу Марии Степановой «Памяти памяти». Эти книги открывают для меня возможность работать с собственными семейными материалами, но главное в том, как в них выстраивается повествование, откуда что берется, что заставляет читателя переворачивать страницы вот это мне казалось очень интересным.
Мне кажется значимым то, что делает Галина Рымбу, я читаю много российской феминистской поэзии и рада, что эти тексты переводятся на английский. Я не очень понимаю, как и что окажется интересным и важным в этих вещах для англоязычных читателей, но для меня самой это были очень важные и интересные тексты. Хотелось бы отметить Лиду Юсупову, у нее много хороших стихов, мое любимое стихотворение «Центр гендерных проблем».
Книга «Задержи дыхание и другие рассказы» только что вышла, но многие ваши знакомые ознакомились с нею в рукописи. Какой из отзывов запомнился более всего?Запомнилось, что многие не понимают, как относиться к рассказам, где описывается повседневная жизнь женских гомосексуальных пар. Не имеет смысла выделять их из всего ряда моих героинь, это просто отдельные рассказы, но эти персонажи, как и все остальные, пытаются понять свою идентичность, осознать свои импульсы. Эта тема для меня продолжает быть важной во многом потому, что в моем детстве и юности, которые я провела в Советском Союзе, она замалчивалась. Я приехала в США в семнадцать лет и помню свой шок от того, что моя соседка стала приводить в нашу комнату и мальчиков, и девочек. И только благодаря моему американскому опыту мне удалось найти соответствующие слова и осознать, что такие отношения существовали и в Советском Союзе. Сейчас я пытаюсь писать большое произведение и еще глубже вглядываюсь в 1990 год, стараюсь понять, как это было в СССР, читаю, ищу свидетельства об этом, которые выходят время от времени. И пытаюсь сочинять о том, как это могло тогда выглядеть.
В чем разница между американской публикой и российской? Что между ними общего? Ох, думаю, между разными читателями даже в пределах одной страны может быть пропасть. Тем более что в США меня читают много людей из бывшего СССР, а в России у меня есть англоязычные читатели. Думаю, всем важно находить в короткой прозе какой-то смысл, глубже того, что напечатано чёрным по белому, ощущение, что ты не зря потратил время на чтение. При этом очень интересно подумать на такую тему: чего мы ожидаем от художественной прозы? Отражение ли нашей реальности такой, какая она есть? Выявление ли каких-то подспудных, неписанных законов действительности? Или попытку изменить мир к лучшему? Было бы интересно изучить, как жители разных стран отвечают на этот вопрос.
Мне кажется, англоязычные читатели хуже переносят недосказанность в начале рассказа и, тем более, намеренную многозначность, загадочность—в концовке. Первое их требование к прозе это реалистичность, или, если это фантастика, требуется, чтобы текст заявил свой жанр в самом начале, в первом абзаце или даже более того, на обложке. Русскоязычные же читатели, мне кажется, менее привязаны к идее, что литература отражает действительность такой, какая она есть: мне кажется, многие пытаются оторваться от обыденности и не очень любят читать о себе и своих делах. «Будничное» по-русски звучит как синоним «скукотища». Реализм это хорошо, но, чтобы было не просто интересно, а по-настоящему захватывающе, нужна какая-то «изюминка».
скачать dle 12.1
